По шумама и горама (1942)

Глава 12 Гори все синим пламенем

Да что тут все, с дуба рухнули, что ли? Я прямо взвыл:

— Как не выполнили? Станцию к едрене фене разнесли! Марко мины заложил! Бранко ранило! Отходили наудачу! Вслепую!

— Тихо, тихо, не ори! — пристукнул ладонью по столу Лека, чуть не опрокинув чернильницу. — Ты чего разбушевался?

— Да задрало все! Не так свистишь, не так летишь!

— Чего? — выпучил глаза Ранкович.

— Ничего, — я боднул его взглядом. — Выпить есть?

Лека фыркнул, но полез в тумбу стола, покопался и выудил два стаканчика и бутылочку.

— Будь здоров, — чокнулся с ним, — не кашляй.

Хлопнул, занюхал рукавом, продышался. Сливовица-препеченица мягко ударила в голову и растеклась теплом по жилам, я посмотрел в глаза Леке:

— Отправь меня рядовым бойцом в батальон, и гори оно все синим пламенем!

— Сбежать решил?

— Хочешь, в морду дам?

Лека заржал, а я мрачно продолжил:

— Куда сбежать, в строй, с немцами драться? — я поднялся к ракии на второй заход.

— От ответственности, — от греха он убрал ее обратно.

— Никогда не бегал, что навалили, то тянул. И даже больше.

— Например?

— Документы по Дангичу получили?

— Так это ты? — весьма натурально удивился Лека.

— Нет, папа римский.

— За документы отдельное спасибо. А теперь шутки в сторону, давай серьезно.

— Ладно, серьезно так серьезно.

Всех наших трясли на детали акции неспроста, а благодаря неожиданному для многих заявлению четников. Нестыковки, несовпадения, что да как, реально ли взорвали или просто приписывают себе чужое (тем более, что там действительно была четницкая группа, ее последний боевик погиб у нас на глазах). Англичане же свою торгашескую натуру проявили в полной мере — они обещали усилить помощь в обмен на усиление диверсий, будьте добры представить доказательства.

Вот нас разделили и сравнивали показания. У меня внутри все кипело — как же так, своим не верят! А потом остыл, пришло понимание — и не должны верить. Тут партизанская война и подполье, сегодня человек свой, а завтра его сломали в гестапо и он уже провокатор. И неизвестно, как сам себя поведу, окажись в такой ситуации. Может, сдам всех с потрохами и вступлю в «Принц Ойген» добровольцем.

Еще хорошо что после заявки четников им не навалили ништяков сразу, но тут уж Михайловичу пенять, кроме себя, не на кого. Не знаю почему, мне не докладывали, но Дража крайне вовремя надулся на англичан и прервал контакты с главой миссии при «Югославской армии на Родине». Вплоть до того, что майор Билл Хадсон затормозил переход второй части миссии, болтавшейся в Фоче, на Равну гору. И теперь тут застрял целый капитан Ее Величества Теренс Аттертон, а при нем ошивался генерал Любо Новакович.

Тоже персонаж — очень хотел встать во главе движения четников, но что-то никто не захотел идти к нему под команду. Сперва приперся к Драже, начал размахивать шашкой и звать всех в бой — его тут же выставили на мороз, поскольку Михайлович, на тот момент полковник, опасался за свой авторитет при наличии рядом целого генерала. Потом Новакович отправился к Косте Печанацу и даже получил у него под командование какие-то силы, с которыми немедленно напал на немцев в каком-то городишке. Нападение толком не состоялось, воинство Новаковича разбежалось, и Печанац тут же выпнул его на мороз, поскольку дружил с Белградом и немцами, а им такие своевольные генералы в хрен не вперлись. Ну и куды крестьянину податься? К партизанам, к Тито, уговаривать выделить ему людей.

Как представил — есть Дража, есть Коста, есть куча полевых четницких командиров себе на уме, признающих верховенство Равно горы лишь условно, и тут еще в этом сумасшедшем доме появятся четники Новаковича! Зуб даю, точно так же подумали и в Верховном штабе и генерала вот-вот отправят на мороз.

— По нашим данным, Михайлович сильно поссорился со своим идеологом Васичем, — Лека сложил руки домиком, опершись на потрепанный стол, наверняка служивший всю жизнь в општине или школе.

— С чего вдруг?

— Так заявление о взрыве в Белграде как раз Васич делал, и теперь немцы давят четников Михайловича, а он планировал тихонько досидеть до прихода войск союзников.

— Горе-то какое.

— Ага, по нашим данным, он запросил срочные переговоры с немцами чтобы оправдаться и перенаправить удар на нас. И потому к тебе вопрос — твоя женщина в Белграде…

Лека застыл с открытым ртом — я скорчил жуткую рожу, вскочил, метнулся к двери, резко открыл, проверил…

— Кто еще о ней знает? — чуть не прорычал я, вернувшись на место.

— Иво, иследник и я. Ну и твои ребята, разумеется.

— Ладно, будем считать, что твой иследник надежный парень.

— Ты его только что видел.

— Хрен с ним, — не стал я делать фейспалм, хотя и хотелось, — источник в Белграде именовать «Ассассин» и никак иначе, все упоминания в протоколах дознания переправить или уничтожить.

— Ты не слишком много на себя берешь?

— Вообще ничего не беру. Этот источник важен именно вам, поэтому Ассассин и точка.

— Почему ассассин-то? — Лека расцепил руки и раскинул их почти по углам стола.

— Никак не связано с внешностью, полом, образом жизни и так далее, — не стал я вдаваться в неприличные русско-английские ассоциации, немедленно возникшие у меня в голове, стоило лишь представить торчащую из-под простыни попку Милицы.

— Хорошо. Так вот, может Ассассин достать доказательства переговоров?

— А твои люди на Равной горе никак?

— Нет. Им известно, что переговоры будут и все. Дража тщательно скрывает их не только от англичан, чтобы не лишиться помощи, но и от правительства в Лондоне, ну и от большей части своих тоже. Знает, что не похвалят.

Ясен пень, надеется между капелек проскочить — и помощь от союзников получить, и с немцами не бодаться. А документами его можно будет крепко припереть и вытрясти-таки из англичан позарез нужные вещи типа радиосвязи, медицинского оборудования, лекарств и так далее. Тем более, что отношения с руководством четников и королевским правительством чем дальше, тем хуже — вон, в «Борбе» уже напрямую пишут «Недич-Четники-Михайлович-лондонское правительство — это непрерывная цепь для установления реакционной великосербской гегемонии в самом террористическом смысле». Да еще эти нападения на госпиталя, да полноценные сражения с непримиримыми чениками на Козаре и под Колашиным… Так что идеи о союзе всех антинемецких сил можно заметать под коврик, максимум — перетягивать к себе отдельных людей и отдельные отряды, но осторожно, а то будет Жепа.

Посидели, обмозговали, написали письмо Милице — так, обиняками, посторонний не поймет. Лека обещал передать надежнейшим каналом, так, чтобы связные и не знали чего-куда.

Уже когда уходил, обернулся у двери:

— Приговор-то отменили?

— Да как тебе сказать… — отвел глаза Лека.

— Как есть, — вернулся я к столу. — Неуютно, знаешь ли, с приговором над головой жить, хоть и лажовым.

— Да какая тебе разница, приговором больше, приговором меньше…

— Оппачки, я чего-то не знаю?

Лека опять порылся в своих бездонных папках и ящиках и подал мне серый лист плохонькой бумаги, сложенный вчетверо. Мятая афишка извещала о смертном приговоре Владо Сабурову-Раушу-Вайсу-Джуричу за диверсию в Белграде и обещала награду в десять тысяч рейхсмарок золотом за мою голову.

— Хрена себе…

— Гордись, за Тито предлагают сто.

Это если выживу гордиться буду, а пока что-то не очень.

— Погоди, англичане в курсе? — вернул я афишку.

— Возможно, а в чем дело?

— Они хотели доказательств? Немцы считают диверсантом меня, так давай покажем меня англичанам.

Через полчаса меня представили худощавому до щуплости человеку с узким лицом и бородкой, неуловимо похожему на Николая I. Он все время поправлял пояс, и сравнивал мою физиономию с розыскным плакатиком:

— Согласен, сходство есть. Это может стать дополнительным, косвенным доказательством в ряду прямых, которые требует мое начальство.

— Если желаете, можете проверить мое знание русского языка.

— Это прекрасно, просто прекрасно! Мое начальство…

Понятненько. Как сказал мне Лека, этот хрен десять лет работал в Белграде журналистом, свободно говорил на сербском, год назад удрал через Грецию, а пару месяцев назад его высадили в Далмации с подводной лодки, чтобы он добрался до Тито. И вот режьте меня, но такое сочетание факторов в одном англичанине может означать только одно — он разведчик. Уж не знаю, Управление специальных операций или МИ-6, что у них там, но вот бодаться с британскими спецслужбами мне только и не хватает. У меня вообще в этом смысле перспективы блестящие — если доживу, то подходы ко мне начнет искать советская разведка, а году так в 1949 я имею шанс присесть на титовские нары просто за то, что русский. Но это опять же, если доживу или не умотаю из Югославии. В Аргентину, ага.

— Мистер Сабуров, вы, как человек с военным образованием, — он увидел мой протестующий жест и поправился, — пусть незаконченным, должны понимать принципы субординации и порядок принятия решений.

— Надеюсь, что понимаю, — не стал я лезть на рожон. — Давайте попробуем зайти с другой стороны, что в нынешней ситуации могло бы помочь вашему руководству принять решение в нашу пользу?

— Активная борьба с нашим общим противником, безусловно.

От изумления я даже рассмеялся. Вот же чертовы островитяне, они еще будут решать, активно мы боремся или нет!

— Не смейтесь, мистер Сабуров, я прекрасно понимаю, что народно-освободительные силы ведут бои с немцами, итальянцами, усташами и коллаборационистами. Но этим же занимаются и обычные повстанцы, и четники. Нас же интересую в первую очередь диверсии на инфраструктуре снабжения, которые могут облегчить положение наших войск в Африке.

Да, там рубилово знатное и в сводках сплошь знакомые из книжек и компьютерных игрушек названия — Газала, Тобрук, Бир-Хаккейм. Те самые североафриканские качели от Туниса до Эль-Аламейна.

— В особенности, влияющие на снабжении горючим, — продолжал англичанин, опять поправив пояс.

— Конкретнее, — постарался я направить его рассуждения в практическое русло.

— Например, такие же составы с нефтепродуктами, мосты, по которым они идут, да хоть промыслы.

Я вытаращился на Леку — нефтепромыслы? В Югославии? Серьезно? Он едва заметно кивнул. Надо же, сколько всего интересного в мире!

Аттертон мягко подводил нас к еще одной акции на крупном железнодорожном узле, но я уперся, хватило мне Белграда выше крыши, в большой город лезть не хочу. Тем более, по сведениям Иво, там уже запустили машины-душегубки, а мне, стоит только представить, как в замкнутое пространство подают выхлоп с его противным запашком, аж нехорошо делается.

Сошлись на том, что партизаны проведут демонстративную диверсию в Гойло. Не Техас, не Самотлор, но двадцать тысяч тонн нефти в год полсотни хиленьких насосов там качали. По первым прикидкам Арсо и его штабных, охраны на месте присутствует полста немцев и сотни полторы домобранов, так что вполне возможно провести войсковую операцию, стянув к Гойло несколько отрядов.

Но это долго и муторно, с неизбежными потерями, и без гарантии нанесения «ущерба, несовместимого с жизнью». Поджечь резервуары дело-то нехитрое, но после пожара все быстро восстановят, а если уж браться, надо все критически важное оборудование выносить в ноль.

Почти сразу, как вернулись от Аттертона, мне начали втирать о политической важности диверсии. Ага, им политика, а крайним опять я. Но определенные выгоды я из такого положения извлек. Во-первых, стряс с Верховного штаба официальный статус инструктора (со смертным приговором, оборжаться можно), более того, с правом командовать местными отрядами в части выполнения задачи.

Я когда такое требование выкатил, включившийся в процесс подготовки Иво посмеялся и спросил:

— Может, тебе еще и авиацию подчинить?

— Какую, нахрен, авиацию?

— Партизанскую, — наслаждался произведенным эффектом Рибар.

Нет, я знал, что ближе к концу войны у НОАЮ даже военно-морские силы образовались, но вот чтобы авиация, да еще в 1942 году? Оказалось, два летчика хорватских ВВС перелетели в партизанскую зону около освобожденного Приедора и теперь на вооружении тамошних партизан имеется целых два биплана. А от Приедора до Гойло — всего пятьдесят километров, двадцать минут лету.

Во-вторых, собрал всех своих в кучу, включая Альбину и Живку и даже Луку. Правда, мне к ним добавили еще одного совсем неожиданного бойца — чемпиона Югославии по футболу Гиллера. Он давно уже занимался тренерской работой, но попал под мобилизацию банатских фольксдойчей. Просидел несколько месяцев в учебном лагере в Среме, послушал веселые рассказы о действиях батальона «Принц Ойген» и при первом же увольнении дал деру к партизанам. И теперь он учил меня быть немцем, вернее, изображать немецкого солдата. С языком-то проблем у меня нет, но вот все эти мелочи — как носить форму, как себя вести, что можно себе позволить в присутствии офицера и так далее… Не то чтобы без этого никак, но — «нэ помэшает». Готовивший нас Ранкович не исключал, что придется действовать под видом немцев, а на мои возражения, что рожу мою по всей Югославии знают, утешал, что Хорватия настолько независима, что на бумаги белградского гестапо кладет с прибором и там меня не разыскивают. И что нехрен бояться нового человека в группе, его, дескать, многократно проверили.

Ну и в-третьих, я стребовал максимально продвинутого снаряжения. Пока мы в Белграде геройствовали и обратно пробирались, все заботливо стащенное в норку имущество незаметно разошлось по чужим рукам. И хорошо, если его брали для дела, те же наши ребята, попавшие в батальон охраны Верховного штаба, забрали маскировочные куртки и ботинки, но глушители, например, ушли в никуда.

Тут уж я оттянулся, объявил, чтобы немедленно все вернули или я за себя не отвечаю. Со скрипом собрал половину нажитого непосильным трудом, но душил начальников до тех пор, пока не предоставили все по списку.

Новые глушаки от Франьо — он своих изысканий не оставлял и для новой конструкции гарантировал десять выстрелов. Два бинокля, уж не знаю, кого на них ограбили. Небошу манлихер с оптикой, он прямо заурчал от удовольствия, хорошо хоть не терся об него, как кот. Два пулемета, чешские — МГ-34 поглавнее будет, но и тяжелее на три кило, плюс у него лента хоть редко, но встает колом. А у «збройовки» заряжание магазинное.

Ботинки хорошие, итальянские да немецкие. Хотели сперва сапоги насунуть, но в сапогах хорошо верхом ездить, а пешочком по горам скакать не слишком удобно, пусть их начальство носит. Вон, Иосип Францевич, например — начищены так, что глазам больно. Но он вообще франт в смысле военной формы, даже сейчас, а уж что потом будет, когда товарищ Тито в маршалы выбьется!

Даже штаны мне новые брезентовые пошили вместо сгинувших в неизвестности. Старые, конечно, заслуженные были, зато на новых нет шрама от коленки до задницы. Пока шили по моим руководящим указаниям, я перебирал обрезки ткани — зеленые, хаки, серые, коричневые, черные — и естественным образом пришел к мысли сварганить нечто вроде костюма-гилли. Поначалу уперлись в проблему с основой, с рыболовными сетями тут эта, как ее — мусульманский поселок с турецким мостом, где мятеж был. Но потом Бранко и Живка ткнули носом в местное макраме — шнурковое кружево и плетеные четки-брояницы, так что нашлись мастерицы, сделали нам основу. Обрезки распустили на ленточки, навязали и пошли испытывать, так Небоша с трех метров не всегда находили. От такой радости заказал и второй комплект, пусть будет.

Попутно с материальным обеспечением, занимались и подрывным, мозговали с Русом, как там правильно все помножить на ноль при минимальных затратах времени, сил и взрывчатки. Насосов-то, по уточненным данным, шестьдесят три штуки, не набегаешься. Составили три плана, основной и два запасных, какой и как применять это уже мне решать, по обстановке.

Свою жадность и домовитость я проклял, когда все наше барахлишко сложили в здоровенную кучу. Это же сколько нам всего на себе волочь за четыреста верст? Хотел было лишнее выкинуть, например, вторую снайперскую винтовку, но тут на дыбы встала Аля и не позволила лишить ее личного оружия. Да-да, Арсо во время моего отсутствия устроил им с Живкой месячный курс и вот нате пожалуйста, вторая снайперско-санитарная пара.

Только я заводится начал, как меня успокоили, что группу перебрасывают на колесах, от одной свободной зоны до другой, через три дня должны быть на месте.

А Бранко, узнав это, помчался собирать соль.

Поначалу мы решили, что в дорогу, но когда соли стало килограмм десять, заволновались.

— Эй, уймись, куда столько?

— Семье, — коротко отрезал Бранко, сурово насупив брови.

И что любопытно, Лука его поддержал. Ну тут уж у меня взыграло любопытство и в очередной раз пришлось дивиться, каким глубоким может быть ад.

Оккупационные власти тупо поделили население на «лояльных», «подозрительных» и «враждебных». Первым разрешали уходить на лето в пастушьи катуны, ездить на базар в города и так далее. За последними учредили надзор и не разрешали ни-че-го.

В том числе не продавали соль.

Человеку без соли тяжело, а каково скотине? Которую, к тому же, не пускают пощипать горной травки? Но при этом с «враждебных» исправно взимали дань продуктами на содержание войск…

Вот Бранко и собирал для своих. А потом, после расспросов, в последний вечер перед отправкой расчувствовался:

— На рассвете заорут петухи, вскочишь, сразу бежишь поливать кукурузу. Чтобы каждый стебелек напоить, не дай бог пропустишь — отец не помилует. А как праздник, мать на очаге жарит пшеничные лепешки. Уж не знаю, как они у нее такими пышными да мягкими выходили, но нигде больше таких не ел. Мальчишкой, бывало, прутом заостренным стянешь со сковородки огненную еще, чтоб жиром брызгала, увернешься от шлепка полотенцем и ешь, обжигаясь. И неважно, что потом на стол выставят целую миску лепешек, и мед, и варенье, я свою сам добыл.

— Эх, ребята, — мечтательно уставился в потолок Бранко, — вот кончится все, приедем ко мне, напечет мать гору лепешек, сами поймете, нет ничего в мире вкуснее…

Сидели над поздним ужином, смотрел я на свое воинство — Бранко вот о семье вспоминает, Марко наверняка о мести думает. Немец Гиллер, две девчонки, да Глиша с Небошем, два ухаря. Впрочем, наш особист полковой, успевший хлебнуть и Ферганы, и Душанбе, и бакинских событий в последние годы существования СССР, говорил, что с послушными мальчиками хорошо служить в мирное время, парады да смотры готовить. А вот если в бой идти, тут нужны ухари да отморозки. Чтобы могли, не моргнув, всему человечеству, если надо, в рожу плюнуть, или положить земной шар на одну ладонь, а другой прихлопнуть.

В последний момент Гиллера все-таки оставили в Фоче. Не зря я капал Ранковичу на мозги — дядька неплохой, но я в каждом должен быть уверен на все сто, а с ним возможны варианты. Да и с мениском у него беда с футбольных времен, а нам наверняка придется изображать горных козлов.

Из начальства провожать пришел Иво и, внезапно, доктор Папо — в последний раз проверить больничарок, которым в сумки напихали, наверное, половину фочанской аптеки.

— Друже Лола! — кинул я руку к пилотке. — Личный состав участников операции «Синее пламя» построен. Больных и отсутствующих нет. Инструктор Верховного штаба Владо Мараш.

Иво не то чтобы икнул, но от неожиданности некоторое время переваривал мой доклад — все-таки он очень штатский человек, несмотря на подполье, разъезды по стране, и скоевские дела.

— Давай без этого, — отмахнулся он, — сейчас грузовики подойдут, езжайте, посмотри, что там можно сделать, чтобы…

— Чтобы огонь до небес?

— Что-то вроде. И еще, — Иво встряхнул меня за плечи, — береги себя.

— Постараюсь. Но если не вернусь, запомни…

— Вернешься, даже не сомневайся!

— Ты запомни, — я ухватил его за локоть и отвел в сторонку. — Летом немцы ударят на юге России, очень сильно, все будут думать, что Советскому Союзу конец. Но мы русские, мы выстоим и зимой устроим немцам карачун, какого еще не было в истории.

— С чего ты…

— Ты запомни, просто запомни. Через год союзники высадятся на Сицилии и вышибут Италию из войны. И здесь, в Далмации, Черногории, Албании и Греции, останутся бесхозные итальянские дивизии.

— Как это «бесхозные»? — оторопел он под натиском послезнания

— Ну так, они не будут знать, что делать. И надо уже сейчас готовится их разоружать. У вас же есть связи с Компартией Италии через Коминтерн?

— Предположим, — неопределенно протянул Иво.

— Наверняка в линейных частях есть коммунисты. Надо устанавливать с ними связи, возможно, некоторые решит перейти к партизанам.

Ирония мелькнула в глазах главного комсомольца — не учи ученого, но вслух он этого не сказал. Ну и хорошо, значит, работают в этом направлении.

В Мославину мы добрались за четыре дня. Переброску нам организовали на отлично, оттого дорога вышла скучной — доехали до края свободной зоны, разгрузились, с местными партизанами форсировали шоссе или железку, перешли в соседнюю свободную зону, где нас ждали другие машины или лошади. Война вообще это не бой изо дня в день, это скучное сидение на позициях, марши, марши, марши, заготовки и прочие унылые мероприятия. В том числе и беседы в контрразведке, появление которой есть один из показателей превращения в регулярную силу. Если же война у партизан это непрерывные бои, то налицо ошибки планирования.

Раньше нас на место прибыли две партизанские роты, вот с командиром одной, веселым улыбчивым парнем лет двадцати трех, мы выбрались на рекогносцировку. Никола со смешной фамилией Демоня повздыхал, глядя на наши бинокли и снарягу, но с обстановкой ознакомил полностью. Худо, что тут, по сравнению с Боснией, практически равнина — подъем в шесть раз меньше, всего пятьдесят метров на километр! Хорошо хоть леса вокруг нефтепромыслов много, можно с любой стороны подобраться. А вот наиболее опасная для нас дорога, по которой будут перебрасывать подкрепления, наоборот, почти вся идет по голому месту. И к ней, посмотреть кто и когда там катается, мы подкрадывались долго.

Вражина тут непуганый или просто уповал на открытое место — нахальным образом позволял себе передвигаться на одиночных машинах, за час наблюдения их проехало три штуки, не считая телег местных жителей.

Мы с Демоней уже совсем собрались уходить, как услышали стрекотание мотоциклетного мотора и, не сговариваясь, подтянули винтовки — вдруг сможем языка взять?

Из-за стоявшего на повороте хутора неторопливо выехал «цундап» с коляской, с запасным колесом и непременным пулеметом между двух навесных ящиков. Два немца в комбинезонах типа танковых, очки на касках…

Но нет — следом, пуская зайчики звездой на капоте, выкатился мерседес-кабриолет, а за ним грузовичок «штейр» с десятком солдат в кузове. Пришлось вместо стрельбы по байкерам разглядывать пассажиров авто, где на заднем сиденье хохотали немецкий офицер и черноглазая блондинка.

И будь я проклят, если это не Верица.