По совместительству экзорцист

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Родительский дом, начало начал…

На исходе одной из последних январских ночей, в прихожей небольшого старого дома на окраине Минска раздался одиночный, короткий звонок. Маргарита, жена брата Григория Григориади Василия, мучавшаяся бессонницей по причине неудовлетворенности вообще и порядком мироздания в частности, принялась энергично, с мстительным удовольствием расталкивать безмятежно спавшего мужа:

— Просыпайся, не слышишь что ли?.. Вот же сурок, тюлень несчастный! Звонит кто–то. Сразу не открывай. Спроси, что нужно?

Вася сел на кровати и потер слипающиеся веки. Не по возрасту стариковской походкой, подтягивая сползающие семейные трусы, пошаркал в прихожую.

— Кто?

— Это я, Гриша.

— Какой еще Гриша? — недовольно пробормотал Вася, хотя уже узнал брата.

Открыл. Братья неохотно обнялись. Они оказались близнецами. Только борода у Васи была обыкновенной, как у дворника, и не чувствовалось в нем даже ампера той звериной силы. Это был тихий, никчемный, состарившийся намного раньше срока алкаш. С серым от неумеренного потребления плохо очищенной водки лицом, бегающим от постоянного вранья взглядом, натруженными от работы за бутылку руками.

— Тебе же еще пять лет сидеть. Неужели амнистировали? — просипел он озадаченно.

— Да ну, дождешься от них. — Григорий ухмыльнулся. — Сбежал я. — По мордочке тихой водочной мыши пробежала тень тревоги. — Да не бойся — здесь искать точно не будут. Я ведь под чужим именем сидел. А соседям скажешь, будто брат из Москвы с заработков вернулся.

Карабас направился к двери своей бывшей комнаты. Вася придержал его за рукав:

— Там теперь мать, пусть спит.

— Родной сын вернулся, как это «пусть спит».

Пытаясь продемонстрировать неизбывность горечи своего сердца, Вася закатил под лоб квашеные глаза и тяжело вздохнул:

— Она тебя все равно не узнает.

— …

— Ты разве не в курсе? — удивился Вася. — Я ведь писал, что после инсульта мать парализовало.

— Как я, по зоне Андрон Копытов, мог получать письма на Григория Григориади? — несколько обескуражено пробормотал, приготовившийся к материнским объятиям беспутный сын.

Отстранил близнеца, и все же прошел в комнату. На кровати лежала старуха, с первого взгляда даже показавшаяся ему незнакомой. Скорее похожая на покойницу, чем живую. Григорий с печалью всмотрелся в ее восковые подтаявшие черты. И все–таки это была она. Мама!

«Ну что же ты так не вовремя? Кто теперь будет готовить мои любимые вареники с картошкой и салом?» — мысленно упрекнул ее Григорий.

Раздраженно хлопнул дверью и направился к двери другой комнаты, но Василий опять мягко придержал брата:

— Там Гоша и Антоша, — сказал он умиротворенно.

— Какие еще Гоша и Антоша? — возмутился Григорий, и глаза его по–волчьи полыхнули. — Я знаю только одного Гошу — кидалу с авторынка, и одного Антошу — домушника с Грушевки. Что они здесь делают?

— Да это же дети мои. Я ведь писал.

— Опять двадцать пять! — пробормотал Григорий злобно. — Писал он — писатель… В моем собственном доме…

— Сейчас Маргарита постелет тебе в курятнике. — На лице Григория вспыхнули багровые пятна. — Ну, не кипятись, — испугался Вася. — Кур там давно нет. А завтра что–нибудь придумаем.

Помет, перья и прочий мусор из курятника были убраны, но насесты, сбитые из дощечек «гнезда» оставались на местах. Маргарита стелила постель. И неожиданно она и Григориади обменялись такими взглядами, что между ними вспыхнула белым энергетическим пламенем соединившая их дуга–любовь: страстная любовь с первого взгляда двух сердец, знающих друг друга века, возгоравшихся от соприкосновения друг с другом не впервые.

Оставшись один, Григорий с блаженным видом стал пялиться на полную луну, чей яркий мертвящий свет заливал двор, посреди которого ребрился четкий черный профиль соседской дощатой уборной.

И вдруг услышал в себе стихи Данте, которые раньше не знал:

Так благородна она и чиста,

Когда при встрече подарила знак привета,

Что взору не подняться для ответа

И сковывает губы немота.

Восторги возбуждая неспроста,

Счастливой безмятежностью одета,

Идет она — и кажется, что это

Чудесный сон, небесная мечта.

Увидишь — и, как будто через дверцу,

Проходит сладость через очи к сердцу,

Испытанными чувствами верша.