По совместительству экзорцист

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Появление Прищепкина

«Вот, наконец, настал тот час!» — пропел бы вышедший из–под пера Дюма, но советского кинорозлива мушкетер. А вот как бы следом упаковал эту же мыслишку телехохмач Фоменко: «Я, товарищи, петь не умею, фехтовать, кстати, тоже, коней боюсь. Я лишь хотел намекнуть, что настал, дескать, момент, когда в нашем повествовании должен появиться детектив. Дабы приструнить этого зарвавшегося негодяя Уралова. Ведь такие, вроде Пантелеймона, типчики представляют серьезную помеху для развития нашего общества. Вы представляете, какой бы развесистой бузиной или, скажем, клюквой оно могло расцвести, если бы на свете таких уродов, порожденных предыдущей системой, вообще не было?!»

Учитывая изощренность и коварство этого недочеловека, детектива нам нужно самого–самого лучшего. Уровня Шерлока Холмса, комиссара Мэгре или Эркюля Пуаро. Однако нашенского. Чтобы вместо трубки курил «Казбек», играл не на тривиальной скрипке, а на сакральной дудке, вместо аперитивов и кальвадоса хлестал нашу народную кристалловскую водочку (но вовремя «подшился», ибо у нас меры не знают). Главное, чтобы поменьше морочил себе голову психоанализом, а побольше шантажировал, давил морально и физически на кого попадя. Словом, нужно типичного следователя угро. Все его себе представляют?

Наш типичный следователь совсем не таков, каким его живописуют в выходящих массовыми тиражами книжках с глянцевыми обложками. Ведь нужно сделать скидку — учесть, что пишутся они, в основном, писателями–нимфоманами, публикуются издателями–дерьмоедами и читаются читателями–идиотами. Типизированный их совместными усилиями следователь, делался так: со жлобской непосредственностью они взяли техасского «крутого Уокера» и пересадили в заплеванную рязанскую ментовку. Разумеется, украсть всегда намного проще, чем создавать свое. Мозги, главное, напрягать не пришлось.

Так вот, наш типичный следователь непременно ленив к рутинной поисковой работе, небрежен и неряшлив. В его рабочем столе царит полный бардак. Бумаги из расстрельных папок зачастую находятся в папках с делами по мелкому хулиганству, налетчики путаются с алиментщиками, тунеядцы со шпионами и фальшивомонетчиками. Тут же валяются закаменевшие корки хлеба, чесночная шелуха, костяшки домино, стрелянные кем–то гильзы, которые он забыл передать на баллистическую экспертизу, сломанные шариковые ручки. Такой же бедлам царит и в кабинете, плюс грязь, вонь, как в конюшне, окурки в горшке с почерневшим уже кактусом, настенный календарь с выставки Интерпола за позапрошлый год. Но попробуйте его в этом упрекнуть. «Да какое это имеет значение! — искренне удивится тот. — Я двадцать лет сыскарем оттрубил и по глазам любого человека могу определить, сколько тому давать и за что».

Самое удивительное, что такой следователь способен не только гонять торгующих возле гастрономов пивом и воблой нищих стариков, хватать студентов за графити (это его начальство вечно подставляет), но и действительно, на уровне Уокера, проявлять чудеса на профессиональном поприще. Милиции есть чем гордиться.

И по достоинству ли, кстати, оценена способность нашего мента к самопожертвованию? Что–то мне, извиняюсь, трудно представить того же Эркюля Пуаро, бросающегося на вооруженного отморозка с голыми руками. А у нас это почти норма. Хотя зачастую мужество объясняется тем, что в решительный момент сыскарь обнаруживает, что пистолет оставил дома, а вместо него вставил в кобуру мерзавчик «кристаллика» и соленый огурец.

В общем, пора вводить в повествование славного сыскаря Георгия Ивановича Прищепкина. Обыкновенного такого ментяру. Мордастого, с маленькими медвежьими, но очень смышлеными глазками, незлым крестьянским сердцем. Который, разочаровавшись в государственной службе, ушел на свои хлеба, в частные сыскари. Одним из его многочисленных клиентов как раз и стал «обутый» Ураловым олигарх, пригласивший сыскаря в свой офис на Лодочной.

Кабинет нефтяника более напоминал дворцовый зал. Стены были драпированы старинными парижскими гобеленами, двери портьерами. В огромном, вызывающем безотчетный страх камине можно было не только испечь быка в собственном соку, но и оперативно сжечь труп средней упитанности или, например, документацию среднего банка. С потолка четырехметровой высоты, мрачно отсвечивая черненым серебром, свисала гигантская хрустальная люстра, более уместная в оперном театре или, например, в гостиной фюрера.

«Тельников» в солнцезащитных очках и с оружием наизготовку уже было столько, что их смог бы сосчитать отнюдь не каждый приготовишка: в каждом углу, за каждой шторой, креслом… Один маленький, словно подросток, но зато вооруженный пулеметом непалец–шерп оседлал эту самую люстру, слился с ней в одно целое.

Скрипя новыми башмаками и половицами паркета из эбенового дерева, олигарх нервно носился по кабинету, иногда что–то бормотал и бил кулаком по ладони.

Он с первого взгляда угадал в детективе минского люмпена, то есть человека, который родился, однако, в деревне, но на волне урбанизации переехал в город и много лет крутил гайки на каком–нибудь большом грязном заводе; который по праздникам надевает мохеровую кепку и нейлоновый галстук и под гармошку поет матерные частушки. Представь такого коллегу Шерлоку Холмсу, тот, наверно, проглотил бы трубку… Не спеши, бритиш, не спеши. Трубка тебе еще пригодится.

— Частный детектив Прищепкин. Смею заверить, что я опытный профессионал, — начал тот с места в карьер, заметив мелькнувшую на челе олигарха тень недоверия. — Двадцать два года проработал инспектором угро.

— В курсе, мне вас рекомендовали, — стараясь преодолеть неприятие, кисло отозвался олигарх. — Хочу поручить вам дело, требующее очень деликатного подхода.

— Я весь во внимании, — с готовностью ответил Прищепкин.

— Меня преследуют неудачи. Начинаю терять веру в себя, и мне опять, как в самом начале карьеры, становится трудно принимать решения. Вы понимаете, что это значит для бизнесмена моего уровня?

— Выбывание из большой игры?

Олигарх кивнул.

— И последней, нарушившей душевное равновесие каплей стало то обстоятельство, что меня элементарно кинул мелкий жулик. Методом черной магии он взялся устранить моего конкурента, вытянул аванс и самым непосредственным образом от своих обязательств отказался. Вы представляете? Меня, человека, который одним телефонным звонком менял правительства и котировки на токийской бирже и… «сделал» какой–то шарлатан, проходимец!

— Но я не занимаюсь вышибанием долгов, — брезгливо вставил Прищепкин.

— Знаю–знаю, — несколько суетливо поспешил заверить олигарх. — Поэтому и пригласил именно вас. Итак, определим ваши задачи. Во–первых, как я уже говорил, именно это мелкое поражение сделало меня неуверенным в своих силах. Поэтому оно должно как бы аннулироваться, словно тот тип вдруг засомневался в своих магических способностях и решил отказаться от заказа. Во–вторых, жулик заслужил наказанье и должен его понести. Но никакого членовредительства, пусть морально намучится так, чтобы тюрьма ему раем показалась, чтобы навеки заклялся заниматься жульничеством вообще и оккультным в частности. В-третьих, Уралов пригрозил оглаской. И если почувствует какую–то угрозу, то о моем обращении к нему станет немедленно известно тому самому конкуренту. Этого допустить нельзя ни в коем случае. Ваша обработка Уралова должна вестись таким образом, чтобы тот не догадался, кто за ней стоит. Задачи ясны?

— Ясны–то они ясны, — ответил детектив в глубокой задумчивости, — но вот как к ним подступиться… Нужно хорошенько подумать.

— Думайте, — «разрешил» депутат российской Государственной Думы от студеного Ханты — Мансийского избирательного округа. — В средствах можете себя не ограничивать. Даже если потратите больше, чем Уралов должен вернуть — не имеет значения.

А теперь милости просим в кабинет детектива. Это одновременно и гостиная, и спальня, и… В общем, это единственная комната однокомнатной квартиры. К тому же, надо отметить, основательно прокуренная. «Казбеком». Где Георгий Иванович достает столь редкую марку? Покрыто мраком.

Убранство комнаты — спартанское: панцирная кровать с несвежим постельным бельем, вдоль стен стеллажи с папками, на столе компьютер. Кругом пыль запустения, окурки раздумий и следы бобыльских трапез на скорую руку. Развалившись в единственном кресле, детектив сидит перед монитором с блаженной улыбкой наркомана, который после долгих мытарств наконец достал дозу. На экране лицо Григориади анфас и профиль, как снимают для следственного дела.

«Григорий Константинович Григориади, он же Андрон Самуилович Копытов, поданный Республики Гондурас, — мысленно, смакуя каждое слово, как бы озвучивал криминальную хронику детектив. — Он же, как удалось недавно установить следственным органам, Василий Константинович Григориади. Имеет шесть судимостей: хищение личного имущества граждан, хищение государственного имущества в особо крупных размерах, покушение на убийство, мошенничество, многоженство, фальшивомонетничество».

— Объект исследования индицирован, — торжественно произнес он и задумчиво добавил: — Объявления в газете Григориади уже не дает. Но ведь на достигнутом не остановится… Насколько я его понимаю, Григориади принадлежит к игрокам заводного типа: когда к ним начинает идти карта, теряют всякую осторожность и увеличивают ставки в геометрической прогрессии до тех пор, пока внезапно не проигрывают все… Так чем же Уралов займется дальше?

Это выяснилось через несколько дней. На своей битой «восьмерке» Прищепкин прорывался в центр города, и будучи прижатым к бордюру, притормозил на светофоре. Тут его внимание привлек плакат на ограждении вокруг ремонтируемого здания: «Во Дворце ветеранов состоится концерт. Первое отделение: выступление мормонского джазового квартета «Вифлеем» и проповедь толкователя Библии из американского штата Айова преподобного Патрика О*Грегори: «Я пришел дать вам счастье».

Едва успел он прочесть верхнюю часть плаката, как загорелся желтый. Водитель следующего за «восьмеркой» грузовика тут же принялся давить на клаксон так, будто Прищепкин впал в летаргический сон.

— Ну что ты дергаешься, козел–самолет! — беззлобно пробормотал детектив на экспансивном языке дорог и вынужден был газануть.

«Второе отделение: «Давай закурим, товарищ, по одной». Фронтовые песни в исполнении Глафиры Сорокиной», — дочитал он уже на следующем плакате, обнаруженном на другом перекрестке.

О том, что «преподобный» Патрик О*Грегори — очередное перевоплощение Григория Григориади, детектив сообразил сразу: ну кому еще по силам раздавать счастье?

Что же касается Глафиры Сорокиной, то она нуждается в представлении разве что для поколения «кислотников». А например, для бойцов Первого Украинского фронта, солисткой ансамбля песни и пляски которого она начала творческую биографию, Сорокина являлась тем, что сейчас принято называть секс–символом. Пушки, говорят, смолкали и минометы захлебывались, когда Глафира своим глубоким грудным контральто заводила: Бьется в тесной печурке огонь.

Однако в союзном масштабе Сорокина смогла раскрутиться лишь в начале пятидесятых, когда ей стал покровительствовать некий член Политбюро.

Когда «голубой экран» приперся в каждую советскую семью, пик популярности Сорокиной уже давно миновал, и она стала чем–то вроде «дежурного телеблюда», которым в обязательном порядке кормили всех, кто включался на десерт в лице Магомаева или того же Хиля.

А в семидесятые она вдруг и вовсе исчезла. Наверно с подачи органов, прошел слух, будто умерла от рака кожи. На самом же деле Сорокина просто в очередной раз вышла замуж, но за диктатора недружественной Советам африканской страны.