Подобно Войне за Веру

Глава 16

Трубочелнок, следующий из космопорта, зашипев, остановился у станции Восточный Конец. Тристин подхватил вещмешок и наплечную сумку и вышел на зеленые и серые изразцы хорошо освещенной подземной станции. Газоразрядные трубки над головой проливали мягкий желтый свет, почти такой же, как в туннелях Клисина, но в воздухе угадывались запахи растительности, а не аммиака, как на Маре. Мать с малышом шла ему навстречу по чистым полированным плиткам платформы станции.

— Лейтенант, — прошептал темноволосый мальчик, на миг выпустив руку матери. — Как папа.

Тристин коснулся берета кончиками пальцев, затем улыбнулся как мальчику, так и его такой же темноволосой маме. И быстро зашагал по освещенному туннелю к лестнице на станцию электродороги, задержавшись, чтобы провести карту через считыватель и оплатить трубочелнок. Те же две кредитки, что и всегда. Поднимаясь по ступеням, он старался не хромать. Нога не болела, но еще плохо гнулась, несмотря на все упражнения, которые он делал в реабилитационном отделении и даже на «Эдамсе» на пути к Перлье. Наверху, по обе стороны от широкой лестницы, на клумбах, окаймленных синим камнем, топорщили иголки кедры бонсаи. Эти крохотные садики разводили по традиции, возникшей со времен основания Камбрии, как напоминание о вечнозеленых просторах старой Земли. Земли до ее Погибели, когда леса мгновенно обратились в угли.

Тристин поглядел на тусклое голубое небо, на облака, спешащие на восток к Палиеновому морю. Он полной грудью вдохнул воздух с привкусом дождя и цветов, которых не видел.

Электропоезд, бесшумно скользящий по скрытым рельсам, прибыл на станцию минут через пятнадцать. Тристин молча ждал его, созерцая, как зеленокрылые солнечники пили нектар из цветов тюльпанного дерева. В лицо ему дул влажный ветер.

До первой остановки он находился в вагоне автоматизированного поезда один-одинешенек. Потом вошли две старших школьницы, обе стройные и темноволосые. Девочка с более тонкими чертами лица и серебряным медальоном на светло-голубой рубашке глянула на Тристина. Ее глаза задержались на его форме, затем она отвела взгляд. Вторая девочка обвила подругу рукой, и на ближайшей остановке обе поспешили на выход. Тристин оглянулся и увидел, как они рухнули на скамейку у станционного садика. Девочка, которая отвела взгляд, безудержно рыдала. Тристин глубоко вздохнул. Может, она потеряла брата или молодого человека, кого-то дорогого? Сколько их, девочек вроде этой, да и мальчиков, которых навек разлучила война? Разве что никто не называл войной сражения на Маре и других планетах, разбросанных в космическом пространстве. Ревенант посылал свои военные отряды, а корабли охраны систем и офицеры Периметров не жалели сил, чтобы их уничтожить. Об этом предпочитали не говорить, во всяком случае, публично. Тристин надеялся, что девочка разрыдалась не из-за его внешности. Дело в его военной форме, а не в светлой коже и песочно-белых волосах, успокаивал он себя.

На следующей остановке пожилая женщина, седовласая и аккуратная, проворно взошла в вагон.

— Приветствую, лейтенант. Собираетесь приятно провести отпуск? Полагаю, у вас отпуск?

— Да, и надеюсь, он пройдет приятно. Спасибо.

— Не благодарите. Рада видеть вас здесь. Ведь кто-то должен возвращаться. Мне и самой пришел черед в тридцатом. В те годы даже Сафрия была дикой. Но тогда не приходилось особенно беспокоиться из-за ревяк. Не обращайте внимания, молодой человек, старушку развезло. Где вы служили, если я могу спросить?

— На Маре.

— Ну, там-то все еще только начинается. А потом однажды вы будете рассказывать какому-нибудь молодому офицеру о временах, когда Мара была дикой, и поражаться, куда уходит время. — Она улыбнулась. — Как я сказала, не обращайте внимания.

— Вероятно, вы правы, — Тристин тоже улыбнулся, ее живость вызвала у него облегчение. Она не шарахается и не рыдает — хоть какое-то разнообразие.

— О, я права, и когда-нибудь вы тоже будете правы.

Они сидели и молчали до следующей остановки, где, пропустив карту через считыватель, Тристин покинул поезд, помахав рукой седой женщине.

Дом находился почти в половине кайя от станции. Но Тристин медленно двинулся туда пешком, разминая ногу, когда не забывал об упражнениях, любуясь зеленью. Местные деревья с синими стволами отлично уживались с земными растениями, можно сказать, благоденствовали в условиях экологической интеграции. Нарядные ворота из тяжелого кованого железа были открыты, и он зашагал по мощенной камнем тропе, проложенной его прапрадедом.

Тристин постучал в парадную дверь. Никто не отозвался. Неудивительно, если отец работает, а мать все еще в университете. Он приоткрыл дверь и позвал:

— Эй, привет!

Никто не отозвался. Он поставил вещмешок и сумку на полированный агат пола прихожей и закрыл за собой дверь. Лоб его был влажен, и он вытер его рукавом, затем сунул берет за пояс. Кухня оказалась пуста, от древней конвекционной печки едва ощутимо пахло каким-то знакомым блюдом. Он вернулся в прихожую и направился к кабинету отца. Негромко постучав в створку открытой двери, Тристин взглянул на экраны, перед которыми сидел отец. Насколько он мог судить, дисплеи показывали диаграммы или схемы, совершенно незнакомые Тристану, хотя у него создалось впечатление, что они имеют какое-то отношение к утилизации отходов. Еще до того, как Тристин успел вникнуть в подробности, экраны мигнули, и схемы сменились мирными видами восточного побережья за Камбрией.

Пожилой мужчина, коротко стриженный рыжеватый блондин, лишь чуть-чуть побитый сединой, коснулся клавиатуры и снял наушники.

— Тристин, как я рад, что ты дома! — Отец медленно встал и неторопливо двинулся к сыну, чтобы крепко его обнять. Тристин прижался к нему, вдыхая знакомый запах.

— Да у тебя, никак, еще больше мускулов! — Элсин Десолл выпустил сына и отстранился, чтобы оглядеть с ног до головы. — Много тренируешься?

— Более-менее.

— Хорошо быть в форме. Ты еще достаточно молод, и тебе пока кажется, что это пустяки. А вот мне-то нельзя отлынивать, не то я мигом превращусь в студень.

Тристин не мог себе представить, что отец может расплыться. Он тщательно соблюдает диету, ежедневно работает в саду и не забывает о тренировках, как спортивных, так и боевых.

— Порой меня посещают мысли, что было бы гораздо легче работать с имплантатами, чем в наушниках, и считывать информацию ментально, но такая технология — достояние Службы. Так что эти экраны и наушники — все, чем я могу напрягать мой усталый старый мозг.

— Твой усталый старый мозг? Это тот самый усталый старый мозг, который разрабатывает забавы ради загадочные системные ключи! Или теоретические системы шифровки.

— Ну, это просто игрушки. Чем старше я становлюсь… тем больше меня тянет к загадочному. — Лоб Элсина на миг сморщился. — Присядь. У меня в печке горшочек, но еда еще булькает, а Нинки пока нет дома.

— Она все еще преподает в университете?

— Все еще? Твоя мать никогда не оставит преподавание. Ей даже удалось убедить ректора, что поскольку музыка усиливает математические способности, базовая теория музыки должна стать одной из самых востребованных дисциплин.

— Она работала над этим годы назад, — Тристин занял добротный деревянный стул у шахматного столика, оставив второй, с потертой пурпурной подушкой, отцу.

— Сам помнишь, твоя мать не из тех, кто легко расстается с убеждениями. Конечно, оба наши отпрыска так податливы и легко соглашаются со всем, что предложат родители.

Тристин открыл рот и тут же закрыл. Отец все еще мог шутя вывести его из себя. Просто для того, чтобы посмотреть на поведение сына.

— Так-то лучше, — Элсин кивнул. — Бодрящий сок или чай? — Помедлил. — Что-то неладно с ногой?

— Плохо гнется. Ее разодрало во время приступа ревяк, пришлось восстанавливать. Прежняя подвижность не вернулась, но доктора говорят, все прекрасно. Дело времени, и только. Я упражняюсь, и она с каждым днем все лучше.

— Можешь нам об этом рассказать за обедом. Сейчас не стоит трудиться. Твоя мать выспросит все подробности. Так чай или сок? Ты не ответил.

— Чай. С лаймом, если есть.

— Есть. Их теперь навалом, удалось достичь баланса в верхнем садике справа. — Старик направился к дверям, а оттуда к кухне и обширной столовой, выходившей в боковой садик и на восточную сторону Камбрии.

Тристин повернулся на стуле в сторону сада, довольный, что видит небо не через портал или экран, изображение не профильтровано датчиками и сканнерами. Затем его взгляд упал на инкрустированный шахматный столик, уставленный каменными фигурками. Столешница была восьмивековой давности. Как следовало из семейных преданий, смастерил ее их предок на старой Земле. Тристин улыбнулся. Да, древняя, но настолько ли? Расходы на перевозку оказались бы немыслимыми. Если она такая древняя, то ей буквально нет цены. Можно было бы провести генетический анализ деревянных частей конструкции, чтобы уточнить дату, но ни одна лаборатория не станет этим официально заниматься, люди и так завалены работой выше головы.

Каменные шахматные фигурки вырезал дед в последние свои годы.

— Готово, — Элсин протянул сыну тяжелую кружку, затем сел и поставил вторую себе на колено.

— Спасибо, — Тристин втянул ноздрями пар, блаженствуя от ароматов чая и свежего лайма. Разве можно сравнить с выдохшимся при переходе продуктом, который на Маре называют чаем скорее по привычке?

Элсин со вздохом упал на подушку.

— Скажи-ка, и каково на этот раз отклонение при переходе?

— Не такое уж большое. Чуть больше недели. Говорят, у транспортов оно больше. — Тристин пригубил чай, вкус которого оказался столь же хорош, как и аромат. — Очень вкусно. Мне не хватает подобных мелочей.

— И мне не хватало. Не удивительно, что тебе тоже. Что бы ни говорили люди, а у нас есть тяга к земле и ее дарам.

Тристин кивнул, думая о лаймах, чае и саде, и о более чем пяти поколениях, передававших друг другу эти дом и сад. И каждое что-то улучшало, достраивало и высаживало.

— Ты выглядишь, пожалуй, задумчивым. Даже встревоженным.

— Ну… женщина… одна знакомая… сказала, что я идеалист, который не особенно заботится о людях. И сказала, что я точь-в-точь как ревяки. И была не на шутку расстроена.

— Это задело тебя.

— Полагаю, — Тристин передернул плечами. — Некоторым образом… ну… просто спрашиваешь себя…

— Знаешь, почему она тебя расстроила?

— Эти ее слова насчет людей… Когда я ехал на электричке от трубостанции, один перегон со мной в вагоне сидели две девочки. Одна из них поглядела на мою форму, затем сошла с поезда и разрыдалась. И я стал думать, кого она потеряла. Вспомнил Квентара. Однажды мне пришлось добираться на скутере до его станции, потому что мою разнесли вдребезги. Квентар заявил, что у него одна цель: как бы ему перебить побольше ревяк. Словно они не люди. Но они не дали себя перебить, через несколько дней Квентар погиб. Я же всегда исходил из того, что ревяки тоже люди, только фанатизм превращает их в нелюдей. В этом и разница между нами — в отношении к противнику. Мне довелось допрашивать разных ревяк, многие солдаты вели себя, как машины. Да почти все, кроме одного офицера. Он сказал нечто вроде того, что пока верует, ничто, мной сказанное, его не переубедит. Даже не потрясет, потому что он сознательно выбирал веру. — Тристин замолчал, понимая, что говорит слишком сумбурно.

— Ты думаешь, что вера — это нечто, навязываемое людям и превращающая их в слепцов? — спросил Элсин.

— Я просто об этом не думал. И был поражен, когда Эзилдья заявила, что я сам фанатик и слепец. Она сказала, что если я ставлю какой угодно долг выше человеческих чувств, то ничем не лучше ревяк. И упомянула мою несуществующую ревячью наследственность. Если я внешне на них похож, значит, я из них. Выходит, что я не человек, если не выставляю свои чувства напоказ. Но означает ли, что я машина, если считаю, что идеалы важны?

Элсин рассмеялся.

— Нет. Это означает, что ты молод и человечен. Молодость жестока, а показать другим, что ты чувствуешь боль или растерян, — сделаться уязвимым. Молодые терпеть не могут оказаться уязвимыми. Это роскошь юного возраста.

— Спасибо… Думаю…

— Не станем на этом задерживаться. Во-первых, ты не поверишь мне, что бы я ни сказал. А во-вторых, сам со временем увидишь. Остерегайся женщин, которые хотят, чтобы ты распахивал перед ними душу, и будь равно осторожен с такими, которые в испуге бегут от твоих чувств.

— Тебя послушать, так мне всех следует избегать. — Тристин отпил из кружки. — Попытаюсь усвоить твой мудрый совет.

— Брось. Я не слушал своих родителей, пока не стал старше. Нет, это не совсем верно. Я вслушивался в слова и мог оценить их мудрость, но эта мудрость не казалась по-настоящему применимой в жизни. Подозреваю, это справедливо для каждого поколения, но никто из нас не живет достаточно долго, чтобы это подтвердить. Практически никто не доживает до правнуков.

Тристин кивнул. Казалось, слова отца ускользали прочь, несмотря на всю их нехитрую правдивость.

— В твоем послании говорилось, что тебе предложили учиться на военного пилота, и ты подумываешь согласиться, — Элсин отпил из своей кружки. — Если будешь много странствовать в глубоком космосе, возможно, проживешь достаточно долго, чтобы постичь закономерности течения жизни.

— Эффект перехода все уменьшается, — Тристин поджал губы и переместился на стуле, с чего-то вдруг вспомнив разговор с Эзилдьей. Она как-то упомянула, что ее мать работала с фархканами и потеряла год. — У меня создалось впечатление, что фархканы оказывают какую-то помощь нашим инженерам по переходу.

— Время от времени они нам кое-что подсказывают. Можешь спросить у матери. Я не знаю подробностей.

— Что ты знаешь о фархканах?

— Они опасны.

— Почему?

— Тристин, ты на Службе. Я тоже там был. Ты знаешь все, что знал я, плюс то, что за эти годы изменилось. Почему же ты спрашиваешь меня? Полагаешь, я знаю что-то такое, чего не знаешь ты сам?

— А почему бы и нет? Чем черт не шутит, — хихикнул сын.

— Отлично, — Элсин вздохнул. — Им удаются переходы практически без задержек во времени. Вдобавок, никто не решается вторгаться в их системы. Мы ничего не говорим, ревяки ничего не говорят и фархканы ничего не говорят о проблемах переходов. По официальным данным мы потеряли один корабль, но это неправда. Эксперименты обошлись слишком дорого. Потери таковы, что мы оставили попытки. А ревяки нет. И долго еще не оставят. И не убежден, что оставят вообще когда-нибудь.

— А фархканы?

— О них слишком мало известно. Биотехнологии фархканов, вероятно, более продвинуты, чем наши, а корабли совершенней. — Элсин ухмыльнулся и поглядел на сына. — У тебя такой вид, как будто ты что-то знаешь. Но я не стану спрашивать.

— Спасибо, — сын попытался не ерзать на сиденье. Он как раз думал о способностях фархкан проникать в его военный имплантат. Являются ментальные образы фархкан продуктом технологии или итогом неведомой физической способности?

— У них своя программа. И я не убежден, что программы чужаков необходимы для нашего блага. — Элсин поднялся.

— Кто может сказать наверняка? Не исключено, что их программы для нас попросту опасны.

— Поскольку они нам чужды, я должен согласиться, — отец прочистил горло. — Это обучение на пилота предполагает кое-что еще.

— Знаю. Разлуку.

— Именно. Я понимаю, что ты об этом подумал, и не хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Я совсем не этим озабочен. Я интегратор. И хочу, чтобы ты поразмыслил, как защитить себя от неудачи. Я имею в виду — в финансовом выражении.

— Что? — Тристин подпрыгнул на стуле.

— Ты молод и здоров, но что случится, если в твоем устройстве для перехода перегреется какой-нибудь узел, и тебя забросит на сорок лет в будущее? Служба, конечно, спишет тебя и назначит обычного размера пенсию. Или позволит тебе остаться еще на несколько объективных лет. Но тогда ситуация может повториться и… Ты должен быть к этому готов.

— О…

— Этого может и не случиться, но вероятность один к десяти, что тебе достанется хотя бы одна погрешность перехода больше стандартной. И невозможно предсказать размеры погрешности. Сорок… А двести стандартных лет не хочешь? Вот что тебя ожидает, если ты выберешь этот путь. Если пронесет, хорошо. Но если все-таки да?

— Об этом я не хочу и думать.

— Служба с радостью выдаст тебе вместо регулярного жалованья единовременную сумму, которая, учитывая инфляцию и налоги, окажется мало чего стоящей.

Тристин развел руками.

— И что делать?

— Мы позаботимся о «страховке по переходу», или, точнее, сделаем нечто большее. Твое жалованье будет направляться в учреждение, где средства будут распределяться по нескольким счетам. Там будет обычный денежный счет, которым ты сможешь пользоваться, как и любым другим, но с одной особенностью. Любые средства, поступление которых превысит заданный уровень, становятся объектом диверсифицированной программы. Так, если ты где-то задерживаешься по долгу службы или по иной причине, можно запустить программу по выплатам в счет любых обязательств и получить надлежащий прирост. Схема несколько сложнее, но в основе своей достаточно проста.

— Как ты мог заранее узнать, что я согласился стать пилотом?

— Я и не знал, — отец пожал плечами. — Но как только получил твое послание и задумался о последствиях, то сразу приступил к исследованию.

Тристин отпил еще глоток чая. У него-то и мысли не мелькнуло о «страховке по переходу», а отец решил проблему почти слету.

— Минуточку. Мне надо проверить горшок, — и Элсин выскользнул из комнаты. Тристин оглянулся на полуотворенное окно, через которое врывался весенний ветерок, ерошивший его по уставу остриженные волосы. Несколько туч собралось на востоке над Палиеновым морем, но недостаточно для бури, во всяком случае, скорой. Миг спустя отец вернулся.

— Ко времени, когда обычно возвращается Нинка, все будет готово, — доложил он.

— Она точна, как часы, — рассмеялся сын.

— Хоть кто-то из нас должен быть таким.

— Знаешь, папа, у меня было время подумать. Я все еще не знаю, чем ты занимаешься. Ты независимый системный разработчик. Когда мы общаемся, я понимаю каждое твое слово и начинаю думать, что узнал тебя до конца. Но когда я возвращаюсь домой после разлуки, ты всегда выдаешь нечто совсем новое, вроде этой страховки по переходу. Или я гляжу на твои экраны, и они для меня — китайская грамота. Или ревячий бред.

— Для меня порой тоже, — отец кивнул. — Я работал над отходо-нутриентной интеграцией…

— Для Сафрии? — Глаза Тристина скользнули в сторону окна, привлеченные промелькнувшим, точно зеленая вспышка, солнечником.

— Копуши-межпланетники, нет! Для места, называемого Веринтка. Это где-то на твоей Маре.

— А, южный континент. Но пройдет еще добрая сотня лет, прежде чем тамошняя атмосфера станет пригодной для дыхания.

Элсин улыбнулся.

— Ну, как сказать. Мы пытаемся кое-что смастерить. У Нью-сина есть новая разработка, они считают, что их устройство сможет использовать гидрокарбонаты и углекислоту для получения кислорода.

Тристин кивнул.

— Это устройство выдает жуткую и липкую зеленую грязь, плюс много воды и кислорода. Я бы мог этим заняться. Но требуется куда больше работы, — рассказывал отец.

Тристин услышал негромкие шаги и встал.

— Похоже, мама вернулась. Кто-то только что вошел.

— Даже безо всей этой биотехномишуры у тебя слух, как у ястреба. Ничто не ускользнет от твоих ушей.

— Как у ястреба?

— Хищная птица древней Земли. Считается, что она слышала мелких грызунов за много кайев.

Женщина, которая совсем тихо вплыла в кабинет, была коренастой, но не тяжелой, с короткими волосами, светлыми, наполовину седыми. Ее зеленые глаза улыбнулись, когда она увидела Тристина.

— Хорошо выглядишь.

Тристин поспешно кинулся к ней, но правую ногу приходилось подволакивать.

— Как хорошо дома, — признался он, крепко обнимая мать. Немного погодя она отступила.

— Осторожней, я хрупкая женщина.

— Ха! — фыркнул Элсин. — Не особенно.

— По сравнению с твоим сыном, да.

— С моим сыном? Он как мой, так и твой, я слышал это неоднократно.

— Бедняга, он изголодался. Сам-то ты видишь? — Нинка подмигнула сыну. Затем на ее лицо набежала тень. — Что с твоей ногой?

— Осколками задело. Врачи говорят, все прекрасно, просто пока не вернулась гибкость. Надо непрерывно упражняться.

— Ты не упомянул об этом в послании.

— Не хотелось вас беспокоить.

— Значит, мне придется беспокоиться теперь. — Нинка вздернула подбородок. — Весь в отца. — Она обратилась к мужу: — Его надо подкормить. Вконец исхудал.

— Обед ждет вас, достопочтенный профессор.

— Ты все еще работал над этим сточным проектом? — спросила Нинка, подойдя к супругу и поцеловав его в щеку.

— Конечно.

Она подняла голову.

— Ты можешь себе такое позволить?

— Не ради денег, но ради Тристина и Сальи.

— Неисправимый идеалист.

— Так как насчет обеда? — спросил сын.

— Я накрою. А вы умойтесь, — отозвался отец.

Когда Тристин, все еще с чашкой в руке, вошел в столовую, выходившую на средний садик, Элсин уже закончил сервировку. Горшок исходил паром на керамической подставке посреди круглого стола. Зелень и нарезанные ломтиками плоды, усыпанные сверху зрелыми дроблеными земляными орехами, наполняли большую деревянную миску перед тарелкой Тристина. У пустовавшего четвертого места за столом, где любила сидеть Салья, высилась корзина, полная душистого темного хлеба.

Нинка отворила скользящую стеклянную дверь в деревянной раме. Пришлось слегка приподнять ее, чтобы преодолеть неровный участок.

— Как я вижу, здесь нужен небольшой ремонт. Я займусь.

— Неисправимый инженер, — Элсин уселся и обратился к Тристину. — Накладывай себе. Все просто. Хлеб, салат и жаркое.

— Пахнет восхитительно, — Тристин подождал, пока усядется мать, прежде чем устроиться на своем стуле.

— Как всегда, не так ли? — заметила она. — Меня балуют год за годом.

Тристин подвинул горшок, чтобы мама наложила еду, затем выгрузил несколько полных черпаков курдейки с рисом на широкое бурое керамическое блюдо, после чего добавил столь же внушительную порцию зелени. Элсин налил чаю Нинке, затем стал накладывать жаркое.

— Итак, сперва о главном. Чтобы мне как следует побеспокоиться. Теперь уже можно. Как тебя ранило? — спросила мать. — Начни сначала.

— Она всегда так говорит, — Элсин рассмеялся.

Тристин допил чай из своей чашки.

— Ревяки переправляли оборудование на Мару и хранили его в глубине пустошей почти три года, а чтобы отвлечь нас, то и дело производили налеты на станции Периметра…

Пока он описывал обстановку и последний налет, Элсин вновь и вновь наполнял его чашку.

— В конце концов, и выбор был невелик. Альтернатива — смерть. Снять доспехи я не мог, иначе бы задохнулся. А когда лежал в медцентре, мне передали предложение учиться на пилота, и я решил его принять. Пришлось продлить контракты Службы.

— Я не удивлена. — Мать кивнула. — Как бы ты ни любил дом, его тебе недостаточно. Пока.

Элсин прочистил горло.

— Тем более… мы об этом говорили, — и Нинка поглядела на мужа.

— О чем говорили? — И тут Тристин догадался. — Ты имеешь в виду, что Салья однажды вернется домой! А она действительно так любит дом, чтобы быть здесь счастливой?

Отец кивнул.

— Ты в любом случае еще многие годы будешь находиться далеко отсюда, испытывая судьбу. Ты не хотел прятаться даже тогда, когда тебя ранили, не правда ли?

— Нет, — признал Тристин с коротким смешком. — Полагаю, что нет.

— Тебе всегда нравилось быть хозяином положения.

— А тебе нет? — спросила Нинка, глядя на супруга. — Тристин захочет однажды поселиться дома. Как в свое время ты.

— Возможно, он дозреет до этого лет через пятьдесят, — ухмыльнулся Элсин. — Хорошо, что у нас такая молодежь, — он набрал полный рот жаркого и прожевал. — На этот раз кушанье удалось.

— Как всегда, — сказала Нинка, улыбаясь. Тристин нахмурился.

— Ты что имел в виду насчет молодежи? Что она рвется из дому, и… — не зная, как закончить, он умолк на полуслове.

— Речь о положении с Ревенантом, — отец вновь набрал в рот жаркого.

— Какое это имеет отношение ко мне? Или к дому? Или к Салье?

— А ты еще не смекнул, Тристин? Мы проигрываем.

— А как ты это смекнул?

— Я как-никак интегратор. На деталях я останавливаться не стану, смысла нет. Каждый делает все, на что способен. Делу не поможешь, вопя в горящем доме: «Пожар! Пожар!» Лучше попытаться отыскать побольше воды. — Он покачал головой. — Знаю, сравнение неуклюжее. На поверхностный взгляд, мы зашли в тупик. Наши границы с ревяками стабильны, мы не нападаем на их полностью освоенные планеты, а они на наши. Хотя, и мы и они могли бы. Их население растет…

— Достаточно быстро, чтобы восполнить потери на Оруме в течение нескольких столетий.

— В течение миллениума, — уточнил Элсин. — Я подсчитывал. Планеты велики. Но, в целом, ты здраво смотришь на вещи. Мы сделали выбор в пользу сбалансированной демографической стратегии, обоснованной экологически, технологически, экономически и культурно. И ограничиваем прирост населения. — Он помедлил и поглядел на сына. — Когда Мара будет готова к первоначальной колонизации с жизнью в атмосфере?

— Примерно через шестьдесят-восемьдесят лет, а если помогут игрушки Ньюсина или твои рецепты, то много скорее, — ухмыльнулся Тристин.

— А когда нам это действительно понадобится?

Сын пожал плечами.

— А как насчет «никогда»? — съязвила Нинка и рассмеялась. — Я наслушалась речей.

— Когда планету могли бы востребовать ревяки? — продолжал отец.

— Вероятно, прямо сейчас. Скорее всего, они как раз поэтому и начали наседать.

— Именно. Мы используем все, что имеем. — Элсин воздел руку и глотнул чаю. — С известного момента развитая технология становится бессмысленной. Значит ли что-нибудь для большинства людей при транзите система-система, что мы уменьшаем запаздывание при переходе с восьми недель до четырех суток? Для наших военных, да. Это преимущество, и какое. А для ревяк? Как это скажется на корабле-тройде, полном молодых миссионеров, готовых до последнего биться за дело Пророка? Им нечего терять и не к кому возвращаться, а если кто уцелеет, то станет патриархом. Это предел их мечтаний.

— Но… — Тристин попытался вставить хотя бы слово.

— Тебя превратили в предельно эффективную машину для сражений и убийств. Я даже знать не хочу, сколько ревяк ты уничтожил. Это их остановило? У нас, быть может, десять тысяч молодых людей, вроде тебя. Примерно у четверти из них хватает физиологической крепости, чтобы пройти полную модификацию. Получается, что число бойцов у нас не больше трех тысяч. Учитывая, сколько ресурсов вложено в тебя, можно сказать, что если каждый из вас не убивает около тысячи ревяк, то мы проигрываем всякий раз, когда погибает один наш военный. — Элсин так резко разломил кусок теплого хлеба, как будто хотел оторвать кому-то руку.

— Думаешь, нам следует превратить в черный оплавленный шар Орум и все ревячьи планеты?

— Нет. Здесь другая проблема. Кем мы станем, если такое совершим? Мы приравняем себя к нашим врагам. Эта мысль проходит через все «Эко-Тех Диалоги», и все-таки каждое поколение хочет про это забыть.

— Не вижу причин для уничтожения их планет! — Тристин ощетинился при мысли о такой жестокости. Он читал «Диалоги», не упустив ни запятой. — Они не бросали на нас ядерные бомбы, и мы не думаем о таком варварстве.

— И не бросят. Им нужны годные для жизни владения. Но как насчет, скажем, четырех кубических кайев камня, свистящего по спирали через атмосферу Перльи? Насколько цивилизованными мы после этого станем?

— Как ни крути, но если я приму твою позицию, то выход в поголовном уничтожении ревяк.

Отец рассмеялся.

— Не следует принимать мою позицию. Найди лучшую. Или способ ее опровергнуть. Полагаю, время, которое ты посвятишь Службе, пойдет тебе на пользу.

— А мы можем обсудить кое-что, кроме заката цивилизации? — вмешалась мать. — Мы видели Салью меньше месяца назад, когда она прилетала с Хелконьи.

— Там хуже, чем на старой Венере, но говорят, она однажды станет такой же зеленой, какой когда-то была Земля, — Элсин пригубил вина из кубка. — Конечно, потребуется миллениум. И продукция половины системы. Мыслящие лемминги, вот мы кто.

— Как Салья? — спросил Тристин.

— Нашла кое-кого. Он майор, думаю.

— Скорее, он ее нашел, — предположила мать. — Она никогда не высматривала женихов.

— Так всегда и бывает. Я нашел тебя, дорогая. Ты тоже никого не высматривала, — просиял Элсин.

— И теперь не высматриваю, пусть даже ты по уши увяз в саду и расчетах, как утилизовать отходы горючего. У тебя есть особое обаяние, которое со счетов не сбросишь.

— Кажется, он тает от счастья, — заметил сын.

— Тает? Да он уже давно растаял и плещет на солнышке, — рассмеялась мать. — Помнишь, как вы с Сальей подрыли каменный мостик, и он свалился прямо в пруд с карпами?

— Я и не подозревал, что он ничуть не удивится нашей проделке, — Тристин улыбнулся отцу. — А тот случай, когда Салья запустила флюоресцирующего карпа в нижний пруд и сказала, что старого карпа, оставшегося после дедушки, поразил особый ихтио-вирус, паразитирующий на рыбах? Или когда…