Подводное течение

ГЛАВА 7

Помню июль перед нашим переездом в Кристал-Фоллз. мне тогда только исполнилось двенадцать, а Коулу — четырнадцать. То лето было очень жарким и сухим. Все было подернуто дымкой и напоминало марево.

Отец объяснил, что дымка появилась из-за пожара на севере в лесу. Когда мы запаниковали, отец сказал, что волноваться причин нет: пожар ни за что не сможет пересечь реку и добраться до города. Тем не менее, пожар видимо был очень сильный, так как мы постоянно ощущали запах горелого дерева.

От этого запаха мне становилось нехорошо, напоминая мне о том, что произошло, когда мне было восемь. В том возрасте мне нравилось играться со спичками, и я, бывало, утаскивал их оттуда, где их от меня прятали — из-под стопки кухонных полотенец в комоде на кухне. Мне нравилось поджигать что-нибудь: бумажки, старые игрушки. Но со временем я перешел к поджиганию мусора на свалке, где я как-то раз развел довольно серьезный пожар — достаточно сильный, чтобы на площадке с мусором поставили предупредительный знак.

А несколько недель спустя, я увидел, что сосед забыл закрыть дверь гаража. Поэтому я вошел внутрь, чтобы там все осмотреть. В углу лежала куча тряпья. Не знаю, что на них лежало, но мне понадобилось чиркнуть всего одной спичкой, чтобы эта куча вспыхнула. Я сразу же выбежал наружу.

Через несколько минут пылал уже весь гараж. До сегодняшнего дня понятия не имею, зачем сделал это, но было так приятно наблюдать, как он горит. Меня нашли сидящим на траве перед ним, с коробком спичек в руках.

К счастью, гараж стоял отдельно от дома и никто не пострадал. Но бедные мои родители. Закончилось все тем, что из-за этого случая меня направили к психологу.

Видимо этот мой поступок был расценен как признак…а вот чего, никто не потрудился мне объяснить. Тетенька постоянно задавала мне вопросы, испытываю ли я чувство вины за свой поступок. И я постоянно лгал, что испытываю. Но я ничего такого не испытывал… уверен, что не испытывал. Просто был слишком напуган, чтобы признать это.

Теперь я стараюсь держаться подальше от спичек, просто на всякий случай.

В любом случае, тот день, когда за городом горел лес, мы с Коулом начали в плохом настроении. Нам обещали развлечение: отец сказал, что мы целый день поведем в каком-нибудь огромном аквапарке. Но нас это не интересовало.

С учетом того, как мы переживали из-за того, что нам придется лишиться всего, к чему привыкли, какое-то развлечение не могло компенсировать это.

Тем не менее, было сложно постоянно злиться, по крайней мере в тот день. Парк оказался классным. Он был оборудован не подходящей по сезону горкой для спуска на досках, бассейном с искусственными волнами и кучей горок, включая реально длинную извивающуюся горку, по которой надо было спускаться по большим трубам.

Самый страшный спуск начинался сразу с горы и шел вниз под углом почти в девяносто градусов.

— О, да, я обязательно опробую эту, — заявил Коул.

Что означало, что мне тоже придется скатиться по ней, потому что ни за что на свете я не позволю своему брату думать, что я больший неженка, чем он итак считает меня. Но меньше всего на свете мне хотелось скатиться с такого монстра.

Я тянул время, надеясь набраться мужества, скатываясь с маленьких горок. Мы даже прокатились на подъемнике вверх по огромной трубе, что в некоторой степени тоже было страшновато, как по мне.

Я мечтал, что он забудет о той горке и вспомнит позже, когда мы уже будем выезжать с парковки.

Но нет. Это было попросту невозможно.

— Вот она, та большая! — заорал он, когда ярко-голубая горка появилась на крутом горном склоне. Кто-то вылетел из трубы, как пробка из бутылки.

У меня подкосились коленки.

Нет, не буду спускаться, — решил я.

— Чего копаешься? — спросил Коул, подбежав ко мне, когда понял, что меня рядом нет. — Ты идешь или нет?

— Не знаю. Думаю, я пасс.

— Нет, ты пойдешь.

— Нет, не пойду.

— Ну же, Кэллум. не будь такой тряпкой.

— Я не тряпка, — ответил я ему. — Просто не хочу.

Мой брат яростно выдохнул через нос, как взбешенный бык. Но затем его будто осенило.

— Кэл, слушай, — начал он. — В чем соль жизни, если ты никогда не почувствуешь себя живым? Решись на это и почувствуешь себя более живым, чем когда-либо, клянусь тебе.

Я вспомнил ту ситуацию с гаражом и насколько живым я чувствовал себя, пока смотрел, как тот горит.

— Сказал же, что не хочу, — снова отказался я.

Коул покачал головой, явно испытывая отвращение ко мне.

— Ну и зря, — пожал он плечами. — Тогда хотя бы на меня посмотри — мне нужен свидетель.

— Свидетель? Что ты задумал?

— Погоди и увидишь. Я собираюсь сделать кое-что очень рисковое.

Блеск в глазах брата напугал меня еще сильнее. Он определенно собирался выкинуть что-то неразумное, я был уверен в этом. Я должен вбить ему в башку немного здравого смысла, решил я и сорвался на бег.

Оглянувшись на меня, Коул только улыбнулся и побежал еще быстрее.

Подъемника там не было, и нам пришлось очень долго взбираться вверх. Мало того, что я задыхался, так еще ноги жутко болели из-за камушков и сосновых иголок валяющихся на дорожке.

Судя по виду моего брата — он бежал вверх по ступенькам, застеленным ковровым покрытием. Он притормозил немного и с улыбкой бросил мне:

— Прекращай вести себя как девчонка, Кэллум!

Кряхтя, я догнал Коула только на самом верху. Он стоял возле таблички, на которой были написаны правила для желающих съехать по горке.

Диаграмма показывала, как именно следует это сделать: на спине, скрестив руки на груди. И никаких отклонений от этой позы, табличка ясно давала это понять.

— Ха, смотри, такое впечатление, что лежишь в гробу, — заметил Коул. — Это сэкономит время матери и отцу, когда помрешь.

— Ха-ха, — недовольно сказал я.

Прямо под табличкой, развалившись на пляжном стуле, сидел смотритель. На вид ему было семнадцать или что-то около того, и, могу сказать, что более веснущчатого парня, я в своей жизни еще не видел.

Судя по всему, его основной задачей — помимо разглядывания девчонок в купальниках — было подавать сигнал, когда можно безопасно начинать спуск.

— Друг, а можно я головой вниз спущусь? — спросил мой брат. Так и знал, что он собирается совершить какую-то глупость. Я должен остановить его.

К счастью, смотритель опередил меня.

— Ни в коем случае, — ответил он. — Правила парка запрещают.

Но с точки зрения Коула, правила придуманы исключительно для других людей.

— Ой, да ладно, — с улыбкой сказал он. — Ну, пожалуйста!

— Сказал же нет, — отрезал смотритель. — Ты глухой, пацан, или просто тупой?

Коул зло прищурился. Он разозлился. А когда он злится, обычно случаются всякие нехорошие вещи. Например, драки. Я знаю, потому что обычно, я от него и получаю.

— Ах, так? — рявкнул мой брат. — И кто же меня остановит?

Он, судя по всему, не собирался так оставлять этого. Я должен был сказать что-то, иначе нас несомненно выдворят из аквапарка, а мы еще даже не опробовали бассейн с искусственными волнами — единственный аттракцион, который мне очень хотелось опробовать.

— Коул! — крикнул я. — Не занимайся ерундой!

Мой брат обернулся и посмотрел на меня горящим ненавистью взглядом. Я оказался еще одним его врагом.

— Завязывай или я расскажу маме с папой, — пригрозил я.

Я сразу же понял, что угроза была ошибкой.

Коул только отмочит еще что-нибудь похлеще. Потому что именно так работает закон, который склоняет Вселенную в его пользу — никогда не отступать.

Я всегда мечтал уметь вести себя так же, но это невозможно — два таких человека просто не смогли бы ужиться в одной семье. Они бы уничтожили ее.

Что означало, что мне оставалось только стоять там и надеяться, что сотрудникам аквапарка оплачивают услуги стоматолога. Но Коул так и не нанес удар. Не знаю почему.

Может потому что был погожий летний денек, или его тоже манил бассейн с искусственными волнами, а может виновата была девчонка, которая улыбнулась брату, перед тем, как начать спуск по горке.

Что бы там ни было, по какой-то причине, Коул внезапно принял решение поступить более менее разумно.

— Да пошел ты, Веснушчатый, — сказал он смотрителю. Усевшись на вершине горки, он быстро принял положенную по правилам позу и покатился вниз.

— Эй! — крикнул ему смотритель, то ли от обиды, то ли из-за того, что мой братец не стал дожидаться сигнала, кто знает? Но было слишком поздно — Коул уже умчался вниз.

Если бы у смотрителя была радио или он запомнил бы шорты брата в красно-желтый цветочек, игра была бы окончена. А так Коул просто растворился в толпе полуобнаженных подростков.

Я слышал, как мой брат смеялся, свободно летя на огромной скорости вниз.

С другой стороны, у смотрителя еще оставался я. Он обернулся и судя по его виду, готов был сорвать свою злость на брошенном младшем брате. Но он ничего не сказал, только махнул в строну горки.

— Укладывайся, — прорычал он.

И вот тогда все и пошло не так — как обычно. От прохладной воды я дрожал, внезапно мне стало страшно. Чертовски страшно. А когда смотритель подал сигнал, я оказался не в состоянии сделать это. Просто не мог и все.

— Вперед! — начал кричать на меня смотритель. — Быстрее!

Что еще хуже, выяснилось, что никто не выходит из себя быстрее, чем люди, которые стоят в очереди за развлечениями.

— Ты задерживаешь очередь! — раздались жалобы позади меня. — Давай, пацан… Или решайся уже, или проваливай!

Но все это не оказывало никакого влияния на меня. Стыдно мне было или нет, я по-прежнему до белизны в костяшках цеплялся за бортики горки. Я собирался встать и уйти. Я собирался встать с горки и пешком спустится с горы.

Но затем представил себе Коула: весь промокший он стоит и ждет меня, гадая в чем задержка. Что он подумает, когда по горке скатится кто-то другой?

А затем еще кто-то? Что он подумает, когда я в итоге спущусь пешком по холму: жалкий слабак за которого ему будет стыдно?

Я не хотел выяснять, что он подумает. Поэтому разжал пальцы.

Сам спуск я помню плохо. Внезапное ускорение, крутой склон и затем свободное падение. Все содержимое подкатило к горлу, и я в ужасе зажмурился. Раздавался неприятный скрип, когда моя кожа соприкасалась с поверхностью горки. Когда я вылетел в бассейн, мои ноги коснулись воды, а тело кувырком полетело вперед.

Должно быть мое приземление выглядело позорно, потому что даже мой брат с жалостью застонал, когда я приземлился.

Коул ждал меня возле лестницы из бассейна.

— Неплохо, — похвалил он. Комплименты от брата большая редкость и этот был последним до нашего переезда в Кристал-Фоллз.

Перенесемся на четыре года позже. Четыре года, которые мама описывает как взлеты и падения, а я называю просто крутой горкой — все началось с того момента, когда мы увидели этот дурацкий знак на въезде в город.

Тем не менее, в итоге я привык. По крайней мере, я нашел в Брасе друга — и еще у меня были неожиданные и волнительные моменты с Уиллоу.

Теперь же, кажется, все изменилось. Неужели я действительно забыл все события собственной жизни и помню только эти обрывки?

Мне кажется, тут может быть только два варианта. Или что-то не так с этим местом или что-то не так со мной.

И я, правда, не знаю, какой вариант больше похож на правду.

Тем не менее я несколько поуспокоился, по крайней мере, по сравнению с тем моментом, кода мама попыталась отвезти меня обратно в больницу. Ни за что на свете не вернусь туда. Я сбросил ее руку и выбежал из дома.

Примчавшись домой, отец нашел меня на подъездной дорожке — я стоял, прижавшись к красному хэтчбеку.

Не знаю, почему выбрал это место из всех, чтобы сломаться и выплакать все глаза.

Может быть, все дело в том, что этот старый хэтчбек единственная вещь, которая осталась такой, какой я ее помню. Все вмятины, царапины и пятна ржавчины на месте — даже бесшумная покрышка, за которую Коул пилил маму только на прошлой неделе.

А теперь я должен поверить в то, что за последние четыре года мой брат не пошевелил ни единым мускулом, не сказал ни одного слова.

Теперь я должен поверить, что в аквапарке произошел несчастный случай — в том самом аквапарке, о котором я помню только то, что мы наслаждались жизнью.

Мама сидела на крыльце в ожидании отца, и полагаю, чтобы убедиться, что я не причиню себе вред или что-то в этом духе. Она довольно сильно расстроена, конечно же, особенно после того, как я кричал на нее и требовал оставить меня в покое.

Не знаю почему, но мне не хотелось, чтобы она близко подходила ко мне, прикасалась. Но она побежала вперед, как только отец выпрыгнул из своего фургона.

Отец тоже начал настаивать на том, чтобы отвезти меня обратно в больницу. Услышав это, у меня снова началась истерика. Родители не знали, что делать — им в буквальном смысле пришлось бы связать меня, чтобы отвезти туда.

Поэтому они беспомощно наблюдали, как я рыдаю. Спустя какое-то время им все же удалось завести меня внутрь — в дом, выкрашенный неправильным цветом, где лежал мой парализованный брат.

Как только мы оказались внутри, родители позвонили в больницу.

Сидя в гостиной на диване, я слушал, как они в коридоре по телефону разговаривают с неврологом, и время от времени передают друг другу трубку.

Приглушенными голосами они описывали не только мое неустойчивое поведение, но внезапный отказ принять трагедию, приключившуюся с моим братом четыре года тому назад. Брат повредил позвоночник и оказался парализован от шеи и ниже, не в состоянии даже самостоятельно дышать.

Мои родители внимательно слушали, что им говорил невролог, отец даже перешел к старому проводному телефону, стоящему на кухне.

— Значит у Кэллума просто посттравматический шок? — услышал я его вопрос.

— Что нам делать? — хотела знать моя мать. — Это как-нибудь лечится?

Не знаю, что ответил им доктор. Но чтобы он ни сказал, вопрос о моем возвращении в больницу больше не обсуждался.

Спустя пару часов, я ужинаю, с трудом удерживая в желудке все, что кладу в рот и проглатываю.

Я все равно не могу вспомнить несчастный случай, произошедший с Коулом четыре года назад. Точнее, это не совсем так. После аквапарка, когда мы переехали в Кристал-Фоллз, я сотни раз видел, как он разбивался на велике, врезался куда-то на санках, падал со скейтборда. Но никаких травм страшнее сбитых коленей, огромных синяков и стертых в кровь ладоней он не получал.

— Сынок, — зовет меня отец, сидящий во главе стола — месте, на котором я не видел его уже год, — может, хочешь кому-нибудь позвонить? Другу или одной из своих девушек? Может беседа с кем-нибудь поможет тебе почувствовать себя лучше.

Друзья? Девушки? Он говорит так, как будто я их выращиваю, как сорняки в саду.

— Где твой телефон? — спрашивает мама.

— Не знаю, — отвечаю я. Как мне кажется, он разряженный лежит где-то под кипой бумаг в моей комнате.

— Ну, конечно же, ты потерял его, — предполагает отец. — Ладно, не волнуйся, мы купим тебе новый. Помнишь наизусть чей-нибудь номер? Хочешь позвонить другу?

— Слушайте, в данный момент я не горю желанием разговаривать с Брайсом, — отвечаю я. Небольшое преувеличение. — Но, может быть, чуть позже я позвоню Уиллоу.

— Брайс? — переспрашивает отец. — Кто такой Брайс?

— И Уиллоу, — расцветает мама. — Такое милое имя. Ты никогда раньше не упоминал его. Это новая подруга?

— Погоди секунду, — говорит отец. — Почему все девушки, с которыми ты общаешься носят имя какого-нибудь растения?

Вилка у меня из рук падает на тарелку. Они не поддразнивают меня, насколько я могу судить. Они на полном серьезе ведут себя так, будто никогда не слышали ни о Брайсе, ни о Уиллоу.

— Знаете, кажется, я не очень-то и голоден, — извиняюсь я. — Не против, если я просто пойду в свою комнату и полежу?

— Конечно, — соглашается мама. — Но, пообещай, что позовешь нас, если почувствуешь себя не в своей тарелке или еще что.

Не в своей тарелке? Я чуть не лопаюсь со смеху. Но вместо этого просто киваю.

— Можешь не убирать тарелку, милый. Просто иди наверх.

— Спасибо, — говорю я и выхожу из комнаты.

Наверху лестницы, я останавливаюсь и смотрю на приоткрытую дверь в гостевую спальню. Слышу, как внутри работает этот аппарат, гудит, поддерживая в Коуле жизнь.

Не удержавшись, плотно ее закрываю.

Я медлю, прежде чем открыть дверь на другой стороне коридора, и заглядываю в комнату, которая предположительно никем никогда не была занята.

Охватившее меня чувство ужаса настолько сильно, что я внезапно понимаю, что дрожу. Проведя ладонью по глазам, закрываю за собой дверь, и иду к дверям своей комнаты.

Сев на кровать, я пытаюсь успокоиться и убедить себя, что все в порядке вещей. Я только что перенес травматический стресс и поэтому все в голове перепуталось. Мама говорила, что доктор предложил попить успокоительные, если я буду испытывать чувство беспокойства. Но нет. Не хочу никаких таблеток, не хочу чувствовать себя еще более неоднозначно, чем итак чувствую себя. Мне нужно быть готовым. Что бы там ни ждало меня впереди.

Подняв голову, смотрю на глянцевый постер сексуальной девчонки в купальнике. Какого черта он тут висит? По-прежнему не могу понять. Если не Коул повесил его туда шутки ради, то кто тогда?

Девушке на постере все равно. Она просто хочет ползти по песку, выбраться за пределы постера и сорвать с меня всю одежду.

Мое тело откликается на ее желание.

Но уже спустя секунду это чувство пропадает. Потому что я ей совершенно не нравлюсь. Все это просто игра на камеру.

Удивив сам себя, я внезапно подпрыгиваю и одним рывком срываю постер, оставив на стене несколько обрывков скотча. Порванный постер падает на пол.

Тут я вспоминаю про Айви Йохансен, как она целовала и ласкала меня на больничной койке. Интересно, она тоже притворялась? Честно говоря, не было похоже на притворство. Да и зачем ей это?

А я теперь никак не могу выкинуть ее из головы. То чувство, когда ее длинное, стройное тело лежало на мне, а мои руки гладили ее плоский животик…

Прежде чем умру, должен еще хоть разок это прочувствовать, принимаю решение я.

Но затем вспоминаю о Уиллоу. Она тоже была здесь, на моей кровати, вот буквально вчера. Она сидела на краю и слушала, как я играю новую написанную мною мелодию — банальную глупую песню, которую я с трудом сочинил.

Но Уиллоу все равно поаплодировала и похвалила ее. А я просто сидел рядом, покрасневший от смущения и гадал, не притворяется ли она.

Интересно, чтобы она подумала, если бы узнала, что одна из самых красивых девушек школы, оседлала меня. Айви гладила меня и целовала. Целовала! Внезапно мне становится дурно от этой мысли.

Но с чего вдруг мне стало плохо? Ведь мы с Уиллоу не встречаемся. А ведь речь идет о Айви Йохансен — все студенты мужского пола в школе Кристал-Фоллз дали бы мне медаль, если бы знали об этом. Так с чего вдруг это чувство вины?

Потому что я влюблен в Уиллоу, доходит вдруг до меня.

Мне как-то не по себе даже думать об этом. Если уж на то пошло, то мы стали друзьями только в прошлом году. Я с ней даже еще не целовался. Но я влюблен в нее, уверен в этом.

Иначе, зачем бы я хранил все потерянные ею заколки-невидимки в ящике стола — те, которыми, она закалывает пряди, чтобы они не лезли ей в глаза, и которые я потом нахожу на кровати и на диване.

Я так и слышу голос Коула: Потому что ты долбаный чудила.

Может так и есть, но мне все равно. Я тянусь к ящику стола, но останавливаю себя. игр с тайными сокровищами недостаточно. Мне нужно поговорить с Уиллоу прямо сейчас. Но я боюсь звонить ей. Что не так? Почему она не пришла навестить меня?

Существует только один способ выяснить это.

Номер Уиллоу я знаю наизусть, поэтому забираю телефон к себе в комнату и набираю ее номер. Гудок следует за гудком. Я уже собираюсь повесить трубку, когда слышу голос Элейн.

— Алло? — запыхавшись, отвечает она.

Элейн — мама Уиллоу. Она ненавидит, когда к ней обращаются не по имени особенно, когда называют ее миссис Хэтауэй, что я выяснил при нашей с ней первой встрече.

— Избавь меня от этих миссис, и пожалуйста, никаких Хэтауэй, — строго сказала она.

Я тогда почувствовал себя смущенным. Но это длилось недолго, так как в остальном с Элейн очень легко поладить. Да, у нее странный взгляд на моду — она носит остроконечную обувь и узорчатые платья, в которых она слишком сильно похожа на ведьму-хиппи на мой вкус. Но Элейн мне все равно нравится. И Уиллоу считает, что и я нравлюсь ее маме. Что крайне немаловажно.

— Добрый день, это Кэллум, — нервно поздоровался я. — Уиллоу дома?

К счастью, женщина оказалась не в настроении поболтать.

— Одну минуту, — ответила она. Я услышал, как она положила трубку на стол и позвала дочь.

У них в доме всего один телефонный аппарат, поэтому обычно мне приходится ждать, пока Уиллоу ответит. По какой-то причине Элейн не одобряет телефоны, особенно мобильные.

Признаться, порой я гадаю, уж не из-за того ли это, чтобы она могла открыто контролировать личную жизнь Уиллоу. Хотя Элейн и клевая мама, когда речь заходит о ее дочери, она чересчур опекает ее.

— Кто звонит? — слышу я тихий голос.

— Не знаю, — шепчет в ответ Элейн.

Так, это странно. Элейн знает мой голос, и я же представился. Я снова чувствую себя крайне неуверенно.

— Привет?

Услышав голос Уиллоу, я сразу же чувствую себя лучше. На самом деле, у нее самый красивый девчачий голос, который я когда-либо слышал, от него я испытываю странную слабость, что-то сродни тем ощущениям, когда лежишь в шезлонге, разомлевший от солнышка.

Если бы Коул услышал мои рассуждения, он бы посчитал меня еще большим чудаком. Впрочем, он итак меня им считает.

Я начинаю жалеть, что мой мобильный не работает. Тогда я смог бы позвонить не из дома, например из кабины красного хэтчбека, где я, по крайней мере, чувствую себя нормально.

Но, увы, я застрял в этой странной незнакомой мне комнате, стою над изуродованным постером, с которого на меня смотрит глаз девушки.

— Привет, Уиллоу, — здороваюсь я. — Это я, Кэллум.

На том конце провода тишина.

— Кто?

— Кэллум, — повторяю я. Трубка в моих руках так дрожит, что я боюсь, что уроню ее. — Я только что вернулся домой. Но я себя не очень хорошо чувствую, честно говоря. Не знаю. Может быть, ударился головой или что-то в этом духе, но все так странно…

Пока говорю, мне снова становится больно от того, что Уиллоу не навестила меня в больнице. Но она порой такая робкая, что могла просто не решиться вмешиваться в семейные дела. Может, я сам во всем виноват.

Я рассказал ей о своей семье довольно многое, что не так уж хорошо. Возможно, она не захотела становиться свидетелем ссоры, которые случались между ее матерью и отцом, пока тот не ушел от них несколько лет назад.

— Погоди, ты Кэл Харрис? — уточняет она. — Из школы?

Что за вопрос? Из школы?

— Да, это я, — соглашаюсь я, неуклюже присев на край кровати. — Что-то не так?

— Ничего, полагаю, — невозмутимо говорит она. — Слушай, мне жаль, что с тобой приключилось все это, но если ты звонишь по поводу домашней работы, то я всю прошлую неделю болела, и понятия не имею, что задали…

Ушам своим поверить не могу.

— Уиллоу, — зову ее я и мой голос надламывается. — Это же я, Кэллум…

— Ага, я поняла, — отвечает она.

— Уиллоу, — умоляю я. Глаза у меня наполнились слезами. — Пожалуйста. Почему ты так себя ведешь? Я в беде! Мне нужна твоя помощь!

— Моя помощь? — повторяет она, и ее голос звучит удивленно. — Но почему именно моя?

— Потому что это я! — отвечаю я, потеряв терпением. — Ты не хочешь помочь мне?

— Ой, сам себе помогай, — отвечает мне, и бросает трубку.

Уиллоу. Повесила трубку!

Я сижу на кровати и слушаю гудки в трубке. Никогда я еще не чувствовал себя столь опустошенным. В конце концов, трубку вешаю и я.

Все это как-то неправильно, чересчур неправильно. Может мне стоит отправиться в больницу, но другая больница находится в соседнем городке или даже дальше. Интересно, удастся ли уговорить родителей поехать туда. Если это единственный способ, то я согласен посетить всех врачей, тогда у них не будет выбора.

Я открываю двери и слышу звяканье посуды в раковине и беседу родителей. Они разговариваю несчастными голосами — такие голоса у них были, когда отец все еще жил с нами. Я слышал их поздно по ночам, когда они думали, что мы с Коулом уже спим.

Боже, ненавижу такие голоса у них.

Я встаю и подхожу к столу. Выдвигаю старый вращающийся стул, на котором мы с Коулом проверяли друг друга, крутясь до тех пор, пока нас не начинало тошнить.

Сажусь на него и чувствую и как деревянные края, впиваются мне в ногу, сквозь истершуюся поролоновую подкладку. Стул не изменился. Он остался таким, каким я его помню.

Поворачиваюсь на стуле к столу и выдвигаю средний ящик. Как и всегда, там лежит аккуратно сложенная стопка старых школьных тетрадей, под которыми должна лежать моя секретная коробка из-под обуви, в которой я храню заколки-невидимки Уиллоу, среди прочих моих сокровищ.

Я вытаскиваю стопку тетрадей и кладу ее на стол. Коробка, к моему облегчению, на месте. Я снимаю крышку и кладу ее поверх тетрадей.

Поскольку верхний свет в комнате выключен, содержимое коробки видно плохо, и мне приходится наклониться и заглянуть внутрь.

Я сразу же понимаю, что содержимое коробки мне незнакомо. Теперь в обувной коробке лежат всего две вещи, которые я раньше никогда не видел.

Пачка денег, туго перетянутая резинкой.

И пистолет.