В те четыре с половиной минуты, когда Шмонс находился в состоянии клинической смерти, ему привиделось, как он шёл по микрорайону городских разлекух и балаганов, откуда стук и грохот музыки, шипение и взрывы фейерверков слышны за два квартала. Нагромождение африканских ритмов на завывание циркулярной пилы на фоне басовой партии молотов и прессов кузнечного цеха, спаянное в единое целое утробным завыванием негритянского вокалиста уже давно стали именовать не песней, а музыкальной композицией.
Звёзд на небе в этой чересчур ярко освещённой части города не бывает. Их заменяют бегущие строки под живыми картинами световой рекламы, от которых рябит в глазах. Диковинная подсветка домов и парящие в чёрном пустом небе экраны с рекламными роликами превращают ночной город в мнимый мир. Человек теряет ориентиры — скачущий зрительный ряд многоуровневой рекламы не позволяет различить, где верх, где низ, где земля и где небо. Исчезают очертания узнаваемых мест, как будто бы ты очутился в незнакомом мире.
Шмонс не знал места встречи, но шёл на влекущий зов, звучавший в его голове. На круглой площади, освещённой непереносимо ярким маяком на стальной мачте в самом её центре, пылала вывеска «КАЗИНО ИНФЕРНАЛЬ». У входа в заведение бульдожьи рожи охранников сразу распознали в совершенно голом Шмонсе нарушителя дресс-кода:
— У нас не пускают без галстука!
Администратор в кружевной розовой пижаме с голубыми цветочками и туфельках на среднем каблучке резво сбежал к нему по ступенькам.
— О, какая честь для нашего скромного заведения! Добро пожаловать! Вас тут уже заждались.
— Руки! — рявкнул охранник.
Шмонс протянул руку. Охранник провёл по ней ручным индикатором, которым проверял входящих в клуб на предмет ношения оружия. На коже под синим сияние проступили цифры 666.
Администратор, обернувшись к охранникам, прошипел:
— Это же сам Шараф Маздаки — президент всемирной лиги Либерастической Педерации нудистов. Думайте о карьерном росте, мальчики! Без движения мозговых извилин не бывает продвижения по службе.
Стеклянные двери разошлись в стороны, и Шмонса подхватили под руки две феи в золотых туфельках на высоком каблучке. Из одежды на феях были только крылышки из полупрозрачной ткани за спиной.
— Бай Маздаки, какой вы миленький! Мы вас проводим до кабинета генерального директора, а то вы заблудитесь в лабиринте утончённых извращений.
Коридоры и залы, с толстыми ворсистыми коврами на полу, были задрапированы тяжёлыми пологами из синего и алого бархата — роскошное обиталище аллергенных пылевых клещей. При одной мысли об этой микроскопической нечисти у Шмонса зачесалось всё его голое тело.
Просторные залы, по которым его проводили феи с золотыми кудряшками и крылышками за спино, были разбиты на будуары из того же бархата. На бархатных же диванчиках и банкетах развалились веселящиеся гости. Они показались Шмонсу иностранцами, потому что вольно закидывали ноги на столики со сластями и на диванные валики. Трезвых тут не было.
Голенькие феи с крылышками за спиной так долго вели Шмонса узкими коридорами с винтовыми лестницами, устланными мягкими коврами, делающими бесшумными шаги, что он кроме аллергического зуда на теле ощутил и приступ тошноты. Спёртый воздух был густо насыщен запахами блевотины и прочих человеческих выделений, перемешанными с ароматами косметики, алкоголя и дыма, как от тлеющей кучи виноградной листвы. Так пахнет высушенное крошево зелёной конопли, если подпалить самокрутку из неё.
В стеклянных медицинских шкафах были выставлены самые разнообразные фаллоимитаторы, надувные куклы, секс-игрушки и прочие приспособления для имитации любви. Синий сумеречный свет спрятанных светильников придавал коридорам со стеклянными шкафами ещё и вид анатомического музея, отчего у Шмонса появились не только расчёсы на коже от сыпи и тошнота от сладковатой вони воображаемого тления и распада плоти, но и лёгкое головокружение, как у больного, которого медсёстры ведут на операционный стол.
Голенькие феи с крылышками за спиной упорхнули, когда он очутился в крохотном кабинетике. За письменным столом сидел малюсенький сморкач со сморщенным личиком. У того карлика был тоскливый взгляд, как у обезьянки на привязи. Только вот одна неувязочка — у этого шибздика боязливо поблескивали чёрные глазёнки под сложенные печальным домиком густыми чёрными бровями, зато на губах извивалась глумливая ухмылочка, а под носиком-пуговкой крутились чёрным червячком ехидные усики. Человечек, который сидя на обычном стуле за столом мог свободно болтать ножками, развёл ручки в сторону и пропищал:.
— Какие люди! Здоровеньки булы, мий дороженький! Вот вам самое мягкое стуло — присаживайтесь, будьте ласковы.
— Хватит ерничать, Велиар! — сердито буркнул Шмонс. — Я уже умер?
— Да как вы таки могли такова себе навоображать!
— Узнаю твои штучки — выставить меня голышом на всеобщее посмешище.
— Уважаемый Леон, святоша Леон, кандидат в праведники Леон! Я и сам удаляюсь, как ты попал в этот вертеп разврата?
Шмонс промолчал.
— Захотелось выпить?
Молчание в ответ.
— Или махнуть в покер по маленькой?
Шмонс сжал губы, чтобы не ответить искусителю.
— А может, хочется очаровательную цыпочку? Любой каприз за счёт заведения, Леон. Ведь я не просто так, а от всей души.
— У падшего ангела нет души, — отвернулся Шмонс. — Ангел лишь производная от функции Творца, сам говорил.
— Гляньте, людцы добрые! Я к нему — всей душой, а он ко мне — голой задницей. А я-то всего лишь хотел весело отметить наше прощание.
— Неужто насовсем?
— Только пока ты жив, разумеется.
— И ты больше не будешь мне являться до конца моих дней?
— Обещаю! — решительно заверил директор казино, похожий на смешную обезьянку.
— Я тебе не верю, Ваал.
— Ну не клясться же мне копытами козла и ставить метку кровью на стене!
Шманец суетливо пошарил у себе на груди и шее. Креста на нём не было.
— Леон, не смеши! Думаешь, выставил перед собой штампованный крестик или печатную иконку в окладе из пластика под позолоту — и нечистый дух тут же затрепетал и сгинул с глаз долой?
— Хотел бы надеяться…
— Христиане отказались от дарованной свыше благодати уже через триста лет после распятия Христа, а ты уповаешь на игрушечную церковную утварь, как малыш верит, что «настоящий» автомат из пластмассы защитит его от бандитов. Кстати, мусульмане продержались почти столько же, а затем разбились на секты и соревновались друг с другом в извращениях пророчеств Магомета. Все адепты авраамических религий — богоборцы по сути своей, начиная с иудеев.
— Православная церковь жива и по сей день, а где все эти князья, бояре, депутаты всяких дум, первые секретари обкомов, члены политбюро, президенты и премьер-министры?
— Там же, где ваши безблагодатные иереи, митрополиты и патриархи — у меня за пазухой.
— Прихожане ходят в храм, причащаются…
— В причастии Творец имел в виду изменение структуры тканей человеческого организма не только на уровне молекул и атомов. Вы через тело и кровь Христовы должны были преобразиться душой и телом, стать на один уровень с нами, ангелами, — бесплотными, вездесущими и всеведущими. Пронзать пространство и покорять время, как ангелы, при этом обладать бесценным даром — вечной душой. Всевышний поставил вас выше всех ангелов и сил небесного воинства. Но вы, апостаты, от благодати отказались.
— Ты, Велиар, и тут подгадил!
— А не много ли вам чести? Мало того, что вам даровали бессмертную душу, так ещё вам и ангельское естество подавай! Заслуженные архангелы и силы небесные тогда сравнятся с вами, потомками бесхвостых макак — так, что ли? Никогда тому не бывать!
— И ты совратил иерархов, приманил их блеском золотого шитья на облачении, богатством церковного убранства и изысканностью монастырской кухни для высших иереев?
— И горжусь этим! Литургию, таинство святого причастия, извратил до театральной пышности с золотыми декорациями и шикарным реквизитом. Эдакая опера на сцене-клиросе с раздвигающимся занавесом царских врат. А слово «халтура», прежде обозначавшее церковную службу на дому, превратилось у вас на миру в синоним незаконного приработка на стороне. Ваша обмирщённая вера опростилась до суеверия, а ваши святые — в домашних божков-домовых, которые помогают вам за приношение свечками и пожертвованиями на храм.
— Да, я плохой христианин, я окаянный грешник… Но я видел фаворский свет в глазах прихожан… Я видел кременные устои старой веры и радость бытия у староверов. Не мне, грешному, судить праведных.
— Ты обрекаешь себя на второстепенные роли в этом театре абсурда. Тебя восхищают староверы? Хочешь поселиться рядом с ними?
— Я иногда подумывал об этом.
— Все твои «думы» и у меня записаны в базе данных для неисправимых грешников… Староверы тебя примут как порченого, а не как равного. Тяжко, Леон, быть человеком второго сорта среди изгоев, которые-то и сами за нормальных людей не почитаются в современном обществе.
— Зачем ты душу из меня тянешь!
— Уже нет. Я тебя отпускаю навсегда, ну, до твоей естественной кончины, разумеется. Даю твоей паскудной душонке полную свободу на отпущенный ей срок.
— Не верю!
— Ты в Бога не веришь?
— Не лови на словах, старый словоблуд. Тебе, враг, я не верю.
— Сейчас никто не верит. Христиан меньше, чем в античном мире среди толпы язычников при первых апостолах. Нынешних «захожан» в церкви можно смело называть словом «человеческая халтура» в мирском смысле слова. Ваш мир — мир превращённых людей.
— В кого превращённых? В похотливых жаб с огромным ртом и раздутым брюхом?
— Ну, извращённых…
— Извращенцев?
— Нет же, не лови меня на словах, Леон. Это моя прерогатива.
— И что, людям больше не спастись от тебя?
— В извращённом мире, разумеется, нет. Но я не всемогущ, хотя и вечен, но всё течёт и меняется. Кто знает, придёт мир чистой веры — запретный плод потеряет сладость, а меня опять надолго загонят в сумеречное подсознание людей без права выхода в живую жизнь. А пока этот мир — мой, никому в нём не выжить без запродажи души дьяволу.
— А как же я выжил среди твоих прислужников?
— О, твой порок самомнения просто великолепен! Разве ты не из их числа?
— Отвечаешь вопросом на вопрос?
— Не изменяю старым привычкам, Леон, и тем горжусь.
— Таки Бога нет?
— Для вас — нет. Вы все безбожники, хоть по пять раз на дню ходите в церковь за причастием после исповеди.
— Кто же мы?
— Клиенты моего развлекательного заведения, в стенах которого ты сейчас находишься.
— Фи как это мерзко сравнивать верующих с клиентами твоего борделя!
— Но мне же не дозволено называть вас паствою. Я антипастырь. Сущность зависимая и ограниченная в действиях, почти как вы.
— Уцепился, как чёрт за грешную душу! И просто так отпустил?
— Ну и умеешь же ты меня, Леон, умастить лестью! Пока ещё не отпустил, но скоро подарю тебе свободу.
— Неужто ты отказался от бредового проекта посадить на престол нового самодержца всея Руси?
— Нет, не отказался. Но на тебе свет клином не сошёлся. Я не делаю ставок на одну-единственную тёмную лошадку. Люблю альтернативы и паллиативы, так сказать.
— И кто это избранник дьявола?
— Угадай с первого раза!
— Ерофеич? Тощий уродец?
— Батька Махно тоже не был красавчиком. И твой тёзка, Леон Троцкий, был похож на страшненькую обезьянку, пародию на дьявола. А харизма у них была, то есть народное обожание, — дай бог каждому!
— Богохульство — поминать всуе…
— Ах, Леон! Третья заповедь из декалога бытовых идиом не касается. Должен бы это понимать с твоим-то умом. На новом кастинге я предпочёл другого претендента, а тебя отпускаю на волю. Я умею быть благодарным в отличие от вас, людей. Оставляю тебе все твои деньги, что я дал тебе заработать с моей помощью.
— Жди щедрости и милости от чёрта!
— Православные говорят — с чужой беды не разживёшься. Вот и я становлюсь суеверным.
— Но ты-то как раз только и живёшь за счёт наших бед.
— Ошибаешься — питаюсь за счёт ваших удовольствий и развлечений. Я то самое зло, которое должно приходить в мир для ускорения природной эволюции и научно-технического прогресса. Теперь ты по-настоящему свободен и от Бога и от чёрта. Ни богу свечка ни чёрту кочерга, а так — плевок в навозной луже. Всё течёт от плохого к худшему. Этот мир будет моим. Не Он сотворит богочеловека своим святым причастием, а я слеплю человекобога. Изменю состав всех тканей человеческого тела. В обмен веществ введу ключевой химический элемент — серу.
— Ты хочешь превратить людей в насекомых, покрытых хитиновым панцирем?
— Пусть даже так. Тараканы выживают даже в активной зоне ядерного реактора. Человекобоги перестанут бояться проникающего излучения и ядовитой атмосферы чужих планет, а непробиваемый хитиновый покров сделает их более неуязвимыми. Идеальные солдаты для завоевания космических миров.
— Демоны.
— Нет, это будут творения из плоти и крови. Я же князь вещественного мира сего, а не владыка бесплотных сущностей. И заметь, всё произойдёт эволюционным путём без кровавых скачков-революций. Бога для вас больше не будет. Человек сам станет богом и преобразователем вселенной. Всё на свете подчинит себе.
— Надо понимать — тебе? Представляю себе твой мир. Кино и литература — чернуха, порнуха и мокруха, песни — похабные частушки, поэзия — похабный анекдот в рифму.
Карикатурный человечек в ответ улыбнулся и развёл руками.
— Шаман — из твоих прислужников, Ваал?
— Все ворожеи, звездочёты, колдуны, лжепророки и политики — мои. Даже олигарха без моей печати не утвердят. А с тебя печать стираю. Вася, сотри с господина мою метку!
Охранник, как и всякая прислуга в покоях владык, умел улучить момент, чтобы повыкаблучиваться перед своим господином:
— Я, между прочим, Васофронаил, а не Вася, ваше темнейшество!
— Ну и пусть твой чёрт будет старше, мелочь пузатая! Исполняй, о чём тебя просили. Убери с него тавро! Этот скот больше не из моего загона.
Охранник нажал кнопку на пульте индикатора. Сияние из цвета электрик стало багровым. Клеймо 666 на руке Шмонса медленно исчезло.
— Всё, теперь ты чист, как младенец. Хотя о чём это я! Наверное, стал сдавать умом с ходом тысячелетий… На каждом земном младенце есть мой знак после первородного греха вашей праматери Евы.