Подкаменная Тунгуска

ГЛАВА 5.0 ВАЛЮТНЫЙ ДЕПОЗИТАРИЙ В ЗАБРОШЕННОЙ ШАХТЕ

Пауза за столом затянулась. Чтобы прервать неловкое молчание, Ерофеич схватился за спасительную бутыль:

— Ну, всё-таки, может, стопочку с морозу для аппетиту и за деловое сотрудничество, док? И вся твоя арелгия на спиртное пройдёт.

Гость снова вздрогнул, как-то странно насторожился и покрутил крупной красивой головой, словно услышал отдалённый угрожающий рык дикого зверя.

— Чо ты, док? Моя настойка пользительная, гипераллергенная.

— Гипоаллергенная, ты хотел сказать.

— Во-во, вроде того.

— Да нельзя мне, говорю же… Вдобавок ещё язву желудка недавно вырезали. Врачи вообще запретили пить.

— А моя настоечка — целебная, она твою язвочку залечит. Облепиха её смажет, спирт выжжёт гной, а кедровый орех швы залатает. Она ещё и на полусотне трав выдержанная, если моя тунгуска мне не врёт.

Тут-то они и заметили молчаливую прислужницу.

— Чо тебе, чУмная чумичка?

— Кушать в печке поспело — пора мне к огню.

— Так и пошла в кухонный угол к горшкам!

Ерофеич оттолкнул её, лёгкую, как пушинка, а сам ещё выхлестал стакан и скривился, занюхивая выпитое локтем.

— Самогонку-то для таёжного бальзама сам тиснешь?

— Не-а. Тунгуска моя по перегонке бо-о-ольшая умелица! Чистая, как слеза, у неё самогоночка получается. И травки целебные сама собирает. Попробуешь?

Гость решительно протянул поднятую ладонь, словно отталкивал от себя незримую опасность:

— Нет!

А сам жадно сглотнул слюну. Ерофеич это приметил.

— Так намёрзлись же в тайге. Надо бы принять для сугреву души, чтоб кровь по жилам разогнать.

Гость опять боднул широким лбом воздух после недолгого молчания и как-то испуганно передёрнулся, словно кого-то увидел:

— Я пока воздержусь.

— Не отраву же предлагаю, а лекарствие. На кой мне тебя травить, сам подумай! Или у тебя тайна какая-то есть?

— Есть. Мне пьяному чёрт является.

— Допился до чёртиков, понятно. Ну, эту беду мы вмиг вылечим. Достаточно сказать над рюмкой: «Не пьянки для, а лечения ради», и всё как рукой снимет. На себе проверял. А если молитвы знаешь, так «Отче наш» прочитай. Ты ж из православнутых, не то что я, кержак таёжный, семь раз нерусский по материнской линии.

— Ладно, — сломался гость и смачно гакнул, откашливаясь, словно подавился слюной. — Только самую капельку.

— Фёкла! Бери царские стаканЫ и наливай гостю и мне, — властно распорядился уже раскрасневшийся от выпивки Ерофеич.

Услужливая тунгуска подскочила к столу и ловко разлила тёмно-красного цвета таёжный бальзам в старинные стаканы, ещё не гранёные, а «с морозом», то есть с белыми разводами внутри толстых стенок.

— Царские золотопромышленники триста лет назад из таких водочку пивали… Теперь пошла к своим горшкам, низшая гоминидка недоделанная! — отмахнулся Ерофеич от прислужницы, которая захотела утереть ему фартуком его слюнявый рот. — Дальше мы сами управимся… Ну, с прибытьецем тебя, док!

Гость настороженно понюхал, чуть пригубил, посмаковал, задумался и резко опрокинул настойку в глотку, словно его кто-то толкнул под руку. Потом долго прислушивался к себе, ожидая реакции организма на выпитое. Лишь тогда с довольным видом крякнул:

— Хух! А знаешь, и вправду она мою язву залеченную так и прижигает да поглаживает. Даже ни разу не ёкнула, язва моя.

— Тунгуска секретный состав знает ещё от своих чУмных прабабок. Секрет целебный, лечебный, даже колдовской.

— Из чего она гонит самогонку?

— Так-то сахару ведь у нас навалом в райцентре. Перебоев нет.

— Откуда изобилие в такой глуши?

— Китаец и чёрта в ступе на базар привезёт, лишь бы заплатили.

— Где бы китаец ни был, чем бы ни промышлял, он везде работает на величие Поднебесной. Пусть даже это территории бывшей Восточной Сибири, официально нарезанные для Новой Зеландии, Фольклендов и Канады. Китайский таёжник найдёт, где можно поживиться чужим в пользу своего народа. И разве за это упрекнёшь? Он трудится на благо Поднебесной. А где у вас базар?

— В райцентре.

— Постой-ка, как это в райцентре? Ты ж в международном розыске даже у оккупационных миротворцев. Тебе на люди и носу нельзя казать.

— А я и не кажу. Тунгуска моя у меня за снабженца.

— Неграмотная дикарка?

— Она и без грамоты спрытная! Ейная родня берёт за копейки у китаёз на складе ящиками подмоченный сахар и слипшиеся леденцы, а замороженные дрожжи килограммами тунгусы покупают для неё в пекарне на районе. А она привозит на олешках продукты к Етагыру. Вот тебе и вся грамота.

— Среди тунгусов есть и городские?

— Хэх! У нас в райцентре ейные соплеменники попроворнее китайских деляг будут. Да ещё во власть местную лезут, как мухи на мёд, — в районе да по посёлкам избираются в муниципалитеты и шерифами, как теперь у них участковых называют по-иностранному.

— Они ж поголовно неграмотные, если верить статистике!

— Зато сметливые. Их над русскими начальниками ставят, так западные оккупационные власти распорядились. Для народов Севера квота такая — три тунгуса на одного русского в любом горсовете. Многие чалдоны и городские русские так и вообще в тунгусы переписались. Так выгоднЕй.

- И правильно. Величавая поступь цивилизации по просторам свободной Сибири! — хмыкнул гость. — Слава демократии и мультикультурности! Только ненадолго это всё, а жаль.

— Неужто скоро русские сюда воротятся?

— Очень даже скоро, по моим подсчётам. Как замкнут свою мегамагистраль по БАМу, тут и нашей сказочке конец. И не только нашей. Мировые морские перевозчики разорятся. Все эти Гибралтары, Дарданеллы, Суэцкие каналы да Малаккские проливы и гроша ломаного не будут стоить, когда китайские товары пойдут по мокру да по суху до Калининграда и Мурманска.

— Неужто маосталинисты до самой Чукотки дойдут?

— Дошли уже. Скоро и Аляску за уши к себе притянут. Да и Якутия у них почти что в кармане. Одно название от ханства осталось.

Ерофеич скривился от мочёной клюквы, которой закусывал, и схохмачил с перекошенным ртом:

— А нас уже тут не будет — на-кось выкуси! Хотя жалко доходное место терять. Мне, почитай что, весь Медвежьедольский район задолжал. Со старателей тунгусы золотишко собирают для меня.

— И как ты только из подполья в международном розыске управляешься?

— Так-то Фекла от моего имени делами заправляет, а она у своей родни вроде как бы баба на авторитете.

— И ты дикарям доверяешь свой бизнес?

— Да чтобы тунгус своего предал или обманул — век такому не бывать! Так уж они устроены. Хоть ты режь такого на куски, а своих не сдаст, — вытер о себя жирные от рыбы руки Ерофеич. — Фёкла, разливай нам горячее в миски!

— А как оккупационные власти на это смотрят?

— Им плевать на нас, тузиков, с высокой колокольни.

— Туземцев, что ли?

— Ну да… Ихние сержанты-суперинтенданты, навроде наших прапоров. Готовы весь армейский склад тебе продать. Плати только.

— А я-то думал, что ты просто лох таёжный, а ты вон какой бизнесмен… Тогда разрешу себе ещё по одной чарочке за успех твоего семейного предприятия! — высоко поднял гость полный стакан.

— Что ты городишь-то? Какого ещё семейного? Фёкла мне не жонка.

— Ну, тогда — сожительница.

— И не сожительница дажить, а прислужница.

— Ладно, мужик, не цепляйся к словам. Ваше с Фёклой здоровьице!

— Не слишком ли щедро себе плеснул, док? Язва ж у тебя была.

— Давно в завязке — года четыре без малого не выпил ни капельки, а знаешь, как иногда хряпнуть хочется, чтобы нервы успокоить и расслабиться!

— Негоже это пить водку на зимовье для расслабона, паря… то ись док. С морозу можно себя и побаловать маненько, а потом уж остережёмся с этим баловством. Фёкла, прибери бутыль со стола!

— Ну тогда пошли одеваться, мужик. Далеко до того надёжного схрона, что ты мне вчера обещал показать?

— Мы с тобой сидим как раз над самым этим местом.

— Можно опять попросить тебя выражаться без постонародных увёрток?

— Это изба — и не жилая изба вовсе, а бывшая контора золотодобывающей шахты, ну, которая тут ещё при последнем белом царе была. Под землёй — заброшенные горные выработки, самое надёжное место для потайного схрона. Тута деньги твои в неприкосновенности, как в подземном хранилище нацбанка.

— Скажи ещё, их бес Етагыр охранять будет.

— И то верно, чего греха таить!

— Опасная это затея, мужик. Заброшенные горные выработки часто обрушиваются… Шахта за столько лет разве не завалилась?

— Ни одной гнилой ступеньки. Брёвна крепи уже в камень превратились, док. Надёжней тех каменных столбов, что мы видели при дороге.

— Ну, тогда чего мы сидим? — вскочил гость.

— Так и я об чём! — поддакнул Ерофеич. — Только одеться всё-таки надо, хоть и полегче, не в шубы. В шахтном стволе стыло, как в том морозильнике.

Ерофеич провёл гостя в кромешной темноте через моторную клеть, где стоял электродвижок, к околоствольному двору шахты. Там в свете слепого круглого окошка под потолком ещё высились ржавые колёса ручного подъёмника на цепях. Моторная изба и пришахтный двор помещались в искусственной пещере, проделанной взрывниками в скальном массиве. Перед крутым спуском с деревянными ступенями, ведущими вглубь горы, гость приказал:

— Бери обе сумки и ступай вперёд! Я тебе сзади под ноги фонариком посвечу.

— Я на ощупь тут дорогу найду и без света.

— А я вот темноты боюсь, представь себе.

— Пистолет тебе зачем, док?

— Нечистую силу пугать.

— Она сама кого хошь напугает, а пули не забоится. Разве что серебряной, и то навряд ли.

— Ступай вниз без разговоров! И держись в свете фонаря.

— Чтобы ты держал меня на мушке? Зря ты мне не веришь, Шманец.

— Я никому не верю. Дашь мне в темноте по башке, скинешь в шахтный ствол, и денежки — твои.

— Это четыре-то миллиона с гаком в самой твёрдой валюте? Меня за них на куски порвут, если кто из местных урок про то проведает.

— И то верно… Ну, пошёл!

Едва лишь мужчины вышли с сумками из горницы, крохотная женщинка-прислужница тут же вскочила, бесшумно подошла в своих мягких замшевых сапожках-торбасах к открытой двери чёрного хода и долго вслушивалась в шаги и слова своих удалявшихся повелителей-мужчин. У неё действительно шевелились маленькие ушки, когда она старательно прислушивалась, скинув вязаную шапочку.

Тяжёлые шаги сначала гулко отдавались из тёмной дыры спуска в шахту, откуда тянуло холодом, потом удаляющийся топот перешёл в невнятное бормотанье, словно кто-то большой и страшный ворожил в студёной темноте подземелья.

Ерофеич с гостем вернулись в избу уже без двух объёмистых сумок из «чёртовой кожи», как называли когда-то брезент для чехлов, предназначенных для транспортировки малогабаритной военной техники. Оба дрожали то ли от холода, то ли от страха. После мерзлотного и мрачного подземелья дом встретил их теплом и уютом. Горшки в печи уже вовсю пыхтели, а самовар тоненько пел, готовясь закипеть.

— Фёкла, станови водку взад на стол! — крикнул Ерофеич не своим голосом.

Гость со вздыбленными остатками волос на покрасневшей лысине и выпученными от страха глазами вырвал литровую бутыль из рук тунгуски и стал прямо из неё лить пахучую цветную жидкость себе в рот.

— Лёва, обалдел? — забыл Ерофеич про табель о рангах. — Шмурдяк-первач — шестьдесят градусов! Сожжёшь всё нутро.

Бутыль была старинная, с выпуклыми буквами «Пей, да дело разумей». С притёртой стеклянной пробкой на коротком горлышке. Само горлышко было настолько широкое, что из него невозможно было пить — только лить прямиком в глотку.

Гость пил ненасытно и торопко, обливаясь и захлебываясь, словно в жаркий день в раскалённой пустыне.

— Лёва, погодь! Задохнёшься.

Но гость не остановился, пока не выхлестал половину старинного штофа из зелёного стекла. Потом выронил бутыль на стол и пошатнулся, словно отпрянул в ужасе от невыносимо страшного видения.

— Ты всё слышал, что он сказал?

— Да никого там не было! — мотнул головой Ерофеич.

— Я его видел собственными глазами.

— Горного аспида? Василиска подземного? Утихни малость, парень…. Мало ли что кому привидится во тьме. После света в темноте у всех разноцветные огоньки перед глазами вертятся.

Дрожавший от перепугу гость даже не заметил панибратского обращения Ерофеича.

— Так ты там на самом деле никого не видел?

- Лёвыч, оставь бутылку в покое! — схватил Ерофеич его за руку, когда тот поднял со стола недопитый штоф из тёмно-зелёного стекла.

— Жалко тебе?

— Жалко тебя. Зимовка в тайге — дело шибко опасное. С такой прытью успеешь допиться до чёртиков ещё до весны, если раньше не вздёрнешься на крюке под потолком. И куда ты двинешь отсюда с перекособоченной башкой? Тайга и летом пьяным не мирволит, а зимой алкашу в тайге вааще кранты. И пистолетик свой спрячь куда подальше. От оружия по пьяни и до греха недалеко. Ты, главное, поплотней закусывай, когда пьёшь.

— Я и так толстый.

— Так кого ты узрел под землёй? — спросил Ерофеич, когда наконец оба уселись за стол, а гость сунул пистолет в кобуру и отстегнул её от подтяжек под мышкой.

— Того самого!

— Одноглазого демона Етагыра с крутыми рогами и на копытах?

— Ага, и ещё с хвостом, — ответил Шмонс после очередного стакана.

— Фёкла, чёртова кукла с глазами! Забери у него водку и накрывай на стол!

— Н-не сметь!

Шмонс властно потянулся за бутылкой, но промахнулся и всей тушей грохнулся на пол.

— Фёкла, чо стоишь? Помоги дотянуть этого борова до полатей. Пусть проспится с дороги. Захмелел с морозу, с устатку и не евши. Да бережней тяни. Слишком дорогой для нас гость… И не тревожь его, пока не проспится. Потом его покормим.