По шумама и горама (1942)

Глава 5 Смерть фашизму, свободу народу!

Тихо скрежетнула отмычка, но замок не поддался.

— Секундочку, — взломщик снова пошерудил в скважине тонкими, как вязальные крючки, иголочками и чертыхнулся под нос. — Вы мне свет загораживаете.

— Дай-ка, — вместо того, чтобы отстраниться, Глиша подался вперед с такой угрюмой рожей, что немедленно получил просимое.

Бурча под нос «Наберут черт-те где, не знают, даже с какого конца…», Глиша потер пальцы, ловко пошевелил отмычками, прищурил правый глаз, левой рукой просунул крючок немного вбок, посопел, повернул, крякнул, надавил…

В замке легонько щелкнуло и ригель свободно вышел из паза запорной планки.

Кривая ухмылка взломщика сменилась отвисшей челюстью:

— Это как?

— Да замок не совсем обычный, там маленькая хитрость. Если ее знать, все просто. Вот смотрите…

Глиша закрыл замок, а потом двумя-тремя ловкими движениями отмычек снова открыл.

— Так, — почесал затылок взломщик. — Я вам больше не нужен, дальше учитесь сами.

И мы учились.

Три недели нас гоняли так, что не вздохнуть. И не будь опасений, что без сна мы не сможем усвоить материал, нас бы и на ночь не отпускали.

Основы конспирации вели два матерых деда, не иначе еще Коминтерновской закалки, с богатой тюремной биографией, начатой задолго до Первой мировой. Они же и сам Иво натаскивали нас на приемы обнаружения слежки и сброса хвоста. Лека старательно вдалбливал нам обеспечение отхода и способы организации этого жизненно важного мероприятия. Эти же четверо впихивали в наши головы методы связи, самое узкое место во всей авантюре. Объявления в газетах, тайники, телеграммы тете и все такое — без контактов со связными, подпольем и другими боевыми группами. Это только в шпионских фильмах у каждого агента по две радиостанции, тут-то и у Верховного штаба пока всего одна, а уж насчет портативных и говорить нечего. Да еще нынешние в разы сложнее привычных мне уоки-токи с одной клавишей, для работы на ключе нужен квалифицированный радист, а его среди нас не случилось.

Случились же двое уркаганов.

— Так, дорогие мои, — воткнул взгляд в Глишу, когда в коротком перерыве мы очищали миски с лонацем. — Чего еще я о вас не знаю?

— В завязке, — буркнул пулеметчик и наклонился пониже к еде в попытке спрятать лицо.

— Не-не-не, давай подробности.

Но ответил Небош:

— По молодости в криминал подались. Я по карманам шмонал, Глиша домушничал.

Тот молча кивнул.

— Потом завязали, потом армия, потом работали, потом война. Все.

— Где работали?

— Я на лесопилке, Глиша в механических мастерских.

— Почему в партизаны пошли?

— А куда? — вскинулся Глиша. — Не к четникам же, я от королевской власти ничего, кроме говна, не видел.

Небош согласно угукнул, выскребая остатки рагу — до занятий подрывным делом оставалось минут пять.

Наши биографии инструкторам (ну, за исключением и так все знавших Иво и Леки) не доводили, но с минером мы мгновенно опознали друг в друге русских. Меня он вычислил как бывшего командира одной из рот батальона Верховного штаба, при котором он сам с недавнего времени командовал инженерным взводом и руководил техническим отделом. Сам же он носил такое же имя Владо и прозвище Рус, так что я вряд ли ошибся.

— Вот огнепроводные шнуры, вот спички. Действуйте.

Почти все принялись чиркать, ловить шнур, прикладывать горящую спичку, но удалось это только ловкому Марко.

— А вы? — обратился инструктор ко мне.

Победно улыбаясь, я вытащил нож и рассек шнур наискось, затем прижал к срезу головку спички и чиркнул по ней коробком. Зашипела сера головки, а следом тут же задымил шнур.

— Имели опыт?

— Доводилось.

— Тогда с терочными взрывателями будет проще.

И понеслось — как, что, из каких подручных материалов можно сделать, детонаторы, шнуры, механические воспламенители… Часть этого я знал по армии и Боснии девяностых годов, но куча всяких хитростей и уловок стала для меня большим сюрпризом, не говоря уж про остальных. Бранко только хмыкал и пыхтел, постигая сложную науку, как поднять ближнего своего в воздух, а самому остаться на земле.

Вечером, укладываясь спать, в краткий миг между вертикальным положением и контактом с подушкой, я вспомнил эпичнейшей югославский фильм «Битва на Неретве». Там, помимо Франко Неро и Сергея Бондарчука, играл самолично Юл Бриннер, в роли главного минера Владо. А прототип, похоже, пытается сделать из нас подрывников. Но тут голова коснулась мягкого, глаза закрылись и мысль эту я не додумал.

За быстрым завтраком на меня успела наехать Альбина — почему ее не берут медиком в состав группы? Марко подозрительно уткнулся в миску, но уши насторожил и пришлось выйти на мороз:

— Живку берете же! — обиженно бросила Аля.

Вот тоже новости. Во-первых, рановато она стала мне скандалы устраивать, мои ухаживания так пока ни к чему не привели. Во-вторых, откуда у нас в группе новый боец, о котором я ни сном, ни духом?

— Кто сказал про Живку?

— Сама!

— А ей кто?

— Марко!

— Придется надрать ему уши. Состав группы утвержден штабом, Живки там нет.

Альбина недовольно фыркнула и ушла, а я позвал на крыльцо Марко:

— С чего вдруг ты решил взять с собой Живку?

— Ты сам сказал, что я ее мужчина, я и решил, — выдавил красный, как задница гамадрила, братец.

— То есть ты сам решаешь, кого включать в группу, без оглядки на штаб? Ты вообще соображаешь? — сорвался я после нагрузки последних дней. — Отличная группа, двое урок и один дебил!

Скрипнула дверь, на улицу вышли остальные. По счастью, услышали они только последнее слово, что не помешало покраснеть уже мне, когда Бранко и Небош кинулись защищать Марко. От дальнейших разборок с перспективой перехода в скандал спас приход доктора Папо и обратный медосмотр, на котором не выявляли болячки, а наоборот, вычисляли, что нам можно приписать — не хватало еще, чтобы кого из нас мобилизовали в недичевскую стражу или куда похуже.

Бранко со шрамом на голове обзавелся диагнозом «эпилепсия», к угрюмой роже Глиши подошла язва желудка, Небоша зачислили в мочекаменные страдальцы, а нас с Марко определили в костные туберкулезники. После чего доктор обещал выдать нам списки симптомов для заучивания.

Он же отмел все намеки Живки и Альбины на присоединение к группе, но от происков Альбины это меня не избавило — она нажаловалась брату и Арсо выдернул меня на разговор. При первом же взгляде в чумовые с недосыпу и от переработки глаза начальника Верховного штаба стало ясно, что ему женские капризы тоже не вперлись, и я просто пожаловался на бабские закидоны.

— Группу создаю не я, кто в ней будет, решают Иво и Лека, так и скажи Альбине.

— Вот делать мне больше нечего, как с этим разбираться, своих дел выше крыши, — Арсо потряс стопкой бумаг, заваливших стол вместе с книгами, тетрадями, чернильницей и прочим канцелярским барахлом.

— Новые бригады? — догадался я, глядя на столбцы данных.

— И устав. Если все получится, дальше будем в дивизии разворачивать.

Серьезное дело, с правильной стороны подходят, регулярную армию без устава не создать. Только зря товарищи из КПЮ так торопятся, еще минимум год для нее возможностей не будет. Потом-то пойдет снабжение через Италию, станет полегче.

— Скажи, — прищурился я на Арсо, — а ты про Махно слышал?

Арсо положил ручку с пером на подставочку:

— Это в русской революции? Банда анархистов?

— Ну как сказать банда… Восемьдесят тысяч человек и территория с населением в три миллиона.

Йованович присвистнул и махнул рукой — дескать, продолжай!

— Партизанил в Причерноморье, три года дрался против белых, красных, зеленых, желто-голубых и черт знает кого еще. Вот у него любопытная структура сложилась.

Арсо отложил свои бумаги и подвинулся вперед, поближе ко мне.

— Во-первых, всеобщее вооружение народа, почти у каждого в селах если не пулемет под копной зарыт, то винтовка уж точно имелась.

— Нет, у нас не выйдет. Четники, недичевцы…

— Так у Махно примерно так и было, а еще немецкие колонисты. Но всеобщее вооружение народа — это как раз идея коммунистов, даже Ленин об этом писал. Полагаю, товарищам из ЦК понравится.

— Возможно. А что там во-вторых?

— Местные отряды. В каждом селе. Численностью до полка. А в третьих, высокомобильное ядро, кавалеристы, тачанки…

— Что?

— Пароконные подрессоренные повозки с пулеметами. Ядро за сутки могло перемещаться на восемьдесят-сто километров и появлялось там, где его не ждали. А почти тысяча пулеметов — это сила, с которой тогда никто не мог тягаться.

— И откуда ты все это знаешь? — задал естественный вопрос Арсо, но я знал, что ответить.

— Так мои учителя в корпусе в том числе и против Махно воевали. Полковник Чудинов очень высокого мнения был и об организации, и о тактике Махно.

— Ядро это что-то вроде пролетарских бригад?

— Точно. Всеобщее вооружение, партизанские отряды, ударные бригады.

— Надо подумать.

Конечно, надо. Но вот согласятся ли члены Верховного штаба народу оружие раздавать, если его и так не хватает?

Разговор с Арсо стоил мне втыка от Иво — все заучивали свои новые биографии, а я шлялся. Хитромудрые наши начальники решили легендировать нас под железнодорожников с тем прицелом, что таких быстрее возьмут на работу. Ладно Бранко когда-то работал на чугунке обходчиком, ладно Глиша с Небошем по механике и слесарному делу соображают, но какие путейцы из нас с Марко?

Потому братца записали в ученики, а мне, ко всеобщему веселью, добавили еще один диагноз — слабоумие. Официальный идиот, так сказать.

— Ты, главное, не забывай слюну изо рта пускать, — ржали ребята.

Пообижался я, пообижался, а потом понял — зря. Хорошее ведь прикрытие, ходи где хочешь, когда хочешь, смотри коровьим взглядом, неси пургу…

Сфотографировал нас длинноносый дядька с аккуратными усами, волосок к волоску, и пообещал выдать нам копии всех потребных документов через три дня.

— Погоди, какие копии? С чего? — оторопел Бранко.

— Мы серьезная фирма, мы только копии делаем. Но оригиналы не нужны, — хитро подмигнул он Глише и Небошу, будто своих почуял.

Уже перед самой отправкой, когда почти все было готово и Лека снова ездил мне по мозгам о политической важности предстоящей диверсии, я вдруг вскочил, как ужаленный и кинулся проверять вещи. И точно, нашлись три немецких шмотки — беда, в общем-то, небольшая, сейчас на базарах чего только не продают, но к чему нам лишние вопросы? Потребовал заменить, чем набрал еще несколько очков в глазах Ранковича. А потом еще и предложил заляпать вещи машинным маслом и застирать.

Железки, пружинки и резинки от глушителей и взрывателей разделили на пять кучек так, чтобы по каждой было невозможно понять, что это. Есть, конечно, риск, что кто-нибудь не дойдет и мы окажемся с горкой бесполезных деталей, но так лучше, чем рисковать и путешествовать с конструктором для сборки очевидно диверсионных изделий.

Отправляли нас по одному, партизанские разведчики выводили «за линию фронта», в Сербию, а дальше мы сами добрались до Чачака. Проще было до Ужице, но там наши рожи кто-нибудь мог и вспомнить. Последним уходили мы с Марко, и Лека не преминул мне еще раз втереть на прощание, что в черногорских отрядах уже сидят британские эмиссары и подбивают на рельсовую войну, чтобы сорвать снабжение Африканского корпуса. И что если диверсия нам удастся, будет что предъявить союзникам и за что стребовать с них кучу очень нужных вещей, начиная от медикаментов и кончая взрывчаткой.

Меня с Марко сопроводили прямехонько до Мокры Горы, где мы на медленном повороте подловили удачно подвернувшийся поезд, забрались в него, откупились от караульного жандарма парой динаров и потащились через горы и долины. В окна задувал горьковатый паровозный дым, за год со времени моего последнего путешествия по этой ветке у каждого моста или тоннеля построили если не блокгауз, то бункер и в них торчали вооруженные часовые. Поначалу я считал их, но вскоре сбился, да и в Чачак мы добрались довольно быстро, за несколько часов.

Там как честные пассажиры вышли и отправились покупать билеты до Белграда. В очереди, шевеля густыми бровями, стоял Бранко. Он незаметно подмигнул и ногой подвинул свой кожаный саквояжик в сторону кассы. Нужный поезд отправлялся только утром и прибывал в Белград до полудня, но искать ночлег мы не стали, а устроились прямо в двухэтажном вокзальчике с видом на поросшие травой пути. Не лучшее решение, учитывая, что ночью нас трижды будили жандармские патрули для проверки документов, зато по соседству улеглись на свои фибровые чемоданы Глиша с Небошем. На их фоне наши парусиновые мешки смотрелись сиротски, да и легенда под стать — двое братьев (меня ради такого дела даже покрасили в шатена, в брюнета при серых глазах не рискнули), родители неизвестно где, едут в Белград к родственникам.

Почти бессонная ночь вымотала меня, и я после посадки сразу забился в угол сидячего купе второго класса, спать. А вот Глиша наоборот, был бодр и вообще чувствовал себя как рыба в воде, судя по сменившему его вечную угрюмость азартному блеску глаз. Молодость вспомнил, наверное — так-то он на адреналинового наркомана не похож, в бою спокоен. С этой мыслью я и заснул, в надежде очнутся уже в Белграде.

— Из вагонов! Из вагонов! Все из вагонов!

По проходу шли стражники и гнали пассажиров на перрон.

— Где мы?

— Вальево, — Марко навьючивал на себя мешок.

— Сколько я спал?

— Часа три.

Мы спустились на низенький перрон у самой станционной водокачки и под крики недичевцев шумною толпою двинулись мимо двухэтажного дома вокзала с высокими трубами над черепичной крышей.

— Эй, служивый, — потеребил за рукав стражника Бранко. — А что вообще происходит?

— Велено собрать всех на площадь, там увидите, — ответил пожилой усач.

— Вон, читай! — ткнул в афишку на стене его молодой напарник.

Я задержался было у нее, но получил увесистый толчок в спину и чуть не грохнулся, но шедший следом Небош успел сорвать листок и теперь читал его вслух.

— Решением военного суда 714-й дивизии предводитель бунтовщиков Степан Филипович приговорен к смертной казни и будет публично повешен в 11 часов утра в пятницу, 28 марта, на базарной площади.

— Эй, служивый, — снова дернул пожилого Бранко. — А что за Филипович?

— А черт его душу знает, хорват какой-то. Молчи давай, не разговаривай, — вдруг оттолкнул он Бранко, завидев у здания свое начальство, — топай!

Пассажиров пригнали к угловому дому в тот момент, когда часы на башне пробили половину. Марко тут же, как обезьяна, полез по рустовке наверх, чтобы лучше видеть. Подумав, я к нему присоединился — чего взять со слабоумного? На площади по случаю базарного дня собралось тысячи три народу, а посередине, в кольце сербских стражников, возвышалась буквой «п» виселица. Вдали, на подходящей к рынку улице, на одном из зданий трепыхался неприятный флаг с черным пауком свастики.

Вот оттуда на площадь и конвоировали человека в коричневом пиджаке и пилотке со звездой. Не доходя до площади он принялся кричать и чем ближе его подводили, тем яснее мы слышали его голос, который не заглушал даже гомон толпы.

— Да здравствуют партизаны! Да здравствуют коммунисты! Долой фашистов и предателей! Да здравствует Сталин!

Публика помалкивала — в толпе торчало немало стражников, немецких солдат, фельджандармов и бандюганского вида «легальных» четников. Конвой, двинувшись было в обход площади, вдруг заколебался, перекинулся парой слов и повернул прямо к виселице. Наверное, не рискнули провести его мимо всей толпы.

И чем ближе они подходили к нам, тем лучше мы слышали, как приговоренный выкрикивает лозунги и материт Гитлера. Из стоявшего невдалеке от виселицы автомобиля с немецкими офицерами выскочил один из них и подошел к распорядителю, выговаривая резким голосом, тот в ответ показывал на часы — приказано в 11 ровно, орднунг!

— Чего вы ждете, чего страдаете, берите оружие, гоните эту сволочь! Да здравствует Коммунистическая партия Югославии, да здравствует Красная Армия! — продолжал смертник.

Замолчал он только когда зачитывали приговор, после чего два стражника попытались накинуть на него петлю, но он отстранился:

— Не марайтесь, сербы! Пусть меня вешают немцы!

Но стражник в шайкаче, шипя сквозь зубы все насовывал петлю и приговоренный вырвал ее из рук, сам надел ее на шею и поднялся на последнюю ступеньку сбитой из жердей лесенки-подставки.

Стрелка на часах показала без десяти одиннадцать и приговоренный воспользовался правом на последнее слово:

— Другови! Другарице! Сербы! Гитлеровские полчища пришли в ваши деревни и города, они пьют вашу кровь, истязают вас в тюрьмах и концлагерях, гоняют до изнеможения на шахтах и заводах! Фашистские негодяи расстреливают нас толпами. Братья, не верьте лживой пропаганде оккупантов и клевете предателей!

Немцы и стражники морщились и растерянно переговаривались, они явно не понимали, как поступить, чтобы не нарушить приказ.

— Вставайте! Все на борьбу с фашистским зверем! — разносилось по всей площади. — Если вы опустите голову, если не будете сражаться, гитлеровцы перевешают вас одного за другим! Только сражаясь мы сможем избавиться от наших палачей! Вставайте! Не бойтесь смерти, только трусам она кажется страшной! В смерти нет ничего необычного! Вы увидите это, когда петля перехватит мне горло!

Тот же офицер, что подходил к распорядителю, сделал несколько быстрых шагов к виселице, доставая на ходу пистолет из кобуры, но его удержали свои же — «Бандитов вешают, а не расстреливают!»

— В бой, товарищи! Берите оружие, завоюйте свою свободу и права, уничтожайте предателей и всех приспешников фашизма! Вступайте в партизанские отряды! Помогите национально-освободительной борьбе! Долой Гитлера!

Вверх взлетели сжатые в кулаки руки:

— Смерть фашизму! Свобода народу!

Офицер все-таки прорвался к виселице и с руганью пнул лесенку.

А я свалился под стенку почти в беспамятстве, держась за перехваченную спазмом шею, словно это меня повесили.

Как мы доехали до Белграда, как устроились — я и не вспомню, все сделали ребята, старался только все время себя чем-нибудь занимать, чтобы не возвращаться к тому страшному моменту, когда тело дернулось в петле. Почти сразу по выходу с вокзала мы попали на патруль и мое бледное лицо с блуждающим взглядом отлично подтвердило диагноз.

— Не буйный? — только и спросил жандарм у Марко.

— Раза два в месяц с ножом бросается, — совершенно серьезно ответил братец, — но вот уже пару недель спокоен.

— Ступайте, — буркнул жандарм и сам побыстрее свалил проверять следующих.

Потолкавшись на площади, нашли жилье неподалеку — Бранко снял комнатку с Глишей, а мы втроем с Небошем. На работу устраиваться решили завтра.

Ночью я проснулся от сжавшего горло пароксизма страха.

Со станции время от времени слышались гудки паровозов и лязг буферов, изредка стучали по улице копыта пролеток, а я ворочался в холодном поту и вскакивал к окну, проверить, не подкрадываются ли к дому гестаповцы и полицейские, не следят ли за нами из здания напротив, не торчат ли в темных углах шпики.

И все время потирал шею, будто ища следы от веревки.

Марко безмятежно сопел в две дырочки, а у меня подрагивали руки: одно дело в прямом бою, когда у тебя в руках оружие и ты своей волей, разумом и навыками можешь повлиять на его исход, и совсем другое, когда любые два-три встреченных человека могут внезапно скрутить тебе ласты, щелкнуть наручниками, затолкать в подскочивший из-за угла автомобиль и увезти в пыточную камеру.

Вот чего я не удрал в Аргентину? Жил бы сейчас, горя не знал. Да в тот же СССР! Ну заперли бы на тихой дачке под охраной, всяко лучше, чем в петле болтаться. Сидел бы там под присмотром Лаврентий Палыча, служил цирковой собачкой: запрос-справка-конфетка, запрос-справка-конфетка… Отрабатывал бы проклятие знания.

В голове вихрем клубились мысли, а руки мои жили своей жизнью, по нескольку раз проверяя, на месте ли документы, деньги или нож.

Так мне в СССР и поверили, держи карман шире. Грохнул бы меня первый же особист или, если ему гуманность в голову ударила, упек бы в лагеря по формуле «двадцать пять и пять по рогам». Ну ладно, предположим, добрался я неким чудом до верхов. И?

Ну как они мне поверят, если все, что я могу им сообщить, идет вразрез с их убеждениями и теориями? Ладно, пусть предсказания, но это же не навсегда, рано или поздно история другим путем двинется и и всем моим знаниям цена станет копейка. Общие тренды? Дык там такие зубры сидят, не мне чета, вон, в одном МИДе и Громыко, и Молочков, плюс в разведке аналитики, плюс аппарат Сталина, хватает прогнозистов. И что, я им всем скажу «Дураки вы все, неправильно предвидите»? Так сожрут меня и косточки выплюнут, не посмотрят, что Берия курирует. Вон, сколько я здешним долблю и вроде и прогнозы сбываются, и действиями подтверждаю, один хрен, они при своих взглядах остаются.

Ну есть кое-какие знания, особенно по стрелковке. Но они опять же, либо поперек всех представлений, либо требуют совершенно другой матчасти! «Двухрядный магазин лучше, чем однорядный!» Лучше, кто же спорит, да только его еще сделать надо, а тут и с однорядными проблемы.

Старинова диверсиям учить? Не смешите меня. Жукова с Рокоссовским стратегии? Ага, как же. Курчатова с Королевым? Да я, блин, из всей математики только формулы статистики и помню, да и то нетвердо. Как их запомнишь, если Интернет всегда под рукой? Вот и выходит, что вся моя сомнительная ценность — боевик. Практически рядовой необученный.

В этих ночных самокопаниях я выпил, наверное, литра два воды и в конце концов, когда понял, что у меня стучат зубы, стиснул их — надо взять себя в руки, только неврастеника в диверсионной группе и не хватает! Хорош командир, после одной казни расклеился! Да, в подполье страшно. Но, блин, делай что должно и будь, что будет. Ходить и шарахаться — это верный путь к провалу, на такого дерганого непременно обратят внимание, никакая справка о слабоумии не поможет. Да и невозможно все время быть в напряжении, психика не выдержит.

Снова вспомнил Степана Филиповича.

А вот смог бы я так же? Ведь судя по ссадинам на лице и руках, его как минимум избивали. И прихрамывал он на левую ногу, может, от раны, а может, и пытали. И ведь понимал, что в любой момент могут пристрелить, но свое высказал. И, похоже, он задал главный лозунг сопротивления «Смерть фашизму, свобода народу!», раньше я эту формулировку нигде не встречал.

А я тут ссусь, что за дверью гестаповцы. Да сколько их на всю Сербию? Даже с летичевцами и прочей коллаборантской сволочью? Вспомнил модное в диссидентских кругах убеждение, что КГБ круглосуточно за всеми следит и прослушивает, и как один знакомый спец по бигдате мне на пальцах объяснил, что это технически невозможно даже в XXI веке, с видеокамерами на каждом углу и смартфонами в каждом кармане. Одного, отдельного человека — да, можно полностью поставить под колпак Мюллера, но всех?

Всех не передушить.

И поэтому я остаюсь и буду пускать немцам кровь, пока есть силы.