Всадник слушал девушку, гладя ладонью по волосам, но его взгляд уже схватил появившиеся у горизонта облачко. Ратибор был уверен, что опустись он сейчас на колени и приложи ухо к земле, то сразу почувствует её дрожь, услышит гул копыт.

— Уходим! — он отстранил девушку и подбежал к Каурой. — Банный день отменяется! — он кивнул в сторону горизонта.

— Клобуки? — прошептала Света.

— Надеюсь, что нет! — врать не хотелось, но и пугать девушку тем более. — Но лучше не проверять, — Ратибор вскочил в седло и протянул руку Свете. — Давай всё же поторопимся, — он почувствовал как девушка, всем телом прижалась к нему, осторожно повернул к себе её лицо. — Не бойся, — прошептал он, целуя её в губы, — с тобой ничего не случиться.

— А с тобой? — всхлипнула Света.

— Со мной тем более, — Ратибору очень бы хотелось в это верить. — Вот только рубаха наверняка пропотеет от страха, — сделал он попытку разрядить обстановку. — Будешь потом ругаться, что я в грязной одёжке хожу!

— Не буду. Никогда не буду, — шепнула девушка.

— Вывози, родимая! — завопил Ратибор, ударяя пятками по бокам лошади.

* * *

Если Каурая и знала лучшие времена, то сейчас они остались далеко позади. Разбойники, из едва заметного облачка с пугающей быстротой превращались в надвигающуюся грозовую тучу. Тучу, хранящую в себе молнии, которые не будут бить наугад, а направят жала в точно выбранные жертвы. И уж одна из них обязательно достигнет цели… Добро если быстрая смерть. А если… Ратибор поёжился, вспомнив Жданко и дочерей. Ну уж нет! Когда не останется выхода он сам убьёт свою возлюбленную, а потом и себя. Есть много способов быстрой и безболезненной смерти. А пока… Пока надо думать! Есть выход! Есть! Где-то рядом обретается! Только напрячься немного, пелену страха с глаз скинуть, подсказка сама явится.

Бедная Каурая выбивалась из сил, соревнуясь с лошадьми клобуков, которые даже и не были подкованы и осёдланы, как надо. Их хозяева безжалостно избавлялись от каждого лишнего грамма веса в угоду резвости своих коней. Именно отсутствие подков, удобных стремян, многочисленных ремешочков и бляшечек зачастую решало исход таких вот погонь в пользу искусно управляющихся со своими конями без дурацкой мишуры, как они сами говорили, степных разбойников. Будь на месте Каурой лошадь помоложе и погорячее, то и ей вряд ли удалось бы выиграть состязание у легконогих жеребцов, за гриву коих порой цеплялся степной ветер, когда хотел побыстрее перенестись из одного места в другое.

Ратибор не оглядывался, он и так прекрасно знал, что расстояние между ними и преследователями неумолимо сокращается. Продолжая подгонять лошадь, которая и так неслась на пределе своих сил, всадник перезарядил револьвер. Ратибор вложил в барабаны заряды, свинцовая головка коих была едва заметно сточена наискось. Если чёрные клобуки переиграли его в умении идти по следу и в скорости, то он собирался взять реванш в искусстве убивать и наносить увечья. Раны от таких зарядов, не бывают лёгкими. Подточенный свинец, едва коснувшись жертвы, начинает метаться из стороны в сторону, словно попавший в ловушку хищник, разрывая на своём пути внутренности, уродуя плоть, дробя кости. Разбойники хотели добыть револьверы? Так что же, пусть сначала узнают их разрушительную силу!

Когда пальцы Ратибора заполняли барабаны смертоносными посланиями, глаза всадника метались из стороны в сторону, подобно двум зверькам, попавшим в огненное кольцо. Он не терял надежды найти тот самый пресловутый выход, который даст хоть крошечный шанс на спасение. Ах, если бы всё происходило в лесу! Сколько бы сразу появилось возможностей запутать след и укрыться под самым носом преследователей! Здесь же только одиноко стоящие пузатые деревья, брызжущие соком из-под копыт Каурой листья и сухой ковыль. Ковыль! Не зря старшие всегда поучали — в чужой стране должно не только рот на диковинки разевать, а прежде всего обучаться надо. Сам же видел распаханные полосы вокруг степных городков. А для чего? Для того чтобы огонь не перекинулся на дома, когда жители, обороняясь от кочевников, поджигают степь. Здесь же островки сухостоя словно и созданы для того, чтобы устроить огненную западню чёрным клобукам.

Ратибор направил храпящую и тяжело вздымающую бока при каждом прикосновении лошадь к округлому пространству, поросшему жёлтой травой. Прикинул на глаз — в самом широком месте больше сотни шагов, в узком — ни менее пятидесяти. Каурая ворвалась в заросли сухостоя, безжалостно топча и ломая лишённые влаги стебли. Всадник оглянулся. Клобуки, словно привязанные невидимой, но очень прочной нитью, послушно последовали за своими жертвами. Свист и гиканье разбойников заглушили и топот копыт, и треск ковыля. Ратибор улыбнулся. Изгиб губ всадника не сулил ничего хорошего преследователям.

Когда Каурая достигла середины высохшего пространства, он натянул поводья. Разгорячённая лошадь возмущённо заржала, вставая на дыбы и рассекая передними копытами пространство перед собой. Мелькавшие в воздухе ноги животного не успели коснуться земли, а Ратибор уже выпрыгнул из седла.

— Садись нормально! Ноги в стремена! За луку держись! — завопил он, срывая голос и страшно выпучивая глаза. — Быстро! Быстро!

Света со скоростью мухи, пережившей первые заморозки, принялась выполнять приказ. Губы её приоткрылись. Всадник увидел уже появившийся хвостик вопроса или возражения — слушать было некогда.

— Молчи! — гаркнул он, одновременно помогая девушке занять подобающее положение в седле. — Всё потом! Держись! — Ратибор, что есть силы, хлопнул по крупу лошади. Каурая ещё не отойдя от прежней скачки, рванулась с места. Избавившись от значительной части груза, животное развило скорость, ненамного уступающую коням клобуков. Ратибор облегчённо вздохнул.

— Я тебя догоню! — закричал он вслед. — Не бойся!

Света безуспешно пыталась оглянуться. Освоив езду шагом, сейчас она чувствовала себя ничуть не лучше, чем в тот миг, когда первый раз оказалась в седле. Девушку то подкидывало вверх, то ударяло о спину Каурой, она начинала угрожающе клониться то в одну, то в другую сторону. Ратибор мысленно просил всех известных ему богов помочь его возлюбленной удержаться на спине Каурой, у которой, судя по всему, открылось второе дыхание.

* * *

Не меньше двух полётов стрелы отделяло всадника от чёрных клобуков. Замысловатые проклятия, дикие клятвы, малопонятная божба, а то и просто нечленораздельные вопли — всё то, что присуще охваченной преследованием шайке двуногих, кои уже переступили черту человеческого — заполнили степь. Ратибор нарочито бестолково метался из стороны в сторону, кружил на одном месте, спотыкался, чтобы своим видом, видом обезумевшей от страха жертвы, вытеснить из душ и мыслей преследователей всё кроме безумной жажды крови. Убедившись, что налитые кровью глаза преследователей прилипли к его якобы объятой ужасом фигуры, всадник принялся осуществлять свой план.

Кони клобуков почти уже достигли края зарослей. Ратибор рванулся в противоположенную сторону. Сухая трава больно стегала по лицу, цеплялась за ноги, жёлтые метёлки соцветий коварно кидали за шиворот колючие семена. Всадник старался ни на йоту не сбавлять скорость. Сейчас от расстояния между ним и преследователями зависело всё. Ратибор выскочил на свободное пространство, когда кони клобуков, не знавшие себе равных на степных просторах, но пугающиеся всего, что поднимается выше колена, только добирались до того места, где всадник небезуспешно пытался изображать перепуганного паренька. Он принялся спешно шарить по карманам. В живот ударяли заморозки, а ноги становились ватными, когда пальцы в очередной раз натыкались на пустоту или какую-нибудь совершенно бесполезную сейчас безделушку. Проклятие! Огниво, от коего в данную минуту зависело всё, словно сквозь землю провалилось!

Чувствуя, как волны паники в душе поднимаются до критической отметки, всадник сунул руку под рубаху. Чёрт возьми! Ведь сам пришивал крючок на внутренний карман, чтобы огниво случайно не выпало. Выдирая с мясом самодельную застёжку, на аккуратное открытие которой сейчас уже не было времени, всадник вытащил заветный мешочек. Дрожащими пальцами, потом зубами разодрал ставший ни с того ни с сего чересчур мудрёным узел. Падая на колени, срывая кожу на большом пальце, крутил рельефное колёсико, выбрасывая в траву один за другим снопы искр.

Пламя охватило сухостой с первого раза. Ковыль вспыхнул подобно пороху. Вечно голодный оранжевый зверь метнулся по жёлтой траве, окружая клобуков. Ратибор, не видя результатов своей деятельности, всё продолжал метать в ковыль искры, пока в его уши не ворвались дикое ржание лошадей и крики разбойников, а лица не коснулся жаркий язык пламени.

Упав на спину, всадник откатился в сторону, и наконец-то глянул на произведение рук своих. Бездымное, яростно ревущее, безжалостное пламя охватившее участок сухостоя рвалось к небесам. Из недр его, леденя кровь и заставляя шевелиться корни волос, неслись слившееся воедино ржание, крики боли, вопли ужаса. Уже полностью придя в себя, Ратибор вынул револьверы и отошёл в сторону.

Первых коней с опустевшими спинами, вырвавшихся из огненного ада, всадник только проводил взглядом. Лишь на взгляд определил их число. Что-то около десятка. Первый удар оказался удачным. Теперь стоило ожидать самых хладнокровных и опытных, коим даже в горящем чреве удалось справиться с обезумевшими животными и которые обязательно выберутся наружу, охваченные не меньшим пламенем. Пламенем ярости и жажды мщения.

Сколько их уже, готовых схватить жертву, замучить, убить, разделить между собой то, что найдётся в карманах и в кошельке, выскочило из-за стены огня? Двое, пятеро, восемь, пятнадцать? Ратибор не считал. Не имел такой привычки. Любил, чтобы во время боя голова оставалась ясной. О количестве нападавших мог судить лишь потому, что по одному разу пришлось перезаряжать барабан каждого из револьверов, когда на нажатие курка оружие отозвалось не смертоносным грохотом, а возмущённым щелчком.

Запах гари, пороха, палёной шерсти и крови вызывал тошноту и лёгкое головокружение. От топота уносящихся в степь, оставляя на земле мешки плоти, недавно бывшие их хозяевами, коней и от грохота револьверов всадник совершенно оглох. Однако каким-то внутренним, особо чутким слухом ему удавалось расслышать, как хрустят кости летящих с конских спин на землю клобуков. Как потрескивают под оранжевыми языками волосы и кожа их сообщников, не сумевших вырваться из огненного плена.

* * *

Жалости Ратибор не испытывал. Скорее брезгливость и отвращение, кои известны городскому золотарю. По сути дела, сейчас всадник занимался тем же самым, что и представитель вышеупомянутой профессии. Только отбросы в его случае были куда более мерзкие и тошнотворные, по сравнению с содержимым самой запущенной выгребной ямы. Всадник жалел лошадей. Очень хотелось верить, что не одно из благородных животных не погибло в огне и все унеслись в степь, отделавшись подпалённой гривой и жутким испугом. От его выстрелов кони не страдали. Ему не стоило большого труда ловить на мушку только нелепо размахивающие руками фигуры разбойников, головы коих были обмотаны шарфами и платками, давшими имя всей шайке.

Всадник удостаивал мимолётным взглядом уже упавших клобуков. Как говорилось ранее — раны от его зарядов не бывали лёгкими, и если уж встреча с раскалённым свинцом не обрывала цепь совершённых ими преступлений, то вряд ли кто из уцелевших разбойников захотел бы испытывать судьбу, нападая на человека, схватить коего оказалось не так легко, как казалось в начале.

Послав очередной заряд прямо в центр грудной клетки дюжего молодца с перепачканным копотью лицом и чёрной тряпкой на голове, Ратибор вскинул оружие, поджидая очередного из неудачливых преследователей. Огонь понемногу затихал. Ковыль, поначалу вспыхнувший подобно пороху — бездымно и скоро — теперь не столько горел, сколько исторгал в небо чёрные клубы дыма. По-видимому, у самых корней сухостоя всё же оставалось немного влаги, да, наверное, пламя принялось и за тела погибших в огненном кольце клобуков. Никто больше не появлялся. Всё было кончено.

Выждав для надежности ещё несколько минут, Ратибор убрал оружие и направился к ближайшему разбойнику. К сожалению, за ним не идёт отряд, набираемый в военное время из крепких ребят, любящих днём потолкаться у городских ворот, а вечером оставить полученные разными затейливыми способами монеты в не самых приличных красоградских заведениях. За отсутствием поступивших на княжескую службу головорезов, благородному всаднику пришлось не только повергать врага, но так же и копаться в его имуществе и добить раненных, если они будут.

Ратибор нехотя подошёл к одному из убитых, или, по крайней мере, весьма искусно прикинувшемуся таковым. Брезгливо скривившись, ткнул тело носком сапога. Жизни в нём не больше, чем в разбитом горшке. Перебарывая презрение к подлому ремеслу, потянулся к кошелю на поясе клобука. Двумя пальцами ухватился за него. Кошель оказался закреплённым на совесть. Вздохнув, всадник достал нож и перерезал пояс. Отбросив в сторону баклажку с тошнотворно пахнущим пойлом, высыпал содержимое кошеля на землю. Добычей Ратибора оказалась горка белёсых шариков. Он взял один, понюхал, сжал посильнее. Шарик рассыпался. Не то известь, не то высохший птичий помёт. Ратибор вытер ладони.

«Может тоже какое средство от кариеса, — невесело усмехнулся всадник, — и для свежести дыхания. Мне такого добра даром не нужно. Чёрт, многие самое важное и ценное за пазуху прячут! Как неохота мертвяков обыскивать!»

При одной мысли, что придётся залазить под рубахи к убитым, выворачивать карманы замасленных портков, Ратибору стало не по себе. Многие бы воины, наёмные убийцы и желающие пойти по этому пути с ужасом бы отказались от своего выбора, заставь их повозиться с раненными или хоронить тела после крупной битвы. То что кажется славным или по крайней мере прибыльным делом, при ближайшем рассмотрении не вызывает ничего кроме отвращения и страшных снов. Хотя… Люди ко всему привыкают. Да и люди бывают разные. Ратибор, по крайней мере, так и не научился спокойно смотреть в лицо противнику. Пока попадающий к нему на мушку являлся безликой, потенциально опасной мишенью, всадник не чувствовал угрызений совести, но сейчас, глядя на запачканные кровью и копотью, застывшие физиономии клобуков, не такие уж безобразные и порочные как этого хотелось бы, представляя, как придётся их обыскивать (у преследователей могло быть припрятано что-либо важное для спасения Ратибора и его спутницы) всадник чувствовал себя премерзко. Лишь воспоминание о вырезанной полностью деревне и уверенность в том, что ни с ним, ни со Светой клобуки бы церемониться не стали, заставили Ратибора склониться над бездыханным разбойником и скрепя сердце разодрать ворот рубахи.

Всадник скользнул взглядом по ожерелью из клыков какого-то хищника, прощупал пальцами воротник (некоторые зашивают кое-что, не предназначенное для постороннего глаза именно туда), наконец решился сунуть руку под одежду, стараясь избежать соприкосновения посеревшей мёртвой кожи.

* * *

Топот копыт оборвал неприятное занятие. Ратибор вскинул голову. Положение прояснилось в долю секунды. Свалял дурака! Попался, словно кур в ощип! Кто-то из чёрных клобуков, видать самый опытный и самый хладнокровный, то ли не ринулся вместе с остальными в погоню, то ли не потерял контроля над конём даже в сердце огненной стихии. Так или иначе, но из тучи чёрного дыма на всадника выскочил уцелевший разбойник. Как и любой опытный воин, он выбрал момент, когда у противника схлынет азарт схватки и упадёт бдительность. Чёрный шарф клобук предусмотрительно накинул на глаза лошади, так что животное, хотя и чувствовало жар и запах дыма, но не могло видеть огня и паники сородичей, а, следовательно, не перепугалось подобно остальным.

Всаднику понял, что летящий на него воин с опалёнными волосами, дымящейся одеждой, сверкающим яростью оскалом и разрезающим воздух мечом ни что иное, как воплощение смерти. Его, Ратибора, смерти.

«Как глупо», — подумал всадник, медленно, слишком медленно, распрямляясь и опуская руку к кобуре.

Ратибору ощутил себя на огромных, набирающих с каждым мгновением скорость, качелях. Замелькали, сливаясь воедино, выпуклые, слепящие картинки. Школа всадников, Злата, Беовульф, Мериддин, Сиггурд, зимний лес, взрыв Красограда, Света. Сердце ударилось о ключицу и упало в желудок. На попытку спасти себя времени не оставалось. Сияние белоснежных зубов на перепачканном копотью лице и отточенного клинка, изгнали все прочие образы.

Тело всадника, приученное с давних времён сопротивляться надвигающейся гибели даже в те моменты, когда мозг осознал её неотвратимость, действовало само по себе. Позднее Ратибор так и не смог понять, каким образом ему удалось поднырнуть под клинок клобука, а потом проскочить под брюхом летящего со скоростью ветра коня. Макушка ещё чувствовала свист голодной стали, а спина тяжесть прошедших в волоске копыт, но всадник был жив. Жив, а значит, способен к сопротивлению.

Кровь ещё не избавилась от ледяного дыхания близкой смерти, конечности от скованности готового к гибели человека, но Ратибор уже видел лазеечку в мир живых.

Клобук проскакал десятка два шагов. Раздосадованный нелепым промахом он лихо развернул коня, всё ещё не веря, что его жаждущий крови клинок так и не отведал плоти. Вид поднимающегося с земли Ратибора говорил сам за себя. Дико взвизгнув, разбойник пришпорил лошадь.

Нож, коим был разрезан пояс мертвеца, всё ещё оставался в руке. Как не подумал о нём раньше?! Целиться некогда. Поза — хуже не бывает. Но это единственный шанс. Тонущий и за гадюку схватится.

Ратибор метнул оружие, не успев как следует рассмотреть противника, ориентируясь больше на топот. Короткий вскрик, пронёсшаяся мимо лошадь, призрак надежды…

Всадник прыгнул туда, где о землю шмякнулось нечто похожее на куль. Нож почти не причинил клобуку вреда, пробив мякоть руки и застряв в плотной ткани рубахи. Разбойник слетел с коня от неожиданности и сейчас оглушённый поднимался с земли, тупо глядя на резную рукоять. Голова Ратибора, с которой смертоносная сталь, упавшая неподалёку, срезала по какой-то причуде всего лишь прядь волос, ударила в челюсть противника, не уступая по силе хорошему тарану. Клобук лязгнул зубами и опрокинулся на мясистые листья. Зелёный сок брызнул в лицо упавшему следом Ратибору. Не теряя ни секунды, всадник упёрся коленом в живот противника, его пальцы впились в волосы разбойника, запрокинув голову, другая рука выдернула нож и приставила плюющееся плотоядными искрами лезвие к горлу клобука.

— Назови хоть одну причину, по которой ты проживёшь лишнюю минуту? — Ратибор сам испугался хриплого рычания, вырвавшегося из глотки.

В глазах противника он не увидел страха. То ли негодяй ещё не отошёл от двойного падения, то ли свою жизнь он ценил не дороже, чем жизнь своих жертв. Осторожно, понимая, что голодный клинок только и ждёт повода вспороть кожу, разбойник поднёс ладонь к лицу, вытер разбитые губы.

— Ну! — рука Ратибора дрогнула, к ключице клобука побежала струйка крови.

— Сделка, — прошамкал разбойник.

— Не понял.

— Моя жизнь за имя заказавшего тебя и за кое-что ещё.

— Ты, парень, видно головку расшиб? Моя жизнь и револьверы нужны Майку. Кое-что ещё? Не знаю. Стоит ли оно твоей поганой шкуры?

— Майку? Этот щенок из города нос боится высунуть! Тобой интересуются люди посерьёзнее… Именно тобой, а не дурацкими громыхалками. Тобой и девкой.

— Ты, я вижу, малый не дурак, но и дурак не малый, — усмехнулся Ратибор. — Ты сейчас с три короба мне наплетёшь, лишь бы в живых остаться. Это не сделка, а баловство одно: мой товар налицо, а твой — одно название.

— Я разве похож на человека, добывающего хлеб ложью? — обиделся клобук. — Мы в княжеских отрядах не служили, но честное имя блюсти умеем. На том и стоим.

— Откуда про отряд всадников знаешь?

— Мы про тебя много чего знаем. Одно слово, и тоже знающим человеком станешь.

— И имя твоё не пострадает?

— Ни в коем случае. Тот, кому твоя жизнь нужна, слишком дешёво тебя оценил. Мне… гм… посреднику между вами, теперь свою шкуру выкупать приходится. К тому же, ребят своих я потерял… Пока новых соберёшь, натаскаешь… В убытке я… Прежний договор считаю недействительным, не о наживе думаю, о том, как в живых остаться. Не продешевишь, парень. Что тебе моя жизнь? Взамен много чего получишь. Во-первых, узнаешь, кто тебе ямы копает. Не наугад убегать станешь. Во-вторых, вещицу одну приобретёшь. Мне она без надобности.

— Чёрт возьми! Я думал с татями встретился, а здесь прямо купеческое братство! — Ратибору стоило огромных усилий, чтобы одним махом не оборвать рассуждения кровавого коммерсанта.

— А ты думал! — распухшие губы попытались сложитьсясь в улыбку. — Жизнь человеческая — товар надёжный.

— Сколько же вам за деревню заплатили?

— Какую деревню?

— Новые Вешенки.

— Напомни, будь другом, это которая из двух? На болоте или на дороге?

— Так вы не в одной душегубствовали?

— А что поделать? Ты, брат, недёшево стоишь. Пришлось немного мужичьё пощипать. Они всё равно, что твои воробьи — одного пристукнешь, на его место пятеро слетится… К тому же — девки у них! Славно повеселились. И в нашей работе есть приятные стороны, братишка. Не только прибыль.

— Я тебе не братишка, скотина!

Разбойник почувствовал, как лезвие ножа вспарывает глотку. Струйка крови обжигающим ручейком побежала по коже.

— Постой, господин хороший! — захрипел он. — Лишнего я наболтал. Не знал, что ты из-за пары хат да десятка хамов так расстроишься. Не губи! О себе подумай!

— Я о воздухе здешнем думаю, — процедил Ратибор. — Как дышать станет легче без подобного дерьма.

— Пощади! Я всё скажу!

— Пощадить? Ты слово такое знаешь? Вспомни, гадина, сколько раз ты его слышал? Смеялся в ответ. Хамы говоришь? А ведь хамы те не за себя просили, за детишек своих. Умоляли всё забрать: жизнь, кошель на чёрный день припрятанный, лишь бы ребятишек уберечь. Богами тебя заклинали! Или не было такого! А старосту из Вешенок помнишь? А девчонок его, кои, может, только по этой весне первую ленту в косу вплели да на суженного погадать собирались? Ты их пощадил?! Подохни же, мразь, вместе со своими тайнами!

Резким движением всадник полоснул по горлу татя. Фонтан крови, стремясь вырваться из творившего зло тела, ударил в небо. Ратибор отпрянул в сторону, не желая замараться даже каплей той погани, что текла в жилах разбойника. Брезгливо скривив губы, он оттолкнул прочь забившееся в судороге тело. Клобук хрипел и булькал, силясь что-то сказать, смуглое лицо заострилось и посерело, в глазах застыло удивление. Разбойник так и не понял в чём он ошибся, предлагая Ратибору выгодную для обоих сделку.

* * *

Всадник ждал, пока последняя капля жизни из тела торговца чужими жизнями перейдёт в степную землю. Когда-то и этот негодяй качался в колыбели, бегал за бабочками, плакал, когда любимый щенок вывихнул лапку, попав в хомячью нору. Почему, набравшись сил, он принялся безжалостно жечь чужие колыбели, рушить чужие судьбы, наслаждаться чужой болью? Кто внушил ему мысль о бесценности собственной жизни и о тарифах на право существования для всех остальных?

— Ты с ума сошёл?!

Чёрт возьми, слишком часто этот голос заставал его врасплох! Что за упрямая девчонка?! Снова, вместо того, чтобы спокойно дожидаться в укромном месте лезет на рожон. Нет, если что-то и представляет опасность, то это не клобуки, не их таинственные наниматели, не диковинные звери, а дьявольская настырность спутницы. Такое упорство да на хорошее дело!

Ратибор отвернулся от трупа, собираясь пусть не грубо, но довольно жёстко отчитать девушку. Увидев Свету, он невольно улыбнулся. Ей как-то удалось заставить Каурую вернуться назад. Сие действие можно смело называть великим подвигом. Притороченный к седлу походный мешок сейчас выглядел более лихим наездником, чем распластавшаяся по спине животного девушка. Если она ещё не вцепилась в гриву зубами, то, скорее всего, из-за своей нерушимой в любых обстоятельствах привычки к чистоте.

— Сейчас помогу! — всадник поймал косящуюся на мертвецов лошадь за поводья. — Давай руку!

— Не прикасайся ко мне! — девушка отпрянула, словно ей подсунули кусок раскалённого железа. — Убийца!

— Не понял.

— Я всё видела! Видела, как ты его зарезал!

— И что? — Ратибор не понимал сути проблемы.

— Что?! — Света безуспешно пыталась слезть с лошади. — Что?! Помоги же наконец!

— Ты сама отказалась, — Ратибор снова протянул руку. — Не торопись. Осторожнее.

— Оставь меня в покое! — коснувшись земли, Света толкнула всадника и отпрыгнула в сторону. — Чудовище!

— Что за муха тебя укусила?

— Муха?! Я всё видела! Как ты того человека зарезал! О, господи! — она заметила, что труп зарезанного был не единственным. — Что ты устроил?!

— Ах, вот оно что! — губы всадника исказила злая ухмылка. — Госпожа вида крови не переносит! Я и забыл совсем! Прощения просим! В следующий раз я смиренно буду дожидаться, когда мне снесут голову, чтобы не оскорбить взора вашего таким несимпатичным зрелищем.

— Что ты несёшь?! — Света старалась отвести глаза, не смотреть на трупы, но это было невозможно. Мёртвые тела лежали повсюду. — Он на земле был. А ты… Ты… Никогда бы не поверила!

— Бедный паренёк! — Ратибор втянул воздух сквозь сжатые зубы. — Отдохнуть прилёг, а я, зверь кровожадный, на него накинулся. Да ещё остальных — агнцев безобидных — перестрелял. Только зачем вот они гнались за нами? А? Подожди! Понял! Доброго утра пожелать хотели! Ай-ай-ай! Что же я, душегуб, устроил! Младенцев невинных обидел! Только зачем праведники эти вчера деревню вырезали?! Нечаянно! А потом ещё одну! Этот несчастный юноша мне сам рассказал. Но с тем, что я натворил это шалость безобидная! Так ведь?!

— Нет, — девушка почти уткнулась лицом в седло, голос её звучал глухо и безжизненно, пальцы нервно теребили край походного мешка. — Я не знала… Но ты… Нельзя так. Они бандиты, а ты…

— А я гораздо хуже! — отрезал Ратибор, можно было бы и прекратить ссору. Беда в том, что в словах Светы всадник видел зеркальное отражение своих недавних мыслей и переживаний. От этого раздражение становилось только сильнее. — Они когда-нибудь, когда награбят вдоволь, перестанут убивать, а я нет! Они станут почтенными купцами, даже, может, купят боярское звание, начнут преследовать других, не особо удачливых разбойников, поддерживать порядок в городах и весях, нянчиться с внуками. Но я, я всё равно останусь той дубиной, что висит над ними, что заставляет их просыпаться в холодном поту и нанимать дюжих охранников. Я тот, кто накажет за убитых и ограбленных раньше, защитит тех, кто может ещё оказаться у них поперёк дороги. Кто дал мне право? Кровь, взывающая к отмщению, страх людей перед этими бешеными шакалами! Сознание того, что я вижу разницу между плохим и хорошим! Быть живым — хорошо, не задевать других — хорошо, не делать зла, если уж не можешь сделать добра — хорошо. Всё остальное — плохо, и должно быть наказано! Очень строго наказано!

— Перестань, — на глазах Светы стояли слёзы. — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Всю жизнь убивать! Это страшно. Ты про меня подумал? Каково мне это слушать?

— Если бы я про тебя не думал, я бы этого не говорил! Я, прежде всего, думаю о тебе! О твоей безопасности!

— Такой ценой?

— Покой — вещь дорогая.

— Я хочу уйти отсюда… Пожалуйста.

* * *

Ратибор с сожалением и в то же время с облегчение глянул на мертвецов. Так или иначе, но обыск сейчас ни к чему хорошему не приведёт. Оно может и к лучшему. Так неохота с ними возиться. С другой стороны — вдруг кто-то да притворился раненным: очухается, на след наведёт, да и кошели не мешало бы осмотреть — если сведений никаких не попадётся, то в их положении любая монетка неплохое подспорье. Ладно, не стоит рушить хрупкие мостки перемирия. Обойдёмся и без обыска, который и самому поперёк горла стоит.

— Мне, наверное, пешком идти надо? — простодушно спросил Ратибор.

— Почему? — Света не могла оторвать глаз от седла, словно оно могло спасти и защитить от кровавого зрелища.

— Ну, ты же теперь меня рядом терпеть не захочешь. Я же…

— Прекрати! — голова девушки дёрнулась, гневный взгляд обжёг всадника. Заметив за спиной Ратибора труп, на горле коего подобно жизнерадостной улыбке зияла рана, Света в панике вернулась к созерцанию потёртой упряжи. — Ты хочешь убить меня? Мне плохо! — простонала она.

Всадник, поняв, что его язык в очередной раз наносит разрушений и вреда больше, чем армии всех Миров вместе взятые, подбежал к девушке.

— Ну, прости! — он коснулся губами её волос, обнял за плечи. — Ну, бестолочь я! Простодушный дурень — хуже разбойника! Убить меня мало!

— Хватит о смерти! Пожалуйста! — девушку сотрясала дрожь, каждый вздох сопровождался всхлипом. — Уйдём! Убежим! Пожалуйста!

— Конечно! Конечно, — Ратибор поспешно подсадил спутницу в седло, сам вскочил сзади, сорвав укреплённый у луки плащ, прикрыл им Свету, избавляя от страшного зрелища. Девушка уткнулась лицом в его грудь. Тяжело вздохнула. Всадник ударил по бокам Каурой, коей, зрелище победоносного сражения так же не доставляло особого удовольствия.

То ли сказались последствия скачки, то ли нервное напряжение, то ли одно наложилось на другое, так или иначе, но девушка вскоре уснула. Сон её был тревожным и нездоровым. Света то и дело вздрагивала, всхлипывала, принималась что-то бормотать. Волхвы говорят, что в таких снах человек спорит с собственной смертью. Ратибор несколько раз порывался разбудить спутницу, но что-то неясное, но не терпящее возражений останавливало в последний момент. Может быть, старинная легенда о потерявшем себя человеке, коему пришлось взглянуть в лицо смерти, прежде чем стать единым целым. Только очень не хотелось, чтобы в видениях девушки смерть обретала его, Ратиборовы, черты.

Ещё всадник не мог понять, что за странный Мир откуда появилась девушка. Почему смерть вызывает такой ужас у его обитателей, и в то же время словно притягивает их к себе? Откуда у них непонятное желание закрывать глаза на жестокую реальность? Прятаться от неё? Не замечать, и впадать в панику, когда она прорывается сквозь многочисленные заслоны. Что за образ мышления, достойный овечьего стада? Оно тоже уверено, что в мире нет ничего, кроме тёплого хлева, сочной травы и ароматного сена. Потому-то и впадает в панический ступор вышеназванное сообщество, когда открываются ему знания о существовании на белом свете голодных волков. Потому-то и склоняются безропотно овечьи головы перед хищными пастями. Может даже и теплится где-то под трепещущими от ужаса кудряшками робкая надежда, что всё обойдётся, всё станет как прежде, надо только переждать и не сопротивляться. Так и стоят они, замерев от ужаса и тешась бесплодными мечтаниями, пока острые зубы не избавят их и от одного, и от другого.

Но человек же не овца! Даны ему богами и разум, и силы. Используй их должно, не жди других, не тешь себя выдумками и не страшны никакие хищники. Неужто в том Мире по-другому?

Погрузившись в размышления, Ратибор принялся что-то напевать вполголоса — привычка появившаяся за время одиноких скитаний, всадник давно уже перестал обращать на неё внимание.

* * *

— Тебя ранили? — лицо Светы всё ещё хранило бледность, но из взгляда исчезло панически-отрешённое выражение, возвращение румянца было делом не слишком долгого времени. Ратибор подивился благотворному влиянию сна. Он вообще заметил в характере девушки какую-то детскую черту — доводить себя до истерики, когда дело и яйца выеденного не стоит. Ну чем скажите, ссора из-за перерезанной разбойничьей глотки отличается от слёз ужаса по поводу укрывшихся по тёмным углам чудовищ? Как только включена лампочка, слёзы высыхают, и проблема чудовищ исчезает. Здесь то же самое — несколько минут тревожной дремоты, подальше от неприятного зрелища — и всё. Может, даже ей удалось внушить себе, что всё это только лишь сон. К такому роду само внушениям у Светы был талант.

— Почему? — удивился всадник.

— А чего тогда стонешь?

— Пою.

— Он ещё и поёт! Что это за похоронный марш?

— Не знаю. Как-то само собой сложилось.

— С ума сойти! Ты ещё и песни складываешь!

— Занятие для воина конечно несерьёзное, — смутился Ратибор. — Но я привык как-то. Да и Сиггурд — наставник мой — говорил, что в этом ничего постыдного нет. Кое-что даже вся казарма распевала.

— Может, мне что-нибудь пропоёшь, — попросила девушка.

— Попробую, — всадник откашлялся, набрал полную грудь воздуха, потом выдохнул. — Давай в следующий раз, — предложил он. — Сейчас в голову только песни Древних приходят. Они мне совсем не нравятся.

— Давай в следующий, — Света смотрела на него каким-то странным взглядом. — Никогда бы не подумала.

— Я понимаю, — Ратибор смущался всё больше и больше. — Песни Древних все любят. Не мне судить, конечно… Бессмысленные они какие-то. Может там что-то между строк? Тайный смысл? Ты как думаешь?

— Да плевать я хотела на твоих Древних вместе с их песнями! Я про другое говорю.

— Про что?

— Ты полчаса назад перебил кучу народа, а теперь песенку складываешь.

— Я раньше и во время боя иногда складывал… Потом отучил себя… Отвлекает.

— С ума сойти! Я просто читала где-то или слышала, — принялась объяснять она, заметив удивлённый взгляд Ратибора, — что-то вроде… ммм… насчёт того, что вроде там… эээ… талант и убийство, нет, злодейство… Несовместимы. Вот!

Ратибор задумался.

— Я тоже так думаю, — согласился он после некоторых размышлений.

— А как же ты? — изумилась девушка.

— Что я? Я от природы такой. Нет-нет, да придёт что-нибудь в голову.

— Но другим не приходит!

— Откуда я знаю! — рассердился всадник. — Может и приходит! Я в чужие головы не заглядывал!

— Не приходит! — Света уступать не собиралась. — Мне-то ничего не приходит. И другим тоже. Значит у тебя талант!

— Ну, талант. Ну и чёрт с ним.

— А как же он в тебе совмещается?

— С чем?

— Ты же перебил кучу народа!

— Ну и что?!

— Это разве не злодейство?

Ратибор долго смотрел на Свету ничего непонимающими глазами. Потом, когда начал доходить смысл сказанного, в душе колыхнулась обида. Тоже мне, нашла злодея! Однако, вид девушки, напоминающий заплутавшего в лесу ребёнка, наконец-то вышедшего на тропку, затушил обиду. Всадник рассмеялся.

— Чего ты? — Света зачем-то извлекла коробочку с зеркальцем и глянула на отражение. — Чего смеёшься? Что-нибудь с одеждой?

— Порядок с одеждой! — отмахнулся Ратибор. — Пошутила ты здорово!

— Я пошутила?

— Ага. Я конечно в таланты не напрашиваюсь, но насчёт моих злодеяний… Насколько Сиггурд шуток по поводу сражений не любил, но ты бы и его рассмешила!

— Да чего я смешного сказала?! — теперь настал черёд девушки ничего не понимать. — Разве убить человека не злодейство?

— Злодейство.

— А ты…

— А я людей не убивал. Ни разу в жизни.

— Значит, мне всё приснилось?

— Так ты про клобуков? — всадник посерьёзнел. — Какие же они люди? Только вид один.

— Не понимаю.

— А чего тут понимать — привык за шерстью ходить, будь готов, что и с тебя шкуру снимут. У нас всё просто: убийце — кол, насильнику размычка.

— Размычка?

— Ну, казнь такая. Два деревца пригибают, к ним ноги татя привязывают, потом деревья отпускают. Хрясть, и даже воронам поклевать нечего!

— Ужас какой!

— А в лесных весях татя голышом к муравейнику привязывают или в лесу по самые плечи закапывают. Тут уж волки решают — быстрой смерти он достоин или пусть помучится. Ну, если преступление помельче, тут уж старейшины решают что наложить: виру, обстрижение и изгнание, клеймение и невольничий рынок.

— Ужас!

— Чего ужасного? Ты кстати радовалась, когда твои обидчики сгорели, — напомнил Ратибор.

— Я не в себе была, — смутилась девушка.

— А сейчас бы пожалела их?

— Не знаю. Для этого суды есть, милиция.

— Каждый человек должен быть готов сам наказать злодея, не надеясь на какую-то там чудную милицию. Вот скажи мне — напал на пастушка голодный волк, или медведь хворый бортника задрал, что тогда делается? Всё село рогатины берёт да в лес отправляется за шкурой людоеда. Знаешь почему? Потому, что хищник, познавший лёгкость человеческой добычи, уже не будет тратить силы, гоняясь за зайцами, или рисковать, нападая на сохатого. Так то я про зверьё говорил, коему от природы охотится положено, и не его вина, что люди не самый трудный трофей. К человеку же, наделённому от природы способностью к мышлению и покусившемуся на жизнь и честь ближнего своего, снисхождения быть не может. Долг каждого, считающего себя человеком, уничтожать тех выродков, кои в сто раз опаснее взбесившихся хищников.

— Вот опять ты заговорил как из телевизора. Прямо как скинхед какой-то.

— Кто?

— Ну, есть у нас люди такие. С бритыми головами.

— Ну, спасибо! — всадник не смог сдержать обиды. — Нашла с кем сравнить. С бритыми головами. С татями. Или рабами.

— Почему?

— Потому, что не один свободный человек не позволит лишить себя волос.

— Их никто не лишает, — возразила Света. — Они сами.

— Значит рабы! — Ратибор поморщился. — Кои о свободе и думать не хотят. Боятся её и ненавидят.

— Этими рабами, кстати, всю страну пугают.

— Несчастна та страна, которая страшится бесчинствующего быдла, — вздохнул Ратибор. — Искренне сочувствую. Я же говорю ни как раб, сложивший дулю за спиной хозяина, а как человек, коему известна цена людской жизни и бесценность чести.

— Значит у тебя дома — тишь и гладь? Бандиты наказаны, слабые защищены?

— Нет у меня никакого дома! Рассказывал ведь уже! Если бы всё было так, как я говорю, разве бы развалилось Подлунное? Ты нарочно спросила?

— Ну, слава богу! — улыбнулась Света. — Хоть на живого человека стал похож. Даже не знаю что хуже, когда ты в драки ввязываешься или когда проповеди читать начинаешь?

— Сама серьёзные разговоры затеваешь, а потом ещё насмехаешься, — обиделся Ратибор. — Я же тебе объяснить хотел, как я устройство человеческое вижу, а ты то с татем бритоголовым сравниваешь, то вопросики с подковыркой задаёшь.

— Не буду больше, — девушка чмокнула всадника в щёку. — Ну, прекращай дуться! Теперь, хоть перестреляй всех вокруг, хоть рассуждай сутки напролёт о мировом устройстве — слова не скажу. Клянусь! Буду глазами хлопать и восхищаться. Договорились?

— Чую я какой-то подвох, — Ратибор подозрительно глянул на спутницу. — Опять, наверное, насмехаешься?

— Ну вот! — Света в притворном возмущении всплеснула руками, забыв, что находится в седле. Ратибору пришлось проявить немалую сноровку, чтобы предотвратить падение возлюбленной. Он прижал девушку к себе, немного крепче, чем того требовали обстоятельства.

— Прыти в тебе! — шепнул всадник в розовое ушко спутницы. — Глаз да глаз нужен! Или решила степную землицу на мягкость попробовать?

— А как тебя ещё от заумной болтовни отвлечь? — Света глянула на него из-под полуопущенных век. — Ты так всеобщей справедливостью озабочен, что на меня и внимания не обращаешь. Надо ведь как-то бедной девушке о себе напомнить?

— И не озабочен я вовсе, — начал оправдываться Ратибор. — Объяснить же… , — даже сквозь одежду он чувствовал округлость груди всё плотнее прижимающегося к нему девичьего тела, отчего мысли начинали путаться, а слова липнуть к языку, — … хотел. Спрашивала… Надо… , — мягкие губы Светы прервали поток бессвязных слов.

Каурая повернула голову и громко фыркнула, то ли одобряя поцелуй, то ли напоминая, что её спина не самое подходящее место для изъявления нежных чувств.

— Как тебе с лошадью управиться удалось? — выдохнул Ратибор, он чувствовал себя, как после чарки доброго мёда. — Никогда бы не подумал, что ты сумеешь.

— А о чём ты вообще думаешь? — Света шутливо ткнула его локтем. — Отправил одну в чистое поле, а сам драться!

— Я рассчитывал тебя по следам найти…

— Как ты любишь всё за всех решать! Меня даже не спросил! Я, может, помочь бы смогла!

Ратибор только усмехнулся.

— Ещё и смеёшься? — поцелуй в надувшиеся было губки, опередил обиду, вздумай она показать свою плаксиво-кислую физиономию. — Ну, ты и хитрец! — глаза Светы лукаво сверкнули, на губах ещё светился поцелуй всадника. — Сначала смутит женщину умными речами, а потом сразу целоваться! От тебя, наверное, все девчонки в княжестве с ума сходили?

— Никто ничего не сходил! — Ратибор чувствовал себя почему-то неловко, словно провинившийся отрок. — Мне прямо других дел не было!

— А озёрница? Что твой приятель рассказывал?

— Чепуху он нёс! Я же говорил — не было ничего! Как ты всё-таки с лошадью справилась?

— Ага, признаваться не хочешь!

— Не в чем мне признаваться! — всадник волновался всё сильнее, сам не зная почему.

— Ладно, забудем на первый раз, но чтобы больше ни-ни! Никаких озёрниц! — Света не выдержала и рассмеялась. — Шучу я! Видел бы ты себя со стороны. Оскорблённая невинность!

— Предупреждать надо, когда шутишь, — буркнул всадник.

— Бу-бу-бу, — девушка чмокнула его в щёку. — А с лошадью даже не знаю как получилось. Я видела, как ты за всякие уздечки дёргаешь, пятками бьёшь, тоже начала то одно, то другое пробовать.

— Сбросить же могла!

— Не такие мы уж с ней дурочки. Она сперва, правда, не понимала, ругалась по-своему, потом догадалась, что тебя без присмотра оставлять нельзя — сама назад побежала. Мне только держаться надо было.

— Побежала? — возмутился Ратибор. — Да вы неслись сломя голову! Нет, за тобой глаз да глаз нужен!

— Ловлю на слове! А то чуть что: жди здесь, иди — я догоню, не суй нос — прищемит. Теперь так просто от меня не отделаешься!

— Для твоей же пользы старался.

— Для меня самое полезное — знать, что с тобой всё в порядке.

— Ещё нос мне начни вытирать.

— Начну, а то примешься с кем-нибудь о мировом устройстве разговаривать, а он твой грязный плащ увидит, и смеяться будет. Вот дай только время, — лицо Светы потемнело. — Что с нами будет, Ратибор?

— Ничего страшного. Я…

— Последняя буква в алфавите. Ты меня защитишь! Ты всех победишь! Я не про это говорю! Что будет с нами?

— Найдём Святилище…

— К чёрту святилище. Я хочу, чтобы всё было как сейчас! Ты знаешь, какая я счастливая? Кругом грязь, кровь, безумие, а я счастлива!

— Но вернуться…

— Куда вернуться?! К опостылевшей работе? К одиноким вечерам у телевизора? К подругам, которые вспоминают о тебе, когда нужна помощь? К хвастливым членоголовым, что раздевают тебя глазами и мечтают затащить в постель? Куда возвращаться?

— Неужто всё так плохо?

— Обычно. Как и у всех. Я просто не думала, что может быть по-другому.

— Но Святилище может подсказать…

— Что оно подскажет? — вздохнула Света. — Что оно может подсказать одинокой девушке, которой, устраиваясь на работу, надо думать не об умениях и навыках, а о длине ног других претенденток, а выходя на улицу о способах самозащиты? Вместо украшений покупать газовый баллончик, вместо красивых признаний или хотя бы умных, как у тебя речей, выслушивать грязные намёки, сдобренные матом. Каково будет мне, узнавшей, что значит быть защищённой и нужной, вернуться туда, где любой положивший в карман несколько зелёных бумажек и замуровавшийся в жестянку на колёсах, считает тебя своей наложницей. Сможет твоё Святилище на всё это ответить? Вряд ли. Вы со своим Святилищем знаете, как наказать всех преступников, как добиться всеобщей справедливости, как устроить Вселенную, но того, как сделать счастливой одну единственную девушку, влюбившуюся в грязнулю из фантастического боевика, вы не знаете. Да и никто не знает.

— Успокойся, — Ратибор погладил плечо Светы, поцеловал её волосы. — Всё будет хорошо. Вот увидишь. Я что-нибудь придумаю.

— Ну, раз ты пообещал, — девушка улыбнулась сквозь слёзы. — Я вообще не знаю — у тебя когда-нибудь что-нибудь не получалось?

— В чистой одежде подолгу ходить, — признался всадник.

— Тогда я в нашем будущем уверена! — она тряхнула головой, обдав всадника каскадом неповторимого аромата своих волос. — Прости бабскую слабость. Нашло чего-то. А самая ближняя жилетка — твоя, хоть и замасленная. Тебе вообще-то поспать надо.

— Я наперёд выспался, — запротестовал Ратибор.

— Вот только давай без этого! — отрезала Света. — По трое суток без отдыха. Куски на ходу. Ты за безопасность отвечаешь, я — за комфорт. Или ты погони опасаешься?

— Да пока вроде нет.

— Тогда без разговоров. Разведи огонь и спать. Я обед приготовлю. Да и лошадке нашей надо отдохнуть. Ей бедной, сколько сегодня побегать пришлось!

— Ну, если ты настаиваешь. Хотя…

— Настаиваю.

Ратибор почувствовал насколько права Света, когда, приготовив место для костра и запалив огонь, прилёг в тени куста. Усталость огромной, выжидавшей удобной минуты зверюгой, навалилась на него. Всадник, вовсе не собиравшийся до этого засыпать, сопротивлялся считанные секунды.

— Огонь большой не разводи. С продуктами… , — так и не закончив фразы, Ратибор погрузился в забытьё.

* * *

Света улыбнулась. Хоть её возлюбленный и самый лучший на свете, но, сколько же в нём самоуверенности и тщеславия. Считает, что без него всё сделают не так и не правильно, уверен, что только ему известны верные решения. Наверное, и самые достойные представители мужского пола не в силах избавиться от этих, типичных для своего племени, грехов. Но зато во всём остальном, он действительно лучший. Маленькие слабости можно и не замечать. Таких девушка раньше не встречала. Теперь ей стала понятна так часто мелькающая в разговорах с подругами фраза о вырождении мужчин. Разве сравняться дряблые нытики или самовлюблённые лжеатлеты её Мира с Ратибором. Свете они казались жалкими уродцами рядом с простоватым, но надёжным всадником.

Вспомнить хотя бы типичный мужской разговор — да я, да мне, да у меня, да все — козлы, кроме, естественно, присутствующих. А Ратибор, или хотя бы приятель его — вот ввязались где-то в драку, вроде и победили, а и полусловом об этом не обмолвились. Словно и не было ничего. Современный представитель сильного пола, если окрикнет с балкона высокого, очень высокого этажа малолетних хулиганов, пригрозив им милицией, то не один день будет рассказывать о своём великом подвиге. Особенно, если успел вовремя спрятаться за шторкой, и уверен, что хулиганы его не заметили. Ратибор же одолел шайку головорезов, столкнулся нос к носу с саблезубым тигром, а будто ничего и не случилось — сидит и рассуждает о мировом устройстве, словно профессор из умной передачи. Странно…

Размышляя подобным образом и предвкушая, каким обедом удивит возлюбленного, Света не заметила, как место их стоянки накрыл пурпурный туман.

— Кхе-кхе! — девушка вскинула голову и ничего не увидела: ни костра, ни Ратибора, ни лошади.

— Здравствуй, дочка! — послышалось откуда-то из клубящихся дебрей. — Несчастная дочка!

Света, начавшая привыкать к чудесам Межмирья, почувствовала, как земля уходит из-под ног. До боли в пальцах сжала только что отрезанный кусок сыра — единственную ниточку, связавшую с реальностью и со здравым смыслом. Ниточка оказалась не особо прочной, раскрошившись в кулаке девушки.

— Не бойся, — заявил всё тот же скрипучий голос. — Я тебе плохого не сделаю.

Туман расступался. Света разглядела смутные очертания какого-то помещения.

— Ничему не удивляйся. Всё происходит на самом деле, — девушка обернулась на голос. На фоне светлого пятна — окно, наверное, — увидела сгорбленный силуэт.

— Я тебе сказать хочу кое-что, — прокаркало существо, оказавшееся, при ближайшем рассмотрении, древней старухой. Лицо — печёное яблоко, тусклые глазки, крючковатый нос, между тоненьких бесцветных губ поблёскивает зуб, скорее всего единственный, седые патлы выбиваются из-под бывшего когда-то цветным платка.

— Добро пожаловать, — сильно припадая на одну ногу, старуха проковыляла к Свете. — Проходи, нечего в дверях стоять.

Высохшая рука, покрытая старческими пятнами, протянулась к девушке. Света отпрянула.

— Боишься? — губы растянулись в улыбке, обнажая розовые дёсны и одинокий зуб. — Противно? Думаешь твоя краса навеки? И по мне когда-то с ума сходили. Помню, только лёд ушёл, а вместе с ним мохнатые звери с двумя хвостами. Меня тогда Даной звали. Потом, когда детишки народились, нарекли Апией. Теперь же кроме как Ягой — Костяной Ногой и не кличут, а то и вовсе — хрычовкой старой или ведьмой.

— Так вы, бабушка…

— Я, внучка моя несчастная. Я, дочка моя обречённая.

Света огляделась. Туман пропал. Было всё так же, как в известных с детства сказках и фильмах — бревенчатые стены, закопчённая печь на половину комнаты, слюдяное оконце, чёрный мохнатый кот выгнул спину и не сводит с гостьи изумрудного взгляда.

— Быть не может! — выдохнула Света.

— Чего не может, дочка? — прошамкала Яга. — Котлов с младенцами не видишь, сундука с заговорённым золотом? Чему дивишься? Это выдумки всё.

— Я не про то… Я вообще…

— Поверить не можешь? Так проходи, садись. За разговором и втянешься.

— Мне назад надо. У меня…

— Ничего не случится с твоим самцом! — глаза старухи стали жёсткими. — Ишь, как они после своей победы разбаловались! Минуты без присмотра не останутся! Разрушители!

— Ратибор не такой, бабушка, — возразила Света. — Он… Он хороший.

— Дитятко ты моё несчастное, — слезинка потерялась в лабиринтах морщин. — Сама, голубка, под стрелку калёную летишь, да ещё хвалишь своего погубителя.

— Вы его не знаете! — девушка начинала сердиться. — Зачем так говорите?

— Все они одинаковые — племя Каиново! Но не буду, не буду, моя красавица, хаять твоего ненаглядного, — Яга суетливо обмахнула фартуком кривоногий стол. — Сядь на лавку, золотце, уважь старуху.

Света осторожно села за стол, стараясь держаться подальше от Яги. Старуха, несмотря на хромоту, оказалась на редкость проворной. То и дело её высохшее тело оказывалось рядом, а похожая на птичью лапу рука то дотрагивалась до пальцев девушки, то ловила прядь волос, то гладила по щеке. Всё это сопровождалось причитаниями, всхлипами и вздохами.

— Ну, хватит! — Света встала, удивилась сама себе — так смело поступает, словно с самого рождения общалась с надоедливыми старухами на костяных ногах. — Или говорите, что хотели, или отправляйте меня назад! Мне обед ещё надо приготовить!

— Отправлю, моя звёздочка, — засуетилась Яга. — Всё по-твоему сделаю! Прости меня, старую. Уж тысячу лет ни с кем не виделась, кроме оболтусов, что по лесам себе прекрасных да премудрых невест ищут. Отведай-ка угощения, внучка!

На столе, поверхность коего трудно было назвать идеально чистой, появилась миска с румяными, ещё дымящимися пирогами. Аромат свежего хлеба, корицы и ещё чего-то очень аппетитного наполнил убогую светёлку.

— Кушай, внучка, не стесняйся, — кудахтала Яга. — С брусникой, с грибками, с налимьей печёночкой, с зайчатинкой. Со всем, чего твоя душенька пожелает!

Преодолев брезгливость, Света взяла горячий пирог. Надкусила. Сама не заметила, как проглотила его целиком. Вкус потрясающий! Куда уж фабричным лакомствам до пирогов старухи из лесной избёнки!

— Вот и славно! — обрадовалась Яга. — И я с тобой перекушу. С моими-то зубами много не наешь. Один пирожок до вечера мусолить буду. Потом отвара цветочного да травяного выпьем.

Чёрный кот, учуяв аромат мясной и рыбной начинки, соскочил с дальней лавки. Задрав пушистый хвост, он с достоинством полкового знаменосца прошествовал к ногам девушки. С громоподобным урчанием принялся тереться о джинсы. Света бросила на пол кусок пирога с налимьей печенью. Животное посмотрело на неё с укоризной — повежливей, мол, нужно, не дворняга какая-нибудь — неторопливо подошло к угощению, брезгливо обнюхало и принялось выбирать достойные внимания кусочки рыбы, игнорируя тесто. Поддавшись обаянию меховых одеяний кота, девушка протянула руку к его спине. Утробное рычание и мелькнувшие в волоске от пальцев рыболовные крючки когтей, предупредили о том, что пушистый красавец не одобряет подобных фамильярностей.

— Цыц, мешок с молью! Я тебе! — пригрозила Яга.

Кот удостоил старуху презрительно-изумрудным взглядом и вернулся к прерванной трапезе.

— Ты не гляди на него, внучка, — продолжала Яга, отщипывая и отправляя в беззубый рот по крошке от пирога — Он у меня точь в точь, как всё племя мужеское. Только что награждён от природы видом да статью, а так — капризный, грубый, ленивый — как и все они.

— Чудеса! — Света не отрывала глаза от миски, на коей не убывало угощение.

— Разве же это чудеса? — вздохнула старуха. — Когда мы хозяйками в Мирах были, каждая такое могла. Обычное дело. Это уж после, самцы за власть свою незаконную страшась, всё, чего сами не умеют, ворожбой да колдовством объявили. Как они только нас за способность детей рожать ещё на костры не отправляют. Хватает всё же умишка, понимают, что тогда и сами переведутся.

— Можно я Ратибору пирогов возьму?

— Вот, значит, как зовут твоего пленителя. Подходяще! Они себя кроме как борцами, владетелями да славными и нарекать не желают. Возьми, потешь его, аспида!

— Зачем вы так, бабушка? Вы же его не знаете совсем!

— Мне ли сего племени преступного не знать?! — Яга тяжело вздохнула. — В беде ты, внучка, в горе великом.

— Что-то не замечала! — Свету начали раздражать причитания старухи. — И не пленитель он вовсе никакой!

— Вот что страшно, голубка моя! Сама ты сердечко своё на цепь посадила, и замечать не хочешь. Бежишь, несчастная, за бессовестным насильником!

— Никакой он не насильник! Я сама, кстати…

— О, Род коварный! — высохший кулак старухи погрозил кому-то невидимому. — Затуманил очи девичьи, смутил душу чистую, сладкими словами да видом приятным. Обрёк дочь небесную на муки сердечные!

— Всё! — Света поднялась из-за стола. — С меня хватит! Спасибо за пироги! Как мне вернуться?

— Погоди, ласточка! Не уходи! — Яга не на шутку испугалась. — Прости меня, старую! Не скажу больше и слова плохого ни о твоём молодце, ни обо всём племени его преступном! Только останься ещё ненамного. Не прощу себя, коли за болтовнёй пустой главного тебе не поведаю!

— Поймите, бабушка, — Света застыла в нерешительности. — Он же там спит. Совсем беззащитный. А за нами бандиты гнались. Вдруг…

— Сейчас, солнышко! — старуха проковыляла в закуток за печкой. Вернулась, держа в руках плошку с маслянистой жидкостью. Осторожно поставила посуду на стол. Из мешочка висящего у пояса достала щепоть бурого порошка. Пошептав что-то, бросила её в плошку. Поверхность жидкости подёрнулась рябью, задымилась. Когда пар растворился в воздухе, насытив его ещё одним странным ароматом, Света увидела в посудине и спящего Ратибора, и пасущуюся лошадь.

— Вот, — прошамкала Яга. — Можешь и меня слушать, и следить, как бы кто не обидел твоего ненаглядного.

— С ума сойти! — девушка с трудом поборола искушение дотронуться до маслянистой поверхности.

— Обезумели мы тогда, — ответила старуха, — когда в угоду, захватившим власть мужчинам, отреклись от ведовства и от тайных знаний.

— Вы говорите, что все женщины так умеют. И… я.

— Сила в тебе скрыта великая, да родилась ты в Мире мужском, росла по их законам, потому и разбудить её не просто. Спит она. Да и похищено сердце твоё, несчастная.

— Вы про Ратибора, бабушка? Разве плохо, что я люблю его. Да и он меня, наверное.

— Наверное! — по щекам старухи, путаясь в лабиринтах морщин, побежали слёзы. — Дитятко неразумное! Это же самое страшное! Бойся страсти мужской к себе! Беги от неё!

— Но почему?

— Все они от природы разрушители и насильники. Послушай меня, дитятко! Когда лёд ушёл, были мы везде хозяйками. Меня ещё Даной тогда прозывали. Воспитывали мы мальчиков в смирении да в почитании доли женской и умений наших. На цепи держали начало их хищное, в пользу обращали силу природную и ум пытливый. Не допускали вреда племени от буйства и коварства мужского. Сами споры решали, сами суд вершили, сами племена на новое место переселяли.

Уж где-то недоглядели мы, наивные. Меня в те времена уже Апией нарекли. Сорвался пёс бешеный с цепи. Вырвалось наружу пламя жестокое, нутро звериное. Пошло гулять по Мирам, власть захватывать. Кончилась тогда наше время, попраны были законы материнские. Пришла великая скорбь. Настала пора разрушителей и насильников. Длится она и по сей день. И несут ей в жертву лучших дочерей небесных. И сама ты не ведаешь, что уже пришла ты — дитя невинное и чистое — к подножию того алтаря нечестивого.

— Ошибаетесь вы, бабушка. Ратибор не такой. Он…

— Он сам не ведает, что творит, потому как вырос среди законов разбойничьих, впитав их крепче молока материнского. Переполнен он гордыней неуёмной да бестолковым тщеславием, как и весь род мужской. Разве не они, обманом власть захватившие, строят башни высокие в сотни поверхов, словно мечтают твердь небесную изнасиловать, не они ли роют шахты бездонные, не они ли бахвалятся числом врагов уничтоженных да количеством жён соблазнённых? Рвётся наружу зверь не усмиренный, продолжает летопись разрушений и убийств. А возьми мужчин-врачевателей: кровь пустить, дырку проделать в черепе, отрезать часть внутренностей, распороть да зашить — вот их способы. Наговоры, отвары да рук наложения — не по ним, потому как не исцелить им важно тело человеческое, не понять причину недуга, а внутрь залезть да выбросить, что неясно.

Яга тяжело вздохнула. Долгая гневная речь не утомила старуху. Она хлопнула высохшими ладонями. Звук получился трескучий, как от рвущейся материи. Света вскрикнула — на столе, рядом с пирогами явился расписной ковш с чем-то ароматно-соблазнительным.

— Пригуби отвар, внучка, — предложила Яга. — Он из сорока цветов сварен, на луговой росе да не гречишном меду.

Девушка сделала небольшой глоток, не удержалась — отпила ещё. На кончике языка, а потом и во всём теле распустился летний луг. Света, наконец, поняла значение ни раз слышанного выражения — ощутить букет напитка. Несколько секунд она сидела, оглушённая ароматом и вкусом отвара.

— Сейчас уже ничего хорошего не сваришь, — жаловалась между тем старуха. — Рецепты утеряны, мастерицы сгинули. А были ведь времена, внучка, когда каждая былинка, каждый цветок малый нам свою силу готов был передать, тайнами делился. Только гонителям нашим те знания не нужны были — им бы кусок мяса с кровью в брюхо закинуть да хмельным пойлом его залить. Рыгнуть погромче и снова за разрушения приняться.

— Скажите, бабушка, — после отвара тело Светы наполнилось приятным теплом, мысли стали невесомыми, — мужчины же не с Луны свалились? Они же ваши внуки и дети. Значит, и ваша вина в том есть что они такие?

— Есть, моя ненаглядная, даже спорить не буду. И вина, и слепота, и беспечность женская. Ох, как глупы были, когда шептали своим избранникам, что они самые лучшие, как сами себе ловушку ставили, когда радовались, что наш карапуз, крепче и здоровее соседских ребятишек растёт. Для мужчин, моё золотко, похвала милее пойла хмельного. Она их и разума лишает, и глаза застилает. Ради неё готовы они на любые безумства и преступления. Не судят победителей, по их мнению. А победитель, в мужском представлении, тот, кому больше слов лестных достанется. Того, кто взял одну жизнь людскую — назовут злодеем и неудачником, а уж того, кто миллионы загубил, иначе как героем не величают, — Яга скорбно покачивала головой вслед своим словам. — Ещё же горит племя мужское к нашей сестре великой завистью вековой. Ведь каждой из нас дано от природы право великое — способность к продлению рода. Едва на свет явившись, мы готовы к созиданию.

— Насколько я знаю, — улыбнулась Света, — мужчины тоже кое-какое отношение к этому имеют.

— Имеют, внучка, твоя правда, — согласилась старуха. — И немалое. Да только устроены они так, что не хотят быть частью чего-то, половиной единого. Им во всём первенство надобно. Везде желают быть они единственными. А тут… Женщина и вынашивает, и рождает, и выкармливает, и воспитывает. К ней дитё ручонками тянется, её первой зовёт, к ней бежит со всеми страхами и горестями, по ней скучает и плачет. Разве выносимо для мужчин такое?! Разве смирятся они, во всём первенствующие, со второй ролью в деле великом?! Оттого они и лиходействуют, оттого и льётся кровь как водица, оттого и принижают они нас любыми способами. Да только и мы не твари безмозглые — научились смирять зверя дикого, направлять силу беззаконную по пути нужному, властвовать подчиняясь. Знаешь, внучка, сколько я добрых девушек сосватала? — старуха рассмеялась. — Мужчина, что ребёнок малый, ему репа с чужого огорода всегда слаще кажется, а если уж пришлось, добывая желаемое, силу применить, да ещё удачно, то станет для него плод такой дороже жизни. Попадёт ко мне парень, что без дела по свету шатается, да ещё не привычный к злодействам, их племени присущим — я незаметно и сведу разговор к женитьбе. Мужчина — существо болтливое, выложит мысли да чаяния и сам того не заметит. Я всё запомню и прикину, где поблизости живёт девица, что придётся оболтусу по сердцу. Покормлю его, в баньку отправлю, а потом как сомлеет я всё и выложу. Так, мол, и так — томится неподалёку прекрасная да премудрая, на все Миры единственная, женихам недоступная. Он, мол, расскажи, бабушка. Я ему и выложу всё, что он мне выболтал да позабыл уже. Тут, золотко моё, сердце его забилось, глазёнки загорелись — говори дорогу скорее, я о такой и мечтал. Я ему и выложу тропку, что к красавице приведёт, да не короткую и ровную, а обходную и опасную, чтобы невеста ещё желаннее показалась. Он и отправится туда в уверенности, что сам так решил, только ради того по свету бродил. А там уже девица решает — нужен ей ухажёр такой или отвадить его. Немало, почитай, я помогла славным девицам соединиться с не самыми плохими из мужского племени.

— Значит, и мужчинам в чём-то помогаете, бабушка? — улыбнулась Света. — Я уж думать начала — вы их сразу в печь, как в сказках…

— Сказки те они сами и напридумали, — отмахнулась Яга. — А уж коли, мужчины чего рассказывать начнут, то всё так вывернут, что они одни герои, а все вокруг либо беспомощные да беззащитные, либо преступные да беззаконные. Так заврутся, что и сами начинают во всё это верить… Только заболталась я, девонька, не о том речь вести нужно. В опасности ты, сердечная! И жизнь твоя, и невинность в руках соблазнителя коварного!

— Опять вы за своё?! Ну, какой Ратибор соблазнитель?! И я не такая уж невинная! Я если хотите знать…

— Не кощунствуй, несчастная! Невинность плотская — мужские выдумки! С ума они сходят от ритуала древнего единения физического, и стыдятся его одновременно. Оттого и напридумали запреты всяческие да ограничения глупые. В душе твоё целомудрие, деточка, да в сердце открытом. Вот куда удар подлый направлен. Вот что разрушить вздумал этот аспид!

— Ничего не понимаю! Вы же сами вроде как помогаете. Сватаете.

— Уж попался бы он мне! — Яга нахмурилась. — Я бы указала ему тропку к суженой! В чащу лесную б, в топь бы непроходимую заслала! Извела бы девичьего погубителя! Только не пришёл бы он ко мне никогда. Не стал бы болтать без умолку, не стал бы советов моих слушать. Он, дитятко, породы особой. Для нас самой страшной.

— Чего же в нём особого?

— А то, девонька, что есть в мужском племени каста особая — те, кто не смирился с неспособностью своей к созиданию. И добиваются они права, нам природой данного, любыми способами. Преуспевает в сём немногие. Они и есть наши погубители.

— Ничего не понимаю, — Света сделала ещё один глоток из ковша. — Какое право? Рожать? Бред какой-то!

— Вовсе нет, внучка! — костлявые пальцы теребили седую прядь. — Разве он не кощунник!

— Кто?

— Разве он песни не складывает?

— Вроде говорил что-то такое… Я, правда, не слышала.

— Твоё счастье, красавица. Не свело ещё тебя с ума его детище.

— Ах, вот вы о чём! — Света рассмеялась. — Я уж, бог знает что, думать начала!

— Зря смеёшься, наивная! — единственный зуб то и дело покусывал губы. — Разве не околдовал он тебя, несчастную, не запер сердечко в клетку. Разве прилагал он к тому усилия. Разве не сама ты, потеряв осторожность, ввела его в Святилище.

— И вы про святилище. Ладно, в этом я всё равно ничего не понимаю. А насчёт песен и детей… По-моему, это уж слишком.

— Слишком?! Разве не вынашивает он свои кощуны, подобно семени? Не производит их на свет белый в муках? Не тешит и не лелеет их, как младенца? Не выкармливает и не защищает? Не гордится ими?

— Пусть так. Но…

— Так, всё так, внученька. А вместе с чадом таким неестественным, обретают они силу особую. Другие мужчины пусть и боятся нас, и притесняют, но ищут нашей благосклонности, потому как не могут оставить на земле памяти, кроме как через потомство своё. Потому пусть незаметно, но обретаем мы власть над ними, держим зверя на поводке невидимом, ставим их гордыню и силу в своё услужение. Те же, кто подобен твоему ратоборцу, кто, презрев ритуал и законы древние, плодится при помощи красок искусно наложенных, слов удачно сложенных, звуков умело сплетённых — неподвластны влиянию нашему. Хуже того — мы сами готовы бежать за ними на край света, забыв и о силе своей, и о своём предназначении. Они же, погружённые в созидание нечестивое, принимают равнодушно нашу жертву великую, смотрят на погибель нашу и продолжают лелеять порождённое ими детище. А уж если искра страсти вспыхнет в нём, как в твоём погубителе, то нет того пламени страшнее, потому как губительно оно для нас, древней памяти хранительниц.

— Искра? — Света задержала дыхание. — Вы думаете, у Ратибора есть эта искра?

— Костёр! — простонала Яга. — Тебя, несчастную, опаляющий, подобно тому, как настоящий огонь сгубил невесту его. Как чуть не убил деву озёрную. Слава Прародительнице, ту я вовремя спасла, от безответной любви да пустых обещаний сохнущую. Одно его присутствие губительно для нашего племени, не то, что страсть!

— Так он всё же меня любит?

— Убивает он тебя! Неужто, не чувствуешь? Сила в нём особая! Оттого и двое моих супротивников, что по тщеславию нарекли себя чародеями, судьбой его озабочены.

— Спасибо, бабушка, но мне пора, — Света твёрдо решила вернуться к месту стоянки.

Из туманных, порой бредовых рассуждений старухи она вынесла главное — человек, что ей дорог питает к ней то же самое чувство. И пусть сие прозвучало из уст клянущих всадника и предрекающих несчастья их недавно зародившемуся союзу, девушка не хотела в это верить и безжалостно отбросила прочь. Одна из особенностей природы человеческой, которая присуща как и мужчинам, так и женщинам, отметать советы и доводы, что идут вразрез с мечтами и желаниями, принимая только то, что хочется слышать. Слова о любви Ратибора к ней породили в душе девушки необоримое желание оказаться рядом с всадникам. Никакие пророчества и предостережения Яги уже неспособны были её остановить.

— Я пирожков всё-таки возьму? Мне бы с мясом желательно… Приготовить всё равно не успею… Мне бы сумочку какую… Ой, жалко посуды нет. Я бы отвара взяла. Вам ведь не жалко? А, может, найдёте? — Света суетливо перебирала пироги, передвигала ковш. Ей почему-то было неловко смотреть на старуху. Тем более, что кожей она ощущала полный сочувствия и жалости взгляд Яги. От этого девушка нервничала ещё сильнее.

— Останься, внучка! — костлявая ладонь легла на её запястье. — Выучу тебя всему, что умею. Появится парень подходящий, сосватаю тебя. Любого выберешь!

— Я уже выбрала, — Света высвободила руку. — Наверное, я ничего не возьму. Сложить некуда. Как мне назад вернуться?

— Несчастная! Мотылёк неразумный! — Яга склонила голову. — Возьми вот своему погубителю! — девушка не успела глазом моргнуть, а на столе появилась корзинка, где были и пироги, и глиняная фляга, и жареная курица. — Корми его, соблазнителя!

— Ещё раз спасибо, бабушка. Надеюсь, вы ошибаетесь насчёт Ратибора.

— Тебе только и остаётся надеяться. Может, есть какое желание? Говори. Хоть чем-нибудь тебе помогу.

— Даже не знаю… , — Света задумалась. — Вроде… Вот что! Вы про святилище говорили? Ратибор его ищет. Не подскажете, где оно? Вот он обрадуется!

— Святилище?! — старуха всплеснула руками. — Простота душевная! Дитя неразумное! Да он уж давным-давно в том Святилище! Ты же тропку ему указала, когда в сердце своё впустила! За руку ввела, приняв в свои объятия! Он же, убийца беззаконный, ходит по Храму Древнему и сам того не замечает!

— Вы хотите сказать…

— Тссссс! — старуха насторожилась. — Чую дух мужской! Подслушивают нас, девонька! Или святоша белобородый, или Мериддин тщеславный объявились! Ни слова больше, внучка! Эти похитители знаний древних спят и видят, как проникнуть в тайны племени нашего. Иди, моя красавица, навстречу доли незавидной. Как только порог переступишь, так и вернёшься к пленителю своему. Ну-ка, явись, гость незваный! — обратилась она к кому-то невидимому. — Именем Прародительницы, покажи свой лик!

Света не стала дожидаться завершения жутковатой сцены и, взяв корзину, вышла в клубящийся за дверью пурпурный туман.

* * *

Ратибор так и уснул, не успев предупреждить о бережном отношении к запасам продовольствия. Организм всадника, пользуясь относительной безопасностью, решил взять реванш за ночные бдения и тревожную полудрёму. Ратибор спал, что называется без задних ног. Сны редко навещали всадника, вернее, он их не помнил. После гибели Златы Ратибора постоянно мучили кошмары, и мозг, щадя психику хозяина, напрочь выбрасывал из памяти ночные видения.

Ратибор сильно удивился, когда понял, что видит сон. Раньше с ним такого не случалось. Закрыл глаза — забытьё, проснулся — свежая голова и чистая память. Сейчас же всадник чувствовал себя участником происходящих во сне событий. По правде говоря, особых-то событий пока не намечалось. Ратибор стоял на заросшей травой почти идеально круглой поляне, окружённый каменными идолами.

Неведомый ваятель не особо утруждался воспроизведением подробных деталей, кои принесли бы его детищам сходство с человеческими существами. Он ограничился тем, что придал могучим глыбам черты, отдалённо напоминающие людские лица и фигуры. Не изящества добивался он своей работой, а сознания в зрителях собственной бренности и ничтожности. Ратибор понял это, бродя среди исполинов, подобно муравью в человеческой кампании.

Один из гигантов, судя по формам, являлся женщиной. Всадник содрогнулся, глядя на огромные груди и на ущелье не то злобного оскала, не то улыбки. Невольно вспомнил изящную фигуру Светы.

— И из природного совершенства можно страшилище сварганить, — пробормотал он. — Уж ни эти ли дылды по лесенке прыгали, с которой я двое суток сползал?

Действительно, было нечто в застывших великанах напомнившее Ратибору подземные блуждания.

В центре поляны всадник обнаружил алтарь, который, если бы не выемка для стока крови, можно принять за обычный поросший мхом валун.

Ратибор, всегда обладавший живым воображение, представил себе жертву, хрипящую под бесстрастными взглядами каменных исполинов, и его спина покрылась гусиной кожей.

— Наконец-то, — Ратибор оглянулся, да так, что захрустели шейные позвонки. Из-за спин идолов ему навстречу выступил белобородый старец.

— Учитель?! — всадник отступил на шаг и пребольно ударился о край алтаря.

«Какой идиот говорил, что во сне боли не чувствуешь?!» — мелькнуло у него.

— Ну, что шарахаешься?! — Всевед совершенно не изменился со дня их последней встречи. Всё то же румяное лицо, проницательный взгляд, белоснежная рубаха до земли. — Покажись-ка старику. Хорош! Ты что же, невежа эдакий, и не поздороваешься с наставником?

— Учитель! — выдохнул Ратибор, приближаясь к широко расставившему для объятий руки чародею.

— Вот, значит, каким ты стал, — говорил Всевед, присев на траву, когда схлынула первая радость долгожданной встречи. — Не юноша, но муж. Ты меня и заставил побегать. Я же тебя с самого Подлунного потерял.

— Как?

— Так. Думаешь, я тогда и вправду в изгнание ушёл? Испугался авантюриста Мериддина? Как бы не так! Я затаился да поглядывал себе, что получится. Как у старого чернокнижника дела пойдут? Ты же знаешь наше давнее соперничество.

— Ты всё время был рядом? — всадник покачал головой. — Всё видел.

— И с трудом поборол искушение, — нахмурился чародей, — оторвать уши от твоей беспутной головы. Когда ты в испытание полез. Потом, решил, что для тебя даже лучше на время удалиться из Красограда. Я готовил сюрприз для Мериддина, и ты со своей горячностью мог всё испортить.

— Сюрприз?

— А ты думаешь, у бояр замешанных в заговоре совесть сама по себе проснулась? Ха-ха! Как-нибудь я тебе всё обскажу в подробностях.

— Ты всё время был рядом, — повторил Ратибор с мрачным видом.

— Не всё, — Всевед понял, куда клонит бывший ученик, — если ты имеешь в виду твои несчастья. Мне нужно было доглядывать за Мериддином. К тому же ты знаешь, главный мой принцип — не использовать великое знание для помощи смертным. Ты же своими револьверами орехи не колешь?

— Если бы от этого зависела жизнь человека…

— Всё ещё тоскуешь по юной селянке? — нахмурился старик.

— И по Родине…

— Переиграл меня тогда чернокнижник. Я не смог бы ничего изменит ь, даже если и захотел. Устроит тебя такое объяснение? Он сделал несколько ложных ходов, а я сглупил и кинулся туда, где ничего не было. Воспользовавшись моей оплошностью, Мериддин пошёл в атаку. Я успел вернуться лишь к дымящимся руинам. А там уже ни тебя, ни старика-севрянина, никого.

— Сиггурд взорвал себя вместе с порохом и огненной жидкостью, — вздохнул Ратибор. — Перед смертью он завещал отомстить Мериддину.

— На то я и рассчитывал. След чернокнижника гораздо легче отыскать, чем твой. То, что ты будешь преследовать колдуна, сомнений быть не могло. Я буквально прилип к старому чернокнижнику, повторяя каждый его шаг и оставляя тебе весточки.

— Я и забыл совсем! — всадник хлопнул себя по лбу. — Табличка с резами!

— Дошла-таки?! — удивился Всевед. — Я меньше всего на того горе-грамотея рассчитывал. Почему же ты тогда не явился? Или руны не разобрал?

— Я и не разбирал, если честно, — смутился Ратибор. — Недосуг как-то было?

— Боги-покровители! Я под видом святого отшельника дожидаюсь, ломаю голову, что случилось, а ему недосуг!

— Ты меня там ждал?

— А то?! Под личиной старца Филимона. Если бы Мериддин над тамошним государем власть окончательно не взял, то может, и до сих пор бы дожидался!

— Филимона? Меня же к нему Трошка и направил!

— А ты что же?! Не пошёл?!

— В болоте заплутал.

— В болоте, — Всевед покачал головой. — Вот она беспечность, да легкомыслие. Как ты вообще жив остался? То болото — моих рук дело, а в рунах ключ к верной тропке был укрыт. Теперь уже я и не удивляюсь, что ты сюда попал. Там же не только трясина, там и временные тупики, и провалы в Межмирье установлены. Нужно было от Мериддина защищаться. Он у тамошнего государя в советниках состоял и по обыкновению своему, промеж десятка добрых проектов один такой подсунет, что все остальные на нет сведёт. Вот и пришлось закрыться от опричников, кои по всему княжеству ведунов отыскивали… Ннннда… А неужто остальные послания мои не получал? В степном городе?

— Его мятежники захватили. Я кроме вороватого торговца, да истерзанной девчонки некого не встретил.

— А в Храме Старших Богов?

— Я такого и не видал.

— Подземные лабиринты, — Всевед нервно теребил бороду. — Только через них можно твой Мир покинуть.

— Вроде я там не встречал ничего.

— Зал Неумерших. Если каждый пятый символ повернуть против часовой стрелки…

— Я там только одну закорючку и распознал, — признался всадник. — Из книжек твоих запомнилась. Потрогал её. Шары какие-то появились. Потом в лесу очутился…

— Как ты ещё в могиле не очутился?! — возмутился чародей. — Этот Храм возводили, когда человеческой расы и в помине не было! Система ловушек…

— Детские ловушки, — ухмыльнулся Ратибор. — Могли бы и позаковыристее придумать.

— Ладно, не бахвалься, — Всевед задумался. — Одного не понимаю, я все знания укладывал в твоё подсознание, чтобы явились в нужный момент. Почему же ничего не получилось?

— И оружие осечку даёт, — отмахнулся всадник. — Сейчас-то получилось. Хоть и во сне…

— Не так всё просто, сынок. То и подозрительно, что ты уже здесь. По моим расчетам, ты пока дальше степи уйти не должен, или, в лучшем случае, под Москвой мою хижину отыскивать. Я тебя ведь в последний момент увидел. Потому и свидание наше, наспех организованное — полуявь, полусон.

— А я такой вот шустрый! — улыбнулся Ратибор.

— Хорошо, если так. Боюсь я — кое-кто ко всему этому руку приложил. Межмирье всегда нейтральной зоной было. Ещё на первых синклитах такое решение приняли. Здесь даже Мериддин не отваживался опыты ставить, и без него всё запутано и нестабильно в месте, где пересекаются Миры. Едва прошло наше последнее собрание, где я и мои сторонники на примерах доказали пагубность методов Мериддина, началось что-то странное. Во-первых, сюда направился посрамлённый чернокнижник, во-вторых, Яга, старейшая из чародеев, бывшая когда-то даже богиней, тоже заинтересовалась местом, в коем пересекаются Миры.

Меня это насторожило. От Мериддина, с его ересью, что Хаос есть одна из ипостасей творца, а разрушение — фундамент и двигатель созидания, можно ожидать чего угодно. Идея, что, уничтожая не слишком удачно получившиеся, обретаешь возможность создать более совершенное, может завести далеко. Ты следишь за моей мыслью, Ратибор?

— Стараюсь…

— Отлично. Итак, старый чернокнижник, ранее воплощавший свои замыслы на отдельных княжествах или городах, оскорблённый вполне справедливой критикой сотоварищей, мог решиться на безумство. А именно, устроить смуту в Межмирье, нарушить и без того хрупкое равновесие и через это взорвать если не все, то большую часть Миров. После, он получил бы поле для деятельности.

— Извини, учитель, разве поле не расчищают, прежде чем засеять?

— Стыдись, юноша. Должно ли применять методы невежественного крестьянина в великом искусстве, тайна коего не до конца ясна и мудрейшим из мудрейших. Кроме того, большинство синклита уверено, что так называемое поле давно уже вспахано и засеяно. Наше дело лишь бесстрастное наблюдение, едва заметная помощь в сложных случаях. Или тебе по душе идеи Мериддина?

— Я ненавижу всё, что связано с этим проклятым именем! — Ратибор сжал кулаки.

— Отрадно слышать, — чародей облегчённо вздохнул. — Чтобы, однако, ни быть голословным, расскажу короткую историю. В давние времена, Мериддин, считавшийся среди посвящённых недоучкой и авантюристом, пылкими речами сумел доказать нам правоту если не всей теории, то хотя бы части её постулатов. Уступив требованиям чернокнижника, мы согласились на несколько человеческих поколений вверить его заботам большой остров. Мериддин, слегка изменив имя, взялся за воплощение своих замыслов. Сперва он вытеснил с острова Ягу, её звали там королева Меб. Однако сие не было вероломством или подлостью. Чародейка, всегда с презрением относившаяся к нам — своим собратьям, отказалась участвовать в наблюдении за опытом и уступать Мериддину свои давние владения. По мнению большинства, в том случае у чародея были развязаны руки. Чем он и воспользовался.

Получив во владение обширную территорию, Мериддин обратил взоры к утверждавшемуся тогда учению. С помощью магического оружия он помог разгромить последнего языческого государя и принял под покровительство его победителя. Верный своим теориям Мериддин старался во всём помочь новому государю, который до того был всего лишь мелким бароном, одним из тысяч себе подобных — жестокий, корыстолюбивый и вероломный. Конечно, он всего лишь орудие в руках увлечённого чародея, но орудие грубое и опасное, способное ранить даже владеющего им. Мериддин понял это, когда помог новоявленному государю соблазнить жену лучшего своего воина. Похотливый хищник вероломно убил обманутого мужа, чтобы избежать мести.

Но Мериддин не был бы самим собой, признай он поражение. Он взял на воспитание мальчика, родившегося у государя и обманутой женщины. Принялся выжидать удобного момента. После смерти бывшего питомца, Мериддин отдал всё своему уже возмужавшему воспитаннику. Открыл ему многие знания, вручил магическое оружие, помог обустроить королевство. Даже женил его по-своему усмотрению… Как он хвастался тогда на синклитах своими успехами! Предлагал применить его методы по всем Мирам…

— Получилось? — Ратибор, увлечённый рассказом забыл, что речь идёт о ненавистном ему человеке.

— Получилось… , — горько вздохнул Всевед. — Получилось так, что молодой король, возомнивший себя, подобно своему наставнику безгрешным и всемогущим, наделал кучу глупостей, одна из которых стоила ему жизни и обернулась великой смутой по всему острову. С тех пор методы Мериддина признаны вредными, а он уже не одно тысячелетие пытается доказать обратное. Пока, его попытки, если не считать массы бунтов и смут, не приносили Мирам особого вреда. Но кто знает, что может прийти в голову чародею, который, отвергнув безвредное созерцание, дающее пищу для мудрых выводов и точных анализов, мечется из Мира в Мир, поворачивая вспять течение реальности и времени? Вместо того чтобы проводить вечность в дружеских спорах и теологических беседах с себе подобными, толкает на безумства смертных и вмешивается в их судьбу? Мериддин в Межмирье то же самое, что зажжённый факел на пороховом складе.

— Но почему вы не уничтожите колдуна?! — возмутился Ратибор. — Он сильнее?

— Ты забыл все мои уроки, — поморщился Всевед.

— Отчего же! Прекрасно помню. Если два чародея устроят сражение — произойдёт что-то страшное. Но рискнуть-то можно!

— Ты рассуждаешь подобно Мериддину, юноша. Не дуйся, я не хотел тебя обидеть. Ты просто не понимаешь последствий. Если ты затеешь перестрелку в пороховой мастерской, что произойдёт?

— На воздух взлетим. Что же ещё? Там не то, что перестрелку — в подкованных сапогах пройтись нельзя. Специально войлочные онучи одевают.

— Вот и с Мирами то же самое будет, вздумай посвящённые выяснять отношения. К тому же, уничтожение — не наши методы. Наш путь — наблюдение и корректировка. Уничтожив противника — мы, получается, признаём его метод.

— Вот он и устроит бучу, пока вы наблюдать будете! — усмехнулся Ратибор. — Я уж при встрече с колдуном о методах думать не буду. Пусть и Миры летят ко всем чертям, если в них Мериддину место находится!

— Твои гордыня и неуважение к авторитетам выросли вместе с тобой, Ратибор, — кустистые брови чародея сошлись у переносицы. — Хотя я не говорю, что ты не прав. Мериддина должно остановить на некоторое время. Занять выгодные позиции и лишить чернокнижника возможности вредить по крупному. Пусть потом испытывает свои теории разрушения по мелким хуторкам. Оттого я и здесь.

— Кстати, учитель, мне говорили про какое-то Святилище. Уж не оно ли это?

— Святилище, да не то. Искомое тобой — одно из самых древнейших и загадочных мест во всех Мирах. Даже мне и моим собратьям, впитавшим вековые знания, не удавалось достичь его, тогда как некоторые из смертных удостоились такой чести, но по скудности ума своего не могут прояснить ни что они там видели, ни как туда попали. Мериддин, кстати, тоже ищет путь к Святилищу. Но пока безуспешно. Яга что-то знает о священном месте, но она, горя презрением ко всему и вся, кроме каких-то мелочных делишек, не желает открывать тайну. Я очень удивился, обнаружив строптивую чародейку неподалёку. Уж она-то, что забыла в Межмирье?! Теперь ещё и ты здесь. Пока я ничего не понимаю.

— Меня змей сюда завёз, — принялся объяснять Ратибор. — Или дракон, как Беовульф говорит. Потом…

— Это я уже знаю, — перебил его чародей. — Я не думал только, что ты на том змее прилетел. Кстати, интрижка с Велесовой дочерью не слишком обдуманный поступок.

— Да что вы все к ней пристали?! — возмутился всадник. — Не было у нас ничего!

— Будем надеяться. Велес, хотя и сдаёт позиции перед новыми богами, сил имеет ещё достаточно. Ссориться с ним не стоит. Теперь же представь моё удивление, когда я вижу следующее: хранитель равновесия Беовульф со товарищи осаждает город, в котором засел отцеубийца с войском из подземных жителей; банда, называющая себя чёрными клобуками, разбившись на отряды, рыщет по степи, уничтожая всё на своём пути; посреди Межмирья, в обход форпостов, открывается нечто, откуда в другие Миры попадают вещи способные устроить катастрофу. И из-за чего весь переполох? Из-за смертного с диковинным оружием, прилетевшем на драконе. Ещё повсюду следы Мериидина. Особенно среди клобуков…

— Вот значит, кто мою жизнь купить хотел.

— Ты о чём?

— Один из татей пытался шкуру свою спасти. Обещал имя могущественного врага назвать, да прежде как-то неудачно на мой ножик напоролся. Представляешь, учитель, всю глотку себе располосовал.

— Ратибор, Ратибор, — чародей всем своим видом выражал неодобрение, — разве не говорил я тебе о гуманизме и терпимости? Даже твой наставник, суровый воин, понял необходимость этих принципов для человеческого общества.

— Ага, — согласился всадник. — Кулаков своих не жалел их утверждая. Левым кулаком — гуманизм, а правым, который потяжелее — терпимость.

Из груди чародея вырвался тяжёлый вздох:

— Младенцы. Дети, прожившие до седин. Ладно, не о том речь сейчас. Я, грешным делом, принял тебя за Мериддинова помощника. Обычное дело для чернокнижника — смутить наивного смертного ложными целями и воплощать через него собственные задумки. Нашёл я этого доверчивого простака и вдруг… вместо искателя проходящей славы или лёгкой наживы встречаю тебя!

— Всё хорошо, что хорошо кончается, — в душе Ратибор ликовал. Не каждый день удаётся ставить в тупик великомудрых чародеев.

— Если бы так, юноша. Твоё немыслимое путешествие настораживает меня. Совершать то, чему мы — искушённые в волшбе — учились не один век.

— Вообще-то, меня всегда способным считали, — опустил глаза всадник.

— Прекрати! — рассердился Всевед. — Сие не повод для шуток! Хорошо, если за всем кроется слепая удача! А если нет?! Готовя нашу встречу, я наткнулся на Ягу, пришлось дожидаться, пока старуха отвлечётся на твою спутницу…

— Света во власти колдуньи?! — Ратибор вскочил. — Мне нужно обратно!

— Успокойся. Яга — покровительница женщин. Ничего с твоей красавицей не случиться. Честно говоря, старуха ничем не лучше Мериддина, — чародей скривил губы. — Тот хоть обустройством Миров занимается, пусть и ложными методами. А полоумная чародейка вместо того, чтобы подчинить искусство — немалое надо признать — великим целям, занимается устройством судьбы каждой попавшейся ей на глаза девчонки. И твою подружку, наверняка, сейчас всяким приворотным зельям обучает да любовными заговорами пичкает.

— Ты в этом уверен? — всадник не спешил занять прежнее место. — Если с ней что-то случится, я такого в вашем Межмирье наворочаю… Мериддину не снилось! Век потом свои Миры отстраивать будете!

— Свои Миры?! — глаза Всеведа гневно сверкнули. — Кому ты говоришь такое, невежа! Дерзкий мальчишка, которого я собирался сделать учеником своим! Кто дал тебе право на подобные речи?!

— Жизнь! Мне плевать на Миры! Она мой Мир! И если ей причинят вред из-за того, что кто-то любит наблюдать, а кто-то всё ломать, я… О, учитель, ты ещё не знаешь, на что я способен!

— Не знаю, — чародей стал похож на человека, у которого в один день сгорел дом и сгинула вся родня. — Теперь не знаю. Как я на тебя рассчитывал. Думал — остановить Мериддина, удалиться в уединённое место, передать тебе все знания, помочь развить природные таланты, ввести в синклит. Через сотню веков ты стал бы подобен мне…

— Мне и одного многовато будет. Верни меня назад, учитель.

— Боги-Покровители! Отчего зависит судьба Вселенной! Сядь, неразумный отрок! Даю слово посвящённого, с девчонкой ничего не случится.

Ратибор медленно опустился на траву.

— Извини, учитель, — произнёс он после минутного молчания, — но я никогда не смогу наблюдать, когда есть возможность действовать. Я предпочту свинцовый заряд спорам и рассуждениям, пусть и очень мудрым. Недолгое счастье мне дороже векового прозябания.

— Надо же так ошибиться, — Всевед обвёл взглядом идолов, призывая их в свидетели собственной скорби. — Променять вечность на ничтожный зов плоти! Но я умолкаю. Бесполезно спорить с безумцем! Ты хотя бы не оставил идею отомстить Мериддину?

— Я не отказываюсь от слов данных погибшему товарищу.

— Хотя бы одна добрая весть. Своими дерзкими словами ты оборвал нить разговора! О чём я говорил до твоей безумной вспышки?

— О Яге…

— Верно. Воспользовавшись занятостью чародейки, я поспешил к тебе, полный, как, увы, оказалось, пустых надежд и замыслов. Кстати, я чувствую приближение Мериддина.

— Вовремя, — Ратибор взялся за револьверы.

— Не сейчас, юноша! — запротестовал Всевед. — Не подвергай Межмирье подобному испытанию, если в тебе осталась хоть капля уважения ко мне.

— Добро, — всадник нехотя убрал оружие. — Чего колдун-то здесь забыл?

— Святилище! Он надеется проникнуть в Святилище, а через него в Крепость Миров! Он наивно пытается подслушать или меня, или Ягу. От меня-то он ничего не узнает, а вот Яга, — чародей выглядел взволнованным, даже слегка напуганным. — Если старуха заметит его, может случиться непоправимое. Она очень не любит чужое вторжение. Времени в обрез. Убить Мериддина может только ему подобный, но это невозможно, так как это вызовет катастрофу. Смертный, подобный тебе, может лишить его физического тела, тем самым, на время, прекратив череду безумных опытов.

— Уж не промахнусь при случае, — пообещал Ратибор.

— Не перебивай. Оружие не принесёт ущерб старому чернокнижнику. Одолеть его можно в рукопашной схватке.

Ратибор ухмыльнулся.

— Не обольщайся его тщедушностью, юноша, — поджал губы Всевед. — В старческом теле укрыта великая сила. К тому же Мериддин хороший воин. Потому не ожидай лёгкой победы. Во время отсутствия чернокнижника чародеи, о коих ты так дерзко отзывался, попытаются отыскать и Святилище, и Крепость Миров. Это поможет нам успешно противостоять чернокнижнику, когда произойдёт его новое воплощение. Впрочем, тебя это, наверное, совершенно не интересует. Суетливые страстишки затмили твой разум. Но я не теряю надежды на твоё прозрение.

— Учитель… , — начал было Ратибор.

— Стоп! — чародей прислушался. — Так и есть: Яга обнаружила проклятого авантюриста и готовит силы для отпора. Если я не выступлю миротворцем произойдёт непоправимое. Торопись, юноша! Здесь скоро станет чересчур жарко. Не забудь разобраться в рунах! В них ключ…

* * *

Ратибор очнулся в тени куста. Неподалёку стояла Света. Живая и здоровая. В руках девушки была корзина. Всадник потянулся, зевнул и вспомнил всё происшедшее. Чёрт возьми! Они оказались промеж троих, весьма агрессивно настроенных чародеев. Всевед, конечно, старик слишком уж осторожный — во всём ему гибель драгоценных Миров мерещится, но может всё-таки стоит унести ноги. И так старика обидел — уж не стоит ещё оставаться и становиться свидетелем того, как он примиряет поскандаливших колдунов. Зрелище, наверное, не особо приятное.

— Со мной… — заговорила Света.

— Уходим, — Ратибор уже был на ногах и бежал к Каурой, увлекая за собой девушку.

— А что собственно…

— Шлея под хвост попала, и сон плохой приснился. По дороге расскажу, — добавил он, увидев обиду в глазах спутницы.

— Я его перед престарелой феминисткой защищаю, а он меня как мешок с отрубями таскает! — возмущалась девушка, сидя перед Ратибором на спине Каурой. — Не стыдно, коварный соблазнитель?

— Не понял? — при последних словах, Ратибор перестал оглядываться. — Кто соблазнитель?

— Ага! Проняло?! Тебя Яга, которая ещё и Дана, и Апия, так обозвала.

— Колдунья ничего тебе плохого не сделала?

— Откуда ты знаешь, что она колдунья?

— Наслышан… Не к одной тебе гости приходили.

— Ты же спал всё время, — удивилась девушка. — Я за тобой приглядывала.

— С одной стороны спал, с другой со Всеведом повздорить успел. Он, кстати, твою Ягу с Мериддином разнимать отправился.

— Ого! За тобой и спящим глаз да глаз нужен! Не завидую я Мериддину — старуха на мужиков зуб имеет, он у неё единственный и остался. Да и твоему приятелю достанется на орехи.

— Не думаю. Всевед и гром потише греметь упросит, и дождь не слишком мокро идти. Меня чуть в стовековое отшельничество не уволок.

— Я тебе покажу — отшельничество! Я тебя сто веков ждать не собираюсь.

— Так из-за того он на меня рассердился! Сказал, что я великое дело на суетные страсти размениваю, — вздохнул всадник.

— Вот и пусть ему бабушка Яга по мозгам настучит за такие речи! — рассердилась Света. — Он не голубой, случайно?

— Нет, седой как лунь… Ты чего смеёшься?

— Извини, всё забываю, что ты наш язык плохо знаешь.

— А чего тут знать — голубой и есть голубой, как небо, например.

— В нашем Мире небо на тебя очень бы сильно обиделось.

— Ладно, пусть с мудрёными словами книжники разбираются, — отмахнулся Ратибор. — Я теперь зато знаю, как в вашем Мире выругаться, чтобы и небу стыдно сделалось. Тебя старуха не обижала?

— Ты что! — улыбнулась девушка. — Яга и мухи не обидит, если та, конечно, не мужчина. Ваше племя добрая бабушка и без соли съесть готова.

— С чего бы это?

— Какая-то древняя исто…

В эту секунду земля задрожала. Безумный порыв ветра стеганул по лицам влюблённых, уносясь дальше в степь и вырывая невидимыми крыльями высохшую траву. Воздух сделался плотным, хоть режь ножом. Огненные зигзаги разодрали быстро темнеющее небо.

— Подрались… , — прошептал Ратибор побледневшими губами.

Света хотела что-то сказать, но замерла с открытым ртом, оглушённая раскатами грома, в коих различались человеческие голоса.

* * *

— Как ты посмел проникнуть сюда?! — гневный женский голос переходил на визг. — На этот раз я проучу тебя, проклятый самозванец! Твой прах не соберут до скончания веков, тщеславный пакостник!

— Не слишком ли много бранных слов для древней богини?! — услыхав ответ, Ратибор прикусил губу, этот голос был ему слишком хорошо знаком. — Ха-ха! Вопли достойные дряхлой ведьмы и повитухи! Забыла, как я выкинул тебя с Оловянных Островов, старая сводня?!

— Тебя не спасёт заступничество синклита, воплощение насилия!

— Меня спасут Миры, над которыми вы так дрожите! Нанеси удар! Проверь прочность Вселенной!

— Меня не интересует судьба вашей Вселенной, похотливый самец! Я уничтожу тебя!

— Образумьтесь, посвящённые! — вмешался третий голос. — Сии речи достойны, упившихся смертных, но не мастеров искусства!

— Ого! — рассмеялся Мериддин. — И вечный созерцатель здесь! Будет повод тебе с дружками, чтобы почесать языками! Клянусь Хаосом, отлично сказано! Гляди же, долгобородый бездельник, как старая карга превратит в прах ваше лоскутное одеяло!

— Уйди, проклятый лицемер! — завопила Яга. — Иначе, я уничтожу тебя вместе с этим выродком! Не мешай мне, лживый святоша!

— Стыдись, сестра, — Всевед пытался сохранить спокойствие, но голос его заметно подрагивал. — Тебе ли, сильнейшей из нас, обращать внимание на выходки не слишком серьёзного собрата.

— Не называй меня сестрой, лицемер!

— Всё верно, прекрасная Дана! — ядовитый смех Мериддина заполнил воздух. — Ты устраиваешь свадьбы, ошалевшим от безделья девкам, да покровительствуешь их визжащему приплоду, а старый святоша со своими болтунами штопают рассыпающиеся Миры гнилыми нитками. Что-то в вас есть родственное.

— Угомонись, неразумный, — взмолился Всевед, — тебе ли, искуснейшему из искуснейших, желать всеобщей погибели? Ты же знаешь Древний Закон!

— Подравшиеся чародеи разрушат Миры? Закон слишком древний и нуждается в проверке.

— Он ещё сомневается! — возмутились в один голос Яга и Всевед.

— Братишка с сестрёнкой спелись! — хихикнул Мериддин. — Боитесь уничтожения? Сам вижу — боитесь! А мне всё равно! Пусть сгину я, но сгинет и трясина, и бытия застывший ход. Чёрт возьми! Я сегодня в ударе — что ни слово, то бриллиант! Ладно, богиня расстриженная, будем Миры рушить, или отложим пока?

— Я тебя уничтожу!

Нависшие облака налились кровью. Земля уже не сотрясалась, она вибрировала, издавая низкий гул.

— Остановись, сес… могучая богиня! — воскликнул Всевед. — Неужто тебя гневят слова того, чья мудрость подобна знаниям смертного юноши. К тебе взываю, Мериддин, склони голову перед старшей из нас! Возьми назад дерзкие речи! Покайся в необдуманном поступке!

— Старейшая? — усмехнулся Мериддин. — Сомнительный комплимент для высокогрудой Даны или крутобёдрой Апии. Но для дряхлой Яги в самый раз. Особенно, когда меня с юношей сравнивают. Покаяться вообще-то нетрудно. И слова назад взять. Можно даже наболтать что-то вроде загадочной паутины морщин на щеках, кокетливой беззубой улыбки, изящной хромоты… Но и этого я говорить не буду. Я же не подхалим какой-то. Вам достаточно показать мне дорогу к Святилищу, и я забуду то глупое положение, в котором вы оба сейчас оказались.

— Я слишком долго терпела тебя! — раскаты грома показали, насколько разгневана Яга.

— Всё-таки подерутся! — прокричал Ратибор на ухо Свете. — Нам надо бы спрятаться!

Ответа всадник не расслышал, но выражение лица девушки вопрошало:

— Куда?!

* * *

Действительно, куда? Разгневанные чародеи — ни дождик с градом, под деревом не укроешься. Всадник чувствовал, что Каурая выходит из-под контроля. Ему с трудом удавалось сдерживать перепуганную лошадь. Может отпустить поводья и довериться инстинкту убегающего от опасности животного? Будь Ратибор менее опытным воином, он, наверное, так бы и сделал. Однако всадник слишком хорошо знал, что такое обезумевшая от ужаса лошадь. Вверить ей свою жизнь примерно то же самое, как выбежать во время грозы в поле с железным штырём в руках. Может и пронесёт, а может…

Если бы речь шла только о собственной жизни, Ратибор мог бы и рискнуть. Он даже не прочь был спрятаться и досмотреть скандал в чародейском семействе. Присутствие Светы меняло всё. Риск должен быть не больше прыща на носу у блохи. Если, конечно, у этого мерзкого животного существует подобная часть тела.

Чёрт возьми! Что за жизнь? Почему вечно нужно выбирать из двух зол? У других как-то всё проще — отошёл в сторону и живи спокойно. А здесь, что ни шаг, то сразу между петлёй и плахой. Мало на свою голову приключений, ещё и других втягиваешь.

— На землю! — решился всадник.

— А как же…

— Время, солнышко, время! Колдуны того и гляди сцепятся. Если Каурая понесёт — костей не соберём!

— А они нас не того? — ноги девушки коснулись земли.

— Задумка одна есть, — Ратибор пытался снять с седла свои вещи. Тем временем земля и воздух содрогнулись не то от гневного вопля Яги, не то от торжествующего смеха Мериддина. Каурая, не чувствуя больше ни тяжести всадника, ни его руки, взвилась на дыбы и через мгновение уже неслась прочь.

— Проклятие! — Ратибор остался со свёрнутым плащом в руках. — Мешок снять не успел! Хорошо хоть пояс у меня остался.

— Жалко лошадку, — вздохнула Света. — Я к ней привыкла.

— Может, увидим ещё. А нет — найдёт себе хозяев поспокойнее. О себе сейчас думать надо.

Почва под ногами успокоилась. Зато в атмосфере творилось что-то невообразимое — яростные порывы урагана натыкались на невидимые стены и замыкались в прозрачных колодцах, обращаясь воздушными водоворотами. Зарницы уже не раздирали небо, оно горело само по себе. Голоса чародеев слились с раскатами грома, раздирая уши адской какофонией.

Короткими перебежками, не выпуская руки девушки и используя любое укрытие, Ратибор двигался в сторону не то крошечной возвышенности, не то просто густых зарослей. Среди терзаемых ветром ветвей всаднику удалось разглядеть тёмное пятно. Пещера или грот. Может там удастся переждать ссору чародеев? Всё лучше, чем нестись по степи на перепуганной лошади, рискуя свернуть шею или попасться под горячую руку обезумевшим старикам. Проклятиями они друг друга осыпали, потолкаться — потолкались… самое время швыряться начать, чем ни попадя. Только бы успеть спрятаться.

— А они не уничтожат всё, как в Армагеддоне каком-нибудь? — всхлипнула Света.

— Не ими построено было, не им и ломать, — Ратибору очень хотелось в это верить. — Пьяницы, подравшись, тоже весь город по брёвнышку грозят разнести. Но только сами остаются с побитой рожей да с трещащей башкой. А город как стоял, так и стоит.

Всадник вломился в заросли, прокладывая дорогу среди колючих ветвей. Так и есть — впереди темнеет лаз. Слишком широкий для звериной норы. Только бы не колодец.

— Ты гений, Ратибор! — взвизгнула Света.

— Не надо лести, — отмахнулся всадник. — Ты же ещё моих песен не слышала.

— Я не про то, глупый! Как тебе только пещеру удалось рассмотреть?

— Смотреть одно, видеть другое. Привычка.

Ратибор сорвал занавес вьющихся растений, укрывший лаз. Не найдя лучшего решения, кинул в сулящую спасение темноту камень. Звук удара отозвался моментально. Уже неплохо. Хотя бы сразу, на входе, не притаилась коварная бездна. Теперь вся надежда на чутьё, авось удастся заметить ловушки или провалы, если они там есть.

— Шаг в шаг за мной, — предупредил Ратибор, ступая в темноту. — А лучше за пояс держись.

В безопасном, по крайней мере, кажущемся таковым, подземном убежище разбушевавшиеся на поверхности стихии не казались страшными. Продвигаться приходилось на ощупь. Ратибор то и дело останавливался, кидал вперёд камень из горсти, прихваченной перед входом, прислушивался к отзвуку и делал несколько осторожных шагов.

— Я ещё чародеям завидовал, — ворчал всадник. — Восхищался ими. Боялся, что с Мериддином не справлюсь.

— Разве с такими справишься? — Света постоянно упиралась в спину соблюдающего осторожность Ратибора.

— А то! Они же своей магией, как кистенём размахивают. На любую силу управа найдётся. Только момент… Послушай, может…

— И не надейся! — отрезала девушка.

— Ты же ещё не знаешь…

— Знаю! Посидеть здесь. Ты пойдешь, разведаешь, в драку ввяжешься…

— Сразу и в драку, — смутился Ратибор. — А вот насчёт разведки… Как ты догадалась?

— Яга заклятиям научила.

— Брось!

— Что испугался? Теперь будешь знать! В следующий раз, когда меня оставить захочешь, вообще, превращу во что-нибудь. Нет, лучше наколдую, чтобы космы твои драгоценные выпали. Станешь скинхедом.

— Таким не шутят. Магия — вещь опасная, — голос Ратибора дрогнул. — Сама видела, что чародеи устроили!

— Вот и думай, прежде чем мне глупости говорить, — девушка едва сдерживала смех.

— Может, тогда светляка наворожишь или огонёк блуждающий. Я слыхал подобные заклятия не слишком сложные.

— Ратибор, я тобой восхищаюсь! Ты то остришь, когда не нужно, то простеньких шуток не понимаешь. Не училась я никаким заклятиям. Я, вообще, из рассуждений старухи только и поняла, что она мужчин ненавидит, особенно, которые, вроде тебя, что-то сочиняют.

— Почему? Я про неё ничего плохого не сочинял… Только про императрицу кефрийскую, но то давно… Чего она так взъелась?

— Оттого, что вы голову кружите невинным девушкам своими стихами. Вынашиваете их, подобно беременным. Потом вроде, как и рожаете… Примерно так.

— Бред какой-то! Видать, бабка немного ни в себе.

— Может быть, но вот обед она тебе неплохой собрала, жаль я корзинку выронила… Да ещё я для тебя про святилище начала спрашивать. Тут этот дурацкий Мериддин явился и всё испортил.

— Жаль… Значит, не учила тебя Яга заклятиям?

— Нет, конечно.

— Тогда, может, я всё-таки схожу на разведку?

— Ах, так! Не зря добрая бабушка вас племенем вероломным называла. Кто-то, между прочим, слово давал!

— Ну, давал… Но так бы дело быстрее пошло. К тому же, ты мне все пятки отдавила.

— А ты мне каблуки сломал. Помнишь? И, вообще, чего ты камешки кидать перестал? Я в таких вещах мало понимаю, но очень не хочется провалиться куда-нибудь.

— Растяпа! — обругал сам себя Ратибор и больше уже не затевал разговоров.

* * *

Подземелье менялось. Будь у путешественников хоть слабый источник света, они бы заметили это гораздо раньше. Но даже в кромешной темноте перемены ощущались на каждом шагу. Прежде, брошенный камешек отзывался мягким шлепком о плотную глину. Теперь же звук выходил звонким и долго гуляющим в темноте, как от удара обо что-то очень твёрдое. Ратибор предположил, что земляной грот постепенно переходит в каменную пещеру. Несмотря на массу предосторожностей, всадник то и дело натыкался на куски дерева, металла и камня, слишком правильной формы, чтобы быть произведениями природы. Об этих своих находках и вызванных ими подозрениях он предпочитал пока не распространяться.

Молчание стало невозможным, когда впереди забрезжил неясный свет.

— Выход! — радостно выдохнула девушка.

— Поживём — увидим, — буркнул всадник.

— Ты чего такой мрачный?

— Не нравится мне всё это…

— Прекрати немедленно! — в голосе Светы послышались нотки раздражения. — Видеть во всём плохое — невыносимо!

— Зато безопасно, — отвечал Ратибор с прежней мрачностью. — Забыла, где находимся?

— И здесь люди живут.

— Вот этого я и опасаюсь.

Девушка лишь фыркнула в ответ. Между тем источник света приближался, вернее сказать, путешественники подходили к нему всё ближе и ближе. Ратибор без труда угадал искусственное происхождение освещения. Оно не пронзало тьму подобно солнечным лучам, не рассеивало мрак с лунной мягкостью, а нервно подрагивало, страшась собственной дерзости, заставившей его вторгнуться в царство тьмы. Так горели факелы в огромных залах боярских теремов. Лучины в крестьянских избах. Или… Ратибор принюхался — да, ни малейшего намёка на дым. Неужто электричество?! Наследие загадочных предков!

Робкий желтоватый свет помог разглядеть заваленный обломками пол. Оставалось подивиться, как только всадник не переломал себе ноги, постоянно натыкаясь на них. А впереди, при старании, можно было увидеть нечто вроде огромной лестницы, положенной на пол и устремившейся куда-то вдаль. По выступившим из полумрака стенам извивалось что-то похожее на бесконечно длинных змей.

— Рельсы, — Света указала на лестницу.

— Кто? — не понял Ратибор.

— Дорога для поезда. Поезд это… Слушай, я не мастер с русского на русский переводить, — девушка осмотрелась. — Как на метро похоже. Я однажды между станциями полчаса просидела. В вагоне, конечно. Из окна такие же толстые провода видела. С ума сойти!

— Что такое метро?

— Это… Ратибор, надо убираться отсюда! Если пойдёт поезд…

— Если я правильно понял, та штука, похожая на упавшую лестницу, что-то вроде дороги?

— Умница.

— В таком случае, твой поезд по ней давно уже не ходит, я уже полчаса спотыкаюсь обо всякие обломки. Дорога разрушена.

— И ты молчал?!

— Я же не знал, что это какие-то там рельсы. Так что такое метро?

— То, что ты перед собой видишь. Подземный городской транспорт. Слушай, в газетах пишут про разные секретные линии. Может мы туда и попали?

— Тебе виднее.

— Ага, виднее! Ими же правительство пользуется, разные шпионы.

— Вряд ли правитель допустил разрушения своей тайной дороги.

— Точно. Что делать будем?

— Ты до сих пор против разведки?

— Хочешь меня здесь оставить? Нет уж! Вместе пойдём! Чего ты интересно наразведаешь, если даже не заешь что такое метро?

Всадник пожал плечами. Когда-то давно он читал или слышал, что и два десятка мудрецов не переспорят одну женщину. Доказывать на примере истинность древнего высказывания не было ни времени, ни желания. Обнажив оружие, Ратибор двигался в сторону укреплённого на стене фонаря (как и предполагал электрического) время от времени удерживая спутницу, которая, попав в знакомую обстановку, то и дело норовила забежать вперёд.

Тусклые фонари попадались через каждый десяток шагов. Их покрытая путиной поверхность, каплющая с потолка вода, повреждения на рельсах показывали, что дорогой давно не пользуются. Ратибор немного успокоился, если и встретятся здесь люди, то, скорее всего, подобные им беглецы. С товарищами по несчастью договориться всегда проще. Как назло, вспомнились морлоки. Самое для них место. Вот уж с кем не нужно возобновлять знакомство ни при каких обстоятельствах. Всадник принялся чаще оглядываться и всматриваться в тёмные уголки. Очень не хотелось, чтобы белёсые уродцы, жаждущие человеческого мяса, застали врасплох.

Дорога, а вместе с ней и туннель выгнулись дугой, делая мягкий поворот. Через несколько шагов по привыкшим к полумраку глазам всадника и его спутницы резанул яркий свет. Ослепший Ратибор в десятитысячный раз выругал себя за беспечность. Страшась одной опасности, забыл про всё остальное, вот и стоит теперь беспомощный, подобно высунувшемуся из дупла филину. Чудом будет, если не слетятся одержимые жаждой мщения вороны. Ослеплённый всадник занял угрожающую позу и поднял оружие, давая понять предполагаемым противникам, что просто так не сдастся.

* * *

— Отступай назад, — бросил он Свете. — Я прикрою.

— С чего отступать-то? — глаза девушки успели привыкнуть к перемене освещения. Она приняла вид городского сторожила, который гордо прохаживается перед группкой ошалевших от столичных чудес деревенских простаков. — Мы на станцию вышли. Только нет никого почему-то.

Известие об отсутствии кого бы то ни было, позволило Ратибору зажмуриться на некоторое время. Когда всадник открыл веки, то снова обрёл способность видеть. Ратибор огляделся. Далеко впереди темнел следующий вход, подобный тому, что остался за спиной. Дорога зазывно ныряла туда. Но то, что расположилось между этими двумя воротами в царство полумрака! Всадник застыл с открытым ртом…

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска и скачивания книг

Книжный Бот

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник