Парикмахерия

– Глава 96

Во дворе заимки носом в землю лежали мужики. Без поясов и, соответственно, без топоров и ножей. Ивашка, с саблей в руке, гулял перед строем (или правильнее — «ложем»?) и выдавал обещания потоком. Включая трудноосуществимые. Типа: «локти себе по-обкусываете». С другой стороны ряда лежащих мужиков стоял Ноготок, поигрывая в руках своей секирой.

– Вечер добрый. Что тут у вас?

«Что тут у нас» выплеснулось на меня смесью мата и жалобного скулежа. Ивашка рявкнул и ткнул саблей в сторону. Там, у забора, валялась какая-то хрень, прикрытая мешковиной. Пришлось подойти и посмотреть.

Под насквозь промокшей, склизкой от крови, грубой и грязной мешковиной лежал самый мелкий из «птицев». То самый, что так боялся, что я заберу из-под него уже мёртвую «пророчицу». Как он тогда торопился, мельтешил… А теперь лежит совершенно спокойно и неподвижно. В луже натёкшей, из прорубленной с левой стороны шеи, крови. Рана-то — невелика. Как голову срубают напрочь — из самых первых моих здешних впечатлений. Так что, могу оценить почти профессионально — здесь просто глубокий порез. Прорезавший артерию.

Я велел всем заткнуться и выслушал Ивашку. «Птицы» пытались «чирикать» — пришлось призвать их к порядку. Выразительно. Потом — наоборот. Пришлось призвать к порядку Ивашку. Пока мужики высказывали свою версию. Как Змей Горыныч в три головы на пруду поёт — долго, хором, не в такт.

Господи, как мерзко разбираться в причинах идиотской ссоры, стоя над её результатом — трупом покойника! Моего терпения хватило ненадолго. Я просто пошёл и нашёл свою шашечку. Как-то после орально-убивальной ночи она мне сильно не требовалась. А тут пришлось в куче нашего барахла поискать. Вышел во двор, проверил заточку на ногте. Чтоб все видели. Типа: внутри темно — тут светлее. Нацепил через плечо на спину. И изложил своё видение произошедшего.

– Вы двое, самые умные. Один самый старший, другой самый сильный. Я над вами Ивашку начальным человеком поставил. Вы начали над моим человеком издеваться, обидные прозвища ему придумывать.

– Да. И чё? Слово — не хомут, шею не натрёт.

– Молчать. Я вас выслушал. Теперь — вы меня. Кто не хочет — переляг к покойнику. Мне грязюку кровавую по всему двору разводить не интересно. Нет желающих? Пошли дальше. Остальные вас слушали и хихикали. По дурости. Когда бревно сорвалось и на Ивашку покатилось, дурак, ныне покойный, так и заорал, как от вас наслушался: «Эй ты, придурок беременный, с метёлкой на опояске — брысь оттедова». Так?

– Дык он же предупредить хотел, может, жизнь спас. Этому… как ты сказал.

– Это не я сказал. Это ты, Чимахай, придумал, сказал, покойничка повторять выучил. Это — твоя вина.

– Чего?! Ты этого павлина брюхатого обеляешь, а меня винишь?! Ты сам-то сопля! Ты…

Чимахай начал подниматься, за ним зашевелись и остальные.

Ещё чуть — и всех четверых придётся тут вот и зарубить. Всех. Вот так сразу, не поговорив, не объяснив… Просто — «в куски». Просто из соображений собственной безопасности.

По тому, как перехватил секиру Ноготок, как, совершенно автоматически, развернулся боком и повёл назад руку с саблей Ивашка… Мясо рубленное. По всему двору. Кусками. И кусочками…

Я закинул за спину правую руку и, глядя прямо в глаза подымающемуся на ноги Чимахаю, шагнул ему навстречу, одновременно вытягивая шашку из ножен на спине. Отвёл руку в сторону и крутанул. Шипящая шашка — позор. Я — не опозорился. Поёт. Блестящее металлическое кольцо постояло, тоненько жужжа, справа. Мужики как заворожённые, замерев в неудобных позах в полу-подьёме, смотрели на этот круг. «Кольцо всевластья — кольцо смерти». Чьей-то.

Потом я резко остановил вращение и, чуть замедленно, чуть манерно-подчёркнуто, чуть щёлкнув пятками своих без-каблучных мягких сапог, чуть выгнув «грудь колесом», вспомнив где-то, в каком-то историческом фильме, виденное, вытянул шашку вдоль руки, положив остриё себе на плечо. Постояли-посмотрели. Друг на друга. Я — как парадный лейб-казак, они — на полусогнутых. И… они опустились назад, носом в землю. На брюхо. На своё место. На нормальное смердячье место. На «дольше всех» завис в раскорячку в полуприседе Чимахай. Всё переводил взгляд с шашки в моей правой на дрючок в левой. Потом сообразил, что остался один, оглянулся. И грохнулся на колени. Потом — на живот. Потом, как положил их Ивашка перед моим приходом — сложил ладони на затылке. Всё. Бунт подавлен, плаванье продолжается. Приступаем к раздаче слонов. И — слоников.

– Ну вот. А теперь, коли всем стало ясно, то хочу я услышать покаяние. В том, что вы своей неразумностью и злобностью своего сотоварища под саблю, под меч карающий, подвели. В смерти его — покайтесь. А меня, господина своего, вы лишили имущества — моего холопа. Разорили, имению моему ущерб сделали. И тем клятву свою холопскую — нарушили. Начнём с тебя, Звяга. Встань.

– А чё я? Как чё — так Звяга. Я там вооще…

– Встать.

Звяга отнюдь не рвался переменить своё «набрюшное» состояние. Скорее — наоборот. Пытался вжаться в землю как боец под артобстрелом. Здоровенный взрослый мужик пытается прикинуться кочкой мелкой. Перед тощим сопливым подростком. У которого поющий кусок точёного железа — в руке, и готовность убивать — в душе.

– Звяга, будь добр, сделай по слову моему, встань. А то ведь… зарежу. Нахрен.

Зрелище острия шашки, опущенной до земли перед его носом, оборвало детский лепет здоровенного мужика. Не снимая ладоней, сложенных по-дурацки домиком на макушке, он неловко поднялся.

– Я… эта…

Вот именно. Услышать внятное, членораздельное, искреннее покаяние от мужиков не удастся. Это я уже понял. Они просто слова в предложение сложить не смогут. А повторять за мной… Да они сейчас, со страху, хоть какую белибердень повторят. Зря я это. Насчёт — «покайтесь грешники». Впустую. Наперёд запомни, Ванька: покаяние имеет смысл либо добровольное и прочувствованное, либо, если уж принудительное, то только публичное. Для воздействия на души ещё не покаявшихся. Включая ещё и не согрешивших. А пока — переходим к следующему аттракциону.

– Я знаю, что «ты». Я знаю что «эта». Раздевайся.

– Эта… Зачем… Ну…

– Не «зачем», а «почему». По слову моему. Быстро.

Звягу трясло. Не только руки, но и зубы, и колени. Он запутался в рукавах рубахи. Потом, стаскивая штаны, зацепился в штанинах. Упал. И, в панике, что я сочту его задержку проявлением неповиновения, рвал ноги из портов, непрерывно повторяя:

– Я вот, я счас, я ну…

– Ноготок, привяжи его к столбу заборному. Для порки плетью.

Ноготок умело переплёл Звяги кисти рук ремнём и повёл к забору. Все остальные провожали страдальца взглядами. А я смотрел на Чимахая. Тот тайком бросил взгляд в сторону ворот, потом повернул голову в другую сторону. И увидел перед носом мой дрючок.

– И не надейся. Как «цаплю» поломаю.

Он лежал на животе. Чтобы посмотреть мне в лицо ему пришлось вывернуть голову. Выражение взгляда понять трудно: темновато, сумерки. Но лютую злобу я разглядел.

Так-то, Ванюша. «Ежевечерне кричать белыми ягодицами» выглядит примерно вот так. Как ты себе сам не столь давно втолковывал: «управление даже средним хозяйством в здешних условиях предполагает регулярное применение телесных наказаний». Ты, явно, из молодых да ранний — хозяйство ещё маленькое, а массовая порка уже потребовалась.

Если бы только порка. Чимахая подняли, раздели, к очередному столбу привязали. Подняли следующего — «пламенного горниста». Команду «Раздевайся» он выполнил спокойно. И пока руки вязали. Но когда к столбу начали цеплять, когда понял, что будут плетью бить — парень взвыл по-дурному. Он беспорядочно рвался, лягался и орал.

– Господине! Не надо! Я боюсь! Меня нельзя! Не трогайте!! Отвяжите!!! Не надо!!!

Полномасштабная истерика взрослого мужчины. И не удержишь — визга как у женщины, а силы-то как у мужика.

Ещё один мой прокол. Я совершенно забыл о довольно известной вещи: болевой порог у женщин, как правило, существенно выше, чем у мужчин. Проще: они лучше переносят боль. А вот у мужчин, играющих роль женщин в сексуальных контактах, болевой порог существенно ниже. Пассивные гомосексуалисты, обычно, намного более чувствительны к боли, чем мужчины в среднем. Или здесь наоборот: причина является следствием?

Вопли и рывки «горниста» нервировали и меня, и окружающих. Ивашка с Ноготком довольно жёстко увязывали парня к столбу, и тут «сорвало крышу» у его «мужа и брата». Когда Ноготок приложил привязанного парня кулаком по рёбрам, чтоб тот успокоился, а потом с другой стороны — древком своей секиры по печени, последний лежавший на земле «птиц», стартовал с места. Взвыл, мгновенно вскочил на ноги из положения «лёжа» и, подхватив валявшуюся на земле дровеняку, кинулся на Ноготка. Тот был занят перевязыванием рук своего подопечного, стоял спиной и этого движения не видел.

Может быть у мужика, бросившегося на выручку своего любовника, всё и получилось бы. Как получалось, обычно, у древних спартанцев. Их отряды, объединённые «настоящей мужской любовью» не знали поражений.

В армии Карфагена воинов сковывали цепью за пояса. Чтобы сохранить сомкнутый строй в бою. Македонцы строились фалангой, из которой просто физически не убежать. Римляне в своих легионах и Суворов в полках «русских чудо-богатырей» устраивали децимации. Казнь каждого десятого из сбежавших и выживших. Отряды «бессмертных» древних персидских царей разворачивались в тылу своей армии, получившей приказ «ни шагу назад», примерно так же, как дивизии НКВД на фронтах Великой Отечественной. Но ни тактические хитрости при формировании боевого строя, ни даже страх смерти «потом» не останавливали солдат, разбегавшихся от страха смерти «сейчас».

А вот «узы любви» спартанцев оказывались крепче. Любовники защищали друг друга с такой яростью и стойкостью, что Фермопилы стали могилой для тысяч персов. И в вечной борьбе между Спартой и Афинами — нищие спартанцы победили богатых афинян. Ни богатство четверть-миллионного города, ни искусство Праксителя или Сафо, ни мудрость Аристотеля или Сократа, ни сотни союзных городов Афинского союза, ни коммерческое процветание и слава тогдашней «мастерской мира» — ничто не устояло против «настоящей мужской любви». «Любовь» и «верность» победили и «богатство», и «мудрость».

А следом, на общих развалинах, воцарился «гражданский долг». В формате когорт римских легионов. Где «мудрость» была сведена к Уставу, а «мужская любовь» каралась смертной казнью. В отличие от «любви к животным». И в этом смысле — тоже. «За римскими легионами гнали многотысячные стада овец и коз. И не только для пропитания».

Впрочем, история древних греков с самого начала, с «Илиады», полна «однополой любви» с политическими последствиями.

Давний пример: гибель Патрокла, любовника Ахилла, стоила троянцам уничтожения нескольких царей-союзников, гибели десятков славных воинов и смерти главного защитника Трои — Гектора. Удручённый потерей любовника, Ахилл трижды прогнал троянского принца бегом вокруг города в полном боевом облачении. А потом, хорошенько пропотевшего — зарезал.

Ноготок не попал на роль Гектора по очень простой причине. Причина называется — «шашист Ванька». Когда на тебя бежит здоровый мужик с бревном в руках и орёт невнятно, но страшно, то очень хочется как-то его… даже не остановить — просто отдалить.

Отскочить в сторону я как-то… не сообразил. Чисто инстинктивное движение — вытянуть руку, отстраняясь от этой вопящей опасности. А в руке — шашка. Вот на неё, рыча и воя, вскинув над головой руки с дубиной для удара, он и набежал. Я, честно говоря, почти ничего не понял. Только фиксировал: вот остриё шашки протыкает кожу. Такое… усилие. Кожа натягивается… и протыкается. Очень быстро. Но дольше, чем рубаха. Рубаха же из полотна — не тянется. Я ниже его — шашка пошла под рёбра, в живот. Дальше там какой-то ливер. Неоднородный. Шашка так… тыкается. И в конце — упёрлась в позвоночный столб. Такое… резкое изменение характера движения. Преграда. Но ненадолго — чуть спружинила, скрипнула по кости и вышла наружу. С той, дальней от меня, стороны его спины. Уже совсем свободно пошла. Без сопротивления внутренних органов.

Мужик не остановился от укола, сильно толкнул меня в правое плечо, сделал ещё два шага мимо меня, опуская дубину. Шашка, удерживаемая моей рукой, повернулась, толкаемая его спинным хребтом, пошла по кругу в его теле, разрезая мышцы спины и скрежеща там, внутри тела, по нижнему ребру. Наконец, выскочила. Наверное, у меня был очень глупый вид в этой момент — с ошарашенным выражением лица, развернувшись «на 180» вслед за пробежавшим мимо мужиком, я стоял прямо, вытянув руку с оружием в сторону «мужа горниста». Тот прижал руки к ране. Я, почему-то, подумал, что у него из разрезанного живота должны вывалиться кишки. Нет, ничего такого. Внутренности выпадают при широком поверхностном разрезе или при проникающем ранении, но небольшого размера. А тут моя шашка сработала как рычаг, используя его позвоночник в качестве подвижной точки опоры. Большая часть содержимого брюшной полости было перерублено и просто провалилось внутрь. Наверное.

Мужик сперва согнулся, потом, вот таким, полусогнутым, попытался повернуться ко мне. Но ноги его уже не держали. Он потерял равновесие и завалился набок. Из-под рук, которыми он зажал длинный разрез на животе, плесканула кровь. Как-то… много. Показалось — ведро. Он попытался что-то сказать, пару раз дёрнул губами. Потом и оттуда, из его губ, вдруг потёк ручеёк крови.

Всё.

И тут же завыл, забился в истерике привязанный к столбу «горнист». Его высокий, полный горя потери, отчаяния, вой продолжался недолго — Ноготок резко выдохнул и приложил парня чётким хуком в голову. От удара тот ударился другой стороной головы об столб, к которому был привязан. И обмяк, затих, повиснув на вытянутых руках. Явно — нокаут. Можно и не считать до десяти — что я им — рефери на ринге? Но всё равно — Ноготок работает только правой. Нет поиска, нет разнообразия в тактике… Господи, о чём это я?

Резкий выдох задержавшего дыхание Чимахая заставил вспомнить об остальных.

– Ты этого хотел?! Когда свару затевал? Когда старшему над вами обидные названия придумывал? Когда начального человека, который тебя старше, который ранами боевыми покрыт, который в жизни повидал куда как против тебя поболее, высмеивал?! Ну, ты своего добился. Вот они, соседи твои, родня. Их — «пророчица» извести не сумела, так ты их под мои клинки подвёл?! Сволочь ты, Чимахай. Гадина гадская. Рад?

Я сунул ему, к носу вывернутого через плечо лица, свою шашку. Клинок полностью, до самой рукояти, был в крови. Лишняя уже стекла, но оставшееся стало вязким, блестящим, почти чёрным. И остро пахнущим. Ответа я не ждал. И не дождался. Только длинная пауза. Пока он смотрел на клинок, направленный ему в лицо. Потом — поверх его, в глаза мне. Сглотнул и отвернулся. «Делай что должно, и пусть будет что будет». На мой выбор — «что должно». Он — согласен.

А я, аккуратненько, чтобы не порезать, вытер шашку о его голую спину. И одной стороной клинка, и другой. «Кровь их — на тебе».

Порка прошла штатно. Звяга мявкнул в начале. Типа: «а меня-то за что?». Увидел пляшущий, непрерывно подёргивающийся клинок «второго оружия» в моей руке и предпочёл заткнуться. Чимахай только взрыкивал глухо, а «горнист» очухался от первого удара и снова потерял сознание от второго. Получив по десятку ударов плетью по спине, мужики, покряхтывая и постанывая, потащились по своим «ложам сновидений».

Ничего с ними особенного не станется. Вон, уже в третьем тысячелетии одной даме в Сомали вломили 40 плетей. За христианство. «Идеологически чуждую религию». И дама чуть не умерла. Но чуть же! Отлежалась и уехала из городка, от придурков с Кораном в одной руке и плетью.

Я сумел-таки обтереть начисто клинок о рубаху на спине мертвеца. И попасть пляшущим клинком в ножны. Руки… дрожат. Но оружие нужно соблюдать в чистоте. И сохранять в порядке. Всегда. Это в меня ещё в двадцатом веке вбили.

Потом отвёл Ивашку за сарай, посадил на колоду. И со всего маха врезал по зубам.

– Ты, что, помёта кусок, людьми командовать не умеешь?! Так скажи прямо: «Господине! Я — павлин беременный. Годен только глупости кукарекать, да брюхом красоваться». Как ты, муж воинский, славами осиянный, битый, опытный, жизнь и людей повидавший, как ты мог допустить, чтоб эти дурни над тобой издеваться начали?! Почему сразу не остановил?! Не можешь перенасмешничать, так разгони, поставь шутников, коли не в смешное положение, так — в тяжкое.

– Дык я… а они…

Лепет меня возмутил до крайности. Ивашка, после первого удара улетевший через колоду, на которой сидел, начал подниматься. И получил по другому уху. Я уже говорил, что стараюсь всякую работу — работать обеими руками?

– Зря я тебя с собой взял. Сидел бы ты у себя в Сновянке, бражку дул да уродину свою корявую трахал. Вон пошёл. Бестолочь.

Скверно. Очень скверно. Потерять из-за пустяка двоих своих людей. Двух своих рабов. Которых можно было бы чему-то полезному научить, которые могли бы кучу нужного для меня сделать… Да хоть — продать и новых, потолковее, купить… Ну, ладно — я дурак. Я попаданец, в здешних мужиках — как корова в апельсинах. Но Ивашко-то… Самый старший, самый опытный. Единственный гридень княжий…

И снова: главный дурак здесь — я. Княжий гридень все вопросы с мужиками решает кулаком, плетью и саблей. Их учат с местными, с земством — управляться. А не управлять.

Наука управления… Или это — искусство? Даже в моё время — скорее набор рецептов и общих пожеланий. Большая часть из которых: «как это должно выглядеть со стороны». Наверное, из хомосапиенсов в принципе невозможно построить эффективно действующую организацию. Можно — «более эффективную». «Более» — чем облако комаров, хаотически жужжащих над одиноким грибником.

Построение команды всегда предусматривает наличие лидера. Что это такое, откуда они берутся… «Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе — науке точно не известно». Только перечень качеств, необходимых лидеру — под полсотни пунктов. В моём третьем тысячелетии только групп общепризнанных в мире методик оценки лидерства — четыре. Туева куча литературы, всяких курсов… «Мы воспитаем в вас качества настоящего лидера, и вы займёте достойное место в жизни».

Но это всё про «первое лицо». «Как управлять собой», «Как управлять людьми» — из одного потока: «Здравствуйте, я — царь».

«Короля играет свита» — это очевидно. Так почему же про это «очевидное» не пишут? Что вы мне толкуете, как «на коня забраться»? Вы скажите — где такого коня взять, чтобы «возил» без проблем. Вон, Илья Муромец своего Бурушку с рождения воспитывал. Когда жеребёнок ещё на ноги не встал. Кто не знает — новорожденный жеребёнок уже через полчаса после рождения может бежать за матерью.

Цена помощников — жизнь лидера. Классический пример: Антоний и Октавиан. Первый — большой, сильный, громкий. Могучий. Славный полководец, предводитель легионов и народа, просто — владелец записных книжек Юлия Цезаря. И маленький, хиленький, болезненный, мало кому известный Октавиан. Ну и в чью честь у нас восьмой месяц назван? Кто стал вторым императором? Просто Октавиан Август сумел сформировать себе команду, а Антоний свою — растерял. На Клеопатре.

И, имея превосходство в сухопутной армии, Антоний соглашается на морскую битву у мыса Акций. Ну как же иначе? Клеопатра же специально для такого случая построила эскадру. Там даже паруса подобраны в цвет её платья! А когда начался бой, и стало ясно, что тут всерьёз делают «бо-бо» — царица сбежала. И могучий, храбрый Антоний — побежал за ней. Он же должен быть с ней. А вдруг она испугается? А вдруг она своё любимое зеркальце из Александрии — потеряла?

Они оба потеряли свои жизни. Антоний — от римского меча, Клеопатра — от египетской кобры. Самоубийство. Не от страха. От тоски, от предвидимой ненужности, заброшенности. Она понимала — Октавиан её в свою команду не возьмёт. У него другие принципы кадровой политики, другие критерии формирования «свиты».

Хочешь быть лидером — будь им. А не — «дамским угодником» как Антоний. Строй свою команду как Октавиан. Как строил сам Юлий Цезарь, удивительным образом выращивая возле себя в Галлии мощных, талантливых полководцев, и формируя эффективную агентурную сеть в самлм Риме. Если бы не десяток этих, безусловно талантливых в своих делах, людей, энергичных, профессиональных, просто удачливых… Его бы «съели» уже на второй год. Не галлы — сам Сенат.

Как? Как воспитать лидеров второго уровня? Как выращивается «свита»? Откуда берутся заместители? Какая система подготовки эффективна? Что считать эффективностью?… «И — нет никого».

«Воспитанию капралов Урфин Джюс посвятил очень много времени. Капралы должны были понять, что в сравнении со своим повелителем они — ничтожество и любой приказ для них — закон, но для солдат они, капралы — требовательные и суровые начальники, их подчиненные обязаны почитать их и повиноваться им. Как знак власти, Урфин вручил капралам дубинки из железного дерева и сказал, что не будет взыскивать, если они поломают дубинки о спины своих подчинённых».

Система воспитания унтер-офицеров в Российской Императорской армии оказалась эффективной: Жуков, Будёный… Ещё много красных маршалов и генералов. Казачий вахмистр в роли создателя новинки в части оперативного искусства: ведение боевых действий крупными конными массами. Первая Конная громит кавалерийские корпуса Врангеля и Улагая. Вахмистр побеждает генералов, своих бывших начальников. Сам становится генералом. Это хорошо или плохо?

«Генерал вышел роскошный: по всему туловищу, по рукам и ногам, по голове и лицу шли красивые разноцветные узоры, все тело было отполировано и блестело. Урфин назвал генерала Ланом Пиротом».

Палисандровый генерал бодро маршировал перед дуболомным воинством и бросил своего начальника в первом же бою — позорно бежал от единственного выстрела деревянной пушки.

Постоянная проблема любого начальника: с дураками невозможно работать — дело не делается, с умными рискованно — сами начальниками норовят стать.

Всё-таки, Пётр Первый нашёл удивительно точную форму компромисса: человек должен быть разумный, но «Подчинённый перед лицом начальствующим вид должен иметь лихой и слегка придурковатый, дабы разумением своим не вводить в смущение начальника». «Вид» — имей, и требуемым, обязательным «разумением» — не смущай.

А как быть мне? «Харизма есть — ума не надо»? А она есть? «Мелочь плешивая убивающая» — это оно? На такой «харизме» можно компашку на один скок поднять. А дальше?

Есть разные источника «власти лидера». Мне, как «эксперту по сложным системам», ближе и понятнее «экспертная власть». «Она может помочь лидеру вести последователей за собой, если они поверили в то, что лидер имеет больше специальных знаний в определённой области, чем они. Однако в целом экспертная власть имеет узкое применение, и возможность её использования обратно пропорциональна уровню, занимаемому лидером в организации».

В прошлой жизни это было нормально — я вообще не соответствовал никакому «уровню в организации» — «варяжский гость», аутсорсинг. Зато много больше понимал в конкретном деле, чем мои партнёры или заказчики. Здесь, в «Святой Руси», по этой части — полный пролёт. Я в этой второй жизни — слепой, глухой и безмозглый. Как всякий нормальный иммигрант. «Удобрение для последующих поколений».

Другой вариант власти лидера: «власть примера». Мощная штука: является во многих случаях причиной признания и последующего обожания (харизма) лидера последователями. «Данный источник власти исходит непосредственно от последователей, и для этого лидеру необходимо «найти» своих обожателей, а не наоборот».

Снова — мимо. «Такси смерти» — это тот пример поведения, который послужит основанием для обожания меня, любимого? Это то, что я собираюсь насаждать и проповедовать? И, чисто технически, где искать своих «обожателей»? По таким примерам. И что я найду?

Третий вариант, тоже мне понятный и часто прежде применяемый: «власть информации». «Связана с индивидуальными способностями и умением лидера соединять несоединяемые концы информационных потоков».

Богатство ассоциативного поля — это хорошо. Но здесь… Да, я по любому поводу могу что-нибудь вспомнить. Соединить несоединяемое.

– Николай, не ешь кулеш с горохом. А то мы все тут будем — как французы на Ипре.

– Чего-чего?

И дальше пошла часовая лекция об устройстве угольного противогаза.

Туземцы не видят самых главных, по моему мнению, проблем, которые у них «здесь и сейчас», а я не вижу этих самых «информационных потоков», чтобы их связать. Пока я здесь — «тупой и безмозглый» — ни о какой «власти информации» речи быть не может.

И вот моя команда формируется случайным образом. Что закономерно: об изначальной и фундаментальной маргинальности каждого сколько-нибудь реального попаданца я уже погрустил.

Попаданец — чужак. Это для всех очевидно. А вот очевидное следствие — не очевидно: чужак всегда виден. По одежде, акценту, музыке языка, манерам, пластике. Просто — по глазам.

Одно время мы с женой развлекались, угадывая в толпе прохожих на улицах европейских столиц наших соотечественников. И не важно — как они одеты, говорят они или молчат. Глаза. У наших — глаза живые. После нескольких лет жизни в Европе дочка поехала в Россию.

– Папа, а почему они на меня всё время смотрят? У меня что, с одеждой или с косметикой не так? О! Они тут вообще друг на друга смотрят!

Соседка приводит в русскую компанию на очередное семейное торжество своего мужа-финна. Мужик по-русски — ни бум-бум.

– Твоему-то, наверное, тяжело? Без языка-то.

– Нет. Ему очень нравится. Мы же для них — другие. И еда вкусная, и выпивки без ограничения. Но главное — мы же общаемся. Он от наших эмоций просто кайф гребёт. Аж захлёбывается. Как вампир.

Знакомая рассказывает как хорошо, проще, легче жить на Западе. И завершает монолог фразой:

– Можно даже не красить губы. В России я себе такого не могла позволить.

В России люди видят друг друга. Кто как выглядит, во что одет. Это, наверное, следствие патриархальности, общинности, скученности. Если 10 человек живут на 20 квадратах — вырабатывается навык замечать друг друга:

– Ты чего валенки одел? Они у нас одни, мне тоже в сортир надобно.

И здесь, в «Святой Руси» — также. Люди видят друг друга. И видят — чужака. Он иначе говорит. Даже если без акцента — другими словами, другими фразами. Просто — о другом. Он иначе ходит. Тоже — ногами, по тем же дорогам. Но — иначе.

Эпизод, в котором Янки дрессирует своего короля Артура, даёт хотя бы частичное представление о проблеме. Так этот король — туземец, он хоть понимает о чём речь.

«Государь, ваша одежда и внешность в полном порядке и не вызывает подозрений, но между вашей одеждой и вашим поведением — бросающийся в глаза разлад. Вы держитесь слишком прямо, ваши взоры слишком надменны. Ваши заботы не горбят спины, не приучают клонить голову, не заставляют смотреть себе под ноги, не поселяют в сердце страх и сомнение, которые делают голову понурой, а поступь неуверенной. Низкорождённый человек вечно согбен под бременем горьких забот. И вам необходимо научиться этому; вы должны подделать клейма бедности, несчастья, унижения, обид, которые обесчеловечивают человека и превращают его в преданного покорного раба, радующего взор своего господина, — иначе младенцы отгадают, что вы ряженый, и наша затея рухнет в первой же хижине, куда мы зайдём».

Ни один попаданец не умеет изначально «подделать клейма бедности, несчастья, унижения, обид, которые обесчеловечивают человека и превращают его в преданного покорного раба».

Чужесть, странность, инакость попаданца бьёт по глазам. Даже «младенцы отгадают».

А дальше срабатывают стандартные реакции человеческого общества. Оденьте костюм арлекино, или наоборот — разденьтесь догола. И прокатитесь в метро. Попробуйте громко кричать или смеяться. Кто попытается заговорить с вами? Подойти поближе, установить контакт? Пьяные, психически нездоровые, агрессивные, обиженные… А вот нормальные люди попытаются отодвинуться, не замечать вас.

Так и с попаданцем. Он, как магнит, притягивает к себе психов, истериков, придурков, больных, ущемлённых, обиженных, изгнанных из своих семей и общин, отверженных, ущербных… Ненормальных. Больных физически, ибо социум отторгает их из-за уродства, травмы, болезни. Больных психически, ибо социум выбрасывает их из-за странности, неадекватности поведения. Больных социально, ибо социум изгоняет таких, следуя инстинкту социального самосохранения.

«За ним двигалось до десяти тысяч всякой сволочи» — это великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин о великом русском народном герое Емельяне Ивановиче Пугачёве. И — о русском народе, который следовал за своим героем. «Тысячи всякой сволочи»…

Но Пугачёв играл царя, Петра Третьего. Вокруг него были казаки — «государевы люди». Свой поход он мотивировал необходимостью «наказать худую жёнку». Для нормального человека того времени — всё нормально и понятно. И насчёт — «пойти по приказу государеву», и насчёт — «жёнку наказать». Всё в рамках вековых традиций и повседневного опыта. Русского. Исконно-посконного. Пушкин в «Пугачёве» специально отмечает, что все сословия империи приняли самозванца вполне благосклонно. «Депутат государственной думы» Падуров, каторжник — Хлопуша, предводитель степных разбойников — башкир Салават, православное священство, городские выборные… всем — нормально. И только дворянство, вырванное Петром Великим из тела русского народа, сменившее и внешность, и платье, и язык, и даже образ мыслей — сохраняло верность присяге и государыне.

Пугачёв — в рамках нормы. А попаданец…

– Ты кто?

– Это не объяснить.

– А зачем идёшь?

– Вы этого не поймёте.

И аналогично в другую сторону:

– Камо грядеши, унот?

– А? Чего? Эта… ну… А факеншит его знает!

Показатель «странности» всякого попаданца существенно выше пугачёвского. И, соответственно, к попаданцу приходят куда более странная «всякая сволочь». Калеки и увечные, болящие и страждущие, дураки и сущеглупые. Скандалисты и истерики, гомосексуалисты и лесбиянки, развратники и импотенты, убийцы и воры, еретики и блаженные, конокрады и поджигатели, неудачники всех мастей, неоцененные гении, брошенные жёны и проигравшиеся мужья, беглые холопы и разорившиеся господа, садисты, мазохисты и прочие извращенцы, просто лентяи, болтуны и тупицы… Ошмётки общества. Те, кто не может ужиться с окружающими, которые не смогли устроиться среди людей. Среди нормальных людей. Отбросы, отребье, отстой, сволочь… Мусор человечества. Чужие среди своих. И самый чужой — сам попаданец.

Подобное тянется к подобному. Имеем русское всенародное наблюдение:

И мне предстоит во всём этом жить. Больше того, сделать из этого всего — команду. Собственную свиту. Из этой смеси взбесившегося дурдома, взалкавшей богадельни и банды на свободе. Никогда не прельщало место главврача. Или — директора по социальному призрению. «Начальник зоны особого режима»… ну, понятно.

Как и подавляющее число моих современников, я старался как-то избегать и городских дурачков, и городских бандитов. И вообще — «ненормальных». А здесь их будет непрерывно втягивать в «око урагана по имени Ванька». Это — моё окружение на всю мою вторую жизнь.

Ибо «странность» моя в этом мире — исчезнет только с моей смертью.

Один из известных психиатров сравнивал любую устоявшуюся человеческую общность, не важно какого уровня — от группы ясельного возраста в детском саду до совокупности всего вида хомосапиенсов, с тополиным семечком. В центре — довольно монолитное, плотное ядро, состоящее из устойчивых, маловариантных, сильносвязанных и малоподвижных психотипов. А вокруг — тонкая бахрома паутинки, тополиного пуха. Состоящая из разных видов шизофреников.

Чтобы из семечка выросло дерево — паутинка не нужна. Только без неё семечко никуда не полетит. Оно упадёт к подножию материнского дерева и сгниёт в тени его листвы. Возможность выбора нового места даёт именно паутинка. Выбор нового, адаптивная реакция на изменения — функция шизофреников. Они, хотя бы часть из них, могут «поймать ветер перемен», само «зёрнышко» — нет.

«Великого физика спрашивают об одном из его учеников.

– Он стал знаменитым учёным?

– Этот? Нет, он недостаточно сумасшедший для физики. Он стал поэтом».

«Новые вызовы современной эпохи» — это всегда вызовы для шизоидов. Во все эпохи. И ответы, если они будут, будут от них. От трепещущей на ветру истории «бахромы человечества». Без них — полёт невозможен. Только — сгнить.

Именно такая «свита» будет «играть» из меня «короля». Именно такие люди будут предлагать и навязывать мне свои цели и методы их достижения, свои решения своего представления проблем. И — исполнять мои решения. По-своему. Как они их поняли. И главное — они будут постоянно, ежедневно и ежечасно создавать, подсовывать, воспитывать во мне своё представление об окружающем мире. О мире, который их отторгнул, который они не понимают, в котором они не смогли найти себе место. Они расскажут, что здесь желательно, предпочтительно, допустимо, возможно… Что здесь — нормально. С их точки зрения. Ненормальных, неадекватных, маргинальных.

Хорошо понял, Иванушка? Процедура «юстировки» каждой новой личности «с предварительным выставлением нуля по восприятию» — обязательная процедура. «Верить нельзя никому». Да, они будут лгать и хитрить. Потому что они к этому привыкли, потому, что ложь и хитрость — постоянное оружие слабого, гонимого, отвергнутого. Но даже и говоря «правду» — «страшно далеки они» от истины. Не потому что говорят неправду, а потому что «правда у каждого своя» и сильно далёкая от реальности. Не адекватная этому миру, как и они сами.

Только одно радует: люди — разные. И сходят с ума — по-разному. Собрав кучу «правдивой лжи» из разных источников можно получить представление об «истинной неправде». О реальности.

Такой «мусор человечества» имеет свои особенности поведения.

«Нам нечего терять кроме своих цепей» — это основной лозунг любого революционного движения. Ибо и такие, экстремистские, крайние группы формируются из такого же человеческого материала. «Революции задумываются гениями, исполняются фанатиками и приносят пользу бюрократам». Две первых категории — мои клиенты. «Ненормальные», маргиналы, отбросы, «тысячи разной сволочи». С «не туда вставленными» руками, языками, мозгами… Неудачники. «Удачники» стремятся сохранить существующее. Для них максимум — реформы. Не чересчур резкие, не чересчур быстрые. Разумные и взвешенные.

На Земле 193 вида обезьян. 192 из них — волосатые. Все обезьяны более предпочитают сохранить имеющееся, чем рискнуть и приобрести новое. Сто девяносто третья, лысая обезьяна, точно следует общей закономерности поведения макак и мартышек. Это хорошо видно даже на поведении игроков финансовых рынков. Все — стремятся сохранить. Кроме… «ненормальных». Кроме — революционеров. Кроме втягиваемых в моё окружение маргиналов.

А попав «под мою руку» они ведут себя так, как им и полагается. Более высокий уровень эмоциональности. Лёгкий переход к «выплёскиванию» накопившегося в душе. Хоть в форме слёз, хоть в форме агрессии. И постоянная озабоченность мнением окружающих: кто что обо мне сказал, кто на меня как посмотрел…

«Ошмётки общества» очень чувствительны к своей социальной позиции. Не все, но многие. Они знают что такое «потерять место среди людей», и очень стремятся забраться на подходящий уровень. Как только первичный страх проходит, они, естественно, пытаются ухватить максимально комфортное место в социальной иерархии малой группы. Ивашка, Николай, Ноготок как-то уже распределились по ролям и статусу. А вот всех ново-приходящих нужно будет ставить на место. Чётко, осознанно, не пуская процесс на самотёк. «Чтобы знали своё место». Или — убивать каждого второго. Как сегодня. И тогда… шашечка в руке пружинит, упираясь в спинной хребет…

У-у-у, как же хреново! Господи, во что же я вляпался?!