Плоды мести

Глава 17

«Боги не любят рассказов о своих неудачах».

— Гарбибаквастрэшмусорчак, жрец Бирканитры

Предательский удар пришелся в спину, и аватар упал ничком на землю, не успев закончить фразу. Как иронично. Бирканитра ведь как раз хотела отругать брата за чрезмерную осторожность. Как будто ее бывает много. Вечно она заладит, что нельзя все время во всем искать подвох, надо быть добрее, надо уметь договариваться, нельзя бежать от боя за правое дело… Между прочим, отступать совсем незазорно, если врагов слишком много, но ей, кажется, это слишком сложно понять.

Как всегда: сестрица на правах старшей его отчитывает, а он с ухмылкой пропускает все мимо ушей, ведь от раза к разу слова не меняются, и богиня успокаивается до следующей заварушки. Интересно, еще жива или уже в своем царстве? На этот аватар она извела уйму сил. И все ради смертных. Если его убили, восстановление займет целую эпоху, прежде чем сестрица снова сможет явить свой пресветлый лик детям. Хорошо хоть они уже все в безопасности в новом мире.

Бирканитра всегда слыла беспечной, а тут еще и расслабилась после победы над демонами. С ним этот номер не пройдет. Вечная бдительность и подозрительность выручили и на сей раз, позволив встретить опасность грудью.

— Ты жалок и труслив Меториэль! — презрительно бросил вечному неприятелю Быр-Хапуг, раскручивая над головой посох с огромной скоростью.

Созданный вращением мощный вихрь рассеял летящие с пронзительным свистом в бога гоблинов огненные стрелы и разметал по камушку жалкое укрытие, за которым спрятался презренный бледнокожий аватар.

Тот ошарашено застыл на месте с любимым золотым луком в руках во всем своем блеске и великолепии. Такой тонкий, изящный, неизменно прекрасный и всегда проигрывающий в сражении один на один. Ну, вот к чему эта блестящая показушность, когда взглянуть из-за сияния больно? Тебя же все равно прекрасно видно, если внутренним зрением смотреть, дурень!

— Слушай, бренчал бы ты лучше на лютне, а? — надменно обратился к нему Быр-Хапуг, поигрывая символом своей власти. — Мы же уже выяснили, что в музыке я тебе не соперник, а в бою ты для меня даже на закуску не годишься. Чего ж тебе еще надобно?

— Чтобы вы не лезли ни ко мне, ни к моим детям со своими темными делишками! — злобно прошипел эльф.

Две одинаковых хрупких фигуры с луками отделились от основной, и все три бросились бежать в разные стороны. Отличались они только чертами лиц.

Старый фокус, за который бледнокожего и прозвали Триединым. Легконогость и многоликость обычно выручали этого наглеца, но не в битве с богом гоблинов.

— Да кому нужны твои чурбаны деревянные?! — громогласно захохотал Быр-Хапуг, снова создавая посохом непробиваемую для ливня стрел стену. — Мои детки куда удачнее вышли!

— У меня другие сведения! — раздалось сразу с трех сторон.

Опять пытается взять в кольцо? Как бы не так! Руки еще активнее заработали посохом. Быр-Хапуг легко взмыл в небо и ловко опустился на ноги вдали от места засады и все еще лежащей Бирканитры, оставив триединого болвана с разинутыми от удивления ртами.

— Ты опять поверил Минору, сын длинноухого осла? — откровенно потешаясь над противником, воскликнул гобхат издалека. — Эта змеюка умеет быть убедительной, но, если тебя так легко провести три раза подряд, не желаешь взять у меня пару уроков здорового скепсиса?

В ответ посыпались проклятия, которые посох легко отправил обратно автору, заставив все три ипостаси броситься на землю. Какая все-таки удобная штука! Сестрица не зря доверила свое сокровище именно ему. С каждым новым сражением открывается все больше и больше возможностей Гобмобома. Кажется, это действительно самое мощное оружие во вселенной, а эта глупышка пользуется им только для созидания. И как только ей удалось создать такой мощный чар? Настолько мощный, что он даже иногда пугает.

— Не трогал я твоих детей! — сделал еще одну попытку образумить впавшего в неистовство эльфа Быр-Хапуг. — Мы же на одной стороне сражались против общего врага. Зачем мне это нужно, сам подумай?

— Ты меня ненавидишь! — откликнулся Триединый.

— Так ведь есть за что! — не остался в долгу гобхат. — Ребятишек-то зачем трогать? Это наши с тобой дела.

— Не верю! Ты испортил моих, а я испорчу твоих! — донесся яростный вопль, на этот раз одноголосый.

Соединился, значит. Устал, наверное.

Пора сбить спесь с этого длинноухого, раз увещевания не помогают. Надоел. Быр-Хапуг осторожно двинулся вперед на голос, отбивая редкие теперь стрелы. Ничего, один удар промеж ушей надолго его успокоит.

Какое-то странное чувство заставило обернуться и вскинуть посох в отчаянной попытке защититься. Позади с ехидной улыбочкой стояла Айенельдиэль — триединая жена триединого эльфа. В отличие от дурелобого супруга, она не стала выдавать свое присутствие ослепительным блеском и пряталась в тени большой скалы, выжидая удобного случая ударить из засады. От нее, набирая ход, с ревом летел огненный шар, необычного голубовато-зеленого цвета.

«Вот ведь подлая лопоухая крыса!» — подумал бог гоблинов. — «Откуда у нее такое могучее оружие?»

Гобмобом принял на себя основной удар, но обжигающие языки всепожирающего пламени и не подумали остановиться, миновали преграду и вгрызлись в тело аватара излишне самоуверенного бога. Посох треснул в осыпающейся пеплом когтистой руке и рассыпался на части, сразу сжавшиеся в маленькие палочки-жезлы. Все погрузилось во мрак, когда глаза под действием чудовищного жара перестали видеть.

«Вернусь и отомщу!» — мелькнула напоследок полная ненависти мысль в быстро догорающей голове.

— Какой кошмар! — Гарба колотило, и он обессиленно опустился коленями на холодный каменный пол, где и в помине не было ковра из мира живых.

Только посох удерживал гоблина от падения.

Голова и лапы горели огнем, отчетливо напоминая об увиденном. Гарб бы не удивился, обнаружив на них ожоги: до того правдоподобным оказалось видение. Курак все еще заливался соловьем, но шаман уже не мог его слушать. Жреца затошнило от лжи, в которой он жил до сих пор. Все не так, все неправильно! Видения-воспоминания были более чем реальными — в этом не было сомнений. Они, кажется, принадлежали Быр-Хапугу, который в общем-то оказался не таким и плохим парнем. А вот эльфы…

Дикая волна ненависти захлестнула все существо гоблина. Они посмели не только убить его богов, но и надругаться над их памятью, проклясть его народ, устроить на него охоту и постепенно довести все племена до почти полной дикости. Некоторый налет цивилизованности еще сохраняли разве что хапуги да его собственное племя. Одни продолжали упорно поклоняться Быр-Хапугу, а вторые еще сохраняли зачатки веры в Бирканитру. Может, и те, кто сжег деревню Гарба, тоже были эльфами? Воспоминания из детства не давали однозначного ответа, но вывод напрашивался сам собой.

Остроухим, похоже, даже удалось стравить гоблинов между собой, обвинив брата и сестру в нападении друг на друга. Столетиями хапуги охотились на последователей Бирканитры и почти всех истребили, пытаясь отомстить за падение своего создателя, в котором вины Праматери никакой и не было.

Все еще можно исправить, пока не стало поздно. Богиня слаба, Быр-Хапуг где-то блуждает в виде духа и иногда разговаривает со своим верховным жрецом. Видимо, все-таки придется поговорить со Сконмом, чтобы попытаться примирить племена. Нужно собрать посох и освободить Бирканитру. Быр-Хапуга тоже придется вернуть, хоть он теперь и злой.

Знают ли современные эльфы, что натворили их боги и их предки? И это предстоит выяснить.

— … и вот, значит, сожгла она аватар Быр-Хапуга, потом они прямо там устроили какую-то безумную оргию, представляешь? Такое вытворяли, что будь у меня волосы, они бы точно встали дыбом! — вывел Гарба из ступора голос Курака. — А потом тело Бирканитры вдвоем куда-то потащили. Вот и вся история. Дальше я уже не видел.

— Спасибо, — рассеянно сказал гоблин.

— Э, нет, одним спасибом ты не отделаешься! — возразил дух и тут же потребовал. — Расскажи теперь ты что-нибудь, чего я не знаю.

— И чего же ты не знаешь, великий всезнайка? — губы жреца тронула скупая улыбка.

— Черед твоих вопросов прошел, гоблин, — посуровел призрак. — Рассказывай, а не то я запру тебя в Шеоле навечно. И уж постарайся. Я хочу услышать хорошую историю.

— Ага! — ловец духов сузил глаза и сразу пришел в себя, почувствовав опасность.

Праведный гнев в отношении эльфов удалось приглушить, и теперь он не рвался наружу, требуя немедленного выхода, а клокотал внутри, подстегивая мыслительный процесс и делая его пугающе ясным и легким. Ярость стала какой-то холодной и расчётливой. Не иначе видение повлияло.

«Так какой же ты? Третий или вовсе новый, четвертый?» — подумал Гарб.

Давненько не доводилось встречать таких угроз в Шеоле. Года два, наверное. Призраки в районе его деревни сразу усвоили, что с этим шаманом связываться себе дороже, а залетные бывали нечасто. Потом он и сам долго не появлялся в мире духов, но навыков не растерял.

Исконных обитателей этого мира сам Гарб условно разделял на три типа. К первому он относил довольно безобидных созданий, которых не жалко подкормить в обмен на разные новости и знания. Второй тип всегда охотится на первый и живых шаманов боится пуще огня. Третий тип — самый опасный. К нему относятся все, кто способен померяться силами со смертным путешественником. Часто им просто скучно, вот они и пытаются развеселиться.

Таких существ немного, но их опасность недооценивать не стоит. Гарб вспомнил одного беспечного ученика шамана, которым целых три дня управлял вселившийся в него безобразник. Пять ловцов духов общими усилиями едва справились с его изгнанием из тела несчастного, а тот за это время успел тронуться умишком. Так и остался дурачком на остаток жизни.

Призраки этого типа чаще всего пытается усыпить бдительность путешественника разговорами, лживыми обещаниями и заверениями в дружбе, чтобы временно попасть в его тело и порезвиться всласть, пока кто-нибудь не изгонит их обратно в Шеол. Иногда настолько чувствуют свою силу, что просто нападают без предупреждения.

Курак же, похоже, вообще никого не боялся, если осмелился открыто угрожать шаману, да еще с таким посохом в лапах. Наверное решил, что смог заболтать Гарба до невменяемого состояния, поэтому и осмелел. Пожалуй, можно отнести его к новому типу. Древнему, сильному, болтливому и наглому.

— Историю хочешь? — расплылся в сладкой клыкастой улыбке ловец духов, прикидывая, чем бы пронять наглеца. — Что ж, у меня есть чем поделиться.

Если дух действительно хочет просто поболтать и не нападет, то и шаман его трогать не будет. Однако нахал будет бит своим же оружием. Знакомая суккуба в свое время попеняла гоблину на его досадную привычку изъясняться занудно и непонятно для окружающих. Гарб обещал себе исправиться и даже достиг на этом поприще некоторых успехов. Видимо, придется срочно вспоминать былое и на ходу сочинять новое.

— Есть одно условие, — прокашлялся шаман. — Если попросишь меня остановиться, будешь мне служить до моей смерти, делиться знаниями и приносить информацию.

Курак расхохотался шелестящим смехом.

— Ты, я смотрю, не робкого десятка! Меня ни капельки не боишься! — восхитился он. — Я согласен. При любом раскладе мне скучать не придется, да и проживешь ты недолго, как все гоблины. А если ты выдохнешься, сидеть тебе здесь со мной, пока мне не надоест.

Гарб смерил взглядом своего призрачного двойника, порылся в сумке и швырнул в сторону духа щепотку маковых зерен. Те пролетели сквозь призрачный силуэт. Всезнайка с интересом проследил за их полетом и запоздало дернулся, когда сообразил, что оказался в ловушке, но созданный контур уже прочно его удерживал.

— Это чтобы ты не вздумал нарушить уговор и не сбежал, — скрипуче хихикнул гоблин.

— Пока ничья, — прошелестел дух, не теряя спокойствия. — Ты тоже никуда отсюда не сможешь выйти, пока я не разрешу.

— И что же мне помешает? — прищурился шаман, не теряя бдительности.

— Твоя ничем не ограниченная способность игнорировать собственное невежество и неосведомленность, — не остался в долгу дух. — Начинай!

Гарб решил пока не проверять его слова и приступил к рассказу.

План был коварен и одновременно прост: излить Кураку душу, рассказав про все свои злоключения. При этом Гарб намеревался злоупотреблять самыми заумными словами, на которые только был способен, вставляя множество философских сентенций и риторических вопросов, добавляя множество лишних подробностей, без которых при обычных обстоятельствах можно было бы легко обойтись, и используя уйму стилистических оборотов и конструкций, включая гиперболы и оксюмороны, пересыпая речь красочными эпитетами и приправляя ее сочными сравнениями и образными выражениями, позаимствованными из лексикона Адинука. Если умник все это выдержит… ну, честь ему, хвала и большая благодарность за подставленную жилетку. И, если он все еще будет в состоянии настаивать на своем, — просто отгребет посохом. Хотя применять Гобмобом без острой необходимости не хотелось.

Начал гоблин с событий далекого-предалекого детства и поведал о своих самых первых воспоминаниях. Вот старая, как поросший мхом камень, морщинистая и беззубая самка поет колыбельную, которая и не колыбельная вовсе, а молитва полузабытой богине из древних сказаний. Вот молодая и красивая самка качает кроватку и улыбается невинному младенцу, а ее желтые глаза с вертикальными зрачками грустные-прегрустные. Малыш постарше играет на глиняном полу рядом, но он маму почему-то совсем не радует, как не радует зубная боль. И ей хочется, чтобы младший поскорее вырос и стал сильным и отважным, а он старается изо всех сил: много спит, хорошо кушает и растет не по дням, а по часам.

Вот прошел год, полный тягот и лишений повседневной гоблинской жизни. Маленький шалопай играет с грубо обструганным деревянным алтарем. Старший лезет туда же и толкает его под руку, проливает чашу с дымящейся жертвенной кровью и убегает, а на младшего обрушивается град упреков от старой самки. Он не понимает, почему его больно шлепают по мягким местам, и громко рыдает от обиды и несправедливости.

Вот он делает первые неуверенные шаги, радуя молодую самку своей настойчивостью. Вот говорит свое первое слово, а затем и второе, третье и приводит в священный трепет старую самку случайно сотворенным на ее глазах заклинанием. Это всего лишь сноп искр, бьющий широким фонтаном из лапы, но она радуется, словно получила новые зубы в подарок и гору сочного вкусного мяса в придачу, и зовет остальных посмотреть на чудо.

Вот первые игры с братом и первая боль полученных тумаков от жестоких соседских мальчишек. Первая удачная месть: соседи на всю жизнь усвоили, что маленький не всегда беззащитен и тоже умеет огрызаться, но все равно толпой поколотили еще раз. И еще много раз после этого. Потом пришли захватчики и убили всех, кого нашли, и поклялся юный гоблин страшно отомстить… И страшное одиночество после этого, когда брат окончательно отказался с ним общаться как с братом, обвинив в случившемся. Близких не осталось. Он один во всем огромном страшном мире, наполненном чрезмерной жестокостью, отчаянной несправедливостью и смертельными опасностями, полном отвратительного невежества и напрочь лишенном сочувствия.

Описание одной только клятвы заняло, по подсчетам Гарба, около двадцати минут. Рассказ длился уже больше трех часов, а повествование степенно доползло лишь до момента обучения у тогда еще молодого, как неспелый виноград, но уже мудрого шамана Нунаха. Курак стоял недвижимо, скрестив призрачные лапы на груди, и внимал с видимой безмятежностью на морде, никак не проявляя чувств. Богатый опыт подсказывал гоблину, что духам свойственны те же эмоции, что и живым существам. Однако, чем дольше дух находится в Шеоле, тем сильнее становятся проявления его внутренних переживаний. В конце концов, это одно из немногих развлечений, доступных местным жителям. Так что со временем любой обитатель мира духов перестает отличаться терпением. Курак — древнейший из известных духов, так что и он дрогнет рано или поздно.

Всезнайка оказался на удивление крепким орешком. Миновал еще час рассказа, прежде чем он начал проявлять хоть какие-то признаки неудовольствия. Дух нахмурился, беспокойно завращал глазами и затопал ногой в нетерпении. Кажется, Курак начал понимать, что ничего хорошего его не ждет, но условия сделки нарушать пока не решался.

— Скоро начнется самое интересное, — подбодрил благодарного слушателя Гарб, на что тот только застонал, и гоблин удвоил усилия.

Час спустя ловец духов перешел к рассказу о третьем годе своего обучения. Лет в запасе оставалось еще много, а события в те времена не отличались большим разнообразием, так что монотонный скрипучий бубнеж гоблина о ежедневной уборке призраку порядком надоел.

— Явился ко мне Нунах на рассвете и велел вынести ведро, да не на ближнюю мусорную кучу, как обычно, а подальше от хижины, ибо смердит страшно и привлекает разных гадких насекомых. И летающих, и ползающих, и бегающих, и всяко копошащихся, из-за чего, кстати, неудобно выбирать из кучи самые вкусные куски, которыми можно утолить вечно терзающий меня голод, потому что старшие ученики не оставляют мне за обедом ничего, а живот постоянно бурчит. Это учитель так обо мне заботу проявлял. Говорил, что только невзгоды приучат меня к истинному пониманию радости жизни, а потом он дал мне сильную затрещину, после которой я…

— Хватит! — взмолился Курак. — Я сдаюсь!

— Жалко, — притворно вздохнул Гарб, облегченно вытирая тыльной стороной ладони взмокший от напряжения лоб, — а я только хотел рассказать про четвертый год у Нунаха. Ты ведь точно не знаешь, чем именно приходится заниматься, находясь в услужении у даровитого, но очень сердитого шамана со своеобразным подходом к обучению.

— И знать не желаю! — воскликнул дух. — Признаю тебя достойным противником и повелителем зануд. Доволен? Мне все равно этот титул никогда не нравился.

— И служить мне не откажешься до самой моей смерти?

— Придется, раз обещал, — сказал призрак без особой радости в шелесте. — Учти, что я помогу тебе, потому что сам так хочу, а не по принуждению. В моей власти запереть тебя здесь, но мне противно от одной мысли провести вечность с таким занудой.

— Тогда рассказывай, где нам искать наследника Брестона. Уверен, ты и это знаешь.