По шумама и горама (1942)

Глава 14 Обратным ходом

Взбежав по лестница на третий или четвертый этаж, Клопф захлопнул и тут же завалил дверь стоявшим рядом шкафом. Снизу топали по ступенькам горные ботинки — Сабуров все-таки достал его!

Страх умножил силы, фельдполицайкомиссар легко, как пушинку, сдвинул неподъемный комод, подпер им шкаф и затравленно оглядел комнату. Нет, больше ничего не успеть, тяжелые шаги уже здесь, на площадке!

— Юрген!!! — в дверь ударили всем телом.

Клопф кинулся за стол и спрятался за массивной тумбой. Рука снова впустую пошарила на поясе слева — какую же глупость он совершил, оставив портупею с кобурой на спинке кресла в кабинете! И «вальтер», выложил в ящик стола маленький «вальтер», который всегда носил в заднем кармане брюк! С ним, видите ли, неудобно сидеть!

Майн готт, где все эти бездельники из роты охраны??? Как бандит мог пробиться в центр Белграда, в здание за воротами и колючкой, сквозь караульных? Где остальные коллеги? Неужели Сабуров убил всех???

— Гестапо-швайн!!! — снова взревело за дверью. — Выходи!

От одной мысли, что с ним может сделать этот негодяй, у Клопфа поплыли цветные круги перед глазами. Он снова похлопал по пустому месту на боку — вдруг каким-то чудом там появилась кобура, — безнадежно проверил пустой задний карман, но вдруг понял, что это кабинет штурмбаннфюрера Заттлера и здесь наверняка есть оружие!

Юрген дернул первый ящик, вывалил содержимое на пол — ничего! Второй — ничего! Третий — пусто! Дверь перестала вздрагивать под настырными ударами, из-за нее послышались сдавленное рычание, шаги, грохот упавшего ведра и скрип.

Только в пятом по счету ящике нашелся вещдок, четницкая кама, с крестообразной прорезью в торце рукоятки и пружинной кнопкой.

— Я тебя все равно достану! — на дверь обрушился удар пожарного топора.

Отбросив ножны с адамовой головой, Клопф метнулся в угол, держа штык-нож обеими руками. Когда после третьего удара в лицо отлетела щепка, Юрген неожиданно для себя отчаянно завопил:

— Нет! Нет! Не надо!

Но Сабуров исступленно разносил преграду вдребезги.

— Умоляю, не надо!

Расколотая филенка вылетела из рамы и в щель протиснулась гнусная щетинистая рожа, с оскаленных клыков капала кровь.

«Он же оборотень!» — мелькнуло в парализованном ужасом мозгу — «Это все объясняет!»

И когда к шее потянулись поросшая густой жесткой шерстью лапа с когтями, Клопф позорно завизжал и проснулся.

Сердце колотилось в ребра как безумное, руки гуляли по одеялу, зубы клацали, норовя прикусить язык. Фельдполицайкомиссар с трудом отдышался, утер пот, а затем пересилил себя, встал и, хватаясь за мебель, добрел до буфета. Предательски дребезжа бутылкой о край стакана налил себе коньяку и одним махом вбросил в глотку половину. Потом подумал, вытащил пачку сигарет, неловко чиркнул спичкой, обжегся, но все-таки закурил.

И тут же зашелся в кашле.

Какая гадость эта ваша «Сегединская роза»!

Дым улетел в открытое окно, следом, после двух затяжек, отправился окурок.

Это нервное истощение. Отпуск, срочно нужен отпуск.

Только кто его даст?

Вот уже два месяца все гестапо в Сербии и вокруг стояло на рогах. Да, Клопфу удалось вывернуться после взрыва в Белграде, но задачи поиска диверсантов никто с него не снимал. Более того, там, наверху, приняли решение форсировать создание дивизии «Принц Ойген» и на кого свалили контрразведывательное обеспечение?

Правильно, на него.

Каждого — каждого! — призванного надлежало проверить, установить происхождение, сомнительные связи, при возможности завербовать в качестве осведомителя… Работы не то что по горло, а выше макушки, шестичасовой сон только в мечтах.

И тут натасканные англичанами бандиты убили Гейдриха!!!

Событие это произвело на Юргена крайне гнетущее впечатление — убили в тишайшей и лояльнейшей Богемии, где слыхом не слыхивали о партизанах! Убили рейхспротектора, да к тому же начальника РСХА! Убили среди бела дня!

Хиленькое чувство безопасности, за которое он так цеплялся в Белграде, улетучилось и больше никогда не возвращалось.

Но это не самое страшное — после смерти «своего мозга» Гиммлер лично возглавил РСХА и вниз потекли десятки новых указаний и директив. Возмездие, устойчивость режимов, подавление бандитов — и кто этим всем должен заниматься?

Правильно, Клопф.

Удивительно, что через месяц такого напряжения кошмар приснился всего лишь в третий раз. Особенно после поездки в Загреб, с заходом в Даково и Ясеновац, где среди сотен заключенных удалось отобрать парочку годных.

Он снова вспоминал детали той остановки — затрапезный Nobishaus с хорватской едой, сигарета у окна и… и три солдата на другой стороне улицы.

Это не сходство. Это был именно Сабуров.

Он снова перебрал свои аргументы — во-первых, «сабуровых» было двое, как и в Белграде. Сам Владимир и второй, наверняка тот самый, которого приняли за него, арестовали и отпустили придурки из сербской полиции. И даже третий похож — конобар слышал, как они назвались братьями.

Во-вторых, страшный взрыв и пожар, о которых он узнал уже в Загребе и последствия которых видел на обратной дороге. Клингенберг, Белград, Кутина — это один почерк и один человек. И Плевля, наверняка это тоже он, проклятый «Иоганн Вайс».

Доннерветтер, как плохо, что все на косвенных! Есть фотография и есть гипотезы, которые разнесет вдребезги любой грамотный криминалист. Но есть и чутье, и уверенность, и опознания. Но если сейчас опять сунутся к начальству с этим…

Фельдполицайкомиссар скривился и успокоил занывшие зубы глотком коньяка.

Да, в Хорватии действуют четники Дреновича и он недавно пошел на переговоры с усташами — местные хвастались, что получили вокруг «воеводы» несколько источников. Надо будет забросить им информацию о Сабурове, он наверняка действовал с опорой на тамошних бандитов.

Край неба едва посветлел, намекая, что вскоре окрасится розовым. Можно попробовать снова заснуть, но возбуждение не унять, сердце все еще гоняет кровь в режиме опасности — пока успокоишься, все равно настанет пора подниматься.

Юрген натянул брюки, с облегчением нащупал «вальтер» в кармане, накинул подтяжки и, прихватив недопитый коньяк, отправился к приемнику.

Под жизнерадостное бухтение о великих победах на Востоке, прорыве фронта, захвата русского городишки Воронеш и успешного продвижения к Росто-ам-Дон, он прикончил коньяк. Поигрывая пустым стаканом, прослушал перечисление трофеев после великого триумфа — взятия Тобрука, Бариды и Сиди-Барани. Судя по тому, что уже недели две о новых победах в Африке не слышно, Роммель с итальянцами завязли где-то под Мерса-Матрухом.

Клопф нервно дернул щекой и поймал музыкальную станцию.

Бог с ней, с Африкой, тут растет болячка похлеще ноющих зубов — на носу большая операция против четников в Поморавле и Копаонике. Собственно, в операции ничего страшного нет, беда в том, что она станет боевым крещением для дивизии «Принц Ойген», как только доформируют второй горнопехотный полк. Собственно, в боевом крещении тоже ничего страшного нет, горе в том, что на это мероприятие съедется большое начальство. Собственно такие визиты тоже не страшны, если только это не лично рейхсфюрер СС.

И потому усиливается режим, вводятся дополнительные мероприятия против бандитов и подполья от Ужице до Кралево. Одно счастье — фельдполицайкомиссара это хоть и касалось, но только как исполнителя. Коллега Рольф в стремлении выслужится оттер его от руководства оперативными мероприятиями и теперь все шишки падут на его голову.

А что шишки падут, многолетний опыт вещал со всей определенностью.

Не могут не пасть — слишком там все разнородно. Слишком сложно координировать усилия немецких частей, болгарской дивизии, сербов Недича, Русской Охранной группы. Слишком мало доверия у него ко всему этому славянскому сброду, да еще и не любящих друг друга. Как там было в донесении? «При полку, для партизанских действий, 21 июня сформирована охотничья команда под командой лейтенанта Флегинского». Доморощенная ягд-команда, только представить, как они влезут в этот котел…

Надо будет поднять старые дела и те досье, по которым не принято решение на вербовку. За истекшее время некоторые могли изменить свои позиции, да и в новой ситуации к ним наверняка возникли новые подходы. Два-три десятка новых источников информации в любом случае прикроют фельдполицайкомиссара от возможного недовольства свыше.

А когда четников возьмут за шкирку, надо будет перетрясти и отфильтровать пленных. Не может быть, чтобы никто ничего не знал про Сабурова…

Жрать хотелось неимоверно. Третий день мы шли практически на подножном корму, хорошо хоть нынче лето, можно кору поглодать.

Обратная эмбаркация, как по-научному называется отход после акции, тоже планировалась от отряда к отряду, с рук на руки. Но — человек предполагает, а бог располагает. У нас тут война, один отряд после боев с усташами и немцами отступил, другой передислоцировался по приказу Главного штаба Хорватии (ага, обычное несогласование), третий проходит переформирование в бригаду и вовсе не там, где мы ожидали с ним соединиться. Хорошо хоть проводники есть.

— Ничего, другови, — утешал старший из них. — Сейчас отрог перевалим, там долина, в долине села…

— А в селах четники, — буркнул Бранко.

— Или усташи, — словно выругался Марко.

— Или итальянцы, — флегматично добавил Глиша.

— Или все вместе, — примирительно суммировал я.

— Может, привал? — из хвоста цепочки раздался слабый голос Живки. — Поспим, а как стемнеет, тронемся.

— Точно, а если там не наши, то отойдем, — поддержал ее младший проводник.

— Нет, ребята, надо идти, мы и так сильно отстаем.

Переглянулись, хмыкнули и снова потащились, переставляя свинцовые ноги, туда, за седловину, где чаяли найти еду и ночлег. Хрустели камешки под ботинками Бранко, Небош перекладывал укутанную в брезентовый чехол винтовку с плеча на плечо, Лука настороженно шевелил стволом шмайсера на каждый звук.

Только девчонки, как птички, что-то тихо-тихо напевали и шептались.

До того момента, как за седловиной открылось село и мы застыли кучей.

Глиша легонько звякнул прикладом пулемета о камень:

— Никого…

Пусто.

Вокруг людей всегда хоть какой-нибудь шум, что в городе, что в селе — мычат коровы или тренькают колокольчики овец, тянут заунывные песни или покрикивают пастухи, ссорятся хозяйки, орут петухи и погавкивают собаки…

А тут — тишина.

— В цепь! — спохватился я.

Ребята задвигались, размыкаясь на привычную дистанцию, чтобы нас нельзя было накрыть одной очередью.

— Вперед, осторожненько.

Голый склон с некрупными камнями, без укрытий, привел нас к двум крайним домам. Один почти врос в землю, второй повыше, в два этажа, у обоих от крыш торчат только обугленные балки и стропила.

— Недавно сожгли, — повел своим носярой Небош.

— Не, смотри, — ткнул пальцем Глиша, — новая трава уже растет, а это не меньше недели.

— Я вас, сукиных детей, чему учил? — шикнул я для порядка. — А ну, в колонну для зачистки!

Вперед встал Глиша со «збройовкой». Вот чего-чего, а патронов у нас навалом, но это до первого боя. Гуськом, настороженно поводя стволами, мы тронулись сквозь пустое село.

Ближе к центру стояли дома побогаче или просто побольше, с садами и огородами, с амбарами и млекарами, но все так же безмолвные, без запаха очага и дыма, молока и хлеба. Ни курицы, ни собаки, ни кошки.

— Смотри, — ткнул Марко.

Дом справа не только горел, у него разнесло часть стены и засыпало все вокруг щебнем от кладки и кусками штукатурки.

— Из пушки стреляли, — уверенно заключил Бранко.

Да тут не только пушки, тут злая воля целенаправленно уничтожала все, нужное для жизни, поломала деревья в садах, вытоптала огороды, развалила заборы…

Резкий звук бросил нас в ближайшие укрытия — всех, кроме проводников. Секунды две они таращились на нас, прежде чем тоже сообразили спрятаться.

Звук повторился — скрипела бессильно висевшая ветка большого бука, треснувшая у самого основания.

— Не пожалели, — провел руками по коре Марко.

На дереве десятка полтора пулевых отметин, вокруг втоптанные в грязь щепки, а у самых корней, похоже, следы крови.

— Погано, — процедил Небош. — Ни души, ни огонька.

— И крыши все провалены, — жалостливо пискнула Живка.

— Вон там малость уцелело, — махнул рукой в сторону дома за буком проводник. — Надо проверить, если балки не рухнули, можно заночевать.

Мы поочередно проверили все постройки домачинства, Глиша печально поцокал над поваленным ульем:

— Сапогами разбили, сволочи…

Мы собрались у приземистого дома, сложенного из нетесанного камня. Оглядевшись, я прикидывал, куда поставить три поста — хоть и пустая деревня, но осторожность не помешает — когда над головой страшно гукнуло, посыпалась гарь пополам с трухой и захлопали крылья.

— Филин, чтоб ему, — выругался Бранко.

— Ф-фух, чуть в шатны не навалил, — взялся за сердце Глиша.

А девчонки молодцы — хоть и без кровинки в лице, но зубами не стучали и не тряслись. Альбина наклонилась и вытащила затоптанное под крыльцо полотенце — длинное, лентой, с кружевной каемочкой и вышитыми над ней красными цветами, некогда белое, а ныне измазанное до серости в грязи и саже:

— Свадебное…

— Очаг чуть теплый! — высунулся из дома младший проводник. — Утром кто-то был.

— Или беженцы, или наши, — заключил старший. — Немцам да усташам делать тут нечего.

— Первая смена Бранко, Лука и Живка, марш на посты. Остальные собираем что гореть может.

— Огонь не заметят?

— Нет, Марко, очаг в углу, из окон не видать.

Ребята натащили щепок и досочек, собрали из них шалашик, зашипела спичка и маленький огонек полез вверх по сухому дереву.

Теперь бы пожрать…

— Я сейчас, — старший проводник поднялся и потянул за собой младшего.

— Куда?

— По домам пошарим, что-нибудь да осталось.

И точно, через полчаса, в пыли и паутине младший приволок добытые после прочесывания огородов полусгнившие луковицы, несколько сиротливых морковок и горсть гороховых стручков. А старший гордо водрузил на очаг маленький помятый котел и развернул тряпицу с кусочком пршута, усохшего до каменной твердости — люди думают одинаково и заначки во всех селах устраивают похоже.

Потрескивал огонь, булькала вода с наструганным в нее вяленым мясом и редкими овощами, а Глиша осматривал дом: балки из дуба, обгорели только снаружи, еще крепкие. Можно поднять стропила и перекрыть крышу заново…

— Стой! — снаружи клацнул затвором Бранко.

Мы тут же похватали оружие и заняли оговоренные позиции у окон и дверей. После команды артиллериста «Вперед!» в дверь, спотыкаясь и похрустывая коленями, пролез сморщенный дедок.

— Заходи, дедушка, — пригласила его Альбина.

— Наши, наши, — заулыбался старичок, но глаза его испуганно бегали по углам.

— Ты один или еще кто есть? — срого начал Лука.

— Один, сынки, один. Никого больше не осталось. И Варешановичей нет, и Йовичей нет, и Лакичей тоже нет, никого, — пустился он в перечисление.

— Немцы или усташи в округе есть?

— Никого нет, сынки, нечего им тут делать.

— А четники или партизаны?

— Пусто все, сынки, людей нет, еды нет, ничего нет.

— Ты точно тут ты один тут?

— Один, как есть один, — дед подсел поближе к очагу и принюхался к вареву. — Истинная правда, один, как перст.

— Почему не ушел? — не отставал от него Лука.

Дед уставился вверх, туда, где когда-то был потолок, поднял и опустил седые всклокоченные брови, раскрыл рот, но растерянно замолчал.

— Так почему?

— Хорош, — я пнул Луку в бок. — Ложка есть, стари?

Живка разделила сваренный по рецепту ирландского рагу супчик и некоторое время тишину прерывали только хлюпанье да постукивание ложек.

Доев, дед уставился на Луку и высказал засевшее занозой в душе:

— Куда мне идти? К кому? Родню кого убили, кто сам в горы ушел, кого угнали.

— Всех сразу? — недоверчиво покосился комиссар.

— Прошлой весной итальянцы прошли, бой был недалеко, сожгли несколько домов. Потом четники трех коммунистов убили. Летом усташи или домобраны, джявол их разберет… Вон там, — он показал сквозь стену, — у бука, людей стреляли. Потом немцы, потом опять четники, потом хорваты. Вот люди и ушли кто куда, а я остался.

— Что с едой, стари?

— Есть немного. В город хожу, у итальянцев сено на бобовые отруби меняю, мешок на мешок.

— Это зачем?

— Мулам сено лучше, отруби им животы пучат.

— А тебе, значит, не пучит? — опять влез наш неугомонный.

Дед укоризненно посмотрел на Луку:

— Выходит, так, сынок. Покрепче у меня желудок, чем у итальянских мулов. Муки еще немножко осталось, жаль только соли совсем нет.

Бранко покосился на меня, я кивнул.

Запасенную еще в Фоче соль он еще по дороге в Кутину сумел передать своим через партизанских связных, но примерно килограмм оставил при себе, в качестве эдакого валютного резерва — население не горело желанием нас кормить, но обмен или деньги принимало. Вот малость старику и отсыпали, чему он несказанно обрадовался.

Вообще, я как-то не так представлял себе народную войну.

Приходят веселые румяные партизаны в любую деревню, их встречают мудрые старики и радостные женщины если не цветами и хлебом-солью, то хотя бы кормят от пуза, а тут…

А тут каждый раз не знаешь, с кем имеешь дело. Вон, дедок — мы его накормили, а завтра он пойдет в город и все расскажет итальянцам, потому что мы уйдем, а ему тут жить. И так почти все.

Вот я и задумался, и спросил вслух, почему население не пошло за партизанами, и получил от младшего проводника парадоксальный ответ — не дали пограбить.

Летом 1941, когда свободная зона полыхавшего восстания накрыла десятки больших сел и небольших городков, в них немедленно, с мешками и на телегах, потянулись жители окрестных деревень. Это мне, человеку XXI века, привыкшего к хай-теку и комфорту, казалось — ну что, что можно награбить в этих бедных селениях? Отрез ткани? Связку подков? Тяжелые и неудобные башмаки? А вот местные мечтали прорваться в города, где по их представлениям находились пещеры Али-Бабы, заполненные вожделенными сокровищами — отрезами ткани, подковами, башмаками… А еще ящики гвоздей, мешки соли, бутыли керосина, серпы, косы, вилы, порох и свинец для ружей, петли для дверей и тысячи других нужных в хозяйстве вещей. Причем их много и можно набрать сразу на всю жизнь, да еще при удаче хватит детям и внукам!

Но нет.

В городах крестьянская стихия напоролась на партизанские патрули, преимущественно из скоевцев, молодых, бескомпромиссных и упертых, прямо как наш Лука. Патрульные пресекали грабежи, а уже украденное безжалостно вытрясали из мешков, невзирая ни на какие слезы и стоны.

И это запомнили. Вечное противостояние село-город, махновщина с местным колоритом.

К тому же партизаны не давали трогать мусульман, вот сербы Боснии и не рвались на помощь. Не рвались до такой степени, что в отрядах порой случался самый настоящий голод, а голодный боец — не боец вовсе.

Вот такая вот диалектика. Грабить нельзя, но без грабежей ты останешься голодным.

После спокойной ночи — старик не соврал, что в округе никого нет, но мы его на всякий случай оставили при себе — мы бодро собрались и утопали в рассвет, несмотря на желание хоть что-то закинуть в рот. Проводники обещали к вечеру вывести нас к партизанами, но нет, оставалось утешаться, что теперь мы километров на двадцать ближе к Верховному штабу.

Умываясь в небольшой горной речке я заметил пятнистые спинки форели — есть бог на небесах, и он любит партизан! Вместе с Марко, Глишей и Бранко натаскали камней и запрудили поток, потом навтыкали кольев и переплели их ветками, к удивлению проводников.

Прошлись босиком по воде, загнали в ловушку рыбу, завалили выход…

— Бойся! — описав дугу, граната плюхнулась в середину заводи.

Кто сказал, что сербы не едят рыбу? Еще как едят, особенно, если несколько дней не жрамши.

Но как по-разному… Суровый Бранко мощно работал челюстями, его кузен тщательно вытаскивал косточки, порой брезгливо морщился, но ел. Марко с превосходством опыта оглядывал сотрапезников и ловко разваливал рыбешку на куски. Живка поначалу принюхивалась, но вошла во вкус, Альбина… Альбина даром что мизинчик не оттопыривала, отделяла небольшие кусочки и пальчиками доносила до рта. И откуда это в ней, девушке из, прямо скажем, дикого горного края? Нет бы как Глиша и Небош, два живоглота, всасывать тушки чуть ли не целиком.

Проводники сначала недоверчиво следили за нами, но куда деваться, счистили кожу и принялись за слоистое, исходящее паром рыбье филе.

Эх, пропеченная на камнях форель, да еще с солью, куда лучше, чем в ресторанах Парижа энд Лондона! Туда-то я попадал в худшем случае после ужасного шестичасового голодания, а тут… ммм…

Рыба ушла влет почти вся, на утро остались только три рыбешки. Ну да ничего, запруда цела, а гранаты у нас еще есть.

Лука, закончив свою порцию, отсел в сторону, выудил из сумки блокнот и принялся строчить карандашиком в неверном лунном свете.

— Что, оперу пишешь?

— Какую оперу? — вытаращился комиссар.

— Не какую, а какому, — вспомнил я древний анекдот, — неважно. В темноте зрение испортишь, будешь, как крот, наощупь воевать.

— Сейчас, пару строк, чтобы не забыть, и все.

Мы-то нажрались и спать (ну, кто не в карауле), а Лука, оказывается, трудился над докладной запиской Верховному штабу. Состояние хорватских и боснийских партизанских отрядов, с которыми мы имели дело. Сколько новичков, сколько хоть немного опытных, потребность в одежде, обуви, питании, вооружении… Так-то да — в отрядах знание военного дела у многих ограничивается отличием дула от приклада. Ну еще знают, куда патрон совать и куда нажимать чтобы грохнуло. А стрелковая подготовка, тактика — мимо.

— Правильное дело, — похвалил я Луку. — Подумай только, что будет, если твой блокнот попадет врагу.

И без того бледный от лунного света Лука сбледнул еще больше. Сглотнул, нелепо дернув кадыком, тщательно отсчитал страницы, выдрал и кинул в огонь.

Пламя немедленно взвилось вверх и за секунды вся наша военная тайна обратилась в дым.

Наевшийся впервые за столько дней Марко устроился у меня под боком и грустно засопел. Я поспорил сам с собой на патрон и выиграл — братца угнетала мысль, с которой он не хотел напрямую лезть ко мне. Причина же была все та же, жажда мести хорватам, вспыхнувшая, как огонь от бумажек Луки, после виденного в Кутине и высказанного Демоней желания напасть на Ясеновац.

И я Марко понимаю, душа просит мести, совесть требует покарать убийц, только у парня размах уж больно широкий, балканский — убить всех причастных.

— Это проще всего, — уставился я на тлеющие угольки. — Но если всех поубивать, чем ты будешь от них отличаться и с кем ты останешься?

Марко недовольно поерзал.

— И потом, мы же армия, хоть и партизанская. Армия стоит не на эмоциях и мести, а на приказе. Будет приказ — камня на камне не оставим, нет приказа — стиснули зубы и работаем. И вообще спи давай, завтра опять марш.

Хорошо что есть я такой умный, прошедший первую Боснию, помнящий Чечню и многое другое. Либо насмерть, до последнего человека, либо как-то договариваться и устраивать общежитие.