Пинеслу, купеческая дочь

Глава 18

За околицей, на восточном лугу, близ берёзовой рощи запели девушки. Последние лучи заходящего солнца золотили верхушки домов и деревьев.

— О, девушки на игрище вышли, — встрепенулся отец, — Пинеслу, поторопись, Даша устала тебя ждать!

Мачеха наводила последние штрихи, украшая меня к хороводу. Заметив, как я закисла в последние дни, мачеха уговорила отца отпустить меня на хоровод с Дашей и её женихом. В первый и последний раз на деревенские хороводы я выходила три года назад, перед поступлением в магическую школу, тогда это было очень волнительно. А сейчас, чтобы не обидеть Илчевер и папу, согласилась. Процесс одевания меня увлёк, мачеха вытащила из сундука моё платье из молочного шелка трехлетней давности, которое я сама же и вышивала. В нашем Шубашском округе вышивки имеют своё значение: узоры на подоле платья расскажут знающим людям о моём роде и моих предках, вышивки на груди и плечах расскажут о моей нынешней жизни, а на моих украшениях и головном уборе скрыты знаки трёх солнц и наших богов, которые нас охраняют. Так что моё платье устарело на три года: здесь не хватает узоров, указывающих на мои знахарские умения. Красные кожаные туфли с пряжкой на небольшом каблуке дополнили мой образ. В две косы заплели красные ленты и к концам мачеха прикрепила бисерные подвески. На голову надела суконную шапочку, украшенную бисером и серебряными монетами. На шею мачеха повесила ожерелье из бисера и серебряных монет. Талию подвязала красным шёлковым поясом с вышивкой.

— Матушка, хватит, больше не надо, — заныла я, заметив, как Илчевер открывает шкатулку с украшениями. Мачеха недовольно скривилась, но промолчала. Отец, оглядев меня, одобрил мой наряд и проводил до ворот, где меня ждала Даша, наряженная так же, как и я, с небольшими дополнениями в виде многочисленных браслетов и серёг, и в красном платье. Взявшись за руки, мы шли по улице, здороваясь со всеми встречными. К нашему приходу в середине хоровода разожгли костёр, стало светлее, девушки пели то все вместе, то по очереди, раздавались шутки, девичий смех. Среди девушек пестрели цветные рубахи парней. Мы с Дашей встали в хоровод, вспоминая слова песни, я тоже запела. Завораживающе блестели серебряные украшения девушек в свете костра, костёр ярко пылал и освещал лица девушек и парней. Небо сверкало звёздами, пахло дымом костра, потом от разгоряченных молодых танцующих тел. Недалеко на скамейке сидели наряженные старушки, звонко щелкающие тыквенные семечки, среди них затесалась пара благообразных стариков с длинными бородами. Эта компания была направлена для наведения порядка, что было к месту, в прошлый раз парни из соседней деревни подрались с местными из-за внимания девушки. Среди старушек оказалась и бабка Анисья, она сидела на пне, вытянув ноги, позволяя всем любоваться своей обувью — красными кожаными полусапожками, выкупленными у моей мачехи, притоптывая в такт барабанной дроби. В итоге не выдержала, встала и начала пританцовывать на месте.

— Смотри, бабка то под градусом, — толкнула меня в бок Даша, хихикая, показывая мне на выпавшую из кармана Анисьи небольшую металлическую склянку с пробкой. Такие металлические склянки с крутящейся крышкой-пробкой я уже видела в магазинах Шубаша, новомодные штучки, привозимые из Сереброграда, назывались фляжками и пришлись по душе городским мужчинам. Городская травница, у которой я подрабатывала помощницей, смекнув выгоду, тоже завезла их и продавала с большой выгодой. Но откуда у деревенской бабки такая дорогая вещь? Как вариант, бабка Анисья могла её найти где-нибудь в лесу или на дороге. Я подошла поближе к подтанцовывающей бабке, на такие фляжки обычно наносили гравировку с указанием имени хозяина, вдруг, удастся подсмотреть надпись. И... прочитала имя моего мастера, Порфирия Порфирьевича. Вот, бабка, по каким тёмным лесам она бродит?

Но тут раздался женский визг, стон, кто-то упал на землю, хоровод разорвался, девушки и парни бросились врассыпную. На середину хоровода ворвались два небольших медведя, косолапо подпрыгивая, они начали носиться вокруг костра, нисколько не боясь живого огня. Один медведь развернулся, и пошатываясь, пошёл на бабку Анисью.

— Муу, — промычал мелведь, как корова, ловко приподнимаясь на задние лапы. Хмельная бабка, не замечая столпотворения вокруг, начала кружиться и напевать. Медведь, встав на задние лапы, подошёл к ней и приобнял передними лапами. От страха за жизнь бабки, я вскинув обе руки, направила их на медведя. Магия, почуявшая угрозу, поднялась из живота и пробежавшись зелёными линиями по рукам, сформировала шар, размером с персидский орех.

— А-а-а-а-а, — вырвалось из моего горла одновременно с криком бабки, которая только сейчас поняла, кто её обнимает.

— Медвеееедь, — кричала Анисья, как будто кто-то ещё сомневался.

Зелёный шар вырвался из моих рук и ударил медведя в голову, медведь пошатнулся и упал, бабка тоже.

Волна горячего воздуха окатила меня, словно в худой деревенской бане, из которой ушёл первый пар, в нос ударил запах палёной шерсти.

Лёжа на земле, Анисья продолжала кричать, показывая на второго медведя. Второй медведь, увидев, как я пришлёпнула первого, спешно освобождался от шкуры, как будто это его спасёт.

Как будто это его спасёт?

Я встряхнула головой. Это же человек!

Вот парень, скинув шкуру медведя, одетый в яркую жёлтую рубаху, закричал, глядя на меня:

— Нет! Не убивайте нас! Мы же пошутили только!

Это оказались деревенские парни, решившие припугнуть девушек. Отыскав в отцовских закромах медвежьи шкуры, натянули на себя и пришли на хоровод пугать девушек! Шутники! Я посмотрела на первого, он очнулся, медвежий мех дымился, шутник, присев, пытался снять шкуру с себя, получалось плохо. Пришлось мне ему помочь снять шкуру. Под тлеющей шкурой оказался второй шутник, отчаянно кашляющий и вытирающий рукавом нарядной красной рубахи кровь, капающую из носа. Протрезвевшая бабка Анисья, всегда отличавшаяся от других деревенских женщин умением мгновенно принимать правильное решение, взяв упавшую клюку, начала бить шутника по бокам, приговаривая:

— Ах, ты, дурень, пошутить вздумал! Вот тебе, вот тебе!

Догадавшись, что я больше не буду метать магические шары, второй шутник бросился на подмогу первому и начал вырывать из рук бабки Анисьи клюку. Не тут то было! Разъярённая бабка Анисья тут же переключилась на второго шутника! Остановить её смогли только подбежавшие парни, которые, услышав громкую ругань бабки, решили вернуться обратно и посмотреть, как бабка сражается с медведями. Еле отцепив бабку, деревенские парни решили шутников больше не бить, хоть и полагалось, но им и так уже досталось от Анисьи. Кто-то принёс ведро воды из ближнего родника и плеснул на тлевшую медвежью шкуру, поднялось облако пара вперемешку с дымом.

— Пинеслу, ты же знахарка, сможешь помочь этим медведям? Им хорошо досталось от бабки Анисьи. Пожалуйста, я заплачу? — попросил один из парней, узнавших меня.

— Братья твои? — спросила я.

— Да, братья. От отца ещё попадёт за шкуру, жалко дураков, — вздохнул парень.

Я вспомнила его, сын охотника из соседней деревни, старше меня на пару лет, в одной начальной школе учились.

Положив избитых на медвежьи шкуры, парни потащили их к нашему дому, бабка Анисья от нас не отставала, шла рядом, потихоньку поругивая, выдохлась, небось.

Открыв калитку, отец сильно удивился, увидев меня.

— Пинеслу, ты так рано? Не понравилось? — спросил он.

А увидев перед домом толпу парней во главе с бабкой Анисьей и со мной, удивился ещё сильнее.

— Эээ, вы тут медведей поймали? — спросил отец, увидев медвежьи шкуры.

— Еще каких медведей! Леший из забери! — с довольным видом сказала бабка, толкая отца в сторону и заваливаясь во двор, как десятник во главе своих воинов, твердо держа в руках клюку вместо копья.

Отец посторонился, заметив избитых парней на шкурах, предлагая всем зайти во двор.

— Давайте побыстрее заходите во двор, сейчас во всём разберёмся, — сказал он, помогая занести стонущих парней.

— Отец, я тебе сейчас все объясню, — прошептала я ему в ухо.

— Внученька, я сама все объясню Айдару Филипповичу! А ты свои лекарства принеси для этих обалдуев! — приказала бабка, восседавшая на скамейке под рябиной.

Вид у неё был просто замечательный: белый вышитый платок, как всегда, съехал набок, открывая седые торчащие волосы, вышитое по подолу голубое платье с оборками и белый фартук были сильно испачканы травой, пеплом, золой и землёй. А вот сапожки оказались целыми! Сняв их, бабка покрутила, пощупала и гордо сказала:

— Хорошие сапоги! Надо было брать тогда у Илчевер ещё одну пару!

Осмотрев и обмыв раненых, пришлось доставать последнюю склянку живительной настойки. Обработала раны и царапины, нанесенные ногой и клюкой Аниссы. Второму пришлось наложить пару швов на щеке. У первого был ожог на лбу от магического шара.

Отец запряг лошадь и на телеге помог отвезти несостоявшихся медведей домой, в соседнюю деревню. Бабка Анисья порывалась поехать вместе с ним, потребовать с отца за порчу одежды.

— И за лекарство ещё потребую потом! Мне теперь тоже лечиться надо от испуга! — прокричала вслед отцу.

Отец махнул рукой, то ли соглашаясь с ней, то ли прощаясь со мной и мачехой, вышедшей провожать отца.

— Где баба Анисья, там всегда что-нибудь происходит, — прошептала Илчевер мне, когда решила, что бабка отошла уже далеко и не слышит нас.

У соседей прокукарекал петух. Где-то замычала корова. Деревня пробуждалась. Первые лучи восходящего солнца окрасили крышу нашего дома. Сегодня начинается сенокос, благо, мы переезжаем в город и отец уже договорился с продажей коровы, и траву косить мы не идём, свой участок луга отец передал деревне.

— Пинеслу, иди спать. Я сама хозяйством займусь, — сказала мне мачеха.

Я благодарно кивнула и вошла в дом.

Проснулась я днём, мачеха разбудила меня перед обедом.

— Пинеслу просыпайся, отец зовёт, — потрясла легонько за плечо.

Когда я вышла во двор, за столом вместе с родителями сидел охотник из соседней деревни, дядя Эхтем.

На обед мачеха приготовила азу — тушёное мясо баранины с овощами и картошкой, запах специй распространился на весь двор. Отец с дядей Эхтемом уже заканчивали обед, пили травяной чай с мёдом и с блинами. Только сейчас я почувствовала голод, глотнув щедрую порцию слюны, я поздоровалась.

— Пинеслу, здравствуй, — поздоровался со мной дядя Эхтем, вставая из-за стола. — Спасибо тебе за лечение моих обормотов.

— Как они там? — поинтересовалась я.

— Да что с ними будет? Отправил всех троих на сенокос. Бить жалко, кто работать будет? Да и лечение дорого обойдётся, — сказал охотник.

Отец мой засмеялся.

— Эх, три сына у меня, один умный и два дурака, до сих пор за ум не взялись, — вздохнул дядя Эхтем.

— Да ладно тебе, вспомни, как в молодости сам девушек на игрище головой кабана пугал! — напомнил отец.

Мачеха захихикала, прикрыв рот.

— То-то голова кабана. А здесь другое, шкура медведя на шубу жене была заготовлена, — вздохнул охотник.

Тут и отец о чем-то задумался, своё, видимо вспомнил. Мачеха нахмурилась.

— Жена у тебя стройная, на полушубок выйдет, — утешил отец.

Слова отца немного успокоили охотника, выпив чаю, перед уходом ещё раз поблагодарил меня и расплатившись со мной за лечение, отправился к бабке Анисье, охотнику предстоял разговор за нанесённый урон одежде и здоровью с главной сплетницей округи.

На следующее утро отец засобирался в Шубаш.

— Осенью у Пинеслу учёба начнется, надо успеть и дом, и здание под магазин подыскать. Да и в городской канцелярии надо бумаги оформить на городскую торговлю, — объяснил нам с Илчевер отец, раскладывая в телегу бочонки с мёдом, взятые у бортника для перепродажи в городе. Провожали отца до околицы, мачеха долго махала платочком, вытирая слёзы.

— Матушка, вам с отцом надо подумать о братике для меня, время пришло, — объявила я Илчевер, заметив слабую пульсацию в виде светло- зеленого огонька на месте женского органа мачехи.

— Выздоровела? — ахнув, с надеждой спросила мачеха.

— Выздоравливаешь. Пойдём домой, я вам лекарственный настой ещё приготовлю, — и взяв мачеху за локоть, мы пошли домой.

Впереди зелёным огоньком маячило светлое будущее, которое мы заслужили.

Конец