Подводное течение

ГЛАВА 1

Там, где я сейчас, темно. Черное ночное небо без единой звезды.

И тихо. Ну, или было тихо. Потому что до меня начинают доноситься звуки шагов. Приглушенные голоса. Тихое непрекращающееся попискивание. Все вокруг становится не таким темным, скорее темно-красным, словно лужа крови. На долю секунды я даже увидел что-то — белую, как снег комнату — а затем меня ослепил яркий свет. И все снова стало красным.

Я по-прежнему не понимаю, где нахожусь.

— Кэл, ты слышишь нас? Подай знак, если ты нас слышишь…

Я удивлен слышать голос своего отца, но не могу пошевелить ни одним мускулом, чтобы дать понять, что слышу его. Я чувствую, как к моему лбу прижимается ладонь. Тяжелая и теплая. Пальцы отбрасывают мне волосы со лба. Слышно, что где-то рядом рыдает мама.

— Просто подай знак, Кэл, — умоляет меня отец. — Хоть какой-нибудь…

Да, конечно. Я издам стон или сделаю что-то наподобие этого, чтобы дать им понять, что я жив и слышу их. Это ведь не трудно?

И, тем не менее, нереально. Потому что ничего не происходит. Мое горло, язык и губы, словно застыли.

Я пытаюсь подвигать рукой, а когда не получается, стараюсь пошевелить пальцами. Но мое тело будто сделано из камня. Самого глубокого вдоха, на который я способен, достаточно только для того, чтобы мои легкие не сжались окончательно.

Нет… нет… это совсем нехорошо.

Паника охватывает меня, когда я чувствую, как чьи-то руки гладят мои конечности, щеки, голову. Боже, я парализован. Должно быть, я сломал позвоночник или разбил голову обо что-то, и теперь в ловушке, как овощ. Мне хочется заорать, заорать во всю силу легких.

От прикосновений и поцелуев становится только хуже. Мой мозг взрывается криками. Я колочу воображаемыми крошечными кулачками по внутренней стенке черепа. Я кричу, ругаюсь и плачу — но все это исчезает в жуткой черной дыре внутри меня.

Теперь я понимаю, где я.

Я в Аду.

В итоге я, видимо, отключился и мне стали сниться сны. Сначала о жизни нашей семьи до того, что случилось у водопада Кристал-Фоллз, о полях и лесах, где мы с моим братом Коулом бегали, как дикари, о тихой речке, где мы плавали на каноэ. Я очень скучаю по этим местам, и они часто мне снятся.

Но затем все изменилось.

Внезапно день померк, и вот я уже вишу на раскачивающихся мостках над ревущим водопадом. Пальцы, вцепившиеся в обледеневшие перила, убивают меня. Я больше не в силах держаться.

Пальцы разжимаются, и я кричу:

— Не-е-ет!

Я просыпаюсь, как от внезапного толчка, но мое тело по-прежнему отказывается подчиняться. До меня снова доносится писк. Должно быть, это аппарат, следящий за состоянием моей жизнедеятельности. Из чего можно сделать вывод, что я в больнице.

Да, теперь я в этом уверен. Неприятная вонь дезинфицирующих средств, выбеленных простыней, и странный запах, напоминающий мне о грозе. Я не могу ошибаться.

Я всегда отлично распознавал запахи. Семейные гены, считает мой отец. И он знает, что говорит, так как он на этом построил свою карьеру — вдыхая запах пива и ароматы, витающие на пивоварнях и винокурнях. Отец как-то сказал мне, что хорошее обоняние это дар, как слух или дар к фотографии.

А для меня это словно проклятье. Для начала, если бы не этот предполагаемый дар, мы бы никогда не переехали в этот дурацкий город. А из-за моего собственного обостренного нюха, я на дух не переношу больницы — где сейчас, как мне кажется, я застрял навсегда.

— Ты выдержишь, Кэл, шепчет мой отец, где-то рядом со мной. — Ты же такой крепкий парень — для тебя это пустяки.

Ха! Ну вот, теперь он перепутал своих сыновей. Потому что я никогда не был крепким, это уж поверьте мне. Этой отговоркой всегда пользовался Коул, после того, как бывало отмутузит меня, потому что на самом деле я плаксивая тряпка.

Вот для этого и существуют старшие братья, объяснял он мне, щелкая меня по уху или тыча кулаком в бицепс, чтобы сделать таких заморышей, как ты, крепче…

Сердце ухает, когда мама снова начинает плакать. Этот звук отлично мне знаком. И я понимаю, если и есть что-то, что она не в состоянии вынести, так это ложная надежда.

— О, Кэл, — всхлипывает она. — О, мой хороший…

Хотелось бы мне ответить родителям и каким-то образом дать знать, что я все еще здесь. Затем меня посещает ужасающая мысль: что если они посчитают меня безнадежным? Что если на мне решать поставить крест?

Но погодите. Должны же быть какие-нибудь анализы, которые покажут, что я все еще здесь. Сканирование мозга. Интересно, как сейчас выглядит моя жизнь — немного красного, пятачок зеленого, несколько голубых пузырьков на мониторе компьютера?

Да, уверен, что по тестам они поймут, что я мыслю, что вижу сны. Они должны знать, что мой мозг не умер.

Чего я не могу понять, так это почему они называют меня Кэл. Они прекратили называть меня так много лет тому назад, чтобы избежать путаницы, когда зовут кого-то дома. Еще до переезда в Кристал-Фоллз, мои родители начали называть меня полным именем Кэллум — как делали все, кроме Коула, который использовал мое полное имя, только в тех случаях, когда хотел показать, что он считает меня дурачком.

Кстати о Коуле, его голоса я не слышал. Где он? Он с дюжину раз ломал кости за всю свою жизнь, и, как и я, ненавидит больницы. Но я предполагал, что он все же придет навестить своего брата в коме. И где его черти тогда носят?

Под тихие всхлипывания матери, я должно быть уснул. Потому что следующее, что я помню, как проснулся от резкого укола в руку. Все вокруг было красное, но до меня наконец-то дошло, что я вижу все сквозь сомкнутые веки.

Писк вернулся, а всхлипы прекратились.

На секунду повисает тишина. Но затем я слышу звук, отрываемого пластыря. Боль становится еще сильнее, когда пластырь стягивает тыльную сторону моей руки.

Он удерживает иголку, я полагаю, — должно быть мне поставили какую-то капельницу. Я чувствую запах духов, исходящий от незнакомой мне женщины, видимо медсестры. Кто еще станет колоть человека иголками? Впрочем, аромат ее духов очень острый и напоминает мне средство для чистки унитаза.

Раздается звон — видимо что-то выбросили в мусорное ведро. Затем я слышу скрип колесиков. Тележка?

Пару секунд не раздается ни звука. Только писк. Я цепляюсь за этот звук, не желая снова погружаться в темноту. Но я так устал.

Внезапно я чувствую, как мне жарко дышат в ухо.

— Надеюсь, ты никогда не очнешься, — шепчет голос.

Голос женщины пугает меня — такое впечатление, будто сквозь меня пропустили электрический разряд. Затем ее дыхание пропадает, оставив за собой густой аромат духов.

Я слышу постепенно затихающие шаги.

Снова просыпаюсь. Свет режет мне глаза, хотя в комнате включена всего одна лампа.

Но, кому какое дело? По крайней мере, теперь я могу видеть. Что означает, что я вернулся… вернулся!

Но могу ли я двигаться? Поначалу я в этом не уверен. Привыкнув к свету, я пытаюсь повернуть голову.

Голова кажется тяжелой, как шар для боулинга. Но я могу ею двигать, хотя шея похрустывает от прикладываемых усилий.

В поле моего зрения попадают два старых потрепанных кресла. Оранжевые. На спинке одного из них висит кардиган моей матери, должно быть, она где-то неподалеку. Может быть, вышла купить себе кофе или в туалет, или еще куда-то. Мне просто нужно дождаться ее. И держать глаза открытыми.

Когда зрение становится более четким, за креслами я вижу окно. Шторы слегка приоткрыты, и видно, что сейчас ночь — припаркованные машины блестят в свете уличных фонарей. Видно, как на парковку въезжает мини-вэн. Может быть это отец, у него есть фургон. Хотя нет. У папы голубой фургончик, а этот серебристого цвета.

Я расстроен. Мне все сложнее и сложнее удерживать глаза открытыми. Кровь напоминает кленовый сироп, но теперь я могу шевелить пальцами, и даже немного руками. Я даже вижу свои пальцы ног под простынями.

Все, кажется, функционирует. Я определенно не парализован. Если бы я не устал так сильно, то улыбнулся бы от уха до уха. Должно быть это хороший знак, говорю я себе, но тут зеваю так, что чуть челюсть себе не сворачиваю.

Боже, ну пусть уже кто-нибудь зайдет в комнату! Погодите-ка, должна ведь быть кнопка, чтобы вызвать медсестер. Такие кнопки всегда есть возле постели больного. Но затем я вспоминаю медсестру и ее духи, и боюсь, что прийти по вызову может именно она.

Нет. Мне просто нужно дождаться маму. Но я больше не в силах ждать — я засыпаю.

Когда я снова открываю глаза, то чувствую себя очень сонным. Не знаю, как долго я спал. Я все еще могу двигаться, но мне требуются неимоверные усилия, даже для того, чтобы просто повернуть голову к оранжевым креслам.

Мама все еще не вернулась.

И тут я замечаю, что кто-то стоит у окна. Парень в зеленой куртке, с белыми кожаными рукавами, а на груди вышит бегущий крокодил. Капюшон толстовки парня натянут на голову, скрывая в тени большую часть его лица. Тем не менее, мой нос не обмануть, нюх у меня супер чувствительный.

Это точно Коул.

Но что он там делает? Мне хочется окликнуть его, каким-то образом дать ему знак, но я не могу. Вместо этого я просто смотрю на него.

Затем слышу, как открывается дверь неподалеку от кровати. Фигура у окна исчезает, как призрак.

В комнату кто-то входит. Я пытаюсь повернуть голову, но мне удается сделать это только наполовину. Я что под воздействием успокоительного? Не в состоянии удерживать глаза открытыми ни секундой дольше. Но я отключаюсь не полностью, так как слышу, как кто-то говорит:

— Привет, Кэл. Помнишь меня?

Это не мама, и даже не папа, но мне все равно приятно слышать этот голос. Это Брайс. Я был уверен, что он придет навестить меня. Несмотря на усталость, я чувствую, как трепещут мои веки. Я приоткрываю глаза и понимаю, что сейчас проснусь ради него.

И тут из-под головы у меня выдергивают подушку. Я ощущаю тупую боль, когда голова соприкасается с матрасом.

Ай! Что он такое делает?

— Это тебе за Нейла…

Внезапно я чувствую, как мне чем-то придавили лицо. И только теперь я вспоминаю, как вода с ревом обрушивалась вниз, выливая на меня всю мощь водопада. Как будто на меня упала скала и придавила всем своим весом ко дну.

Подушка далеко не такая тяжелая. Но это не имеет значения. Мне нечем дышать, точно так же, как и когда я очутился на дне реки и ударился о камни.

И я не в состоянии остановить своего друга Брайса, который рычит от усилий, которые прикладывает, пытаясь задушить меня.