Первый Линзмен-3: Галактический патруль

Глава 18 АДЪЮНКТУРА

Киннисон с трудом приподнялся (точнее, хотел приподняться) и крикнул фигуре в белом, смутно видневшейся где-то вдали, догадавшись, что это должна быть медсестра:

— Сестра! — резкий приступ боли пронзил все его существо, и он продолжал мысленно, обращаясь к фигуре в белом с помощью Линзы:

— Мой спидстер! Мне нужно посадить его на Землю в безынерционном режиме! Предупредите космопорт…

— Успокойтесь! Вам нельзя волноваться, — низкий, виолончельного тембра приятный голос звучал успокаивающе. Голова с пышной копной волос, отливавших красноватой медью, склонилась над Киннисоном.

— О вашем спидстере уже позаботились. Все в порядке. А сейчас постарайтесь заснуть и ни о чем не думайте. Забудьте о вашем спидстере. Его посадили на Землю и отбуксировали в укрытие.

— Постарайтесь забыть о вашем спидстере, — вкрадчиво продолжал тот же голос. — Его посадили на Землю и отбуксировали…

— Послушайте, вы, безмозглая курица! — гневно прервал ее пациент, на этот раз вслух и весьма громко, не обращая внимания на боль и стараясь произносить слова как можно более отчетливо, — Непытайтесь успокаивать меня напрасно! Думаете, я брежу? Слушайте меня внимательно. Спидстер нужно посадить на Землю в безынерционном режиме. Если вам не понятно, что это такое, передайте мои слова кому-нибудь, кто в этом разбирается. Свяжитесь с космопортом, с адмиралом Хейнесом…

— Мы связались с космопортом, линзмен, — хотя голос по-прежнему звучал невозмутимо, ровно и мелодично, на щеках сестры выступила легкая краска гнева. — Я же сказала вам, что беспокоиться не о чем. Ваш спидстер сейчас покоится в укрытии в инерционном режиме. Как еще вы могли бы оказаться в госпитале? Я сама принимала участие в вашем возвращении на Землю, поэтому мне достоверно известно, что ваш спидстер переведен в инерционный режим и покоится сейчас в ангаре.

— Вас понял, — привычно ответил Киннисон, как бы заканчивая связь в эфире, и снова потерял сознание, а медсестра обратилась к стоявшему рядом молодому ординатору (нужно сказать, что всюду, где бы ни находилась эта медсестра, поблизости от нее непременно оказывался кто-нибудь из молодых врачей).

— Безмозглая курица! — возмущенно воскликнула она — На редкость приятный пациент! Не успел прийти в себя, как наговорил грубостей!

Через несколько дней Киннисои окончательно пришел в себя, и сознание, не отрывочное и замутненное, а ясное и устойчивое, более не покидало его. Неделю спустя боль отпустила, и различного рода запреты и ограничения, обычные в лечебных учреждения, начали невыносимо раздражать его. Дней через десять он уже был (по его же словам) «в полном порядке», и его отношения с медсестрой, начавшие складываться при столь неблагоприятных обстоятельствах, стали еще более ухудшаться, ибо, как не без основания предполагали Хейнес и Лейси, Киннисон отнюдь не принадлежал к числу образцовых пациентов.

Ничто не могло удовлетворить его. Все доктора были беспросветными тупицами, даже Лейси, который буквально собрал его из осколков. Все медсестры, как на подбор, были безмозглыми курицами, даже (или особенно?) эта «Мак», которая почти с нечеловеческим искусством, так-том и терпением ухаживала за ним. Только невероятным усилием воли Киннисон сдерживал свое негодование. Еще бы! Даже тупицы и безмозглые курицы, даже последние идиоты должны были бы взять в толк, что человеку необходимо есть!

Неприхотливый в еде, Киннисон в обычной обстановке без разбора поглощал все съестное от трех до пяти раз в день. Ни он сам, ни его желудок, никак не могли взять в толк, что телу, недвижимо покоящемуся на госпитальной койке, не требуются те пять или даже более килокалорий, которые ранее оно потребляло в течение двадцати четырех часов, чтобы сжечь их в интенсивных физических нагрузках. Находясь в госпитале, Киннисон все время ощущал голод и требовал, чтобы ему дали поесть.

Именно поесть, основательно заправиться, а не поглощать какие-то дурацкие соки, апельсиновый, виноградный, томатный, или какое-то там молоко. Не жидкий чай с гренками, не анемичное яйцо всмятку. Если он, Киннисон, и соглашался есть яйца, то требовал, чтобы ему поджарили яичницу из трех-четырех яиц с двумя или тремя толстыми ломтями ветчины.

Он требовал, убеждал, настаивал, чтобы ему дали толстый сочный бифштекс, желательно побольше. Ему хотелось тушеной фасоли с доброй порцией жирной свинины. Он жаждал вкусить хлеба, свежего хлеба, нарезанного толстыми ломтями и намазанного толстым слоем масла, а не каких-то жалких рахитичных тостов. Ему хотелось вволю поесть ростбифа или тушеного мяса с кукурузой и капустой. Он грезил о пироге с какой угодно начинкой, лишь бы тот был нарезан крупными кусками. Ему хотелось поесть гороха, кукурузы, спаржи, огурцов и многого другого, и он упорно и настойчиво напоминал об этом.

Но больше всего на свете Киннисону хотелось бифштекса Он думал о нем днем и ночью. Однажды бифштекс приснился ему особенно отчетливо. Он, Киннисон, каким-то образом оказался в каком-то уютном кафе, и ему подали великолепный бифштекс, обжаренный в грибах. Он уже ощущал божественный запах, исходивший от вожделенного блюда, и приготовился было проглотить первый кусок, как вдруг проснулся. И что же? После роскошных сновидений разочарование было особенно сильным: перед ним на подносе бы? жидкий чай, сухой тост и — о ужас! — студенистое бледное у жалкое даже на вид яйцо-пашот! Это была последняя капля Чаша терпения Киннисона переполнилась.

— Уберите эту гадость, — слабым голосом сказал он, а когда медсестра не повиновалась, потянулся и столкнул поднос и все, что было на нем, со столика. То, что еще совсем не давно было завтраком, разлетелось и разлилось по полу, но Киннисон этого не видел: он повернулся лицом к стене, из-под его плотно зажмуренных век, как он ни силился сдержать себя, покатились две жгучие слезы.

Уговорить строптивого пациента съесть предписанный ему завтрак было сущей мукой и требовало даже от Мак всего ее искусства, дипломатии и выдержки. Наконец, настойчивость сестры победила, и, выйдя в коридор, Мак-Дугалл повстречала ординатора, неотступно следовавшего за ней, куда бы она ни направлялась.

— Ну как там ваш линзмен? — поинтересовался ординатор, когда они вошли в небольшую диетическую кухню. Перспектива хотя бы немного побыть наедине с мисс Мак-Дугалл явно прельщала его.

— Не смейте называть его моим линзменом! — вспыхнула от негодования медсестра. Сказать по правде, несчастный ординатор ничем не заслужил такого взрыва эмоций, но не могла же Мак-Дугалл излить переполнявшие ее ярость и раздражение на жалкого и беспомощного пациента, будь он хоть трижды линзменом!

— Бифштекс! Еще немного, и я сама захочу, чтобы ему дали проклятый бифштекс и чтобы он им подавился! Да этот линзмен хуже малого ребенка! В жизни своей не видала такого гадкого мальчишку! Иногда я бы с удовольствием его отшлепала — он давно заслужил трепку. Хотела бы знать, как только он умудрился стать линзменом, привереда несчастный. И это ему не так, и то ему не этак! Вот посмотрите, как-нибудь я не выдержу и хорошенько его отшлепаю.

— Не принимайте близко к сердцу, Мак, — мягко посоветовал ординатор. Но в глубине он испытал глубокое облегчение, узнав из первых усг, что отношения между красивым молодым линзменом и прекрасной медсестрой с волосами цвета красноватой меди носят сугубо официальный характер и полностью лишены личных симпатий. — Он здесь долго не пролежит. Я никогда не видел, чтобы пациент так выводил вас из себя.

— Смею уверить, что такого пациента вам тоже никогда не приходилось видеть. Надеюсь, что он больше никогда не разобьется, а если и разобьется, то мне удастся отправить его куда-нибудь в другой госпиталь.

Сестра Мак-Дугалл надеялась, что когда линзмен получит те блюда, о которых он так мечтал, хлопот с капризным пациентом станет меньше, но она глубоко заблуждалась. Киннисон был нервозен, угрюм и замкнут, и удивляться тут было нечему. Он был прикован к постели и испытывал нестерпимые муки совести при мысли, что потерпел поражение. Более того — выставил себя полным идиотом. Недооценил противника, и результат налицо: по его собственной глупости весь Галактический Патруль вынужден отступить перед пиратами. Мысль об этом была для Киннисона невыносима. И вот в один прекрасный день он обратился к Мак с несколько необычной просьбой:

— Послушайте, Мак, принесли бы вы мне какую-нибудь одежду и вывели на прогулку. Мне просто необходимо поразмяться.

— Нет, Ким, еще рано, — мягко возразила она с обычной обезоруживающей улыбкой, — но очень скоро, как только ваши ноги перестанут походить на головоломку, сложенную из множества кусочков, вы вместе с вашей нянечкой непременно выйдете погулять.

— Такая красивая и такая глупая! — зарычал линзмен. — Неужели вы и ваши умники не понимаете, что я никогда не наберусь сил, если будете держать меня в постели до конца дней? И не разговаривайте со мной, как с малым ребенком. Со мной все в порядке, поэтому можете убрать свою профессиональную улыбку и перестать меня успокаивать.

— Прекрасно! Я тоже так считаю! — резко ответила Мак, терпение которой иссякло, — Кто-нибудь ведь должен сказать вам правду. Я всегда полагала, что у линзмена должны быть мозги, вы же с самого начала вели себя как дурно воспитанный мальчишка. Сначала вы хотели наесться до отвала, сейчас вы требуете, чтобы я вывела вас на прогулку, — сейчас, когда ваши переломы едва срослись, а ожоги еще не зажили как следует, словно для того, чтобы свести на нет все, что для вас сделали. А не лучше ли будет, если вы перестанете валять дурака и начнете вести себя, как подобает в вашем возрасте?

— Я никогда не считал медсестер особенно умными, а теперь вижу, что они просто дуры набитые, — Киннисон в упор смотрел на медсестру со все возрастающей враждебностью. Ее слова его ни в чем не убедили.

— Я же не говорю о том, чтобы вернуться к исполнению служебных обязанностей. Я хочу лишь немного поразмяться и знаю, что мне делать.

— Боюсь, что вас ждет большое разочарование, — едва процедила сквозь зубы медсестра и, вздернув подбородок, вышла из палаты, но через пять минут снова вернулась. На лице ее снова безмятежно сияла ослепительная улыбка.

— Прошу извинить меня, Ким, мне не следовало вылетать из палаты, как ракета. Я ведь знаю, что вам приходится нелегко и у вас бывают приступы дурного настроения. Будь я на вашем месте, у меня тоже…

— Перестаньте извиняться. Мак, — неуклюже начал Киннисон, — я сам не знаю, что на меня находит и почему я к вам все время придираюсь.

— Вас поняла, прием, линзмен, — ответила Мак-Дугалл, на этот раз совершенно серьезно. — Я все понимаю. Вы не тот человек, который может безмятежно лежать в постели. Неподвижность угнетает; вас. Но когда человек превращается в такую отбивную, в какую превратились вы, ему волей-неволей приходится оставаться на больничной койке независимо от того, нравится это или не нравится. А теперь повернитесь на другой бок, и я протру вас спиртом. Теперь уже недолго осталось. Скоро мы пересадим вас в инвалидную коляску…

Так прошли недели. Киннисон знал, что ведет себя с сестрой неоправданно грубо и резко, но ничего не мог с собой поделать. Накапливавшееся внутреннее напряжение и неизбывная горечь при мысли о поражении, которое он, как ему казалось, потерпел от пиратов, и бедственное положение, вызванное множественными переломами, ожогами и ушибами, требовали выхода и находили его, подобно тому как молодой, полный сил тигр, страдающий от зубной боли, кусает и рвет клыками все, что попадается ему на пути.

Но вот, наконец, изучен врачами последний рентгеновский снимок, снята последняя повязка. Киннисон снова на свободе: его выписали из госпиталя, сочтя вполне здоровым. Напрасно Киннисон поносил на чем свет стоит свое «заключение» — врачи выписали его из госпиталя лишь после того, как он действительно выздоровел, и ни секундой раньше. За этим проследил адмирал Хейнес собственной персоной. И все время, пока длилось выздоровление, Хейнес при посещении Киннисона ограничивался лишь весьма краткими беседами. Но, выйдя из госпиталя, Киннисон поспешил разыскать адмирала.

— Позволь мне сказать кебе несколько слов, — быстро проговорил Хейнес, едва Киннисон появился на пороге его кабинета. — Никаких упреков самому себе, никакой разрушительной критики. Все замечания должны быть конструктивны. Но о деле потом. Прежде всего, Кимболл, я чертовски рад узнать, что ты совсем выздоровел. Когда тебя доставили на Землю, ты был совсем плох. А теперь говори!

— Хорошенькое дело! Вы сами же заткнули мне рот, а теперь приказываете говорить, — кисло улыбнулся Киннисон. — Если в двух словах — полное поражение. Если позволите еще Два слова — пока поражение.

— Вот это характер! — воскликнул Хейнес. — Но мы не согласны с тобой в оценке и не считаем, что ты потерпел поражение. Неуспех да, но только неуспех и совсем не поражение. Должен сказать, что пока ты находился на лечении в госпитале, мы все время получали о тебе самые лучшие отзывы.

— Не может быть! — Киннисон от удивления даже потерял дар речи.

— Разумеется, как и следовало ожидать, ты чуть не разнес госпиталь на отдельные атомы…

— Но, сэр, если я и позволил себе некоторым образом…

— Вот именно! Как часто повторяет Лейси, он любит иметь дело с теми пациентами, которые не любят иметь дело с ним. Намотай себе на ус — станешь постарше, поймешь. Однако, может быть, эта мысль поможет хотя бы немного снять груз с твоих плеч.

— Спасибо, сэр. Я действительно чувствую себя не очень уютно, но если вы и все остальные действительно считаете, что…

— Мы гордимся тобой, сынок, так что выше голову! А теперь сделай одолжение, расскажи-ка мне все по порядку…

— Видите ли, сэр, у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над тем, что случилось, и я пришел к выводу: прежде чем снова сунуться в это пекло, мне совершенно необходимо…

— Если не хочешь, можешь не продолжать…

— Нет, сэр, думаю, что мне все же лучше продолжить и рассказать вам обо всем. Я хочу отправиться на Эрайзию и выяснить, не помогут ли эраизиане мне излечиться от тупоумия и заторможенности мышления. Я по-прежнему полагаю, что знаю, как использовать Линзу в затруднительных ситуациях, но у меня просто недостает тонкости и глубины мышления, чтобы делать это с наибольшей отдачей. Видите ли, сэр, я…

Киннисон запнулся. Ему не хотелось, чтобы у адмирала создалось впечатление, будто он, Киннисон, ищет оправданий. Но старый линзмен читал в душе своего молодого коллеги, как в открытой книге.

— Продолжай, сынок. Мы тебя ни в чем не виним.

— Если я вообще о чем-то думал, совершая посадку на Альдебаран I, так это о том, что имею дело с людьми, поскольку экипаж пиратского корабля был укомплектован людьми и единственные известные нам обитатели системы Альдебарана также были людьми. Но когда колесоиды захватили меня так легко и просто, мне стало ясно, что я не могу сражаться с ними на равных. Я бежал от них, как перепуганный щенок, и был рад, что вообще сумел унести ноги. Ничего подобного не произошло бы, если бы…

Киннисон умолк.

— Если бы что? Поясни, сынок, — мягко, но настойчиво попросил Хейнес. — Ты заблуждаешься, глубоко заблуждаешься. В действительности ты не совершил ошибки ни тогда, когда принимал решение, ни позже, когда взялся осуществлять его. Ты винишь себя в том, что посчитал обитателей Альдебарана I за людей. Но предположим, что на твоем месте были сами эраизиане. Что тогда? При тщательном анализе даже с учетом того, что стало нам известно потом, мы не видим, каким образом ты мог бы изменить исход событий. Даже проницательному адмиралу не приходило в голову, будто Киннисон мог уклониться от проникновения на Альдебаран I. Такая мысль показалась бы ему просто нелепой: линзмены всегда идут хоть в самое пекло, если того требуют обстоятельства!

— Все равно, колесоиды задали мне жару, и воспоминание об этом жжет меня, — откровенно признался Киннисон. — Поэтому я считаю необходимым отправиться на Эрайзию в надежде, что мне удастся пройти там переподготовку, разумеется, если эраизиане согласятся принять меня. Возможно, мне придется пробыть у них довольно долго: даже Ментору понадобится немало времени, чтобы сделать мой череп несколько более проницаемым, чтобы мысли проходили сквозь кости не со скоростью одна мысль за столетие, а хотя бы чуть-чуть быстрее.

— А Ментор никогда не приглашал тебя посетить Эрайзию?

— Нет, сэр, — Киннисон по-мальчишески улыбнулся. — Должно быть, он просто позабыл про меня. Наверное, это единственное упущение Ментора, но именно оно и дает мне сейчас шанс.

— Гм, — Хейнес с недоверием выслушал бит этой невероятной информации. Уж он-то несравненно лучше, чем молодой Киннисон, знал силу эрайзианского разума. Адмирал вообще не верил, что Ментор Эрайзии мог что-нибудь забыть, сколь бы мелким и несущественным ни был предмет или дело.

— Такого еще не случалось, — подумал Хейнес. — Эрайзианин может отвергнуть тебя, не пожелав вступить в контакт, но не причинит тебе никакого вреда, разумеется, если не вздумаешь пересекать барьер без приглашения. Твоя идея, по-моему, великолепна, но следует быть очень осторожным — пересекать барьер в безынерционном режиме и почти с нулевой тягой, а еще лучше вообще не пересекать.

Адмирал пожал Киннисону руку, и не прошло и нескольких минут, как спидстер снова неудержимо мчался в космических просторах. На этот раз Киннисон твердо знал, чего он хочет, и использовал каждый час своего долгого путешествия (за исключением времени, отведенного на сон) за физическими и умственными упражнениями, чтобы лучше подготовить себя к грядущим испытаниям. Время шло незаметно. К барьеру Киннисон подошел со скоростью улитки, мгновенно остановился, едва коснувшись барьера, и послал через барьер мысленный запрос на разрешение следовать дальше.

— Кимболл Киннисон с Солнца-III вызывает Ментора Эрайзии. Прошу разрешения приблизиться к вашей планете.

Вопрос не был ни дерзким, ни подобострастным. Прямой вопрос, не таивший в себе никакого подвоха, требовавший простого и ясного ответа.

— Приблизиться разрешаю, Кимболл Киннисон с планеты Земля, — прозвучал в голове Киннисона низкий размеренный голос. — Нейтрализуйте все двигатели и приборы. Вас посадят.

Киннисон последовал команде, и его спидстер, уже в инерционном режиме, повинуясь какой-то силе, устремился вперед, чтобы совершить безупречную посадку в космопорте. Войдя в здание, в котором размещалось управление космо-портом, Киннисон оказался перед тем самым существом, которое некогда снимало с него мерки для Линзы. Как давно и как недавно это было! Киннисон молча посмотрел прямо в глаза странного существа.

— А вы проделали немалый путь в своем развитии. Теперь вы понимаете, что на собственное зрение можно полагаться далеко не всегда. Помнится, когда мы с вами беседовали в прошлый раз, вы ничуть не сомневались в том, что все видимое вами реально существует, и вас не особенно интересовало, каков наш истинный вид.

— Теперь это меня интересует, и даже очень, — заметил Киннисон. — Если мне будет позволено, я хотел бы остаться здесь до тех пор, пока не увижу вас в вашем истинном виде.

— А какой вид вас интересует? Может быть, такой? — и странное существо мгновенно превратилось в пожилого джентльмена весьма ученого вида с седой бородой.

— Нет. Я вполне сознаю, что вы можете сделать так, чтобы я увидел вас в любом виде, в каком только пожелаете. Вы даже можете предстать в образе моего идеального двойника, любого другого лица или любого мыслимого предмета.

— Ваш уровень развития весьма удовлетворителен. мор-' сообщить вам, юноша, что теперь вы стремитесь не просто к информации, а, как мы и ожидали, к истинному знанию,

— Ожидали? А разве это можно было ожидать заранее' Ведь я пришел к окончательному решению всего несколько недель назад.

— Такое решение было неизбежно. Еще когда мы собирали вашу Линзу, нам было ясно, что вы непременно вернетесь к нам, если, конечно, останетесь в живых. А поскольку недавно нам стало известно, что некто по имени Гельмут…

— Гельмут? Так значит вы знаете, где находится…

Киннисон оборвал себя на полуслове. В этом деле он просто не может, не имеет права просить ничьей помощи. Сражения он должен выигрывать сам, и сам хоронить своих павших. Если эрайзиане захотят добровольно поделиться с ним информацией, которой они располагают о Гельмуте, — другое дело. Он, Киннисон, возражать не станет. Но просить о ней? Ни за что!

Эрайзианин не стал делиться с Киннисоном информацией о Гельмуте.

— Вы совершенно правы, — заметил эрайзианин невозмутимо. — Для вашего развития очень важно, чтобы вы раздобыли информацию сами.

И эрайзианин продолжил свою мысленную речь:

— Недавно мы сообщили Гельмуту, что передали вашей цивилизации некое особое устройство, называемое Линзой. Оно призвано обеспечить вашу безопасность в любом месте Галактики. Передавая вам Линзу, мы не можем более ничего сделать для вас, покуда вы, линзмены, сами не постигнете истинную взаимосвязь между разумом и Линзой. К такому пониманию вы рано или поздно неизбежно придете. Уже давно нам известно, что несколько юных умов созреют настолько, что откроют эту пока не известную им взаимосвязь. А стоит чьему-то разуму открыть ее, как носитель такого разума непременно захочет вернуться на Эрайзию, источник всех Линз, за дополнительными инструкциями, которыми его разум не мог располагать ранее.

Десятилетие за десятилетием умы молодых линзменов становились все более зрелыми. Наконец, появились вы, и мы вручили вам изготовленную специально для вас Линзу. Ваш разум, находившийся тогда в жалком, недоразвитом состоянии, обладал скрытой способностью анализировать и обобщать поступающую информацию, равно как и недюжинной мощью. Все это сделало ваше возвращение на Эрайзию неизбежным. Разумеется, среди нас было немало споров относительно того, кто станет нашим первым адъюнктом — вы или кто-нибудь другой.

— А кто этот другой, осмелюсь спросить?

— Ваш друг — Ворсел с планеты Велантии.

— Вот у кого по-настоящему зрелый ум. Куда мне до него, — констатировал линзмен самоочевидный для себя факт.

— В определенных отношениях — да, но по некоторым весьма важным характеристикам — нет.

— Вы так полагаете? — Киннисон был искренне удивлен. — В чем же, по-вашему, я превзошел Ворсела?

— Я не уверен, что смогу объяснить вам это так, чтобы вы поняли. Если не вдаваться в детали, его разум лучше тренирован, более полно развит. Он быстрее мыслит и схватывает суть дела, лучше излагает выводы. Он более управляем, легче реагирует и лучше адаптируется, чем ваш разум сейчас. Но ваш разум, оставаясь пока неразвитым, обладает существенно большей емкостью, гораздо большим числом более разнообразных способностей. Прежде всего вы обладаете движущей силой, волей к действию, неистребимым стремлением к постижению истины, которого не знает ни одна другая раса, А поскольку именно я предсказал, что вы вернетесь к нам первым, мне и было поручено проследить за тем, чтобы ваше развитие протекало в соответствии с моим предсказанием.

— Сказать по правде, мне некогда было размышлять t чем-нибудь, кроме выполнения моих обязанностей. К счастью, у меня было несколько перерывов, но, как мне кажется в своем развитии я скорее откатился назад, чем продвинула, вперед.

— Так всегда кажется тем, кто по-настоящему серьезно смотрит на вещи. А теперь приготовьтесь!

Киннисону показалось, что у него в голове вспыхнула молния. Его разум как бы вывернулся наизнанку в быстро вращающемся вихре причудливых смутных образов,

— Сопротивляться! — последовала извне резкая команда.

— Сопротивляться, но как? — мысленно спросил корчившийся, словно от боли, покрытый холодным потом Киннисон. — С таким же успехом вы можете приказать мухе. чтобы она оказала сопротивление космическому кораблю!

— Соберите всю свою волю, напрягите все силы, используйте вашу способность адаптироваться к необычной обстановке. Попытайтесь заставить ваш разум во всем идти навстречу моему разуму. Помимо этих элементарных советов, ни я, ни кто-нибудь другой не сможет сказать вам большего. Каждый разум должен найти для себя свою среду и развиваться по-своему. То, что вы сейчас испытываете, — это еще щадящий режим, ведь вы только недавно выписались из госпиталя. Постепенно я буду ужесточать его, разумеется, так, чтобы не. причинить непоправимого вреда. К конструктивным упражнениям мы перейдем позже. Сейчас главное — выработать у вас внутреннее сопротивление. Так что — сопротивляйтесь!

Сила, не перестававшая действовать ни на миг, медленно возрастала и становилась почти невыносимой, но линзмен, угрюмо насупившись, пытался бороться с ней. Стиснув зубы, с одеревеневшими от напряжения мускулами, впившись пальцами в твердые кожаные подлокотники кресла, Киннисон сопротивлялся изо всех сил…

Внезапно пытка прекратилась, и линзмен бессильно откинулся в кресле, чувствуя себя полностью опустошенным и физически и умственно. Киннисон был бледен, все его существо била дрожь, по лицу и всему телу катились струйки холодного пота. Киннисон стыдился своей слабости. Его не покидало чувство унижения и горечи за то, что, как ему казалось, он не выдержал первого испытания. И тут от эрайзианина пришла спокойная мысль, которая ободрила Киннисона.

— Вам нечего стыдиться. Наоборот, вы должны гордиться, что так замечательно выдержали первое испытание. Должен сказать, что даже я, ваш Ментор, не ожидал от вас ничего подобного. Возможно, первое испытание показалось вам чем-то вроде ненужного наказания, но это не так. К сожалению, только таким путем вы можете найти то, что ищете.

— В таком случае я выдержу все, — заявил линзмен. — Я смогу пройти и это испытание.

По мере того как обучение в адъюнктуре продолжалось, адъюнкт Киннисон становился все сильнее. Наконец он научился переносить такие перегрузки, которые еще сравнительно недавно, в начале обучения, попросту раздавили бы его. Тренировки становились все короче и напряженнее. Каждая из них требовала такой отдачи умственных сил, что человеческий разум не мог бы выдержать ее, продлись она более получаса.

Противоборство воли и разума перемежалось с обычными занятиями. Эти занятия не вызывали болевых ощущений и были не лишены приятности. Умудренные жизненным опытом ученые мужи проникали в разум линзмена и отыскивали в нем огромные «пустые отсеки», о существовании которых он даже не подозревал. Некоторые из таких отсеков теперь уже были частично или полностью заполнены. Оставалось только связать все в единое целое. Другие «отсеки» оставались почти пустыми. Однако теперь они были внесены в реестр и стали доступными. И повсюду, во все «отсеки», проникала Линза.

— То, что вы делаете со мной, напоминает действия водопроводчика, прочищающего засорившуюся систему водоснабжения. Без Линзы, этого чудесного насоса, система не могла бы работать! — воскликнул однажды Киннисон.

— Ваше сравнение точнее, чем вы сейчас думаете, — согласился эрайзианин. — Разумеется, вы обратили внимание на то, что я не давал вам никаких подробных инструкций и не указывал на особенности Линзы, о которых вы бы не знали, как их использовать. Вы должны сами научиться пользоваться насосом, и вас ожидает немало сюрпризов и относительно того, что перекачивает ваш «насос», и относительно того, как он работает. Наша единственная задача состоит в том, чтобы подготовить ваш разум к работе с Линзой, и эта задача нами еще не выполнена. Так что продолжим!

Через несколько недель (по крайней мере так показалось Киннисону) наступил момент, когда ему удалось полностью заблокировать те мысли, которые пытался внушить Ментор, и это было сразу замечено Ментором. Линзмен собрал все свои силы и, сосредоточив их на мысленном послании эрайзианина, отразил их, как отражают поданный мяч теннисисты. Последовала борьба, не уступавшая по напряженности схватке титанов, хотя и не носившая в себе никакой враждебности. Эфир просто кипел от яростной схватки двух разумов, но вот, наконец, линзмену удалось пробить все защитные экраны своего учителя. Погрузив взгляд в глаза Ментора, Киннисон страстно желал одного: увидеть эрайзианина таким, каков он есть на самом деле. И в мгновение ока пожилой джентльмен ученого вида превратился в… МОЗГ! Разумеется, мозг был окружен и опутан различными устройствами и приспособлениями, позволявшими ему питаться, передвигаться и отправлять другие жизненные функции, но по самой своей сути эрайзианин был только мозгом.

Напряжение спало, конфликт двух разумов уступил место покою. Киннисон извинился перед Ментором.

— Не думайте об этом! — раздалось в голове у Киннисона ответное мысленное послание Ментора, и Киннисону показалось, что его наставник хочет улыбнуться. — Любой разум, достаточно сильный, чтобы нейтрализовать те силы, к которым прибег я, сам способен воздействовать на другой разум с немалой силой. Следите лишь за тем, чтобы ваша сила не обрушилась на более слабый разум, так как от перегрузок он мгновенно погибнет.

Киннисон хотел было возразить, но эрайзианин продолжал:

— Не беспокойся, сынок, я всегда знал и знаю теперь, что мое предостережение излишне. Если бы ты не был достоин такой силы и не мог бы управлять ею должным образом, ее бы у тебя просто не было. Ты обрел то, что искал. Ступай и действуй!

— Но ведь это всего лишь одна фаза, только начало! — запротестовал Киннисон.

— Ах, ты понимаешь даже это? Поистине, юноша, ты основательно продвинулся на пути к истине и проделал свое восхождение удивительно быстро. Но к большему ты сейчас еще не готов, а как гласит избитая истина, если разум не подготовлен к каким-то силам, он может от них погибнуть. Когда ты пришел ко мне, ты точно знал, чего хочешь. Знаешь ли ты теперь с.такой же определенностью, чего хочешь от нас?

— Нет.

— И не будешь знать еще долгие годы, а может быть, и никогда не узнаешь. Лишь твои потомки будут готовы к тому, о чем ты сейчас лишь смутно догадываешься. И поэтому я повторю тебе то, что уже сказал: ступай и помни, что теперь ты наделен силой.

И Киннисон последовал совету Ментора.