По ту сторону черной дыры

Глава 27.

Старший прапорщик Мухин гнал в тундру белых лошадей. Табун попался на редкость своевольный — жеребцы скалили зубы, ржали, и не обращали на пастуха никакого внимания.

Сполохи северного сияния, освещающие покрытую лишайником равнину подобно гигантскому стробоскопу, не позволяли поверить в реальность происходящего. Над головою Леонида Ивановича порхали саламандры, сновали белесые чертенята с бутылками портвейна, который почему-то назывался «Три шестерки». Он подставлял им свой походный восьмисотграммовый стакан, умоляя налить, но коварные твари игнорировали его мольбы.

— Да налейте же! — чуть не плакал старший прапорщик.

— У-ху-ху! — смеялись чертенята.

— Пожалуйста! — умолял страждующий.

— Ха-ха-ха! — ржали саламандры.

— Умоляю вас!

— О-хо-хо! — ухали ундины.

— Бессердечные! — завопил старший прапорщик и проснулся.

За окном было уже темно, но сквозь цветные стекла еще виднелись последние проблески заката. Леонид Иванович осмотрелся. Постель его была смята, словно на ней совокуплялись гориллы. Подушка, зажатая между ляжками, имела самый жалкий вид.

По телу ручьями бежал холодный пот. Мухина бросало то в жар, то в холод. Он пошарил руками вокруг себя — вот она! Верная фляга, приятно булькающая, обещающая очищение от скверны и неземное, ни с чем не сравнимое удовольствие опохмелки!

Леонид Иванович трясущимися руками отвинтил пробку и поднес ко рту горлышко заветного сосуда. Но чуда не произошло: безотказно лечившая до сего дня жидкость вдруг обдала его запахом, у которого не было названия ни на одном из земных языков и от которого у старшего прапорщика вдруг заныли кости и судорогой свело мышцы шеи и спины.

Через полминуты ломота прошла, но ощущение отвратительности осталось. Недоумевая, он слез со своего беспокойного ложа, налил на каминную полку немного жидкости из фляги и поджег. Все правильно — по голубоватому оттенку пламени Мухин опознал тот самый состав, который на протяжении долгих лет служил ему верой и правдой, помогал в горе и в радости, лечил самые страшные раны души и тела. Обрадованный, он повторил попытку опохмелиться, на этот раз зажав нос рукой.

Бесполезно. Вторая попытка окончилась еще более плачевно, нежели первая. Едва он сделал несколько глотков, как проклятая влага поперла изо всех щелей, так и не пожелав попасть в желудок.

— Минздрав тебя, Леня, предупреждал! — выругал он сам себя. В дверь просунулась голова Булдакова. Стук поступил с задержкой в несколько наносекунд. Булдаков утверждал, что стучится и одновременно открывает дверь, но из за разницы между скоростями света и звука все видят сначала его, и только затем до их ушей долетает звук стука.

— Ба! Иваныч, ты еще не готов! — осуждающе произнес большой начальник, — а ведь знаешь, что церемония начинается через час!

— Уже готов! — прохрипел Мухин голосом умирающего Гитлера, — я не еду.

Подполковник позволил своему телу окончательно пересечь черту порога. Ему показалось, что он ослышался. Всем было известно, что старший прапорщик Мухин не пропускает ни одной пьянки.

— Иваныч, скажи мне, что ты пошутил или оговорился, — Булдаков со всех сторон осмотрел своего заместителя и ближайшего собутыльника, — неужто влюбился?

Мухин помотал головой. Глаза его тускло сверкнули в полумраке комнаты.

— Выдумаешь тоже! Я тебе не Толик Малинин! Худо мне, Палыч, думаю к эскулапу сходить. На предмет выяснения.

— Пойдем провожу, — Олегу Палычу не терпелось узнать, что все-таки произошло с этим железным человеком.

В медкабинете Починок осмотрел «бойскаута», посветил фонариком в глаза, а затем грязно выругался.

— В чем дело, Акиш Иванович? — нетерпеливо спросил Булдаков. Он забеспокоился, ибо ни разу не слышал подобных изречений из уст фельдшера. Тот вдруг заговорил с сильным татарским акцентом, хотя до сегодняшнего дня изъяснялся на правильном русском.

— Ти думаль такой умный, да? Кушать много-много водки, насиловать свой организм, да? Фигу тебе! Ти уже випил весь свой водка! Теперь только чай!

— Да объясните мне, что произошло? — взмолился подполковник.

— Каюк! — взвизгнул Акиш Иванович, — допился! Лошадок белых гонял?

Мухин смущенно кивнул.

— Чертей видел? — подтверждение.

— Еще раз выпьешь, черти начнут гоняться за тобой, пока из окна не выскочишь, — фельдшер повернулся к Булдакову, — белая горячка называется. Олег Палыч, вы рискуете потерять своего заместителя!

— Да! — протянул изумленный подполковник, — Леня, а ты сможешь нормально функционировать на слабеньком чайке? Доктор говорит, что свою жизненную норму ты уже потянул…

— Жаль! — прохрипел Мухин, — нужно было пить через день, чтобы на всю жизнь хватило! А что теперь, доктор? Мне ведь хреново… Очень хреново…

— Командир, — сказал Починок, — вы ступайте на церемонию, а я остаюсь. Нужно ведь этого потерянного в чувство привести. Пойдемте, мой непутевый друг!

— Куда? — тихонько спросил Мухин.

— В процедурную. Клизму, капельницу, эсперальку! Вперед!

«При чем тут спиралька?» — думал Булдаков, идя по коридору, — «с алкоголем нужно будет поосторожней… Предупредить Светку, чтобы присматривала за мной… Неровен час… Интересно, лошади и вправду белые?»

В их апартаментах Светлана рассматривала в зеркало свой начинающий набухать живот.

— Вот видишь, — обратилась она к вошедшему мужу, — узкое мне носить уже нельзя.

— Надень широкое, — посоветовал искушенный супруг.

— Как у вас, мужиков, все просто! — возмутилась Светлана, — что ты мне предлагаешь надеть? Русское народное платье из тончайших сортов мешковины и кокошник? Или твою любимую военно-полевую форму?

— Таки у тебя ничего нет? — лукаво сощурился Олег Палыч, — а что ты везла в тех трех коробках, что заняли полмашины?

— Там ничего широкого нет, — причитала жена.

Любящий муж начал звереть.

— Тогда скажи мне, женщина, каким местом ты думала, собирая манатки и зная о своем интересном положении? — Светлана набычилась.

— На меня нельзя орать!

— А что с тобой прикажешь делать? — она критически осмотрела себя в зеркале, распахнув халат.

— Пока что еще все, — и бросила на супруга взгляд, по которому так тосковал Амундсен, когда добрался наконец до моря Желания. Олег Палыч сделал шаг в сторону, сымитировав побег.

— Светка, через час церемония!

— Через целый ча-ас!

— Я не умею так быстро!

— Не умеешь, — печально подтвердила жена, запахивая полы халата. В дверь постучали.

— Открыто! — брякнул Булдаков. Вошел Дениска. Мрачная физиономия подполковника сменила выражение на более мажорное.

— Ба! Сынище пожаловал! — протянул Олег Палыч, — как дела?

— Вы меня возьмете с собой? — вопросом на вопрос ответил мальчуган. Отец беспомощно посмотрел на жену.

— Вообще-то можно, — осторожно ответила та, — за столом вести себя он умеет… Но одеть что?

— У меня есть смокинг! — похвастался Денис.

— Какой смокинг? — удивилась Светлана, — молодой человек, мне знаком весь ваш гардероб. Никакого смокинга там нет!

— А мне Наталья Владимировна подарила перед отъездом! Правда! — тут парень самую малость призадумался, — он мне еще немного великоват… самую малость…

— Размера на четыре, — понял отец, — оденешь под него зимнюю тельняшку, а рукава закатаем!

— Я думаю, обрежем! — Светлана чуть не лопнула со смеху, — храбрый портняжка! Пойдем, Дениска, посмотрим на твой смокинг.

Паренек без возражений последовал за ней. Свою новую маму он очень любил, как и миллионы телезрителей, за красоту, и очень уважал за то, что «такая страшно знаменитая, и не задается». Вот только мамой он ее еще называть не научился — выходило нечто вроде американского «мэм».

С отцом они раз и навсегда решили, что Светлана отныне есть самая что есть натуральная мама. Мальчик, воспитанный в военном городке, уяснил себе, что его родная мать совершила предательство по отношению к отцу, своеобразную «измену Родине», за которую подобных субъектов настигает «всеобщее презрение народа». Не то, чтобы он ее ненавидел — в столь юном возрасте невозможно испытывать ненависть. Денис, решивший пойти по стопам отца, понимал, что если Родина требует верности от служащего ей мужчины, то этот мужчина вправе требовать верности от своей супруги. И измена в обоих случаях является позором.

Искусство принесения жертвы является одним из самых чистых и бескорыстных. По крайней мере, так считают японцы.

«Смокинг» оказался обычной серой тройкой, был действительно великоват для Дениса, но рост парня позволял надеяться, что в течение года их размеры совпадут, чтобы еще через год снова разойтись, на этот раз поменяв полярность несоответствия.

А между тем в замке шла куда более хлопотливая процедура. Утром выяснилось, что жениха абсолютно не во что нарядить. Сергей не шибко следил за своим гардеробом: шесть комплектов х/б, три бушлата и восемь пар разной армейской обуви. Разумеется, нижнее белье в этот счет не входило.

Женский контингент, хлопотавший вокруг него, уже подумывал о привлечении местного портного и ругал сконфуженного жениха.

— Дык кто знал, что на третий день к алтарю поведут! — и затем со слабой надеждой добавил, — а может кого другого?

— Не может, — ответил подоспевший Олег Палыч, — твое лицо уже засветилось в Интернете.

Затем повернулся к девушкам.

— Ну что, орлицы, есть варианты? — Валя Ромащенко хихикнула.

— Знаете, Олег Палыч, у моего Игоря есть джинсовая черная пара, еще от эпохи перестройки. Он ее никогда не надевает, — говорит что становится похожим на графа Монтекристо. Они с Сергеем почти одного роста… Только они… Что ему в таком случае одеть под джут, не представляю! Грудь вылезает, а рубашки ни одной…

— У него что, такая большая грудь? — удивился командир.

— Волосы! — хихикнули все пятеро, кое-кто, как показалось Олегу Палычу, даже с надрывом.

— Ну, девочки, это же нормально, — быканул он, — я тут кое-что придумал.

Сбегав к себе он принес рубашку, подаренную ему бывшими сослуживцами по дикой дивизии, которую он ни разу не надевал. Не надевана была рубашечка по двум причинам: ядовито-синий цвет и чрезмерно длинные рукава. Завидев человека в таком убранстве можно было подумать, что на васильковое поле упала часть небосвода.

— Как вы догадались? — воскликнула Валя, когда он развернул рубаху в анфас. Булдаков хитро глянул на нее. Он не понял, о чем так коварно догадался, и только скромно пожал плечами.

— В самую десятку! — восхитились все остальные, — у Сереги глаза такие же. Как специально сорочку под него шили…

«Или Серегу под рубашку делали», — подумал Булдаков, отчаливая от веселой компании. Поднявшись на второй этаж он вспомнил о совпадении колеров и хлопнул себя по ляжкам, — «Молодец, Олег! Опять в строчку!»

… В восемь вечера небольшой кортеж, количеством человек в двенадцать, погрузился в три «лендровера» типа «УАЗ-469» и отправился за сердцем принцессы Дианы.

— Мать моя! Я как будто на сватовстве Ингви Мальмстина! — заметил Сметанин, бывший за старшего шафера.

— Я больше на эту удочку не попадусь! — заявил Гончаров. Он постучал по деревянному лбу Саньки Воробьева, который неведомо по какому жребию попал в число почетных сватов.

Действительно, Сергей в черноте от «Wrangler» был ужасно похож на знаменитого гитариста. Глаза пронзительной синевы сверкали в тон рубахе из под вьющихся черных кудрей. Точно сын Посейдона, он возвышался над окружающими.

Стоя рядом с принцессой, он был избавлен от необходимости смотреть ей в глаза, ибо они находились сантиметрах в сорока ниже средней линии его собственного взгляда. Гордо глядящий на оробевшего кардинала, который вел церемонию помолвки, Сергей Гончаров казался существом неземным.

— Господа и дамы! — громко возвестил король, имею честь объявить вам намеренный свершиться брак нашей сестры леди Дианы и воина дружественного нам Белоросского государства — сэра Серхея!

Грянул оркестр, заигравший некую доисторическую кантату, по завершении которой жених с невестой обменялись обручальными кольцами, загодя приобретенными у главного пейсатого ювелира Парижа.

Согласно диспозиции, лицо невесты было закрыто белой вуалью, символизирующей очевидную невинность. Сквозь эту чадру ничего не было видно, но по дрожанию руки, Сергей понял состояние девушки.

— Не бойся. Не такой я и страшный! — сказал он по-французки, а затем прибавил на родном:

— Не дрожи ты, глупышка, — к его удивлению снизу на том же языке донеслось следующее:

— Я бы посмотрела, как бы ты дрожал, если бы тебя выдавали замуж за такого монстра.

Жених позволил себе улыбнуться.

«По крайней мере, эта малышка неглупа».

«По крайней мере, он способен проявлять заботу», — думала Диана.

«По крайней мере, под вуалью папиллома не заметна!» — с облегчением расслабился король.

Все расселись за праздничным столом, и пир начался. Все шло своим чередом: шут носился, как угорелый, кардинал с нехарактерным интересом пялился на супругу посла, Людовик размышлял о грядущем, Булдаков вязал узлом серебряные ложки. Со стен на все это поглядывали мрачные святые своими всепрощающими взглядами полных кретинов.

«Интересно», — думал Сергей, ковыряя ножом кусок окорока, — «почему на всех иконах у святых такие лица, как на советских плакатах. Нужно будет поговорить с Андрианом»…

Гости и хозяева пировали старательно, как бы стремясь качеством совместной трапезы заложить фундамент будущности. Музыканты наигрывали что-то из древней классики, возможно, откровения рамапитека Ых-ху. Шут добросовестно отрабатывал свой кусок хлеба, бесясь как черт в припадке белой горячки.

Невеста украдкой наблюдала за будущим супругом и ловила завистливые взгляды сестер. Внезапно ей стало весело и легко. Страх перед неизвестностью либо исчез, либо она его переборола. Господи, если бы не ее «уродинка», какой бы они были потрясающей парой!

— Ты совсем не пьешь, — обратилась Диана к Сергею. Тот наполнил пол-литровую чашу почти полностью и одним махом опорожнил ее.

— Я не алкоголик, я еще только учусь, — сказал он обалдевшей от такой категоричности принцессе.

— Ты сейчас свалишься под стол, — сухо прокомментировала она, — это очень крепкое вино.

— Ну и я не слабый, — озорно улыбнулся Гончаров и посмотрел на танцующих, — в танцах я не силен точно. Предлагаю выйти подышать свежим воздухом. Ты не смогла бы отослать этих дурочек? Они мне все пищеварение портят.

Диана сказала несколько слов своим фрейлинам, и те остались сидеть за столом, а они с Сергеем вышли в королевский зимний сад. Он еще не достиг полностью задуманной площади, но уже где-нибудь в укромном уголке можно было без лишнего шума перерезать кому-нибудь горло. С другой стороны, в этом саду крутилось множество романов между светскими львами и львицами.

Должно быть Сергей подумал о том же, что и мы, потому что выйдя в сад проверил наличие бронежилета и средств индивидуального нападения. Только он приготовился произнести какую-то фигню насчет завтрашней погоды, как в грудь ему уперлось лезвие мизерикордии. В сумерках светились две довольные мужские рожи.

— Просим прощения, леди Диана, — произнесла одна из них, — вашему спутнику придется пройти с нами.

Принцесса в ужасе молчала. Сергей вспомнил какой-то дурацкий фильм и произнес:

— А что, если вы, парни, гомики и хотите меня запетушить? Меня тогда, противные, шеф домой не пустит! Никуда я с вами не пойду! — по-французски это прозвучало не слишком убедительно, поэтому парень прибавил:

— Идите, парни, домой. Неровен час — шеи посворачиваете в такой темноте! — лезвие уперлось в грудь сильнее.

— Дави, не стесняйся, — великодушно разрешил Сергей, свято веривший в чудесные свойства кевлара.

Человечек запыхтел и запоздало подумал, что мизерикордию следовало бы приставить к горлу. Но, чувствуя как хрустят кости правой руки, в истерике понял, что следующего раза может и не быть.

Сломав нападающему ведущую конечность и, используя остальное в качестве небольшого упора, парень ударом ноги отправил в нокаут второго агрессора. Затем схватил за шиворот первого и бросил его в заросли терновника. От воя несчастного перестали орать птицы, в большом количестве водившиеся в зимнем саду, и начали сбегаться гости.

Никому ничего не объясняя, Гончаров взвалил на плечи второго и обратился к Диане на русском:

— Пойдем, принцесса. Так и до простуды недалеко, — и взял ее за руку.

Послушная, как личный зомби, она последовала за ним. На входе в праздничный зал они столкнулись с Булдаковым, который прослышав об инциденте решил убедиться во всем сам. Ему под ноги и сбросил Сергей свою ношу.

— Тяжеленный, сволочь, — сказал парень, вытирая со лба пот, — должно быть пожрал недавно.

Командир вопросительно посмотрел на него.

— Кого это ты приволок? — Олег Палыч успел основательно хлебнуть красненького — глаза его весело блестели.

— Похитителя человеков, — ответил Гончаров, — хотел меня похитить вот. Не удалось. Мы с Дианой гуляли, никого не трогали, а тут из-за угла двое, и ну угрожать! Пришлось кое-что им растолковать.

— А где второй? Ты его часом не угрохал?

— Да нет! — протянул Сергей, — всего-то и делов, что клешню сломал! В кустах отсиживается.

Отчасти пришедшая в себя Диана недоуменно посмотрела на него и сделала попытку высвободить руку. Серега, понявший это по-своему, продолжал:

— Принцессу вот напугали. Нелюди какие!

Подошел шут и уставился на пленника.

— Черт! — взревел он, — это же приятель нашего Генриха! Что он здесь, интересно, делает? Сейчас я его приведу в чувство!

Прослышав о ЧП, Его Королевское Величество также соизволили подойти.

— Что случилось, Жак? — спросил он у шута.

— Ерунда! — отозвался паяц, не прерывая своего увлекательного занятия, — твоего будущего зятя хотели похитить.

Король с тревогой взглянул на Гончарова. Тот равнодушно смотрел на вхождение души в тело лежащее на полу.

— Похоже, Людовик, твой братец Генрих без ума от предстоящего родства.

— При чем тут Генрих? — не понял король.

— Это — друг Генриха, — терпеливо объяснил Жак, — номер один. Номера второго сейчас вытаскивают из терновника, куда его зашвырнул вот этот молодец.

Сергей хмыкнул и поклонился.

— Ваш покорный слуга, — сказал он по-французски.

— Ваше Величество, — вмешалась Диана, — я была при этом и могу все подтвердить.

— Сестра моя, — подумав произнес король, — пойдемте, я провожу вас в ваши покои. Мне кажется, вы должны отдохнуть после всего пережитого. Господа! Я присоединюсь к вам вскоре. Проводите этого человека в камеру пыток — Жак покажет.

Паяц что— то проворчал на своем диалекте. Подошли два «архангела», взяли пленника под руки и, стуча алебардами по полу, потащили его к выходу.

— Ну, что ж! — произнес шут, — пойдем, развлечемся!

— Я думаю, — сказал Булдаков, — что для такого мероприятия нужно захватить кого-нибудь с вашей стороны. Иначе нам просто могут не поверить.

— Точно! — сказал Жак, — я же дурак, палач — немой, а стража — вообще идиоты. Я мигом, приведу одного парня. Через мгновение он уже вернулся, волоча за собой кардинала. Его святейшество был весел и слегка пьян. От него несло женскими духами и порошком от клопов.

— Личность известная, — сообщил он шепотом, — король ему доверяет. Пойдем, что ли?

Булдаков повернулся в сторону столов.

— Голубков! — позвал он. Подошел санинструктор роты охраны рядовой Голубков.

— Вызывали? — спросил он, глядя на командира сквозь толщу своих линз.

— Подзывал, — скорчил рожу Олег Палыч, — у тебя несессер с собой?

— Со мной, — удивился Санька, — вы же знаете, командир — он всегда со мной.

— Пойдешь с нами. Нужно потолковать с одним человеком.

Голубков флегматично пожал плечами. От этого движения дужка очков съехала с носа; он привел себя в порядок и поплелся за всеми в камеру пыток, расположенную в подвальном помещении замка.

Военно— полевой фельдшер Санька Голубков был незаменимым человеком в медчасти у Львова. Его дядя служил в каком-то сверхсекретном ведомстве заместителем начальника, имел чин полковника, служебную «Волгу» и виды на генерала. Если что и не грозило студенту медучилища Сашке Голубкову —то это служба в войсках.

На третьем курсе он, пробравшись в лабораторию, попытался откорректировать свое «минус три». Ничего не смысля в аппаратуре, он добился того, что у него стало «+12». Вот с этой замечательной дальнозоркостью он пришел к дяде, чтобы тот помог родственнику с поступлением на воинскую службу.

Дядя долго чертыхался, решив что «корректировщик» свихнулся, но все-таки позвонил приятелю попросив устроить на непыльную службу своего чересчур патриотичного племяша.

В части «Бобруйск-13» он всех поразил тем, что у него в петлицах вместо «змеи, плюющей в чашу Сократа» были вмонтированы эмблемы легкой кавалерии, которые считались раритетом уже после Второй Мировой.

В медчасти он считался своим в доску парнем, потому что знал великое множество смешных историй и анекдотов, а также чудо-поговоркой «сейчас по иллюминаторам настучу». Был еще и один прискорбный номер, который ему едва не обошелся в неделю нарядов…

Ничто человеческое парню чуждо не было, иногда он забавлялся с зеленым змием, иногда ходил по бабам, вернее, примеряясь к ситуации, бродил. Поскольку монетки у него водились изредка, забавы эти происходили крайне редко, реже, чем хотелось бы молодой пытливой душе. Вот и влип он в одну аферу.

Возле части крутился один мужичок, далеко не первой свежести, по имени Толик. Это существо было геем, и таскало водку небрезгливым парням из ремвзвода, в качестве оплаты дарившим «любовь» через непотребное место.

Саша познакомился с Анатолием. История умалчивает о том, что он ему наплел, но назавтра вечером Толик топтался у забора с авоськой водки и мечтательной улыбкой на лице. Саша принял у своего «голубого» друга напиток и, сев на пяту, был таков.

Обиженный гомик разревелся и поплелся на КПП — искать правду. Он пожаловался дежурному по части, что неизвестный солдат из этой части его избил и ограбил, забрав очень ценные вещи. Дежурный, уже лет десять знавший потерпевшего, слушал, грустно качая головой, а затем, когда поток жалоб иссяк, сказал:

— Шел бы ты, Толя, домой. Нихрена сегодня твоей заднице не светит!

Тот встал, как-то по-особому шмыгнул носом, проворчал что-то о проклятых мужланах и отправился восвояси. А дежурный позвонил Львову и хохоча пересказал инцидент о нападении жутко очкастого неизвестного солдата с медицинскими эмблемами на известного гомосека Толика. Через десять минут Львов уже заходил в медчасть. Отобрав у подчиненного ровно половину добычи, он мягко произнес:

— Ты же, Саня, не с Сатаной договаривался! Нужно хотя за одну бутылку было отработать.

— Да я, товарищ капитан, гомиков на дух не переношу!

— Что ж, сходи на недельку в наряд.

— Есть! — безразличным голосом отозвался Голубков.

… В тот первый и последний свой наряд Саша попал вместе с майором Булдаковым. Проводя инструктаж, Олег Палыч грустно посмотрел на фельдшера и прочувственно задекламировал:

— Я гляжу в унитаз хохоча — у меня голубая моча… Ну, что, Голубков, кому ты там попу разворотил?

Утром в дежурку ворвался злой как черт Норвегов.

— Вы кого на ворота поставили! — заорал он громко и страшно. Булдакову же во все времена было наплевать на психи начальства. Он нес свою карму по жизни с ледяным спокойствием снежного червя. Майор снял фуражку, почесал плешь и вежливо спросил?

— А куда его я, нафуй, поставлю? Он нормально смотрится только в очереди за пивом! — Норвегов, ничего не ответив, вылетел из КПП.

— Солдатик, я вас снимаю с наряда, — сказал он Голубкову, — идите и занимайтесь по своему плану. Хотите, планктон выращивайте, а хотите — глистов кормите. Словом, здесь вам воздух портить нечего. Шагом марш, сынок.

Сейчас Александр бодро шагал вслед за шефом, недоумевая, зачем он понадобился. Пройдя длинный коридор, процессия спустилась в подвал по узкой винтовой лестнице. Как и полагается подвалу, здесь было сыро: капала вода, на каменных стенах рос пенициллин, а скрип отворяемой двери напомнил нашим героям фильмы ужасов.

— Сюда, — сказал шут. Вошли в маленькую камеру вместе с палачом, который нес на спине свои холостяцкие пожитки. Палач — жирный мужик, обнаженный до пояса, что-то промычал шуту.

— Предлагает начать с каталонского сапога, — перевел Жак.

— Дерьмо ваш сапог! — бросил Булдаков, — Сашок, подойди! Что скажешь? Если ему ввести одновременно рвотное и слабительное?

— Что вы, товарищ полковник! — в почтительном ужасе попятился фельдшер, — ведь он у нас на очке кончится!

Пленный, уже полностью пришедший в себя, глядел на них со злобой. При звуке Сашиного голоса он сплюнул под ноги подполковнику. Тот подошел к узнику и быстрым движением оторвал ему ухо. Затем, глядя в искаженное от боли лицо медленно сжевал весь хрящ без соли. Пленник потерял сознание, да и шуту, кажись, стало немного не по себе. Они переглянулись с палачом и тихонько отошли подальше от Олега Палыча, справедливо полагая, что не являются главными в этой опере.

— Козел! — с выражением бывалого урки произнес Олег Палыч, — Саша, у тебя сыворотка правды с собой?

— Пентонал натрия? — переспросил Голубков, — а может, скополамин?

— Хоть карбонат кальция, — лишь бы толк был. Он даже и не испугается.

— Вы так думаете? — скептически хмыкнул эскулап, — да он у меня сейчас обделается со страху.

Сначала Саша привел пленного в чувство. Тот, потеряв свой надменный вид, тупо смотрел на человека в очках.

— Жак, — попросил Голубков, — спроси как его зовут.

— Незачем спрашивать, — фыркнул шут, — я и так знаю. Это…

— Это все лишнее, — ледяным голосом перебил Булдаков паяца, — пусть он будет… скажем, де Шрапнель!

«Де Шрапнель» недовольно заворчал. Голубков заглянул ему в глаза сквозь толщу своих очков.

— Итак, мосье де Шрапнель, советую говорить вам правду и ничего кроме правды, — с этими словами он отвернулся, снял очки и, достав из кармана небольшой футлярчик, надел контактные линзы.

Кардинал с любопытством смотрел за преображением Александра. А тот посмотрел на де Шрапнеля своими глазищами, которым линзы придали ярко-зеленый цвет, улыбнулся и достал из несессера шприц. Наполнив его на одну треть из свежеоткрытой капсулы и повернулся к шуту.

— Мне нужна его рука, — произнес он.

Палач, с опаской обходя Голубкова, приблизился к допрашиваемому и разрезал тому кинжалом рукав. Крепко сжав ему кисть, он поклонился, не глядя на Сашу.

Профессиональным движением Александр ввел два кубика пентонала в вену де Шрапнеля и, вытащив шприц, сказал:

— Hasta la vista, придурок, — ввиду чего бедняга снова погрузился в полуобморочное состояние.

— Куда мне эту херню выбросить? — спросил Булдаков, держа в руке ушную раковину. Шут ужаснулся.

— — Но ведь вы его сжевали, я сам видел! — подполковник усмехнулся:

— Ты должен быть повнимательнее. Оторвал-то я одно ухо, а сжевал желатиновое. Вот такое, — он протянул изумленному шуту один из великолепно выполненных муляжей органа слуха, которых у него был огромный запас, — это я в детстве любил охотиться на гуков. Попробуй!

Жак брезгливо откусил кусочек желатина. Затем еще кусочек. Затем еще. Подполковник протянул ему еще одно, в которое шут немедленно впился.

— Тьфу! — чуть не проблевался он, — это — настоящее!

— А вот это называется — западло! — популярно объяснил посол.