Подлунное Княжество

— Ты как-то странно говоришь, — удивилась девушка. — Словно и не испугался…

— Ещё как испугался, — усмехнулся всадник. — Особенно когда ты к тому цветку побежала. За лошадь до сих пор побаиваюсь. Без страха только дураки живут. Воин должен бояться, если хочет выжить, и оставаться хозяином своему страху, если хочет жить, а не существовать…

— Опять непонятно. Нет, наверное, я сплю… Или кино смотрю.

— Всевед говаривал, что жизнь человеческая и есть, либо кошмарный сон, либо пьяная дрёма. Немногим удаётся проснуться и глянуть окрест себя ясным взглядом…

Света остановилась и зажала клочок кожи на руке двумя длинными ногтями.

— Больно, — сообщила она через секунду, потирая оставшиеся на бледной коже два похожих на полумесяцы следка.

— Камнем по лбу ещё больнее, — сообщил Ратибор. — Что это за чудной обряд?

— Хотела убедиться, что не сплю, — объяснила девушка.

— Для пробуждения, о коем я говорил, — Ратибор сам удивлялся собственным словам — говорит складнее книжника, — не боль плоти потребна. Нужно, чтобы в душу кольнуло. И посильнее.

— Тебя кольнуло?

— Не знаю. Наверное, да… Но просыпаться я, кажется, только недавно начал.

— Ты говоришь, словно дядька из телевизора, — улыбнулась Света.

— Я всего лишь воин, — скромно развёл руками Ратибор. — Вряд ли я смог бы соперничать с волхвами вашего храма.

— Храма?

— Ну, того самого… телевизора, — выговорил всадник незнакомое слово.

— Храма?! — девушка рассмеялась, потом задумалась. — Ты, действительно не издеваешься? Ты не знаешь, что такое телевизор? Я себя дурой чувствую! Только и жду — ещё немного и выйдем на дорогу, а там твой друг на каком-нибудь «мерсе», и вы вместе хохочете, как меня за нос водили! Так ведь будет? Вы ведь что-то затеяли?

— Затеяли, — согласился всадник. — Спастись и равновесия Миров не нарушить.

— Опять эта лабуда! — девушка потёрла виски пальцами. — Я вас вчера немного послушала. Неужели вы всё это серьёзно?

— В Кефрийских пустынях курица живёт. Огромадная! Так она, когда чего-то страшное увидит, голову в песок прячет. Мне, мол, всё кажется! Нет этого на самом деле. Её уж съели наполовину, а она думает, что это морок.

— Ты про страуса, наверное?

— Курицу, как ни назови, всё равно курицей останется. Будет думать, что ей зерно каждый день глупые люди за пышное перо да за громкое кудахтанье насыпают. Хозяйка уж топор наточила и схватила её за хвост, а она всё мыслит себя княгиней в курятнике. Её, мол, и петух чаще топчет, и яйца она крупнее несёт. Потому их люди в дом свой тащат, в золотых ларцах хранят, ими восхищаются и хвалят её рябушку. Ей уж голову снесли, а она ещё бежать куда-то хочет, проверить — не уделяет ли Петя горластый внимания больше другим наседкам.

— Зачем ты мне говоришь всё это?

— Да затем, что живой и здоровой тебя хочу видеть! Красивой, как сейчас! Чтобы не уподоблялась ты той безмозглой курице, для коей, кроме родного насеста и стран других нет!

— Сам ты курица! — Света отвернулась.

— Просыпайся, красавица! — Ратибор взял девушку за локоть, потом понял, что хватил лишку, женщина всё же, хоть и в штанах. — Не прячься от обстоятельств рухнувших на голову, — он неловко отступил в сторону. — Прими их. Поверни на свою сторону… Иначе смерть.

— Тоже мне, умник нашёлся! — поджав губы, девушка отвернулась в сторону. — Знаем мы таких советчиков!

Ратибор в сердцах сплюнул на бурую траву и продолжил путь. За спиной слышались шлепки ставших плоскими сапожек. И кто за язык тянул?! Разумничался, да не к вечеру! Опять, наверное, ляпнул что-то обидное.

Скоро гораздо более важные чем самобичевание дела отвлекли всадника. Почва стала сухой и твёрдой, Ратибор с трудом различал следы подков, кои усилиями искусного кузнеца более походили на оттиски лап крупного волка. Если бы Беовульф не предупредил о конокрадской уловке, и не подумал бы идти по этому следу. Какому, скажите на милость, умнику взбредёт искать лошадь там, куда, судя по отпечаткам когтистых лап, недавно, совершая гигантские прыжки, проследовал крупный волк?

Света, обиженная сравнением с курицей, плотно сомкнула губы и не собиралась в ближайшее время вести никаких разговоров. Оно и к лучшему — поиски лошади требовали предельного внимания. Слава богам — раз животное оставило следа, значит до сих пор живо. То ли от большого ума, то ли от охватившего ужаса, Каурая даже и не думала сворачивать с петляющей тропки, тем самым, уберегая себя и пожитки Ратибора и от длинных жал, и от обжигающего «нектара» коварных цветов. Только бы в зарослях не оказалось более подвижных хищников! Ратибор отогнал тревожную мысль. Беды бы не накликать! Это о хорошем думай хоть до сломанных мозгов, а семь потов сойдёт, прежде чем исполнишь самую малость задуманного. О неприятностях не то, что мыслишка, тень её в голове мелькнёт — ан, получай проблему, да ещё и в десятикратном размере. Не зря бывалые воины говаривают: мозгами много работать — лишние беды скликать. Нам сказали — мы сделали, а разбираются пусть те, кто по ночам спать спокойно не хочет! Вон самого размышления об устройстве Миров и о справедливой жизни куда завели! Яромир тоже, наверное, долго думал, как жизнь улучшить, как княжество переделать. В результате и сам на колу, и от княжества название да один всадник остались.

Просвет между кустами, больше уже схожие с деревьями (при чём не самыми маленькими) резанул по глазам. Колючие заросли с хищными цветами оборвались резко, будто ножом кто полоснул. Перед глазами раскинулось, покрытое высокой (по пояс человеку) жёлтой травой, раздолье. То там, то здесь, словно раскиданные рукой не особо аккуратного сеятеля, высились исполинские деревья. Их искривлённые, похожие на тело извивающейся змеи, стволы, венчали раскидистые зонтики крон.

— Африка какая-то! — выдохнула Света. — Я по телевизору видела, — объяснила она Ратибору, по видимому, решив на время отбросить обиду.

— А вон то глупое животное там не показывали? — всадник махнул в сторону пасущейся на приличном расстоянии от опасных зарослей лошади. — Тебя куда это унесло?! — заорал он, направляясь в сторону Каурой. — Подождать не могла?! Или заржать для приличия?! Ищи тебя, понимаешь! Мешок-то хоть не потеряла?

Животное подняло голову. Посмотрела на хозяина большими умными глазами. Заросли со страшными цветами остались позади. Там остался всепоглощающий, заставляющий бежать и искать открытое место ужас. Каурая и сама особо не понимала, зачем она убежала так далеко от посулившего овёс человека и его неуклюжей спутницы. Страх, пришпоривший её тогда, подстёгивающий не хуже плети, съёжился и затаился. Действительно, не стоит убегать далеко от людей в этом незнакомом месте, полном малопонятных звуков и запахов. Попробуй, разберись, какие из них опасны, какие нет? Бегство было глупым поступком, достойным неразумного жеребёнка, но не почтенной лошади. Хотя летящее с неприятным свистом жало… При одном воспоминании о цветке, мышцы каурой напряглись, уши задёргались, из ноздрей вырвалось нервное фырканье.

— Всё в порядке, — Ратибор поймал поводья, потрепал животное по шее, с замирающим сердцем глянул на седло. Мешок и торба с овсом остались на месте. Уже хорошо. Надо бы порыться в мешке. Глядишь, найдётся какой-либо сухарик в награду Каурой.

— Ты чего там зас… , — всадник повернулся к стоящей на границе колючего леса Свете. Чувство опасности, ещё невидимой и неведомой, но уже бесцеремонно навязывающей своё присутствие пронзило его. Даже с такого расстояния было видно насколько побледнело лицо девушки. Прижатые к губам ладони, ухватившиеся за рвущийся из горла крик, как за что-то единственно надёжное и близкое в месте перемешавшихся Миров, говорили сами за себя.

Каурую била крупная дрожь, она уже не фыркала, а храпела, пытаясь вырваться. Ратибор натянул поводья. Другая рука упала на рукоять револьвера. Чёрт возьми, что они обе увидели! Всё ещё удерживая контроль над перепуганной лошадью, который подобно весеннему снегу таял с каждым мгновением, всадник вертел головой из стороны в сторону. Что происходит?! Ещё секунда и обезумевшее животное вырвет поводья. Лови его тогда в жёлтом, колышущемся океане!

Порыв ветра ударил в спину, прошёлся по ответившей зловещим шёпотом траве. Высохшие стебли на мгновение раздвинулись. Взгляд Ратибора уцепился за чернеющую в десятках двух шагов корягу…

Ратибор почувствовал себя юным курсантом, который, спасаясь от голодной смерти, бредёт по заснеженному лесу, стараясь не потерять след лося. За долю секунды он вспомнил всё: свист начинающейся вьюги, впивающиеся в щёки кристаллики льда (язык не повернётся назвать их снежинками), шум схватки, сражающегося лося, глаза голодной рыси…

Точно такие же глаза: зелёные, безжалостные и голодные, смотрели на него из жёлтой травы. Ратибор увидел того, кого гораздо раньше разглядела со своего места Света, кого, слишком поздно, учуяла Каурая. Рысь, по сравнению с грозным зверем ни шла, ни в какое сравнение. Как не может быть сравнения между драчливым петухом и шествующим через двор индюком. Держащий в страхе курятник забияка-петух, торопливо соскакивает с плетня и, захлопнув клюв, отходит подальше, когда, гордо распустив хвост и глубокомысленно бормоча что-то под нос, великан птичьего двора соизволит посетить кормушку вместе со своим гаремом.

Ратибор понятия не имел, как прозывается гигантский зверь застывший всего в одном прыжке от него и лошади. То, что он был старшим братом рыси не вызывало сомнение. Чем-то даже напоминал украшавших княжеские прапора львов. Только рысь ему и в котята не сгодится — раздавит одной лапой и не заметит, а на льва лучше смотреть, когда он вышит золотыми нитками на алом шелку. Всадник чуть сам не захрапел, подобно перепуганному коню, глядя на схожие с исполинскими кинжалами клыки, на перекатывающиеся под жёлтой в бурых полосках (оттого неприметную в траве) шкурой бугры мышц, на нервно дёргающийся короткий, словно обрубленный, хвост.

За доли секунд, что продолжалось противостояние, подошвы и каблуки всадника успели пустить корни в высохшую землю. По крайней мере, Ратибор чувствовал, что никакая сила не заставит его сейчас сдвинуться с места. Тело стало ватным. Рука, сжимавшая рукоять револьвера, безвольно упала. Вторая — выпустила поводья. Лошадь, получившая шанс спастись, застыла на месте, обречено всхрапывая. Одного взгляда в прищуренные зелёные глаза хватило Каурой, чтобы понять — ни резвые ноги, ни выносливость не спасут её от вспахивающих землю кривых ножей, которые у других хищников называются когтями. Огромная голова с прижатыми круглыми ушами поворачивалась из стороны в сторону. Зверь выбирал, чья плоть более достойна быть в первую очередь растерзана его клыками.

Именно этот холодный расчётливый взгляд заставил Ратибора вздрогнуть. Смерть — не самое страшное. Хуже, когда тебя считают просто добычей. Мясом, коим должно набить урчащий желудок. Всего лишь мясом! А сама-то гигантская кошка? Разве она не всего лишь, возомнившая себя властителем здешних степей порция костей, мышц и того же самого мяса? Пусть и слишком большая порция… Боги-покровители и он, княжеский всадник, ещё и трепетал перед этим полосатым мешком?!

Ратибор по прежнему не мог двигаться. На этот раз не оцепенение ужаса мешало всаднику. Его тело приобрело несокрушимость и монолитность каменных изваяний. Даже глаза, самое уязвимое и беззащитное место на человеческом теле, обратились, так показалось всаднику, в редкие по твёрдости кристаллы. Две серые льдинки, впились в горящие зелёным огнём щёлки.

Хищник почуял перемену. Покрытая бурым с проседью мехом, топорщащаяся щетинистыми усами губа злобно изогнулась. К не умещающимся в пасти изогнутым клыкам добавились ряды крупных с желтоватым налётом зубов.

«Пополам перекусит и не поморщится», — подумал Ратибор, но не испуганно, а оценивающе, отдавая должное преимуществам соперника.

Из мерно вздымающейся утробы послышались раскаты грома, которые только человек напрочь лишённый нервов мог бы назвать рычанием. Когтистая лапа царапнула по земле, оставляя борозды, подобно хорошо откованному плугу. Зелёные глаза с расширившимися чёрными зрачками метали молнии.

Ратибор принял вызов, ни на долю секунду не отведя взгляда. Обжигающие волны агрессии разбились в волоске от него, опалив лицо и сбив дыхание. Но всадник и не думал выпускать глаз голодного хищника. Одно лишь крохотное движение ресниц, едва заметная судорога брови, изменившийся изгиб губ, и зверь, поверивший в своё превосходство, бросится в атаку. Уступать было нельзя.

Взгляды человека и зверя скрестились подобно мечам опытных бойцов. Погружаясь всё глубже в зелёные прищуренные глаза, Ратибор вдруг почувствовал в себе невообразимую силу. Мощь была чудовищной, однако, ни той, что прежде. Незаметно подкравшаяся дряхлость поселила слабость в мышцах, наслала ломоту в кости, даже укусы снующих по шкуре блох и присосавшихся клещей гораздо более ощутимыми, по сравнению с теми временами, когда он возился в укромной пещере с многочисленными братьями и сёстрами, отнимая друг у друга давно обглоданные кости; теми временами, когда он гордо шагал по охотничьим угодьям, наводя ужас на врагов и покоряя самок. Даже теми временами, когда молодой и более удачливый соперник изгнал его с богатых добычей мест…

Каким-то чудом, всадник оказался в мозгу зверя. Теперь, он видел в нём не столько врага, сколько битого жизнью старого воина, вынужденного охотиться на тех, мимо кого, в былые времена, он прошёл бы, не удостоив крупицей внимания. В душе Ратибора шевельнулась жалость…

Хищник тоже что-то уловил во взгляде человека. Он опустил глаза и отступил на шаг. Из его груди вырвался обиженный рёв. Через минуту, огромное тело, всё ещё излучающее чудовищную мощь, бесшумно исчезло в траве.

Лошадь давно уже переставшая рвать поводья, всё ещё всхрапывая, ударила копытом о землю.

— Цыц! — Ратибор не отрывал взгляда с колышущейся травы, в голове до сих пор стояли картины чужой, звериной жизни. — Нечего после драки копытами махать!

Всадник принялся растирать лицо ладонями, стараясь прогнать наваждение. Интересно, что сейчас твориться в мозгу у хищника? Видения становились всё бледнее. На секунду Ратибору захотелось удержать их, оставить в себе хоть часть звериного сознания. Насколько проще жить, приняв законы хищника, убивать, когда голоден, убегать, когда испуган, вступать в бой, когда чувствуешь силу. Разве и людские законы не таковы же? Продерись сквозь словесную вязь, поскобли налёт учёности и разглядишь сразу всё то же пещерное право стаи растерзать одиночку, возможность сильного проглотить тех, кто помельче, обязанность барахтающихся у подножия подпитывать тех, кто занял верхушку… Звериная сущность, возликовав, принялась расти и заполнять душу Ратибора. Но что-то лучистое и обжигающее, чему трудно найти имя, ударило по расползающейся тёмной массе, избавляя от неё всадника, подобно тому, как желудок избавляется от поганой еды.

Ратибор опустил руки и потряс головой. Что-то произошло сейчас с ним, но что, он пока понять не мог. Душераздирающий визг заставил подпрыгнуть и всадника, и Каурую.

«Голосистая девка!» — мелькнуло у Ратибора. Через минуту он чуть не рухнул на землю под тяжестью тела, которое казалось таким хрупким. Тонкие руки обвили шею — всадник чуть не задохнулся. Мокрое лицо упёрлось в грудь.

— Здешняя рысь не сожрала, так своя попутчица придушит, — выдохнул Ратибор, поглаживая сотрясаемые рыданиями плечи. — Уже кончилось всё… Успокойся.

— Кто… кто это? — всхлипнула Света.

— Дозор пограничный. Может гонец от местного князя. Тебе лучше знать — ты Африку по телевизору видела. Я-то и самого телевизора не зрел, не говоря уж об Африке.

— Я перепугалась за тебя, — девушка обиженно ткнула кулачком в грудь Ратибора, — а ты снова насмехаешься!

— Это от нервов, — признался всадник. — У кого-то живот прихватывает, у кого-то пятки потеют, а я острить начинаю. Организм такой. Волхвы говорят, валерианов корень пить надо.

— Дурак, — девушка подняла заплаканное лицо. — Тебя же чуть не сожрали!

— Чуть, не считается. К тому же поглядел сей зверь на меня — одёжка грязная, волосы нестрижены, пасты для зубов опять же нет. Кобылка наша тоже костлявая. У него и аппетит пропал. А уж когда ты завизжала…

— Дурак, — Света ещё сильнее прижалась к всаднику. — Нашёл над чем смеяться! Когда эта громадина из-за коряги вылезла, я хотела тебе крикнуть, а от страха горло перехватило. Даже вздохнуть боялась.

— Ну и замечательно. Нет, я серьёзно, — Ратибор обнимал девушку и готов был ради этого пережить нашествие ещё с десятка хищников. — Перед диким зверем орать и суетиться, только злить напрасно. Так что ты молодец! — он провёл ладонью по волосам Светы, снова стало трудно дышать, на этот раз по другой причине. — Припомни всё же, может в том дивном телевизоре, что мудрые речи говорит и дальние страны кажет, видела ты нашего знакомца?

— Ты думаешь, я этот ящик круглые сутки смотрю?

— А есть такая возможность?

— Конечно. Бабки свои сериалы или Якубовича дни напролёт смотрят, потом друг другу рассказывают. Или безработные какие-нибудь.

— Люди отказываются от работы, чтобы не пропустить ни слова из произнесённых вашим оракулом! — восхитился Ратибор. — Великие подвижники! Взглянуть бы хоть одним глазом на тот телевизор! У нас пока допросишься у волхва на воде что-нибудь показать или в Книге Судеб, с ума сойдёшь.

— Бред какой-то! Никакой это не оракул, а обычный ящик. У всех есть!

— Он, наверное, учит вас жить, наставляет, подсказывает? — Ратибор, казалось, не замечал небрежного тона девушки.

— Ничего он… , — Света задумалась. А ведь в чём-то он прав. Миллионы живущих в её Мире, закончив дневную гонку за право получения энного количества цветных бумажек, убивают вечера у мерцающего экрана. Заглатывают всё, что выдаёт им стеклянная соска. Переживают семейные драмы нелепо накрашенных и двигающихся словно манекены паяцев, угадывают слова и буквы с туповатыми лжепредставителями народа, ловят каждое слово небрежно нарисованных подростков, изображающего безумца политика или человека с глазами рептилии, искренне ликуют, узнав о смерти незнакомого им бородача в камуфляже, вбивают в мозг пошлые речитативы, пропетые длинноногими грудастыми самками или рахитично-извращёнными подобиями самцов. А реклама? Откуда приходят советы, нет приказы, приобрести самый очищающий порошок, самое продвинутое пиво, самый безлимитный тариф? Разве пошленькие и туповатые фразы не превратились в афоризмы? Реклама!

— Значит, ты не видел телевизора?! — Света оттолкнула ничего непонимающего всадника, глаза её метали молнии.

— Конечно, нет!

— И я, дура, поверила! — она задыхалась от возмущения. — Межмирье! Благородные витязи!

— В чём дело-то? — искреннее изумление всадника, остудило гнев девушки, но отступать она не собиралась.

— Ты что сказал при нашей встрече?!

— Ну… — всадник нахмурил лоб.

— О'кей оби! — тон Светы стал обличающим.

— Точно! — рассмеялся Ратибор. — Я же тебя сперва за кефрийку принял! А у них в империи это древнее приветствие. Они сами не знают его смысла, но повторяют постоянно. Ещё молитва есть, коротенькая — Оби, ты всегда заботишься о нас! Оби — ихняя богиня. Говорят, она с крылышками. А при чём здесь телевизор?

Света во все глаза смотрела на всадника. Сумасшествие! С таким лицом врать нельзя. Или он артист? Мог бы придумать что-нибудь правдоподобнее. Мелет сплошную чепуху. А, разве сама она не рехнулась, поверив в переходы из Мира в Мир? Какие могут быть Миры, когда завтра идти на работу, зима скоро, а ходить не в чем, у подруги свадьба, а с дешёвым подарком не пойдёшь — засмеют. Вот проблемы, а она слушает здесь неизвестно что! Может всё-таки сон?

— Ни при чём, — ответила она почти шёпотом. — Показалось. Может, пойдём дальше? Кстати, тот зверь, по-моему, саблезубый тигр.

— Саблезубый! — восхищённо повторил Ратибор. — Отличное имя!

К радости Каурой, девушка наотрез отказалась взбираться в седло. Ратибор пожал плечами — он уже привык к странностям в поведении попутчицы. Задним числом всё списывал на удар по голове. Хорошо ему самому или Беовульфу — у воина голова болеть не должна, некоторые вон лбами крепостные стены прошибают и ничего — улыбаются. Женщине сложнее: и о хозяйстве думай, и о ребятишках, а уж о внешности своей — страсть! Хочешь, не хочешь, а лобная кость истончает. Тут ни то что, крушение повозки — комар сядет — мозги с места стронутся. И принимать все выкрутасы не стоит за чистую монету. Вон, как за него перепугалась, когда саблезуб появился! Так что характер у неё неплохой и душа добрая. Правда, она пока об этом сама не догадывается… Колючей хочет казаться. Ещё бы про телевизор выспросить. Чудной Мир — у каждого ящик полный знаний. Красота! Всевед твердит — постигай науку, достигай мудрости, овладевай умениями, бейся над рунами — не учёба, а война какая-то, а тут, если правильно понял — сиди себе да смотри. Красота!

Мысли Ратибора становились всё тяжелее и малоподвижнее. Голову словно наполнили особым дымом, что в ярмарочные дни задувают в летающие раскрашенные бычьи пузыри. Перед глазами то и дело появлялись какие-то тени. Когда спал последний раз? Всадник медленно прокрутил в мозгу череду событий: схватка в степи, подземелье, город, василиск, змей, озёрница. Боги-покровители! Последний раз голову приклонил на болоте! А, кажется, и дня не минуло! И прошлую ночь с Беовульфом проговорил. Так и не долго рухнуть по дороге. Или ещё хуже — наяву грезить начать. Вела — богиня коварная, не подаришь ей хотя бы час — отомстит обязательно.

— Вот что, — как нельзя кстати впереди появился холм, вокруг которого трава была невысокой. — Я на том бугорке вздремну маленько.

— Как это?! — брови Светы поползли вверх. — А я?

— Ты посторожишь, — объяснил Ратибор. — Или ночью не выспалась? Пойми, я уже на ходу отключаюсь.

— Нет, — девушка растерянно наблюдала, как, взобравшись на холм, всадник расположился на вершине, подложив под голову руку. — Я одна? А если…

— Саблезуб не вернётся, — зевнул Ратибор. — Мы договорились, — поерзал, собирая на одежду пыль и сухие травинки. — Каурая… почует… Часок всего.

— А как я определю? — возмутилась Света. — По солнышку?!

— Угу, — согласился всадник, не открывая глаз. — По… траве… Вот… — уже погрузившись в сон, он пошарил на поясе и положил рядом револьвер. — Пальнёшь… — лицо всадника стало безмятежным, из полуоткрытых губ вырвался то ли вздох, то ли всхлип.

Из тьмы забытья Ратибора вырвало невообразимая тряска.

— Я вам яблоня что ли? — промычал он, силясь разлепить веки. — Хорош дурить!

Расплывчатые после сна силуэты нехотя приобретали чёткие очертания. Всадник увидел перед собой красивую девушку, которая, пыхтя от усилий, трясла его за плечи. В памяти Ратибора вспыхнули последние события.

— Наконец-то! — выдохнув, Света опустила руки; всадник, ещё толком не проснувшись, откинулся назад, весьма ощутимо треснувшись затылком о землю.

— Час прошёл? — Ратибор занял сидячее положение, озираясь по сторонам.

— Час? — девушка покачала головой. — Сто часов! По крайней мере, пять, — поправилась она, увидев лицо всадника. — Не меньше.

— Так что же ты? — всадник растирал виски, руки, ноги, стараясь вернуть в расслабленное от долгого лежания тело былую гибкость.

— Что же я? — усмехнулась девушка. — Тебя добудишься! Такой гром был, а ты и ухом не повёл!

— Буду я из-за всякого грома просыпаться, — буркнул Ратибор. — Если бы ещё комар над ухом зудел… Могла бы и пальнуть.

— Никогда эту гадость в руки не возьму. Ты туда лучше посмотри!

Ратибор глянул в сторону, куда настойчиво указывала Света. Небо над далёким горизонтом стало фиолетово-чёрным. То и дело его разрывали стрелы молний, за которыми следовали раскаты грома, на такие уж, кстати, и сильные, чтобы разбудить не спавшего долгое время воина.

— До нас не дойдёт, — успокоил он девушку. — Ни трава, ни листья на деревьях близкого дождя не чуют. Грохочет потому, что место здесь ровное…

— Хватит умничать! — рассердилась Света. — Про грозу я сама уже догадалась. Ты что, дыма не видишь?

Всадник ощупал взглядом горизонт. Чёрт побери, после сна никак мозги на место не встанут! Только растяпа не различит чётко выделяющихся даже на фоне потемневшего неба клубов жирного дыма, да и запах гари не заметить трудно.

— Я как дым увидела, сразу тебя будить начала, — сообщила девушка. — Мало ли что…

— Это правильно, — Ратибор не мог оторвать взгляда от не такого уж и далёкого пожарища. Явно не степь горит и Каурая ведёт себя смирно, и дикая живность не бежит в панике. Может Святилище? Жрецы жертву приносят? А если нет? В одиночку бы быстро проверил — хоть лихим наскоком, хоть разведкой. Со спутницей задача усложняется. Не зря Беовульф предупреждал. Но что теперь говорить об этом. Взялся за гуж…

— Едем! — Ратибор скатился с холма к мирно пасущейся лошади.

— Я на неё…

— Едем! — всаднику было не до церемоний. Он помог Свете взобраться в седло перед собой. Пришпорил лошадь. Отдохнувшая Каурая бодро затрусила в сторону пожарища.

Ратибор старался особо не гнать. Может ещё удирать придётся? Тогда и понадобятся все силы. Чёрные клубы угрожающе выросли. Всадник уже не видел отблесков дальней грозы — и горизонт, и небо над головой скрыли облака густого дыма. Гарь ощущалась всё явственнее, вытесняя остальные запахи. Казалось, не люди едут в сторону пожарища, а клубящаяся масса движется на них, одержимая желанием проглотить крошечную фигурку лошади с двумя седоками.

Сквозь пелену что-то темнелось. Ратибор остановил лошадь.

— Здесь меня ждать будешь, — он помог девушке слезть на землю. — Я разведаю всё… Чтобы с места не двигалась, если убегать придётся, мне тебя в дыму разыскивать некогда будет.

Уже зная, что сейчас последуют возражения и упрёки, всадник тронул каблуками бока лошади, торопясь скрыться в дыму.

— Я тебя здесь полдня ждать не буду! — услышал он вслед.

Тёмные силуэты при ближайшем рассмотрении оказались яблонями. Ветви тех, до которых не добрался огонь, гнулись под тяжестью плодов. За деревьями виднелись охваченные огнём хаты, то, что ещё недавно называлось хатами. Кое-где пламя уже и перекинулось на деревья, с треском пожирая отчаянно сопротивляющуюся и брызжущую соком живую плоть.

Святилищем здесь и не пахло. Обычное дело — пожар в засушливое лето. Хозяйка нерадивая печку небрежно прикрыла, уголёк на пол выпал, и пожалуйста. Или мужик бочку на зиму смолил, да костёр не затоптал. Или ребятишки баловались… Мало ли причин! Одно странно: не слышно криков людей пытающихся сражаться с огнём или хотя бы спасти уцелевшее добро. Не ревёт перепуганная скотина, не бегают любопытные мальчишки, для коих пожар не столько бедствие, сколько повод путаться под ногами и совать повсюду нос. Складывалось впечатление, что жители деревеньки, разинув рот, заворожено глядят на бушующее пламя.

Чуя недоброе, Ратибор соскочил с лошади и, не выпуская повода, обогнул угол хаты, стоящей отдельно от других и пока не тронутой огнём. Всадник вышел на широкую дорогу, по бокам коей и примостилась деревенька. Шесть глядящих друг на друга хат полыхали огнём. От стоящей в самом дальнем конце осталось только пепелище — судя по всему, загорелась первой. Та, у которой был всадник, при отсутствии ветра и малой доли везения могла вообще уцелеть. На радость хозяевам и зависть остальным.

Только вот ни радоваться, ни завидовать было некому. Причину отсутствия обычной для пожаров суеты Ратибор увидел во дворе уцелевшей хаты. Возле колодца в изодранной одежде лежали две девушки. Мёртвые, судя по неудобно вывернутым ногам и далеко закинутым головам. Всадник подошёл ближе. Желудок его подпрыгнул. В горле встал ком. От самого подбородка девушек до тонких ключиц зияли продольные раны, из которых неведомый убийца или убийцы, повинуясь жестокому порыву, коему нет места даже среди отъявленных хищников, вытянул языки несчастных. Всадник узнал почерк кочевников, которые время от времени появлялись в его Мире, наводя ужас и на степные города, и на селения изгоев, и на Подлунное, и на Кефри. Но откуда они здесь?

Услышав стон, Ратибор метнулся за сруб колодца. В одной руке у него оказался револьвер, в другой сабля. Готовый укрыться в любое мгновение всадник высунул голову. Чуткий слух воина не различил ни свиста выпущенного из пращи камня, ни гудения стрелы, только новый стон. Ратибор скосил глаза и стал свидетелем ещё одного бессмысленного злодеяния. На дверях хаты кочевники или подражающие им душегубы распяли дюжего мужика. Чтобы сделать муки несчастного ещё невыносимее, злодеи распороли ему живот — гроздь сизых внутренностей свешивалась до самой земли. Кто-то особо изощрённый в пытках срезал веки несчастного, чтобы тот умирал, глядя на истерзанные женские тела и горящее село. Жизнь ещё теплилась в некогда могучем теле. Похожие на шарики глаза, на которые то и дело садились мухи, смотрели на Ратибора. Губы двигались, словно человек силился что-то сказать.

— Кто, кто это сделал?! — всадник подбежал к несчастному, приблизил ухо к залитому кровью бородатому лицу.

— Чё… чё… рные кло… буки… Ис… ис… кали, — услышал Ратибор полустон-полувсхлип.

— Не понимаю! — всадник отогнал насекомых и склонился ещё ниже. — Что ты хочешь сказать, почтенный?

— Мммне… Смерть, — выдохнул мужчина и уронил голову на грудь. По исказившей лицо гримасе, всадник понял — тот всё ещё чувствует боль, но сказать ничего не сможет.

— Прости, почтенный. Единственное, что для тебя могу сделать, — всадник вонзил клинок в грудь мужчины.

Тело несчастного дёрнулось, с губ сорвался вздох облегчения. Мучения его в этом Мире прекратились.

Не годится их вот так бросать, подумалось всаднику. Мало того — смерть приняли лютую, ещё и мёртвые тела не погребёнными останутся. Только как их хоронить? По какому обычаю? Сжигать, в землю закапывать или в дупло священного дерева сажать? Нарушишь чего в обряде — душа ещё страшнее мучиться будет.

Всадник почесал макушку. Хотя… Можно считать, что погибли они в бою, а душа воина богам по любому мила. Тут можно и не соблюдать традиции погребений…

Но откуда же в Межмирье кочевники? Уж больно всё на них похоже… А может… Ратибора пронзила внезапная догадка — может, и налетали те кочевники отсюда? Сколько раз объединённые отряды степняков, всадников и амазонок уходили далеко на восток, чтобы упредить набеги и покончить со зловредным племенем? Всё впустую! Даже следов не находили! Вернее шли по следу, а потом он словно испарялся. Только успокаивались, кочевники снова здесь. Как снег на голову! И не один дозор их не замечал! Но если они отсюда, значит, не всё знает Беовульф о Межмирье. Значит, есть здесь переходы не только через пресловутые заставы…

Казалось, решение уже маячило где-то рядом. Только руку протянуть. В это мгновение раздался треск. От неожиданности Ратибор подпрыгнул. Каурая, которая и без того нервничала от близости огня и запаха крови, испуганно заржав, попыталась убежать подальше от неприятного места. В длинном прыжке Ратибору удалось схватиться за поводья.

— Ну что ты, глупая? — приговаривал он, упираясь каблуками в землю и стараясь успокоить животное. — Это просто хаты рухнули. Больше ничего не случиться. Обещаю.

Ласковый тон, а ещё больше крепкая рука всадника кое-как восстановили душевное равновесие лошади. Каурая на время оставила попытки бежать куда глаза глядят и осталась дожидаться хозяина. Время от времени она подозрительно косила глаза то на остатки догорающих строений, то на трупы, из груди её вырывался недовольный храп, а копыто само по себе начинало рыть землю.

От греха подальше Ратибор привязал животное к стволу яблони, до которой огню уже точно не добраться, а сам отправился на поиски лопаты. Поле для сих поисков оказалось не велико — уцелевшая хата. Преодолевая тошноту (воин всё-таки, а не похоронщик), всадник снял с двери тело несчастного. Уложил рядом с девушками. Войдя в хату, взял первый попавшийся на глаза кусок рогожи, вернулся к колодцу, накрыл убитых. На душе стало полегче: мертвецов видеть — не привыкать, но к такому глумлению даже самая огрубевшая в сражениях душа не привыкнет. Уже чувствуя себя увереннее, переступил порог хаты.

Семья здесь жила зажиточная. Добротность и порядок видны даже сейчас, когда всё перевёрнуто вверх дном. В таком хозяйстве лопата обязательно найдётся. Ратибор обвёл помещение взглядом. С улицы послышалось тревожное ржание Каурой. Что за глупое животное? По любому пустяку тревогу поднимает! Саблезуба вот не заметила! А если не по пустяку? Обнажив саблю, всадник выскочил за дверь. Глаза пробежали окрест, цепляясь за каждую мелочь. Пустой двор, сруб колодца, укрытые рогожей тела, догорающие хаты, уже остывшее дальнее пепелище… Стоп! На одном месте угли и зола приподнялись с места, образовав щель, в которой настороженно сверкали белки чьих-то глаз. Кто-то из селян вовремя укрылся в подвале сгоревшего дома и сейчас, высунув наружу нос, вызвал беспокойство Каурой.

— Ну-ка вылазь! — Ратибор достал револьвер. — Дурить не вздумай! Мигом третий глаз во лбу появится!

Крышка отлетела в сторону, словно кто нажал пружину на потешной шкатулке. Подобно чёртику из той же самой шкатулки, из недр пепелища выскочил человек. Поспешно выставив перед собой руки ладонями вверх, он засеменил в сторону всадника.

— Стоять! — приказал всадник, когда между ними осталось не более десятка шагов. — В той норе ещё кто остался?

Человек бухнулся на колени, прижав к груди ладони, по измазанным копотью щекам и окладистой расчёсанной надвое бороде потекли слёзы:

— О, славный витязь, слава богам земли твоей, ты не из чёрных клобуков! Ты ведь не убьёшь бедного трактирщика?

— Встань с земли и отвечай на вопрос! — поморщился Ратибор, ему не особо понравились раболепствующие ужимки селянина.

— Что ты хочешь знать, славный витязь?

— Ты издеваешься или глухой?! Кто ещё в той норе укрылся?!

— Один я, славный витязь! Совершенно один! Как и всю мою горькую жизнь!

— Трое убитых, один спрятавшийся… Вы что, вчетвером в восьми хатах жили?! Хватит дурить! Пусть остальные вылазят!

— Трое убитых? — трактирщик вытянул длинную шею, силясь заглянуть через плечо всадника. — Странно! Обычно чёрные клобуки всех в рабство уводят. Это, наверное, староста здешний — Жданко и дочери его. Он человек гордый, живым бы ни за что не дался. Чёрные клобуки сопротивления любят…

— Верно — мужик здоровый и две девки, — всадник рассматривал селянина: высокий худощавый старик, сутулый, но горбится не под тяжестью лет, а по привычке кланяться и прислуживать, может и не врёт, что трактирщик, рубаха, испачканная копотью, чуть не до колен, жилетка потешная едва до пупа достаёт, на макушке смешная ермолка. — Остальных, значит, полонили, если не врёшь.

— Зачем разорённому трактирщику обманывать славного витязя, — скорбно шмыгнул старик горбатым носом. — Витязь сам может проверить убежище. Ни одной живой души. Трактирщик сам еле унёс ноги. Даже торбочка с заработанными непосильным трудом грошами либо сгорела в огне, либо досталась разбойникам. До обмана ли здесь?

— Да, без торбочки камень на шею, да в реку, — мрачно усмехнулся Ратибор. — Староста, вон, не о торбочке думал, когда с татями схлестнулся.

Старик захлопал круглыми как у совы глазами, в глубине которых всаднику удалось рассмотреть и немалый ум, и не уступающую ему хитрость.

— Надо бы похоронить твоих соплеменников, — Ратибор попытался подавить обычную для воина неприязнь ко всякого рода торговцам и трактирщикам. — По обычаям племени.

— Славный витязь ошибается, называя коробчаков моими соплеменниками, — возразил старик. — По правде говоря, нам двоим не под силу было бы повторить их чрезмерно пышные погребальные обряды.

— Нечего чужие обычаи хаять, — буркнул всадник. — Тогда хотя бы закопать их помоги.

— И в помыслах не было ругать кого бы то ни было, — трактирщик испуганно оглянулся. — Я лишь заметил, что при погребальных и поминальных обрядах у здешних племён слишком многое из материальных ценностей расходуется… хм… в пустую. Но бедный трактирщик только высказал своё мнение, на которое славному витязю и не стоит обращать внимания. О теле несчастного Жданко и его дочерей позаботятся коробчаки. До их городища отсюда полдня пути.

— Откуда же они узнают.

— Мне ничего не остаётся, как отправиться в Старые Вешенки, чтобы сообщить о несчастье. К тому же там осталось кое-что из моего недвижимого имущества. Малая толика, которая спасёт бедного трактирщика от голодной смерти.

— Ты, значит, в городище отправишься, а я здесь трупы охраняй, — возмутился Ратибор. — А ты может ещё и не приведёшь никого, и сам сбежишь. Кто тебя знает?

— К чему доблестному витязю охранять бездыханные тела? — в глазах трактирщика появилось искреннее изумление.

— А зверьё, а вороны?! Они и костей не оставят пока ты туда сюда холить будешь!

— Мы могли бы укрыть тела в… гм… уцелевшем жилище. Дверь запереть.

— И то, твоя правда! — Ратибор хлопнул себя ладонью по лбу. — Вот ты меня уболтал! До такого пустяка додуматься не смог. Ну-ка, подсоби.

Когда Ратибор скинул рогожу с мертвецов, трактирщик принялся охать и причитать. Всадник сразу определил изрядную долю фальши и в испуге, и в скорби старика.

— Жданко, Жданко, — причитал трактирщик, хватаясь за ноги старосты. — Разве не говорил тебе старый Симона о пагубности гордости. Что стоило нанять тебе пару молодцев, кои ходят по дорогам и горят желанием продать своё умение. Нет, говорил ты, не будет мой род на чужих мечах становиться. Сгубил ты своим упрямством и себя, и красавиц твоих.

«И твой трактир с торбочкой!» — подумал Ратибор.

— Не ты ли похвалялся, что внуки твои заложат здесь городище, — продолжал бубнить старик, укладывая тело в тёмном углу избы, — что будут они покровительствовать Симоне, коли он не уйдёт. Симона это я, — пояснил старик всаднику.

— Ратибор, — коротко представился тот.

— Ах, славный Ратибор, слышал бы ты, сколько раз я предупреждал Жданко о коварстве клобуков и прочих кочевых разбойников! Хотя бы одного наёмника предлагал пригласить. Сам обещал на прокорм взять. Нет, гордыня обуяла старосту. Всё твердил — мои внуки вождями племени будут, не хочу, чтобы привыкали чужаков кормить. И внуков не дождался, и сам сгинул.

— А что за племя такое? — поинтересовался Ратибор.

— Да не было ещё никакого племени! — отмахнулся Симона. — Ах, горе какое! — запричитал он снова, оказавшись у колодца. — Красавицы вы мои! Что же сотворили с вами изверги?! Сгубила вас отцовская неразумность!

— Ну, хватит уже! — всаднику стало не по себе при виде некогда миловидных, а теперь посиневших лиц. — Берись!

— Жданко — пахарь из коробчаков, — рассказывал трактирщик. — Решил отделиться от городища, что на реке стоит. Считал, что слишком большой налог старшины берут. Говорил, свой род заложу, сам старостой буду. С ним ещё шесть семей ушло. Обосновались неподалёку, у торговой дороги. Назвались — Новые Вешенки. Городище-то величали просто Вешенки, теперь Старыми называть стали. Место здесь хорошее. По осени страсть сколько купеческих обозов проходит. Но то же самое обстоятельство сюда чёрных клобуков и других грабителей привлекает. Жданко дрался с ними поначалу, потом договорился как-то. Уж лет пять здесь разбойники не появлялись. И вот на тебе! — лицо старика снова исказилось плаксивой гримасой. — Предупреждал тебя Жданко! Предупреждал! Не захотел послушать старого Симону!

Ратибору стало жаль старика. Похоже, искренне горюет. А блеск плутовской в глазах — так это от ремесла. У самого, например, мозоли на указательном пальце. Всяк выживает, как может.

— Как же ты, Симона, в чужом племени оказался, да ещё в столь опасном месте? — всадник накрыл трупы рогожей и вслед за стариком вышел из хаты.

— В Старых Вешенках у меня лавка. Пригляделся я, как Жданко здесь устроился, и рискнуть решил. Место-то бойкое, прямо для трактира. Оставил лавку хромому парню, что у меня с детства в приказчиках. К тому же в вере моей воспитан — есть надежда, что не обманет. Сюда перебрался. Поселенцы мне только радовались. Некоторые купчики подгуляют в моём трактире и за товар нововешенцев платят хорошо, и свой отдают подешевле. Ох, годков пять, и быть здесь городищу! А уважали меня как! Я и прозвища своего обидного не слышал.

— Чего за прозвище, коли не секрет?

Симона смутился, потом улыбка тронула бледные губы, ладонь огладила бороду.

— Все его знают. За давнюю огрешность свою получил я прозвище — Вечный Жид.

— Не слыхал…

— Как не слыхал?! — кустистые брови старика поползли вверх. — История всем известная!

— Я нездешний.

— Шутишь, славный витязь? Та книга, где строчка о моём проклятии написана повсюду известна.

— Не читал я твоей книги! — рассердился всадник. — У нас, вообще, книги редкость! Я из другого Мира!

Старик захлопал глазами, словно увидевший солнце филин, потом схватился за голову, чудом не сбив ермолку на макушке.

— За что такое горе бедному Симону?! — длинные пальцы перебирали колечки седых волос. — Мало мне древнего проклятия?! Мало мне разорения?!

— У тебя лавка ещё осталась, — напомнил Ратибор.

— Теперь ещё напасть на голову мою! Уж так ли грех мой был велик?!

— Чего так убиваться-то? — удивился всадник. — Ну, спёр чего-то по молодости, или там соблазнил кого… Ну прописали в какой-то книге… Ну обзывают… Ничего страшного. Я вон той книги и не читал даже. Или ты из-за этого и расстроился. Думал тебя каждая собака знает? Хорошо, почитаю я про тебя в той книге, другим расскажу. Как она называется?

Симона поднял лицо. Долго и пристально смотрел на Ратибора.

— Наивный язычник из дикого Мира, — застонал он. — Я тот самый человек, который помогал нести крест, на коем и распяли пророка. За то был я обречён Создателем на вечные скитания. Прожив здесь десять лет я начал верить, что проклятие снято… И тут ты… Неужто всё сначала! Я этого не вынесу! — трактирщик закрыл лицо руками.

— Я то здесь при чём? — пожал плечами всадник. — Крест тебя тащить не заставлял, трактира твоего не поджигал. Как пришёл, так и уйду.

— Уйдёшь! — Симона чуть не плакал. — В том-то и дело, что уйдёшь. Отсюда никто не должен уходить. Там, за внешними границами, мы просто легенда, миф, строка в древней книге, память внуков. Мы не можем уходить. Наша жизнь здесь!

— Ну, и живи себе, я тебе мешаю разве?

— Ты не понимаешь. Ты — знамение! Думаешь, чёрные клобуки просто так напали на Новые Вешенки. У Симона есть не только руки, чтобы разливать брагу, Симону даны уши, чтобы слышать хмельные разговоры. Сейчас каждый в Межмирье, способный сесть на коня и взять оружие, охотится за длинноволосым чужеземцем с плюющимися огнём револьверами. Клобуки знали, что ты будешь здесь. Они поспешили поймать тебя, а не найдя — разграбили дома, захватили рабов…

— Ты-то почему так горюешь? — Ратибор ничего не понимал. — Из-за меня что ли? Не волнуйся, не лаптем щи хлебаю, справлюсь и с клобуками, хоть с чёрными, хоть с синими. Вот только встречу, и отучу поганцев над людьми глумиться.

— Он ещё и бахвалится! — трактирщик скорбно всплеснул длинными руками. — Как ты не понимаешь, ты — идущий по Мирам человек, знамение мне от Всевышнего. Я тоже должен продолжить свои скитания. А я устал. Я хочу остаться на месте. Пусть меня обзывают, бьют, грабят, но я не хочу никуда идти!

— Так и не ходи.

— Но Всевышний…

— Послушай, Симона, неужто ты считаешь, что вся заваруха только из-за дурня, который в неизвестно каком лохматом году влез, куда не надо со своей помощью. Нет, дураков учить надо, особенно услужливых. Но твой Всевышний давным-давно забыл и про тебя, и про проклятие.

— Не богохульствуй! — трактирщик в ужасе посмотрел на небо.

— К тому же, — продолжал Ратибор, — никто меня никуда не посылал, тем более как знамение. За такое я и сам послать могу, особенно чужого бога.

— Создатель един!

— Пусть так. Тогда подумай сам: один на столько Миров. Ему и передохнуть некогда, не то, что за тобой наблюдать.

— Творец всевидящ, — Симона возражал уже не так уверено.

— Ну, ты и упрямец. Тебе сколько скитаться велели?

— До скончания веков.

— Пошутил над тобой твой бог, — заявил Ратибор тоном, не терпящим возражений. — Ты же помогать тогда сам взялся. Вот он и глядя на твоё дурное усердие, придумал такую каверзу. Скажу, мол, дурню, пусть бродит, пока не поумнеет. Он может сейчас и радуется — остепенился мужик, зажил по-людски, а ты опять за старое. Гляди, Симона, прогневишь опять всевышнего — он не такое придумает!

— Ты считаешь, Творец послал тебя проверить насколько я осознал силу своего проступка? — в глазах Симоны, затеплился лучик надежды.

— А то как же, — кивнул всадник. — Боги такие штучки любят!

— И мне не надо идти вслед за тобой?

— Ни в коем случае.

— Мне очень хотелось бы, чтобы твои слова оказались правдой.

— Как на духу! Только… Ты не отвёл бы меня со спутником в Старые Вешенки?

Успокоившийся было трактирщик, отпрянул в сторону, всхрапнув не хуже Каурой.

— Ты хочешь, чтобы я отвёл тебя в городище?!

— Хотя бы дорогу покажи.

— Но за тобой придут чёрные клобуки! — лицо Симоны исказила гримаса ужаса.

— За лавку боишься, — догадался Ратибор. — Мне и самому по людным местам неохота шастать. Но провизия нужна, ещё паста для зубов моему спутнику, он без неё прожить не может и этот, как его… Маникюр.

Трактирщик удивлённо посмотрел на всадника, словно тот сморозил какую-то глупость.

— Одну минутку, славный витязь, — он юркнул в хату старосты.

Через некоторое время Симона вышел на порог, прижимая к груди две головки сыра, копчёный окорок, каравай, три полупустых мешка, на шее его висела связка чеснока.

— Запасы Жданко, — сообщил старик, помогая Ратибору укладывать провизию. — Ему теперь без надобности. Здесь и мука, и гречка, и овёс для лошадки. Вот ещё, — он выудил из-под рубахи мешочек навроде кошеля, — соль. Это, — Симона вытащил из кармашка на жилете пёстрый брикетик с чудными знаками, — для твоего спутника. Упаковку откроет, там пилюльки особые, их жевать надо. Для зубов лучше не бывает.

— Не отрава? — Ратибор подозрительно рассматривал знаки, которые сильно смахивали на к незнакомые буквы.

— Разве я бы посмел?! — обиженно всхлипнул Симона. — Может славный витязь хочет испытать их на мне?

— Ладно, верю.

— Купец, который мне их привозит говорил, что в дальней стране ими только зубы и чистят, — продолжал хвалиться трактирщик. — Этих пилюлек сам кариес боится!

— Что за зверь такой?

— Понятия не имею.

— Может, тот саблезуб? — предположил всадник. — А маникюр? — вспомнил он.

— Твой спутник неравнодушен к своей внешности, славный витязь, — улыбнулся старик. — Только такого ты и в Старых Вешенках не купишь. Лучшие маникюрщики, массажисты и эпиляторы служат в римских термах и в гаремах восточных владык. Здесь такого днём с огнём не сыщешь.

— Он, значит, здесь языком мелет, — послышался гневный голос со стороны, где всадник привязал Каурую, — а меня бросил! А там, между прочим, пауки и всякая мохнатая гадость!

Симона и Ратибор одновременно повернули головы. У края хаты стояла Света. Щёки её налились румянцем, глаза горели праведным негодованием. Каурая нюхала плечо девушки, изредка пофыркивая, словно жаловалась: каких страхов ей пришлось натерпеться из-за всадника.

— Ты обещал разведать и вернуться! — Света была похожа на судью, выносящего приговор закоренелому татю. — Дым уже рассеялся, а тебя всё нет! Я уже не знала, что и подумать! Где ты пропадал?!

— Пожар у них тут был, — Ратибор указал Симоне глазами на дверь хаты и слегка покачал головой, тот понимающе кивнул. — Потом провизию брал у местного трактирщика.

— Здравствуйте, — девушка посмотрела на старика. — Знаете, как я с ним за два дня намучилась? Сперва с приятелем своим в драку ввязался, потом руки обжег, и лечить не хочет, зверюга какой-то на него из травы вылез, спать завалился на грязную землю. Хуже ребёнка! Наверняка, здесь в самое пекло лез!

— Здравствуй, прекрасная госпожа, — Симона учтиво поклонился. — Спутник твой — славный витязь, путь коего состоит из подвигов.

— Ага, а мне из-за его подвигов переживать: как бы чего где не случилось? Больше одного никуда не отпущу! Он, кстати, говорил, что здесь никаких деревень нет!

— Селение наше крошечным было. Отважный Ратибор мог и не знать о его существовании. А в задержке его я виноват — уж слишком болтливым стал под старость.

— Мог бы и вспомнить, что его ждут! А у вас, — девушка с надеждой посмотрела на Симону, — автобус здесь случайно не ходит?

Трактирщик переводил непонимающий взгляд с Ратибора на Свету.

— Она тоже, — произнёс всадник одними губами. — Из другого.

Старик мигом оценил ситуацию.

— К сожалению, прекрасная госпожа, — голос его был полон горечи. — Никто с подобным именем на нашей дороге отродясь не появлялся.

— А может…

— Нам пора, — перебил её Ратибор. — Прицепи, пожалуйста, мешок к седлу. Я наберу воды.

— Я помогу вам, славный витязь, — Симона засеменил к колодцу. — Не оставляйте вашей прекрасной спутницы, коей пришлось провести слишком много времени в ожидании.

— Когда я увидела деревню подумала, что всё кончилось, — огорчённая девушка помогала всаднику укрепить растолстевший походный мешок. — Думала конец игре.

— Ты всё ещё…

— Изверги! — раздался вопль Симоны. — Звери! Бешеные псы!

Старик сидел, упираясь спиной в сруб, его тело сотрясала крупная дрожь. В два прыжка Ратибор очутился рядом. Трактирщик глянул на него пустыми глазами, трясущейся рукой указал на колодец. Всадник перегнулся через потемневшее бревно, глянул в прохладную влажную мглу. Его глаза встретились с остекленевшим взглядом мертвеца. Больше чем наполовину колодец был забит телами мёртвых людей и животных.

— Самый глубокий в округе… — стонал Симона. — Хвалились… Вода целебная… И рабов не захотели брать… И скотину… Всех под корень.

— Как распознать этих клобуков?! — в груди всадника закипала боевая ярость. — Ну же!

— Уходи, витязь, — взмолился старик. — Смерть за тобой идёт. Узнаешь клобуков по чёрным платкам на голове. За то и прозвище получили. Уходи, пожалей несчастного трактирщика.

— Что случилось? — почуяв неладное, подбежала Света. — Что с вами? Что там?

Ратибор попытался её остановить, но девушка, увернувшись, заглянула в колодец. Лицо её побледнело. Она отступила в сторону.

— Они… Мёртвые? — зрачки девушки медленно закатывались, колени подгибались.

— Купаться полезли! — Ратибор подхватил спутницу. — И куда вечно нос суёшь? — он потащил потерявшую сознание девушку прочь от страшного места.

— Ты на каждого мертвеца так будешь реагировать? — спрашивал Ратибор у спутницы, когда место, где пахарь Жданко мечтал дать начало новому племени, осталось далеко позади.

На приведение девушки в сознание ушла изрядная часть воды из баклажки. Вся надежда была на реку, на коей, по словам Симона, стоят Старые Вешенки. Можно сделать крюк и, обогнув городище, выйти к воде. Ратибор ругал себя, что потерял бурдюк в зале лиловых шаров. Одному-то баклажки хватало, а теперь — лошадь поить надо, девушку, а ей ещё и, наверняка, умываться каждое утро приспичит, да не по-воински, смоченной в росе рубахой, а так словно вокруг целые озёра пресной воды. Сам, кстати, надеялся у колодца облиться водой, смыть пыль и гарь. Надо же этим проклятым клобукам такое сотворить. Мало того народ вырезали, ещё и само место печатью смерти отметили — теперь там долго никто селиться не станет. Купцы начнут окольные дороги искать. Сотрётся из людской памяти само название Новые Вешенки.

Однако чёрные негодяи не походят на кочевников, что разоряли Подлунное. Те никаких платков не повязывали. Впрочем, всякой пакости в каждом Мире достаточно, а в Межмирье тем более. Было бы слишком просто, если бы всё зло творила только одна банда подонков.

Неужто Майк так рассердился из-за стычки в трактире, что не жалеет никаких средств, охотясь за обидчиком. По описанию Беовульфа это не слишком похоже на молодого Дона. А может и не новый властитель Новойарка уже за ним гоняется. Это же надо, из-за одного человека целую деревню под нож! Прав северянин: он, Ратибор, опасен для Межмирья.

Поскорее надо отсюда выбираться, и девушку вытаскивать. Зачем только нос в колодец совала. Теперь сидит, будто обухом ударенная. Смотрит в одну точку, вся словно деревянная. Даже не ругает конную тряску. Забитый мертвецами колодец зрелище, конечно, малоприятное, но не до ступора же. Или в её Мире нет войн, прилюдных казней, игр, навроде сорвиголовы? Государство гуманных философов и поэтов? О чём-то подобном в юности читал в волховских книгах. Даже Сиггурду как-то рассказал, в редкий для того приступ добродушия.

— Братская любовь, говоришь? — рассмеялся наставник, показывая крепкие зубы. — Ты бы оставил того миролюбца, твердящего о ценности существования человеческого и распускающего слюни по любому поводу рифмоплёта недельки на две без еды, благовоний и кучи слуг, с одними мудрёными трактатами. Долго бы они занимал бы друг друга возвышенными беседами? Через сутки бы собственное дерьмо начали жрать, забыв о величии рода человеческого. Через трое — вцепились бы друг другу в глотки, наплевав на ценность жизни людской. Вот и вся любовь!

— Но книги… , — попытался возразить юный всадник.

— Книги эти бездельниками и пустомелями созданы, что и комара сами прихлопнуть не умеют! — отрезал Сиггурд. — Я бы почитал тамошними солдатами или крестьянами написанное. Только тем некогда пергаменты марать, потому, как нужно кормить и оборонять болтливых пустозвонов, кои не замечают крови и грязи, потому как отгородились от них заборами. При такой жизни можно поразмышлять да поспорить пристало ли мужику с мужиком сожительствовать или как нехорошо душегубам головы рубить. Не будь бы у них к завтрашнему дню куска хлеба, или упирайся им в глотку нож того самого татя, я бы послушал, как они бы про братскую любовь трепаться стали!

— Но там про другое написано, — принялся защищать прочитанное Ратибор. — Там все равны, там нет крестьян и воинов. И вопросы они обсуждают совсем другие…

— А жрут что? — перебил его Сиггурд. — А от кочевников, скажем, как обороняются? Не прописано в твоей книге? Значит брехня! Запомни, сынок: любой, кто рядит зверя двуногого в овечьи шкуры либо слабоумный, либо аферист. Человек — хищник! Тот, кто этого не хочет замечать, по недомыслию или для какой-то выгоды, опасен для себя и для других. А сейчас марш на площадку, и чтобы к завтрашнему дню новый приём с ножами освоил и хороший кённинг сложил!

— Ты же только что ругал поэтов! — напомнил Ратибор ни без ехидства.

— Я ругал пустомель и бездельников, кои рассуждают о том, в чём ничего не смыслят, ещё и другим голову забивают. Ты же редкий человек, которому даны и умения физические, и острота умственная, и порывы душевные. С того, кому много дадено и спрос особый, — Сиггурд застыл с открытым ртом, поражаясь сказанной им самим фразой. — Задурил ты мне мозги совсем! — наконец пришёл он в себя. — Во как загнул! Ну-ка марш делом заниматься!

— Из тебя бы мог получиться философ и поэт, наставник, — сообщил Ратибор, прикрывая дверь.

— Под арест посажу, сопляк! — рявкнул вслед ему северянин, голова коего уже болела от мудрёных бесед и со Всеведом, и с его учеником.

В те далёкие времена, несмотря на насмешки Сиггурда, Ратибор продолжал верить в написанное. Ну, может не всё там так хорошо, как на бумаге, но и не такая же трясина как говорил северянин. Может что-то среднее? Даже с уклоном в хорошую сторону? Последующая жизнь Ратибора пока что доказывала правоту старого воина.

Но Света… Ладно, когда пятилетняя боярышня падает в обморок, уколов палец. Но Света — девушка взрослая. Её ровесницы в Красограде спокойно лузгают семечки и обжимаются с ухажёрами, наблюдая, как сажают на кол мятежника или отрывают голову мутанту. Зрелища, надо сказать, куда более страшные, чем заваленный трупами колодец. Неужто в её Мире убийство такая редкость. Может и беспечность её, когда она самовольно покидала укрытия и кидалась к неизвестному цветку, объясняется тем, что девушка никогда не встречалась со злом.

Ратибор вспомнил цветные картинки из давно прочитанной книжицы. Улыбающиеся румяные люди гуляют по цветущему саду, где на изумрудной траве прямо перед носом у мирно дремлющего льва резвятся ягнята. Царь зверей даже не делает попыток напасть на беспечных малышей.

«Зубы, небось, повыбивали, когти повыдёргивали — вот и не нападает! — прозвучал в голове насмешливый голос Сиггурда. — А улыбаются все… Помнишь десятника Степана? Его как по голове шестопером огрели, он тоже всё время улыбается, ещё слюни пускает и в штаны гадит. Если лев траву начинает щипать — гиблое дело! А девчонка-то, кстати, в Межмирье с насильниками попала! И собака, между прочим, кровь и жареных гусей предпочитает, а не травку!»

А ведь верно, сгоревшие насильники и разрывающая глотки морлоков Валькирия (в девичестве Карма) как-то не вязались с Миром всеобщей любви и взаимного уважения. Тогда в чём дело? Нет, сейчас не время расспрашивать сидящую перед ним в седле девушку с застывшим взглядом и одеревеневшим телом. Надо как-то её успокоить. Отвлечь.

— Вот бы про саблезуба и про цветы-пиявки моему знакомцу Геродоту рассказать, — начал всадник беззаботным тоном. — У него книги есть, словно у волхва какого-то или у князя. Он, представляешь, летопись хочет писать.

Девушка не реагировала на слова Ратибора. Всадник почесал макушку. Действительно, рассказывает ей о мутанте, коего она и в глаза не видела. Надо бы о чём-то другом…

— Знаешь как прозвище у того старика? — предпринял он вторую попытку. — У Симоны? Вечный Жид! Он давным-давно какой-то там крест куда-то помог дотащить, его тамошний бог на вечные скитания обрёк. Он в Межмирье осел вроде, а тут я. Он решил, что меня его бог послал. Перепугался вусмерть! Смешно, правда?

— Смешно, — повторила Света мёртвым голосом, потом оторвав взгляд от лошадиной гривы посмотрела на Ратибора. — Тебе смешно?! После всего, что мы видели?!

— Зверство, конечно, — смутился всадник. — Но разбойники и есть разбойники. Да и сами селяне… Старик, между прочим, советовал им наёмников пригласить. Не послушались.

— У меня перед глазами тот колодец, — всхлипнула девушка. — Я его теперь всегда буду видеть!

— Пройдёт, — Ратибор погладил её по плечу. — Я в шесть лет на казнь какого-то душегуба ходил. Потом месяц снилось как он орал, когда на кол сползать начал. Глаза его выпученные в каждом углу чудились. В первой битве, не поверишь, проблевался, прямо посреди сражающихся. Потом свыкся. Каждый следующий мертвец уже не такой страшный как предыдущий. Здесь ещё зрелище терпимое, уж поверь мне, — всадник невольно передёрнул плечами, вспомнив старосту и его дочерей.

— Терпимое? Следующий мертвец! Ты что мелешь?! — глаза девушки стали одновременно и злыми, и испуганными. — Подобное будет ещё?!

— Откуда я знаю? — пожал плечами Ратибор. — Похожего может и не будет… Но не по лесу идём, по обжитыми людьми местам. Здесь на трупы урожай богатый.

— Ты опять издеваешься? Люди убивают друг друга? Здесь?

— Убивают, калечат, грабят, насилуют. И не только здесь. Разве у вас не так?

Ратибору, очень хотелось, чтобы девушка сказала нет. Чтобы старый ворчун Сиггурд, пусть ему славно пируется в его Валгалле, оказался не прав.

Света долго молчала. Всадник уже начал бояться, что она снова впала в состояние ступора.

— Не знаю, — наконец произнесла девушка, вернее Ратибор прочитал ответ по движению губ.

— Разве у вас нет войн? — всадник чувствовал раздражение. Раздражение на самого себя. Мир всеобщего согласия! Надо же до такого додуматься!

— Разве в вашем Мире у раненных не льётся кровь? — распалялся он всё больше и больше. — У убитых не стекленеют глаза? Разве считающий себя сильным не нападает на того кто кажется слабее? Не жжёт его домов, не отбирает имущество, не насилует женщин, не обращает в рабство детей? Разве обиженный, собравшись силами, не воздаёт обидчику в десятикратном размере? Разве те трое не собирались потешить с тобой свою похоть, только от того, что чувствовали себя выше?

— Не знаю, — глаза девушки наполнились слезами.

— Так нечего падать в обморок при виде десятка мертвецов и делать круглые глаза, когда тебе говорят, что впереди их ещё больше!

Света подавлено молчала.

— Дома-то, наверное, бежали встречать на стену возвращающиеся войска! — Ратибор понимал, что делает глупость, но уже не мог остановиться. — Рукой махали витязям! Рассказы о подвигах слушали! Думали — война игрушки! А она, прежде всего — грязь, убийства и боль!

— Не кричи на меня! — выдохнула, наконец, девушка. — Никого я не встречала! И ничего не думала!

— Я не на тебя кричу! — огрызнулся всадник. — Это я встречал, я так думал! Пока… Эээх! — Ратибор махнул рукой, остаток дня прошёл в молчании.

Когда налившийся кровью диск коснулся горизонта, тени похожих на зонтики деревьев вытянулись так, словно пытались уползти за края видимого мира, ветер начал дышать прохладой, а жёлтая трава гнулась под тяжестью вечерней росы, Ратибор остановился. Спрыгнув с седла, протянул руку Свете. Девушка, проигнорировав помощь всадника, покинула спину Каурой самостоятельно.

«Утром ещё подойти близко страшилась, — подумал Ратибор с одобрением. — Ещё немного, не хуже кефрийки станет».

«Какое немного?! — тут же одёрнул себя всадник. — Нет никакого немного. Ищу неизвестно что. За мной гонится толпа головорезов. Мериддин, между тем, уходит всё дальше и дальше. Даже малой доли от того немного не осталось!»

Чёрт возьми, если бы знать дорогу к Святилищу! Разве бы он тогда делал бы привалы? Щадил бы себя, спутницу, лошадь? Конечно, нет! Сам бы полз и их бы за собой тащил! Но проклятое Святилище ловко устроилось. Само найдёт! Ха! Когда же соизволит? Когда чёрные клобуки выпустят ему кишки, а девчонку, натешив плоть, продадут на ближайшем постоялом дворе?

Одержимый мрачными мыслями Ратибор спутал ноги Каурой, привесил к лошадиной морде торбу с обещанным овсом. Подошёл к присевшей неподалёку Свете. Девушка без напоминаний уже собрала хворост и теперь сидела перед выстроенным на свободном от травы месте дровяным шалашиком.

— Молодец, — буркнул всадник и тут же отодвинул строение в сторону. — Яму надо вырыть, — пояснил он спутнице, заметив в её глазах искры обиды, — для схорона.

Срезав широким лезвием ножа слой дёрна, Ратибор скатал его в трубку и отложил в сторону. Потом сгодится угли прикрыть. Выковыряв округлое углубление примерно в половину лодыжки, всадник сложил туда сучья и запалил огонь. Если не позволять оранжевым языкам пламени выпрыгивать за края ямы, то возможно чужой глаз и не различит в чернильном мраке степной ночи одинокой мерцающей искры.

Света молча смотрела на языки разгорающегося пламени. Вот тоже проблема! И чего днём взбеленился?! Ну не любишь ты в людях излишней впечатлительности. А отчего? Не оттого ли, что и сам сей слабости подвержен? Не оттого ли, что в закатившихся глазах девушки увидел самого себя некоторое время назад, когда нашёл дочерей старосты? И про Мир всеобщей любви не она тебе говорила — сам напридумал, чёрт знает чего, а потом за свои же глупые выдумки на невиновном человеке зло сорвал. Вот теперь и чувствуешь себя по-дурацки, словно на портах прореха, а чего делать не знаешь. Полезешь с извинениями — пошлёт куда подальше. И права будет. Стоп!

Ратибор мысленно хлопнул себя по лбу. Брикетик-то с зубными пилюлями! Совсем забыл!

— Вот, — глядя то в землю, то куда-то в чернильную мглу, всадник сунул ладонь прямо под нос девушке, — Симона говорил — лучше всякой пасты.

Света сперва отпрянула, потом, приглядевшись к возникшему перед ней предмету, удивлённо вскрикнула и поспешно ухватила брикетик.

— Откуда у тебя? — спросила она дрожащим голосом.

— Говорю же, — принялся объяснять Ратибор, радуясь, что лёд отчуждения дал трещину, — старик дал. Божился, что почище всякой пасты будет. Ещё, говорил, что тварь какую-то чудную это снадобье отгоняет: не то фариеса, не то кактуса… Наверное, кто-то навроде блох или клопов — тех тоже разными порошками отпугивают. Только врал наверняка. Торговцы, они народ такой — безногому драные лапти продадут. Может выкинуть от греха?

— Ты знаешь что это? — Света не слушая всадника, заворожено смотрела на пёстрый брикетик. — Это же «Орбит»!

— Да хоть Мордред, — пожал плечами Ратибор. — Вреда-то от этих пилюль не будет?

— Не говори глупостей! — девушка подцепила край упаковки длинным ногтем и вытряхнула на ладонь две гладкобокие белоснежные подушечки. — Попробуй, — она протянула одну Ратибору.

Всадник зажал пилюльку между губ, осторожно сдавил зубами краешек. Хрустнув, подушечка наполнила рот мятой. Аромат растения был настолько агрессивным и концентрированным, что у всадника перехватило дыхание. Ратибор принялся спешно разжёвывать пахучую пилюльку. Вкус мяты слабел, пока не стал едва ощутимым. Гладкобокая подушечка превратилась во что-то мягкое и податливое, вязнущее на зубах. Не долго думая, всадник проглотил ставший безвкусным комок.

— Наесться этим харчем не наешься, но коли польза какая будет, то кушай на здоровье, — улыбнулся он Свете.

— Ты проглотил? — удивилась девушка.

— А что с ним делать?! — холодок пробежал по спине Ратибора — нельзя быть таким беспечным с незнакомыми лекарствами, они может для зубов и полезны, а для внутренностей страшнее, чем для кариеса (от страха даже вспомнил имя чудного зверя). — На шнурке носить, в землю закапывать, при полной луне сжигать? Может мне желудок прочистить? Или кровь пустить?

— Зачем?

— Ну, чтобы копыта не откинуть. Как тому кариесу.

— Чудак, кариес это болезнь такая, когда зубы крошатся. Жвачка, она безвредная.

— Слава богам, — всадник вытер проступивший на лбу холодный пот. — Так чего же её глотать нельзя?

— Её жуют, а потом выплёвывают.

— Дурость какая — добром расплёвываться! Коли безвредная, то надо есть.

— Это же обычная резинка, — объяснила Света. — Её не столько от кариеса жуют, сколько для свежести дыхания. Хочешь ещё?

— Спасибо, — обиделся Ратибор. — Я сегодня вроде навоза не ел.

Всадник вытащил из мешка головку сыра и каравай. Повертел в руках закопченный котелок и сунул обратно. Кашу бы сварить неплохо, да воды маловато, к тому же мало ли кого может привлечь разлетающийся далеко по степи дух ароматной гречки, потомлённой с добрым куском окорока и с головкой чеснока. Пировать уж будем потом, когда разные клобуки на хвосте висеть не будут. Сейчас всё по-походному — кусок истекающего слёзой сыра, ломоть хрустящего корочкой хлеба, благоухающий ольховым дымом пласт окорока. К этому ещё по глотку воды да зубчик чеснока. Всё же не вонючую резинку на пустой желудок челюстями перетирать.

— Ужинать будешь или мятным духом сыта? — обратился он к Свете, которая, склонившись к костру, изучала пёстрый брикетик с таким вниманием, словно это была редчайшая книга из княжеской библиотеки.

Девушка подошла к разложенной на плаще всадника пище. На лице у неё какое-то неопределённо-загадочное выражение. В глазах поблёскивали хитрые искорки.

— Всё-таки вы меня дурите, — улыбнулась она. — И ты, и тот бородатый грубиян, и старик. Признайся!

— Ага, — кивнул Ратибор. — Селяне из озорства сами себе глотки исполосовали и в колодец попрыгали, и цветы ради смеха жалами машут, и саблезуб пошутить к нам вышел, а особливо нахохочемся, когда клобуков встретим, до смерти смеяться будем.

— Мог бы не вспоминать, — нахмурилась Света.

— Так нечего твердить одно и тоже: то сон, то обман. У приятеля моего, Геродота, ворон учёный и то больше слов знает.

— Значит, вся муть с разными Мирами, переходами, чародеями — всё это правда?

— Не хочешь — не верь, — пожал плечами всадник.

— Откуда же здесь «Орбит»?! — девушка показала Ратибору брикетик. — Чародей наколдовал?

— Зачем чародей? — удивился всадник. — Купцы всякий товар достать могут.

— А купцы где достают? — не отступала Света.

— Знал бы — сам в купцы подался, — усмехнулся Ратибор.

— «Орбит» — из моего Мира! — на губах девушки появилась торжествующая улыбка. — Или из моего времени, или измерения — я в вашей чепухе не разбираюсь.

— Покажи-ка, — всадник взял распечатанный брикетик, повертел, понюхал. — И много у вас такого добра?

— Хватает.

— И все жуют?

— Многие.

— Несчастный Мир! — вздохнул Ратибор.

— Это ещё почему?

— Дыхание зловонное — приходится резинку жевать. Зубы кариес источил. Ужас!

— Дурак! — Света отобрала у всадника брикетик и спрятала в карман штанов. — Ты хоть можешь серьёзно разговаривать?

— А разве убогим посочувствовать — дело несерьёзное? — удивился Ратибор. — Ладно, давай есть, — поспешил он сменить тему, видя, что назревает очередная ссора.

Девушка ела с аппетитом, не то, что вчера. Дневной переход всё-таки не шутка, а сыр и мясо может и не настолько полезные для зубов вещи по сравнению с ароматной резинкой, но зато гораздо более вкусные.

— Больше не могу, — выдохнула Света, с трудом разжевав и проглотив кусочек сыра — с Ратибором случился приступ хороших манер и он порезал огромные ломти, которые было так приятно ломать и рвать зубами, на мелкие кубики, кои вызвали бы смех и у воробья. Девушке, однако, понравилось, даже «спасибо» сказала. И то хорошо, чем бы дитя ни тешилось…

— Про запас ешь, — посоветовал Ратибор, горстями закидывая в рот смехотворные ломтики и хрустя очередной долькой чеснока. — В следующий раз только к завтрашнему вечеру перекусить удастся. Если всё нормально будет.

— Хватит. А то в одежду не влезу.

Всадник посмотрел на стройные ноги, к которым словно вторая кожа плотно прилегала тёмная ткань.

— Это точно, — согласился он. — Рубаха может и растянется, а вот штаны по шву разойдутся, как пить дать. Надули тебя с ними, так же как с сапогами. На размер меньше продали.

— Ты от природы такой? — Света внимательно смотрела на всадника, стараясь заметить хотя бы тень усмешки. — Или придуряешься?

— Все мы от природы. Вон даже скоморохи на площадях или лицедеи в княжеском театре вроде в личинах постоянно, кривляются, рожи красят, а натура-то всё равно, нет-нет, да проступит. Уж что в ком от природы заложено обязательно наружу вылезет, — Ратибор дожевал остатки ужина и мощно выдохнул — чеснок у Жданко был ядрёный, пробирал до костей.

Света скривилась и закрыла лицо ладонями.

— Ну, ты чеснока и наелся! — послышался её приглушённый голос. — Вампиров что ли боишься?

— Нюхнула бы ты снадобье, которым я вчера после бритья щёки мазал. Чеснок бы розой показался.

— Представляю.

— Дай мне тогда пилюльку пожевать. Глядишь, и посвежею, как все в вашем Мире.

Девушка протянула Ратибору белоснежную подушечку. Всадник закинул её в рот, моментально разгрыз и принялся мерно двигать челюстями. Занятие неплохое, чтобы время убить, особенно, когда в желудке ощущается приятная тяжесть. Некоторые в таких случаях в носу ковыряются или ноги грызут, куда боле неблаговидное и омерзительное занятие. А тут, мни да мни себе зубами эластичный комочек. Вроде как и при деле.

— Откуда же всё-таки здесь это? — Света снова рассматривала затейливую упаковку.

— А откуда в степном городишке какая-то тушенка? — вопросом на вопрос ответил Ратибор. — Карандашики всякие? Уж такой народ торговцы — без мыла из Мира в Мир пролезут, лишь бы барыш получить.

— Ты знаешь, перед тем, как… Ну, понимаешь, машина врезалась, или перевернулась, или ещё что-то, я даже не знаю точно, что случилось… Карма, она в кузове заперта была, так дико завыла… Они даже про меня забыли… Михей, он за рулём был, закричал, что кто-то на дороге… Я только мельком глянула… Почти ничего не разглядела… Потом вспышка и… Ты… , — девушка смотрела в темноту, словно надеясь увидеть там и восстановить в памяти всё происшедшее. — Фары скользнули… Нет, мне всё-таки показалось… Знаешь… Куски шоссе вырываются из темноты… Прямо на тебя несутся… Машину крутит… Собака воет… Потом замирает всё, словно кто-то кнопку на видаке нажал… Знаешь, паузу… Фары в одну точку упираются, а там человек… Такой, как во всяких фильмах про рыцарей… Ещё клип есть у Чичериной… На монаха похож… Машина прямо на него… Он не двигается… Я зажмурится хочу, а глаза не закрываются… Кажется, завизжала… Вижу, а монах сквозь машину проходит… Уже в салоне… Я не оглядывалась, но, наверное, он там так и остался стоять… Потом вспышка… Бред какой-то!

Ратибор сидел, не отваживаясь поверить в собственную удачу. Клипа Чичериной он не видел, даже не знал, что это такое, но вот, как выглядят монахи, помнил со слов Михеича. И собственное видение, когда исчезала повозка, и которое он принял за игру воображения, чётко стояло перед глазами. Девяносто из ста, что здесь не обошлось без Мериддина! Проклятый колдун совсем рядом и затеял какую-то игру, где девушке отведена неясная пока роль. Не стал бы он просто так выдёргивать её из рук насильников и закидывать в Межмирье. С повозкой всё ясно. Колдун испугался пресловутых последствий и изменений, потому отправил её обратно. Видать, много сил пришлось потратить, собаку перебросить не смог, оставил здесь. Что же он всё-таки задумал?

— Ну, чего ты молчишь? — оборвал его мысли голос Светы. — Считаешь, что я от страха умом тронулась?

— У монаха того плешь была и козлиная бородёнка? — поинтересовался Ратибор.

— Ты издеваешься? Я же говорю — мельком видела! У него, по-моему, лицо чем-то даже прикрыто было…

— Капюшоном?!

— Может и капюшоном… Он… Настоящий? — девушка наградила Ратибора подозрительным взглядом. — Не галлюцинация? Кто-то из твоих приятелей? Или тоже за нами гонится?

— Гонится, — усмехнулся всадник. — Только не он за нами, а мы за ним.

— Так ты его знаешь? Это из-за него… всё?

— Думаю что да.

— Зачем?

— А тебе бы хотелось остаться с тремя насильниками?

— Нет… Но зачем… сюда?

— Вот и спросишь при встрече. Прежде, чем я приговор приведу в исполнение.

— Какой приговор?

— Свой собственный, от имени Подлунного княжества!

— Так он… Я домой хочу! — Света беспомощно огляделась по сторонам. — Зачем мне всё это? Почему со мной? Я не хочу!

— Насколько я понимаю, у тебя в ту минуту не особо богатый выбор был, — напомнил Ратибор. Жестоко, конечно, но в таких случаях слюнявое сочувствие — союзник никудышный. — Можешь даже колдуну спасибо сказать, что не превратил тебя в головешки, навроде твоих приятелей. Я думаю — Мериддину будет приятно перед смертью хоть одно доброе слово услышать.

— Ты хочешь убить этого монаха?

— Тем и стоим.

— А если он тебя?

— Значит, мне не повезло.

— Ты так спокойно говоришь о смерти.

— А как ещё о ней говорить? Я не святой, конечно, но когда придёт время, мне не стыдно будет посмотреть в глаза богам и ушедшим раньше товарищам. Так к чему же мне страшится смерти?

— А если… , — Света смотрела в землю, — … если твоя смерть кого-то огорчит?

Всадник рассмеялся:

— Моя Родина обратилась в лоскутное одеяло. Мой князь убит бунтовщиками. Мои товарищи пали в боях. Моя невеста сожгла себя заживо, предпочитая смерть бесчестью. Кому жалеть о том, что где-то вдруг сгинет последний из всадников? Я — предсмертная судорога своего Мира, длящаяся пока жив Мериддин.

— Страшно, — прошептала девушка. — Это страшно. Есть другая жизнь. Нормальная.

— Другая? — усмехнулся Ратибор. — Построить дом, посадить дерево, родить сына! Слыхал! Только в жизни всё не так! Рано или поздно придут те, кто сожжёт твой дом, срубит дерево, убьёт сына. И что тогда? Начинать всё заново, тешась надеждой, что в следующий раз несчастья пройдут мимо? Дрожать и кланяться каждому, кто кажется сильнее? Угождать новому правителю и его наместникам? И всё ради того, чтобы после тебя осталась кривобокая хибара, чахлая яблоня и шляющиеся по кабакам обормоты?

— Но почему?

— Потому, что в этой заповеди пропущено начало — расчисти участок земли и сумей оборонить его! Потом уже всё остальное.

— Но жить ради убийства. Это неправильно.

— А что правильно? Желать бросить в закрома на одну горсть зерна больше, чем у соседа? Мечтать набить светёлку кучей барахла, чтобы смотрелось не хуже, чем у людей? Откладывать по серебряной монетке на чёрный день и с вожделением взвешивать потяжелевший кошель? Это зовётся правильным? Да от такой жизни сперва запьёшь, а потом наладишь петельку, и гори всё синим пламенем! В жизни, в существовании своём надо хотеть чего-то святого! Понимаешь?! СВЯ-ТО-ГО!!! Недостижимого! А не сундука с тряпьём и не лишнюю телегу навоза на пашню.

— Но другие же не лезут в петлю? — возразила девушка.

— А разве же они ещё живые? — губы Ратибора тронула горькая улыбка. — Разве отличаются они от трупов? Хотя, не знаю я! Может и есть толк в их существовании, но не по мне это. Не может тот, кто по Мирам ходил, считать, что у него за огородом Вселенная кончается. Тот, кто со смертью за руку здоровался, смотреть, как с поцарапанным пальцем к знахарю бегут. Наблюдать за пьяными мордобоями, слышать пустые угрозы и нелепые клятвы после того, как на твоих руках умирали товарищи. Восхищаться фокусами заезжих скоморохов после общения с могучими чародеями. Ждать смерти, лёжа в постели и теряя силы, когда есть возможность погибнуть в бою. Нет, уж лучше, действительно, в петлю, чем такая жизнь.

— Что ты заладил — петля да петля?! — поморщилась девушка. — Словно тебя кто-то заставляет! Живи, как хочешь. Я вот не понимаю, разве убийство — это святое?

— Не убийство, но возмездие! — руки Ратибора как-то сами собой скрестились на груди, а подбородок задрался к небу. — Пока Мериддин чует моё преследование, он не может спокойно творить пакости. А раз так, то Миры хоть чуточку становятся лучше.

— И всё благодаря тебе? — покачала головой девушка.

— И мне тоже, — всадник скромно шмыгнул носом.

— Не велика ли ноша? Надорвёшься.

— Не то страшно, что человек ухватил больше, чем поднять может, — Ратибору почудилась в словах девушки неуместная, по его мнению, ирония, и всадник обиделся. — В следующий раз силы рассчитает. Хуже, когда он ту малость, что богами с рождения возложена, с плеч своих скидывает, садится рядом и облака считает. «Вот посижу маленько, да поднимусь, — твердит он проходящим, а более всего самому себе. — Ох, как поднимусь! Эх, как понесу! Никто так не сможет!» А облака-то всё плывут и плывут, а он всё считает и считает. Вот ему уже и подниматься лень, и ноша чересчур тяжёлой кажется. Облака и то уже утомительно считать. Сидит он, слёзы льёт, да кулаком сопли растирает. Несчастный, мол, я несчастный, всё не так у меня. Кругом подлецы одни, пока я возвышенным делом занимался, рот на небо разевал — они свои котомки-то далеко унесли. Нет бы и мою прихватить! Или подсказать мне наивному, что идти надо. И боги виноваты — мне ношу тяжелее, чем у других дали, всем помогали, а мне нет. И зачем только я, страдалец, на свет уродился?! Никто меня не понимает, никто не любит… Так-то.

— Слушай, — девушка восхищённо смотрела на Ратибора, — тебе в депутаты нужно. Ничего непонятно, но красиво и с чувством.

— Никуда мне не надо, — буркнул всадник. — Я таким ремёслам не обучался.

— Никто не обучался, — возразила Света. — Я в одном избирательном штабе подрабатывала, так там кандидат двух слов связать не мог. Зато второй, который против, знаешь, как трепаться умел?! Все думали он победит, но наш крышки для консервирования и немецкие галеты с какого-то давно развалившегося склада за гроши купил и пенсионерам раздал. Потом ещё в газете написали, что болтун тот — педик. Наш и прошёл. А ты говоришь — не обучался. Да у тебя язык так подвешен — никакими крышками и статьями не переиграешь. Только спонсора толкового подыскать.

— Я уж как-нибудь на своём месте, — возразил Ратибор, смысл сказанного ему был малопонятен, и прозвучавшая похвала казалась сомнительной. — Вообще, спать пора.

— Нууу вот, — губы Светы капризно вытянулись. — Давай ещё поболтаем. Только без всяких чародеев, богов и нош. Про что-нибудь не особо грузящее. У вас все так одеваются? Или ты неформал? А что женщины носят? А кто такие кефрийки? Они красивые?

Всаднику захотелось укрыть голову, прячась от лавины вопросов. Самое время обсуждать покрой сарафанов красоградских красавиц или достоинства внешности амазонок. Особенно если вспомнить, что позади осталась вырезанная деревня, на пятки наступают не ведающие жалости чёрные клобуки, а где-то впереди строит козни проклятый Мериддин. Святая простота! Ещё утром чуть не обратилась в соляной столб, заикалась от страха, а теперь считает жизненно важным делом выяснить, чем боярские дочки подводят брови. А может так и надо? Ведь и сам раньше особо не ломал голову, что будет завтра. Просто ждал восхода и шёл дальше по едва заметному следу врага, не обращая внимания на появляющиеся преграды. Что же теперь случилось? Зачем думать далеко наперёд, рассчитывать каждый шаг, как в той мудрёной игре на клетчатой доске? Играть-то в нее, кстати, так и не выучился. Терпения не хватило. Может и вправду провести остаток ночи в пустой болтовне, а там — будь что будет. А что же будет? Сонная девушка и переход черепашьим шагом! Нет уж, господин всадник, своей-то жизни ты может и хозяин, но Свету обещал выручить, потому, и продумывай всё, предусматривай, не за себя так за неё.

— Все вопросы на потом! — он хлопнул ладонями. — Теперь — спать! Немедленно — спать!

— Прямо Ильич в Смольном, — хмыкнула девушка.

— Ильич? Это, который вместе с Эдисоном электрическую лампочку придумал.

— Что? — брови Светы поползли вверх. — Что за чепуха?

— Старинная легенда, — отмахнулся Ратибор. — Или ты ложишься, или завтра, вернее сегодня, не рассчитывай на снисхождение.

— Странно всё это, — девушка расположилась неподалёку от костра, завернувшись в плащ. — Очень странно.

— Всё в этой жизни странно, — отозвался из темноты Ратибор.

— Ты чего там делаешь? — удивилась Света. — Спать собираешься?

— Я днём на трое суток вперёд отоспался. Посторожу. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила девушка, погружаясь в глубокий, восстанавливающий силы, сон, который обычно приходит к человеку на свежем воздухе после тяжёлого дня и здоровой пищи.

Ратибор расположился за кругом света, вглядываясь в темноту. Если враг задумает подобраться незаметно, то у всадника будет преимущество — злоумышленник, не заметив стража, ступит в освещённое пространство, а там, как говорится, дело выучки. Главное не отвлекаться. Ратибор отгонял даже тень посторонних мыслей. На посту не должно есть, пить, а уж те более размышлять.

— Думы свои для нужников приберегите, — любил говаривать Сиггурд. — На посту голова должна быть пустой и чистой, как у любого хорошего солдата.

Следуя заветам наставника, всадник просидел до самого утра, сверля взглядом убывающую мглу и, заставляя в голове гулять ветер.

Ратибор встретил проступившую на востоке серую полоску с такой радостью, словно это был старинный приятель. Одёргивать собственный мозг, запрещая ему привычную работу — занятие не из лёгких, по крайней мере для Ратибора. Он с нетерпением посматривал на светлеющее небо, предвкушая близкий финиш изнуряющего марафона по изгнанию собственных мыслей. Давненько в караулах не стоял — привычка ослабла. А может думать с тех пор начал больше? Всадник почувствовал в мозгу привычный круговорот вопросов, предположений, решений и задумок. Ладно, теперь уже можно.

Выглянувший из-за горизонта багровый краешек солнца, развеял предрассветную дымку, наполняя мир красками и разгоняя серые тени по тёмным углам. Просыпающиеся и занимающие свои места в высокой траве кузнечики, подстраивали инструменты, готовясь к дневному концерту. Низко, почти касаясь земли, скользнула тенью ночная птица. В ночной погоне за мелкими зверьками она слишком далеко забралась в степь и сейчас спешила вернуться в убежище, пока золотые солнечные нити окончательно не завладели небесным и земным узором, обжигая и слепя чувствительные глаза.

Ратибор легонько коснулся кокона, который соорудила из плаща Света. Оболочка потёртой кожи вздрогнула, где-то в районе ворота образовалась щёлка, оттуда повеяло сонным теплом, потом появился припухший глаз.

— А? — послышалось недовольное бормотание девушки. — Уже пора?

— Поднимайся, пока роса не высохла. Умыться успеешь.

— Росой? Что за извращение?

— Воды мало осталось, — сообщил Ратибор. — Беречь надо. К тому же ты вчера про красоградских девок спрашивала. Так вот, их хлебом не корми — дай в росе искупаться. Поутру выбегают на луга, что твои кобылицы и давай валяться по траве, в чём мать родила. Говорят — кожа не стареет.

— Выдумываешь, — девушка сидела, завернувшись в плащ, и безуспешно пыталась пальцами расчесать спутанные после сна волосы.

— Сам видел. Посыльным был на заставе, возвращался поутру в город с донесением и увидал. Чуть с коня не свалился, показалось сперва — русалки балуют. Потом как визг да ругань поднялись, понял, что девки наши, человеческие. Только вот зачем ни свет, ни заря нагишом по полям бегают? Уж подумал, не поджёг ли кто женскую баню в день помывки? Потом знающие люди разъяснили — красоту девки блюдут, кожу молодят. Да что там — карга одна была, в княжеском театре, хрипатым голосом песни Древних пела. Так не поверишь — зубы выпали, глаз бельмом заплыл, грудь до пояса вытянулась, а кожа, что попка у младенца — ни единой морщинки. Не иначе на неё росу вёдрами выливали. Она даже замуж умудрилась выскочить за какого-то скомороха, коего Яромир из Кефри привёз, когда с амазонками договор заключили. Из своих-то на неё вряд ли бы кто позарился. А чужак, то ли подслеповатый был, то ли привык в бабьем царстве любой юбке подчиняться. Говорили, он на каждом углу кричал, как обожает ту, что ему в бабки годится. Как там на самом деле было, не знаю. Я в дворцовые сплетни особо не вникал.

Рассказывая о страстях и драмах разыгравшихся когда-то в скоморошьем мирке Красограда, Ратибор отломил ветку с частыми длинными шипами. Половину всадник очистил и от коры, и от шипов. На другой части, похожей на ощетинившегося ежа, он затупил колючки.

— Ну, ты и трепач, — Света всё же последовала совету Ратибора. Остатки сна испарились вместе с первыми каплями росы. Щёки девушки налились румянцем, глаза бодро сверкали. — Только что всю историю выдумал? — она одарила всадника улыбкой, от которой у того перехватило дыхание.

— Чего мне выдумывать? — смутился Ратибор. — Ближние бояре да дворцовые скоморохи порой такое творили — самому искусному кощуннику в голову не придёт. Это тебе, — он протянул девушке преображённую ветку.

— Спасибо. А для чего?

— Ну, вместо гребешка. Расчёсываться.

— Неужели я такая страшная?! — огорчилась Света. Моментально в её руках появилась коробочка с зеркальцем, с помощью коего она даже умудрилась рассмотреть себя со спины.

— Ничего не страшная, — возразил всадник. — Просто я вчера оплошку допустил — не спросил у старика про гребешок. Потом утром увидел, как ты мучаешься, вот, решил попробовать.

— Ужас! — подвела итого изучению внешности девушка. — Растрепалась, как не знаю кто! — она глянула на импровизированную расчёску. — Эта штука вряд ли поможет, — она провела лишёнными колючих кончиков шипами по волосам, ещё раз… — Слушай, — она восхищённо посмотрела на Ратибора, — а ты молодец! Она не хуже массажной щётки!

— Служу Закону и Справедливости! — ответил всадник по уставу, сияя совсем неуставной улыбкой.

Пока девушка воевала с собственными волосами, заставляя принять их надлежащую по её мнению форму, Ратибор закидал землёй и накрыл дёрном костровище, распутал и заседлал Каурую, осмотрел место стоянки, пытаясь отыскать и уничтожить малейшие следы своего присутствия. Хотя, прячь — не прячь, клобуки зацепочку всё равно отыщут, они ведь не слепцы и не слабоумные. Скорее для успокоения совести, а не ради бесследного исчезновения, всадник ещё раз притоптал дёрн на месте кострища и поворошил притоптанную лошадью траву. Ну, всё — теперь хоть не будешь себя за беспечность ругать.

— Выдвигаемся! — обратился он к девушке.

Света страдальчески вздохнула:

— А завтрак?

— Говорили вчера — ешь про запас! В седле перекусишь!

— Дай хоть причесаться!

— И так сойдёт. Не на приём к князю идём!

— Плевать я хотела на твоего князя.

— Тем более. Мы с Каурой тебя и лохматой потерпим.

— Ещё вчера бы, — Света подошла вплотную к Ратибору, — я с тобой после таких слов разговаривать бы не стала. Теперь же, зная, какой ты неотёсанный чурбан, я просто не обращу на них внимания.

— На дураков не обижаются, — поддакнул всадник.

— Особенно, когда кое-кто очень сильно под этого дурака закосить хочет… Спасибо за расчёску! — девушка чмокнула всадника в щёку и довольно быстро для новичка взобралась в седло. — Ты долго ещё там стоять собираешься?! — крикнула она, одной рукой ухватившись за луку седла, другую уперев в бок. Ни дать, ни взять — кефрийская десятница. Ещё пару дней и можно ей собственную лошадь раздобыть. Если только преследователи позволят прожить эти дни.

— Я впереди двинусь, — ответил он, ошеломлённый неожиданным поступком девушки. — Дорогу разведаю. Время пока терпит. Может тебе из мешка сыра достать или мяса?

— Только не надо из себя галантного кавалера корчить! — поморщилась девушка. — Князя здесь нет, а мы с Каурой уже привыкли, что ты спишь на грязной земле, ходишь в замызганном плаще и умываешься, как кошка — языком.

— А вот это неправда! — обиделся Ратибор. — Если озера или ручья нет поблизости, я и в луже могу вымыться или росой.

— Кожу бережёшь? — прищурила Света искрящиеся смехом глаза. — Надеешься под старость малолетнюю скоморошку соблазнить?!

— Дурацкие шутки.

— С кем поведёшься…

— Хорошее надо перенимать, а не ерунду всякую, — покачал головой всадник.

— А разве ты целиком не пример для подражания? — удивилась девушка. — Разве в тебе есть какая-то ерунда? Да сделай ты лицо попроще! — не выдержав, рассмеялась она. — Пошутить нельзя!

— Как бы к вечеру обоим плакать не пришлось, — буркнул Ратибор. — Пойду я, — произнёс он вслух. — Насмеёшься — догоняй. Шагах в ста держись. Есть захочешь, сама возьмёшь.

— Есть, товарищ командир! — отсалютовала Света и снова рассмеялась.

Ратибор выбрал узкую тропку среди доходящей до пояса травы. На глинистой земле чётко отпечатывались копыта и копытца: степная тропка часто использовалась живностью. Иногда попадался отпечаток, словно кто-то пытался вдавить в почву небольшую подушку. Перед вмятиной, как правило, четыре ямки поменьше: округлые, кое-где увенчанные царапинами выпущенных когтей. Никак старый знакомый — саблезуб — прошёл, разыскивая подходящую жертву. К счастью, копыта перекрывали следы хищника, говоря об их не первого дня свежести. Ещё большей удачей всадник считал отсутствие человеческих следов. Встречу с двуногими хищниками хотелось оттянуть как можно на более долгий срок.

Положение сложилось — хуже некуда! Наверное, всё Межмирье принялось охотиться за чужаком. Неужто Майку так револьверы понадобились? Он ведь и не видел их. Хотя, чёрт его знает, что наплели выжившие в бою наёмники. У страха глаза велики. Наслушался Дон о новом оружии и решил раздобыть во что бы то ни стало. А может и не Дон вовсе? Может и какая другая причина есть? Только гадать-то вот некогда! Разве у попавшего в облаву зверя есть время, чтобы не торопясь доискаться до причин и истоков того, почему по его следу несётся жаждущая крови свора. Да и будь тот гонимый зверь семи пядей во лбу, не найдёт он иной причины своей виновности кроме одной — он один, а потому и преследуемый, их много — они преследователи. Других объяснений быть не может, да и не к чему они.

Эх, в одиночку бы всё получилось бы гораздо проще. Водил бы загонщиков по степи, путал бы следы, скрывался бы перед самым носом, пока капризное Святилище не соизволило бы явить свой лик и не указало бы тропку уводящую из здешних, не особо гостеприимных мест. Но разве с попутчицей, что едва держится на коне и до сих пор считает, что вышла прогуляться в сад за высоким забором, удастся поиграть в салочки со смертью? Нет, здесь надо бежать, не оглядываясь, пока не упрёшься в тупик, или не найдёшь спасительную щёлку. Ещё эти странные перепады настроения, в которых невозможно разобраться. Сегодня вон целуется, а что завтра будет? В ступор впадёт? По башке чем-нибудь шарахнет? Сюда бы Малха — известного на весь Красоград сердцееда, он бы мигом во всём разобрался. Тот даже на кефрийку глаз положил, если бы не запрет князя — присушил бы амазонку. Все говорили: Малх в девках разбирается как цыган в лошадях. Ему ли, Ратибору, распутывать тонкие ниточки женского характера. И знал-то за свою жизнь только Злату, после её смерти ни на кого смотреть не хотел.

Уж, кажется, законное право победителей ворваться во вражеский лагерь, швырнуть визжащую то ли чью-то жену, то ли обозную шлюху на ещё не остывший труп мятежника, разодрать одежду… Ратибора от всего этого тошнило, в такие минуты он ненавидел своих товарищей.

А освобождённые от шаек Справедливого селения? Девки сами вешаются на шею молодым всадникам. После захода солнца в каждом укромном уголке разыгрывается незамысловатая пьеска из пяти актов: тайная встреча, горячий шёпот, звук поцелуев, страстные стоны и взаимные клятвы при расставании. Для Ратибора, когда он вместе с отрядом покидает город, отворачиваясь от залитого слезами лица и машущей руки той, чьих ни имени, ни черт он так и не запомнил, разыгрывается шестой акт пьесы. Акт, наполненный чувством стыда и отвращения к самому себе. Вскоре Ратибор начал избегать жаждущих любовных приключений селянок, предпочтя общество иссеченных шрамами ветеранов, проводящих время за бочонком браги и степенными разговорами.

— Иссох ты, парень, — вздыхал командир подразделения разведки, Сиггурд, глядя на своего заместителя. — Живёшь, словно взаймы. Эх, либо окончательно в тень обратишься, либо станешь славным воином.

Может и зря он тогда отказывался от жарких объятий и мимолётной любви. Глядишь, и узнал бы что-нибудь о созданиях, кои на него так похожи и в то же время совершенно другие. Может и не чувствовал бы себя сейчас, как неопытный рыбак, выбежавший на тонкий лёд; или как неуклюжий медведь, попавший в крошечную посудную лавку.

Трава становилась всё ниже и ниже. Она уже не качалась на ветру, убегая к горизонту жёлтыми волнами, а цепко стелилась по земле, образуя пружинящий буро-зелёный ковёр. Изменился и характер растительности. Стройный ковыль теперь образовывал редкие острова сухостоя, разбросанные по всему пространству, поросшему травой с мясистыми листьями и мелкими желтоватыми цветками. Деревья с кроной-зонтиком уступали место пузатым великанам со смешной метёлкой на макушке.

Ратибор оглянулся. Каурой изменения пришлись по вкусу. Лошадь то и дело, опускала голову, чтобы ухватить сочный лист и продолжала путь, хрустя зелёной мякотью. Света вертела головой, разглядывая изменившиеся окрестности. Заметив, что всадник смотрит в её сторону, она помахала ему рукой. Ратибор махнул в ответ, и собрался было присоединиться к спутнице (с исчезновением высокой травы отпала необходимость в головном дозоре), как его внимание привлекла группа странных животных.

До стада расстояние было не меньше выстрела из револьвера, однако всадник, никогда не жаловавшийся на зрение, сумел разглядеть здешних обитателей во всех подробностях. То, что это не хищники, догадался бы и младенец — большинство зверей, уткнувшись мордой в землю подобно Каурой, воздавали должное сочной траве. Несколько животных облепили пузатый ствол дерева, и что-то слизывали с коры. Двое — то ли самых сытые, то ли претендующие на место вожака — выясняли отношения в стороне от других. Крупные (выше человеческого роста) поединщики стояли друг напротив друга на мощных задних лапах, для верности ещё и подперевшись хвостом, их маленькие передние лапки мелькали в воздухе, стараясь задеть противника, а заодно отвести удар от себя. Всё это так походило на стычку двух подвыпивших простолюдинов, что Ратибор невольно улыбнулся.

Подобных зверей всадник никогда не видел: голова как у оленей, туловище и лапы как у гигантских зайцев, мех короткий, рыжий, хвост длинный и с виду мощный, таким по ноге шибанёт — мигом переломит. Ратибор пригляделся к щиплющим траву зверям и тихонько ахнул — у одного из едоков из брюха вылезла маленькая голова и принялась с аппетитом поглощать листья. Боги-покровители, звери-то двухголовые!

— Ой, мамочки! — Ратибор чуть не подавился своим удивлением, когда за спиной раздался восхищённый визг. — Кенгуру! Живые!

Если уж столь бурное выражение радости испугало всадника, то что говорить о чудных зверях? В мгновение ока были забыты и сочная трава, и потешная драка, и кора дерева. Гигантские зайцы с оленьими головами, не раздумывая, о происхождении шума, решили убраться подобру-поздорову. Подобно исполинским кузнечикам они уносились вдаль, едва касаясь земли мощными задними лапами.

— Ты видел?! — глаза девушки (пока Ратибор наблюдал за чудными зверями, она успела догнать его) светились счастьем. — Кенгуру! Настоящие! С ума сойти!

— Если по каждому зверю, что нам попадётся, с ума сходить — никаких мозгов не хватит, — сердце всадника, которое при неожиданном крике подскочило к горлу, теперь вроде опускалось на место, продолжая колотиться, словно овечий хвост. — А если бы ты василиска увидала, тогда что? На голову бы встала?

— Как ты не понимаешь?! — девушка спрыгнула с седла. — Я же кроме кошек и голубей никого не видела! Ёжика ещё, в детстве. А здесь кенгуру! Настоящие! Они же в Австралии живут! Мне там никогда не побывать! Понимаешь?! Никогда!

— Сутки назад тебе Межмирье сном казалось, — мрачно напомнил всадник.

— Ну что ты такой бука?! — Света схватила его за плечо и легонько встряхнула. — Чуть что — брови на переносицу и бу-бу-бу. Ты что столетний дед?! Ну-ка улыбнись! Немедленно!

Лицо девушки приблизилось вплотную к Ратибору. Всадник видел в глубине тёмных глаз отблески восторга, удивления и ещё каких-то чувств переполнявших её сейчас, ноздри щекотал аромат волос, щёку согревало слегка отдающее мятой дыхание.

— Ну же! — сорвался шёпот с таких близких и кажущихся такими мягкими губ. Голова всадника закружилась, кровь побежала быстрее, он почувствовал, как тело становится бесплотно-лёгким и одновременно наливается непрерывно растущей, не умещающейся в телесной оболочке и рвущейся наружу энергией. Он чувствовал, как кожа пылает словно объятая огнём, и в ту же секунду покрывается пупырышками, словно от ведра ледяной воды. Дышать становилась всё труднее. Его потрескавшиеся губы сами собой приближались к губам девушки и вдруг ни с того, ни с сего растянулись в идиотской улыбке.

— Наконец-то! — вырвался из часто вздымающейся груди Светы полувздох-полустон, и собравшийся было отпрянуть в смущении Ратибор одним рывком преодолел то мизерное и в то же время огромное расстояние, разделявшее их губы.

Произошедшее дальше слилось для Ратибора в череду ярких вспышек, наполнявших мозг яркими неведомыми раньше цветами и отдающихся сладостной дрожью по всему телу. Где-то на задворках скалилось раздражение от мешающей одежды, мигал и сигналил маячок благоразумия, напоминая о грозящей опасности. Но всё это тонуло и захлёбывалось в гигантской волне желания. Желания слиться, срастись с этим податливым и хрупким телом, которое при этом было переполнено и щедро делилось неведомой ранее силой. Не силой мышц и магических заклятий, а древней, доступной не каждому мощью, способной подкинуть к самым звёздам и объединить все Миры в один — умещающийся в твоих объятиях.

— Если бы ты тогда не улыбнулся, — Ратибор и Света лежали на мягкой траве, укрывшись плащом. — Я бы ни за что не отважилась. С тобой иногда страшно стоять рядом. Чуть что — опасность… бу-бу-бу… идти надо… бу-бу-бу… я всё знаю… бу-бу-бу, — последнюю фразу девушка произнесла, приподняв голову с плеча Ратибора, хмуря брови и подражая его голосу.

— Так уж и бу-бу-бу, — лёгкая улыбка тронула губы всадника.

— Ты себя со стороны не видел, — тонкий палец гулял по груди Ратибора, приятно щекоча и цепляясь за редкие завитки чёрных волосков. — Мало того, что исподлобья на всех смотришь, ещё чёлку на глаза скинешь, губы подожмёшь, щетину скрести начнёшь, аж дрожь пробирает. Сперва проснуться хочется, а потом подумаю — и словно кто-то снова к тебе подойти заставляет, заговорить. Дрожу как осиновый лист, от страха глупости всякие болтаю, и не то, что проснуться — отойти не могу. Приятель твой сразу понял в чём дело.

— Я думал, Беовульф просто насмешничает…

— Я тоже… Ты надутый ходишь — не подступись, я с ума схожу, а белобрысый шуточки свои отпускает. Ужас!

— Если бы я знал…

— Ладно, вы, мужики, никогда дальше своего носа не видите. Самой надо было догадаться. Вчера, когда ты про всякие умные вещи начал рассуждать, я совсем нос повесила. Угораздило, думаю, тебя, Светка, на этого сухаря запасть! Сижу, поддакиваю, а самой реветь охота… Сегодня, словно прорвало что-то — ты ругаешься, а я с лошади слезаю и думаю — хоть что-нибудь в тебе человеческое есть? Хоть крохотулечка какая-нибудь? Не знаю, что бы было, если бы ты не улыбнулся, — девушка потёрлась щекой о плечо Ратибора. — Сразу таким молодым стал… Симпатичным.

— Не ругался я вовсе, — смутился всадник. — Испугался, когда ты закричала.

— Бедненький, — ладонь Светы пригладила волосы Ратибора. — Я просто не удержалась. Никогда не думала, что кенгуру на воле увижу.

— А они двухголовые?

— Кто?

— Ну, эти… кенгуру.

— С чего ты так решил?

— У одного из живота голова торчала.

Света приподнялась на локте, с минуту смотрела на Ратибора, потом вдруг рассмеялась. Каурая, которая в это время деликатно отошла подальше и, повернувшись к ним хвостом, всецело предалась смакованию сочной травы, подняла голову и посмотрела на людей большими умными глазами. Ну, что вы, мол, там ещё затеяли?

— Извини, — девушка вытерла появившиеся от смеха слезинки. — Я всё забываю, что ты вроде пришельца. У них сумка особая есть, для детёнышей. Вот ты маленького кенгуру и видел. Они ещё в разных мультиках почтальонами работают.

— С такими ногами только гонцами и служить, — согласился Ратибор. — Однако, — очень не хотелось обрывать волшебство прошедших мгновений, но маячок, загнанный до этого в глубины сознания, теперь рвался наружу, превращаясь в огромный сигнальный костёр, — нам действительно угрожает опасность, и нам действительно надо идти.

— Снова бу-бу-бу? — Света прижалась к нему всем телом, поймав губами мочку уха.

— Но клобуки…

— Шучу я, — улыбнулась девушка. — Конечно, надо идти. Конечно, ты будешь строгим и мрачным, иначе нас тоже скинут в колодец. Я всё понимаю. Но иногда, — она уткнулась лицом в его шею, — будь другим. Таким, как сегодня. Чтобы мне снова всё не показалось сном.

— Обещаю, — всадник провёл ладонью по её спине, чувствуя, как горячее тело прижимается всё плотнее и плотнее. Усилием воли заставил себя вылезти из-под плаща, стараясь не обращать внимания на тяжёлый вздох прозвучавший ему вслед.

Ратибор быстро отыскал свои штаны, стесняясь собственной наготы и путаясь в подкладке, кое-как натянул их. Выбранив себя, что так безалаберно кинул оружие, застегнул пояс с кобурами. Быстро надел рубаху, жилет, не забывая проверять содержимое карманов. В том состоянии, которое охватило их недавно, вполне мог потерять что-нибудь важное. Достал из походного мешка баклажку.

— Я отойду на несколько минут, — сообщил он Свете, не отваживаясь повернуться в её сторону. — К дереву, где эти звери-почтальоны паслись. Есть одна задумка.

— Только, когда меня поцелуешь, — заявила девушка.

— Есть, — всадник подошёл к ней, укрывшейся плащом до подбородка, склонившись коснулся губ. Света подалась в его сторону всем телом, тонкие руки обвились вокруг шеи, плащ соскользнул, обнажая грудь. Ратибор почувствовал, что в голове у него снова начинает происходить что-то невообразимое. Сохраняя остатки здравого смысла мягко, но настойчиво попытался высвободиться из объятий.

— Этих клобуков убить мало! — буркнула девушка, нехотя выпуская Ратибора и подтягивая плащ к подбородку. — Я такой счастливой была, а теперь снова — тряска, пыль, твои дурацкие шуточки…

— Я больше не буду, — пообещал Ратибор.

— Будешь, будешь, — заверила его Света, одной рукой придерживая плащ, другой — собирая одежду. — Ну, иди по своим делам. К вашему приходу буду в полной готовности, товарищ командир!

— Младший командир, — поправил всадник.

— Для меня — самый старший и единственный! — заявила девушка. — Только нос не задирай, — тут же добавила она. — Одну меня посреди поля бросать, больше всё равно не позволю!

Ратибор шёл к дереву-бочке настолько быстро, насколько мог. Время приобрело новое странное свойство. Оно, судя по солнцу, довольно немалое, во время их любви зачем-то сжалось, промелькнув как один вздох, а сейчас вдруг начинало растягиваться, превращая каждый шаг в вечность. Новые, необычные, а может быть давно забытые чувства переполняли всадника. Словно, отдав нечто привычное и почти родное, он получил взамен другое. Непривычное, не подогнанное к обыденным рамкам, кое-где выплёскивающее за их границы, чем-то тяготящее, в чём-то мешающее, даже чуть бестолковое и безумное. Но отказаться от этого нечто, Ратибор не захотел бы ни за какие блага во всех Мирах. Он сам стал сотворцом Юного Мира, явившегося несколько мгновений назад, когда между любящими сердцами, стремящимися к единению телами, рухнули стенки гнилых условностей и ложной стыдливости. Они создали это волшебное нечто, заключив друг друга в объятия, слившись воедино и оставаясь единым целым, даже тогда, когда их тела, хранящие частицу друг друга, покинули травяное ложе.

С трудом, но Ратибору удалось обуздать возбуждение. Всё ещё впереди, он свято в это верил. Но сейчас… Сейчас он должен заткнуть плотной пробкой тот сосуд, из коего пьянящим пенистым фонтаном било родившееся недавно, но так быстро окрепшее и затмившее все чувства. Надо помнить, заставить себя помнить, что вокруг, несмотря на бушующую в сердце бурю прекрасных образов и соблазнительных мечтаний, всё ещё льётся кровь и продолжается пир смерти, на коем главные блюда готовят насилие, трусость, предательство и подлость. Он должен не только ласкать вверенное ему богами хрупкое тело, но и защищать его. Не только утопать в загадочных глубинах тёмных глаз и любоваться прекрасным лицом, но и не допустить к ним даже близко тени страха или боли. Его сила, умения, опыт не принадлежали больше ни ему, ни богам, ни одному из Миров, они принадлежали той единственной, что сейчас, прикрыв наготу плащом, собирала одежду, сорванную в порыве давно зревшей и извергнувшейся в одно мгновение страсти.

К дереву всадник подошёл если не окончательно протрезвевший, то уже значительно подчинив свои порывы воле. Он внимательно осмотрел кору дерева — так и есть, в некоторых местах откуда-то из недр древесины пробились крошечные струйки влаги. Оставляя влажные дорожки на стволе, они сбегали к корням, стремясь сквозь иссохшуюся почву добраться до них и вернуться в прохладное нутро дерева-бочки.

Ратибор сложил ладонь ковшиком, поймал несколько капель, попробовал на язык. Вода! С лёгким, едва заметным привкусом, но всё же вода. Значит, не ошибся! Ещё в Кефри слыхал о дивных степных растениях, что скапливают в себе воду. Здесь, как только заметил облепивших дерево животных, сразу об этом подумал. Всё же какой мудрый зверь — кенгуру! Не зря его в какие-то там мультики на ответственную должность письмоносца приглашают!

Всадник с помощью ножа расковырял отверстие. Быстро наполнил баклажку. Жалея о вытекающей зазря влаге, попытался залепить отверстие глиной. Эх, ещё одну бы посудину. Хотя, если в каждом дереве такой запас воды, то нечего жадничать, с жажды не помрём. Ещё бы с продуктами вопрос решить. Может охота? На саблезуба особо не поохотишься. Кенгуру? Совестно как-то, вдруг он в сумке своей письмо кому несёт или посылку. Ладно, не одни же саблезубы и кенгуры здесь водятся. Главное вода есть! Вода… Ратибор хлопнул себя по лбу. Как только сразу не додумался. Бросив замуровывать рвущийся на свободу ручеёк, всадник схватил баклажку и ринулся в сторону спутницы.

— Всё получилось? — встретила его улыбкой Света. — Я отсюда так и не разглядела, что ты там делал.

— Вот, — Ратибор, ещё не переведя дух, протянул ей баклажку. — Пей!

— Спасибо. Полная? — удивилась девушка, покачивая увесистый сосуд. — А можно хоть капельку, чтобы умыться?

— Пей! — всадник сглотнул пересохшим ртом, после бега не желающее приходить в норму дыхание приклеивало слова к гортани.

— Ну, хорошо, — девушка послушно пригубила подаренную деревом влагу. — Странная какая-то. Минеральная что ли? — она протянула баклажку Ратибору.

Всадник сделал глоток и, наконец, обрёл способность говорить.

— Деревья, водой полны! — выплёвывал он одно за другим наконец-то начавшие двигаться слова. — Дырок напробиваю — мойся, сколько хочешь! И Каурая напьётся!

— Прелесть моя! — Света несколько раз подпрыгнула на месте, хлопая в ладоши, потом обняла Ратибора, прижавшись щекой к его груди. — Как с тобой здорово! Настоящий Тарзан. Нет, ты лучше! Ты самый лучший! И в Африке, и в Австралии, и везде-везде!