Парикмахерия

– Глава 102

Уныние — смертный грех. В одном ряду с убийством и обжорством. Уныние, наверное, вот от этого звука «у-у-у». И — бесконечности: от начала «доныне» до завершения «отныне». У-ныне. Вот так выть всю вечность? Ваня, побойся бога, ты же неверующий! Это грешники в аду так выть должны. Вечно. Не твоя это музыка. У тебя другие напевы.

Так какого…?! Ты чего — струсил?! Или — «невинных» углядел? Ты чего — этого не знал?! Что будет страшно, тяжко, бестолково, глупо… А ещё мерзко, потно, больно, кроваво… Так это и без попаданства нормально. Эта болезнь называется — «жизнь». Её любят. Не одноразово.

А что ещё с ней делать? У неё же — сто процентов летальности. Остаётся только любить её. «Снова и снова».

Или ты, Ванюша, над своей глупостью разрыдаться собрался? Ну наконец-то! А раньше, значит, не доходило? Ты ведь сам себе выбрал такое профессиональное занятие, где 90 процентов времени — поиск собственных ошибок. Верификация, мать её! А сколько ты накосячил с женщинами? А твои проколы с недвижимостью? А сколько раз тебя кидали в бизнесе? Нет, живых кидальщиков мало осталось. А кто есть — тому не весело. Это я проверяю. Но ведь вернули не все и не всё! А как коллекционировал паспорта разных стран на пол-чемодана? И дензнаки оттуда же, забившие холодильник. Потому что ничего другого туда положить времени не было. Тебя же, Ванька, даже божьим чудом — ни удивить, ни испугать. Поскольку уже всяких «чудес» насмотрелся.

Перестань ныть! Стойкость — главное свойство моряка. А мы все матросы в нашем жизненном плаванье. Кто тебе, бедненький, в душу наплевал? Кто, вообще, кроме тебя самого, может туда добраться?! Не говоря уже — плюнуть. Да, осознание собственной непригодности, свои собственные упрёки — жжёт хуже соляной кислоты. Так — к психотерапевту. Или, там, к батюшке на исповедь с утешением. Они тебя пожурят. Мягенько. По головушке погладят. Ласково. Раны душевные по-врачуют. С идейно выдержанной анестезией. Всё равно — тошно? Тогда, пропустим вперёд, к этой тошниловке, детей и беременных женщин, а своими ранами душевными займёмся сами.

Попытки самодиагностики в направлении определения причин возникновения собственного слезливо-слюнявого маразма — эффекта не давали. Что за косой-литовкой мужики в очередь не стоят — эка невидаль. Всякое зерно прорасти должно. Что штыковой удар не находит применения — так слава богу! Значит ворогов таких пока нет. Что с избушкой типовой крестьянской… Ну ты, Иванец-попадец, и взгрустанул! Сам же сообразил, что нормальной массовой русской избы на Руси сделать не смогли — только в России. Да и то — «пореформенной». Когда она объевропеелась и оббуржуазилась. А ведь сотни лет тысячи людей думали. А миллионы — делали. Пока не сделали. «Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается» — русская народная мудрость. А ты где? На Руси? Ну так и не мудрствуй попусту — сделается.

Так что ж получается? Бабы не хватает? И вот из-за этого 3-7-минутного процесса столько философии? Помню-помню: это среднестатистическая мужская оценка продолжительности полового акта. Женская — 15 минут. Потому что они считают от — «Тут кто-то позвонил в дверь» до — «И я захлопнула за ним».

А папашу Хема не помнишь? «Было принято делать вид, что не можешь обойтись без женщины. Почти все так говорили. Но это была неправда. Женщина была вовсе не нужна. Это и было самое смешное. Сначала человек хвастался тем, что женщины для него ничего не значат, что он никогда о них не думает, что они его не волнуют. Потом он хвастался, что не может обойтись без женщин, что он дня не может без них прожить, что он не может уснуть без женщины.

Все это было вранье. И то и другое было вранье. Женщина вовсе не нужна, пока не начнёшь о ней думать».

Ну так и не думай. Разверни свою молотилку в другую сторону! Подумай о вечном. Или — о хорошем. Анекдот старый вспомни. Чем хороши старые анекдоты — положительными эмоциями. Не от самого анекдота, а от воспоминаний. Как ты его рассказывал, как смеялись друзья и подруги. Какой ты был в том момент… успешный. Душа компании. Центр внимания. Где-то даже — обаяния и остроумия. Где-то, когда-то… В какой-то прежней жизни, которая всё больше становится похожа на сон. А вот в этой… Всё твоё остроумие — в выборочном извращении местного уголовного права. «Уголовно-правильный извращенец». Всё плохо, погано и безысходно. Жизнь — дерьмо. И ты — в ней по уши. Сам такой же. А перед тобой такая громада проблем… Которая навалилась и давит… И просвета — не видно.

Кстати, анекдот. Естественно, старый. А что, кто-то видел новые? Так вот приходит человек к раввину. Вот в таком же, как у меня сейчас, настроении. И говорит:

– Всё плохо. И я не могу этого вынести. Ребе, спроси у бога — что мне делать?

– А зачем его беспокоить? Я тебе и сам скажу. Господь не посылает человеку проблем, которые тот не может снести. Значит, либо ты справишься с твоими проблемами, либо эти проблемы — не твои.

Есть ещё три варианта этого анекдота применительно к трём мировым религиям, включая буддизм. В даосизме это, похоже, вообще — «норма жизни». «Либо — по силам, либо — не твоё».

Тогда чего же так мерзко на душе? Во-от, Иван Юрьевич! Пребывая в здравом рассудке и крепкой памяти самое время вспомнить и о душе. Молотилка со свалкой у тебя свои. А вот «чуйства»… А тельцу-то этому — лет тринадцать-четырнадцать. Чуть смерть отодвинулась — «боди» начало себя выражать. «Самовыражовываться». Что такое «смена настроений в подростковой психике» — не помнишь? А как жена вздыхала, глядя на экзерсисы дитяти нашего? И пыталась успокоить: «что делать? — дни считать!». И убирать из поля досягаемости ребёнка острые предметы и дурные компании.

Так что, Иван Юрьевич, у вас не «крышу сносит», а наоборот — всю «несущую конструкцию».

Британский символ пертурбатного возраста. Проезжает мимо только что взятого Суворовым Измаила и восхищается окрестностями заваленного трупами города: «Помилуй бог! Как уютно». Пушкин вдоволь поиздевался над фактическими ошибками лорда Байрона: «зимняя дорога не бывает каменистой».

Значится так — причина депрессии понятна. Детство играет. Средство известно — вырасти и заматереть. Не «заматерить» — это я и так умею. А вот вырасти…. Поскорее бы.

" — Папа! Когда же я, наконец, выросту?!

– Для меня — никогда. Для себя — скоро. А пока постарайся запомнить себя.

– Зачем?

– Когда-нибудь и у тебя будут свои дети. Если ты запомнишь себя сейчас — тебе будет легче понять их потом».

А пока? Может, если «трахаться почаще» — полегчает? Полегчает. Верёвку для «повеситься» будешь искать не каждые полчаса, а только три раза в день — на завтрак, обед и ужин. Такое средство — от прыщей хорошо помогает. А вот в остальной части трубопроводной системы, гордо именующей себя «человек», безобразия продолжаются. С постоянной отдачей в акустику: то — беспричинное «хи-хи», то — такое же «у-у».

Терпеть, считать дни, и надеяться, что не будет «мучительно стыдно за бесцельно наломанные дрова».

Чем хорошо дно «бездны уныния»? Из него только одна дорога — вверх. Можно, вслед за доном Хуаном Кристобалем Хунтой, долго повторять самому себе — «побрекито», «побрекито»… Но «Час Быка» заканчивается, демоны ночи уходят, и этот мешок костей и слизи, нагло называемым человеческим телом и подобием божьим, можно вздёрнуть, поставить вертикально. Чуть наклонить вперёд. А дальше он будет самостоятельно и непрерывно падать. Нужно только успевать подставлять конечности. В последний миг.

Он же — «шаг». Он же — «недо-падёж».

Правильный у Соломона был перстень: «И это пройдёт». Вот и у меня уже…. А с моей помощью — сейчас и у остальных… Всё резко изменится к лучшему. Путём приведения ранней и общей побудки. Играем подъем.

Бурно проведённая ночь естественным образом выражалась в образных и натуралистических междометиях моих людей. Звяге пришлось подсунуть дрючок под нос. Но он продолжал ругаться, не открывая глаз, и в контакт с предрассветной реальностью вышел только после моего злобного «бип-бип» прямо ему в ухо.

Я уйду — они опять спать завалятся. Ну уж нет. Мне плохо — так пусть и им будет так же. Армия держится на сержантах. От сделанного мною внушения, в стиле «зашипел по-змеиному», у Ивашки и глаза раскрылись, и сам он проснулся. Ага, а у Николашки — слух хороший: сразу исчез из поля зрения. «Купец-невидимка». Поймаю — шапку из него сделаю…

Снова этот, бесконечный в предрассветной мгле, луг. «Холодок предутренний», от которого всё тело начинает трясти и передёргивать. Зябко из тёплого выбираться. Роса. И происходящая от этого сырость. И одежды, и воздуха… Плевать! До первого маха. Ну, максимум, до конца первого прокоса. «Пройди до солнца три прокоса — не будешь ходить босо» — русская народная мудрость. И не — «босо», и не — «уныло». И это — правда. Вот уже и согрелся, и кровь по жилам побежала.

Я снова вошёл в ритм. Во внутреннюю музыку этого движения. «Ш-ш-ш. Ха!». Хомосапиенсы придумали музыку, чтобы спрятать свои души от ужаса окружающего мира. От страха перед неизвестным, но неизбежным. Перед будущим. Грохот тамтамов забивает шорохи ночной саванны. Львы и леопарды не становятся от этого менее прожорливыми, но бесхвостая обезьяна уже не боится, не ноет и не скулит, а поёт и пляшет.

Зря. Хоть и хорош «Корабль дураков», но Себастиан Брант не всегда прав. «Ритмическое подёргивание ляжки» создаёт иллюзию осмысленности и целенаправленности человеческого существования. Человек всегда бежит от старта к финишу. Даже если это бег по кругу. А другого и быть не может — Земля-то всё равно круглая.

Но по дороге возможны приключения. У некоторых — повторяющиеся. Названия такие красивые придумали: рефрен или, там, дежавю. Не, ну точно — у меня уже по второму кругу пошло. Как у «Конца Света».

«Приходит «Конец Света» в Россию. Огляделся и говорит:

– Похоже, я здесь уже бывал».

Дежавю достаточно распространённое явление; исследования показывают, что до 97 % здоровых людей испытывали это состояние по крайней мере один раз в жизни. Так что, когда на луг выезжает Чарджи на коне и везёт Любаву — это не мой личный глюк, а вполне типично.

Стоп, не сходится. При дежавю вы не можете вспомнить, что произойдёт в следующее мгновение, но по ходу событий понимаете, что в деталях это видели. А я помню, что дальше будет. Это уже «пророчество» называется. Ванька-предсказатель. Я бы даже сказал — «футуролог». Сейчас она свалится с коня, прибежит, радостно вопя ко мне, и запрыгнет своими голыми… ну, скажем не детализируя, телом, ко мне на грудь. Во, точно: свалилась, завопила, побежала. Не, не глюк, в смысле — не дежавю. Отличия пошли.

Любава, видимо, тоже вспомнила недавнюю сцену по-мне-лазанья. И последующего «восставшего альпиниста». Вместо того, чтобы вскарабкаться на меня как на берёзу, она остановилась шагах в пяти, смущённо поболтала правой ручкой в воздухе. Потом сообразила найти этой ручонке применение — ткнула себя в левое плечо и отвесила поясной поклон.

– Прими, господине, людей сирых да малых за-ради корма, крова и защиты.

Чего?! Каких таких «сырых»? Я, конечно, сегодня спал плохо. Но не до такой же степени!

Тем временем Любава, исполнив первую часть явно отрепетированного приветствия, решилась добавить импровизации:

– А то батюшка повесился.

– ??!!

Фигасе! Моя первая мысль была об Акиме. Расстались мы с ним… нехорошо. Но смерти я ему не желал. Самоубийство — страшный грех. Аким, конечно, не образец благочестия, но… с какого?! Потом дошло: если бы речь шла об Акиме Яновиче Рябине — Любава назвала бы его господином или владетелем. Впрочем, она и сама увидела моё крайнее недоумение и поспешила внести ясность:

– Не, не боись, не до смерти. Я как увидела батюшку моего в петле, так мужиков позвала. Они его вынули. А он только хрипит и кашляет. И портки мокрые. А я испугалась… ужасть. И чего делать — не пойму. Ну, совсем как полено глупое.

– Стоп. Потаня повесился?!

– Глупый ты, Ваня. Ой. Господине, прости дуру глупую, бестолковую, прости слово грубое, случайное…

– Стоять! Чарджи! Внятно. Медленно. Что случилось?

Любава прекратила выпевать фразы ритуального извинения, сопровождаемого такими же поклонами, а Чарджи, медленно подъезжающий к нам верхом, раздражённо передёрнул плечами и воспроизвёл дежавюшную фразу:

– Давай лучше на заимку. У тебя там полный двор гостей. Расскажут.

Опять?! Что, новая ведьма завелась?! Да сколько ж можно!

Тревога и любопытство переполняли меня. Так бы и рванул. С места в карьер, бегом. Но — нельзя. Владетель должен скрывать свои чувства. А неинформированность — особенно. Зрелище пребывающего в растерянности и недоумении лидера — действует на коллектив разлагающе. Вид бегущего по улице биржевого маклера немедленно вызывает у окружающих панику и мысль о тотальном дефолте. «Хау. — сказал Виннету, и все с надеждой посмотрели на него». Во, так пусть и смотрят. Как я сильно насупленный, типа — «Чапай думать будет», собираю барахлишко и без спешки топаю к своему подворью.

Мой театр одного актёра продолжался метров двести. Глубокую сосредоточенность и озабоченность на своём лице я донёс только до ворот. Потому что в воротах стояла Домна. И гоняла моих мужичков.

И кто это сказал, что в «Святой Руси» женщина была бессловесным угнетённым существом? Ну, женщина вообще — может быть. А вот Женщина…. Угнетать Домну? — А в лоб хочешь?

Увидев меня, она несколько снизила мощь звучания и образность выражений. Даже попыталась поклониться большим поясным поклоном. Но я не дал. Успел перехватить и, пользуясь возможностью дотянуться до её лица, расцеловал в обе щеки.

– Домнушка! Голубушка! Как я рад тебя видеть! Соскучился по тебе! Да что ж ты стоишь-то? Давай присядем. Надолго ли? Что за забота ко мне привела? Что могу — сделаю, только скажи.

Домна… покраснела. Видели ли вы когда-нибудь смущённый сводный гренадерский полк? Вот и я — первый раз в жизни. Николашка уже подсуетился с лавкой. Но едва я усадил её, как Домна попыталась встать:

– Не, невместно служанке перед господином своим сидеть.

И попыталась сползти на колени. Ну уж фиг вам. С колен мы её только всей артелью поднимем. И то — без перекидного блока со стальным тросом — не получиться. Еле удержал. Она вытерла уголком платка глаза («Вроде попало чегой-то»), трубно высморкалась, ещё раз смущённо мне улыбнулась и сообщила:

– Надолго. Насовсем. Пока не выгонишь.

Я тоже в ответ расплылся в улыбке. В глупой, непроизвольной… Стоп! Что она сказала?! Как это «насовсем»? А Рябиновка? А остальные причём тут? Положим, выглядывающую из-за угла сарая морду Хохряковича я ещё могу объяснить — «еёный муж». Но что тут делают Хотен, Светана, Охрим, Чарджи…. А где Потаня? Коней полный двор навели, барахло во вьюках…. Так она и вправду ко мне решила?!

Несколько затянувшаяся пауза, проистекающая от моей общей ошарашенности, обеспокоила Домну. «Точки над и» она расставляет вполне доходчиво: ухватила меня за ворот рубахи, как щенка за шиворот, развернула к себе лицом и, внимательно вглядываясь в глаза, сурово спросила:

– Ну так чего? Выгоняешь?

Тю! Я, конечно, попаданец, но не идиотец. При взгляде на её напряжено-нахмуренное лицо я снова расплылся в той же глупо-счастливой улыбке. Она мигнула, потом облегчённо выдохнула и подвела итог:

– Вот.

Полная тишина в замершем, было, дворе взорвалась общим гомоном. А Домна… погладила меня по рукаву. И… наиболее точное описание интонации: «довела до сведения»:

– Ты погоди тут. Я сейчас снеди какой на стол намечу. А то живёте… как свиньи в берлоге, прости господи.

Чисто — проинформировала. Моё мнение, планы присутствующих… да хоть воля божья — её не интересовало. «Мужики должны быть накормлены, жорево — наготовлено, посуда — вымыта». И тут хоть камни с небес…. Очень приятное ощущение… незыблемости. Да, правильное слово.

По тому, как она поднялась с лавки, я понял: моя гипотеза насчёт регулярной юношеской любви как эффективного лекарства от варикоза — оказалась правильной. Ну женщина, ну Домна, «конь с яйцами» — только головой махнула, и Ивашка чуть не завалился. Не потому что ему по шее досталось, а потому что не надо так сильно на Светану «облокачиваться». Особенно в тот момент, когда «торжествующий хакасец» собирает помощниц к месту исполнения трудового подвига.

Вот уж не думал, что я к этому «столпу ходячему» так сильно привязался. Или это тоже из подростковых заморочек? «Тяга к мамкиному подолу»? Ты, Ванька, ещё дедушку Фрейда вспомни. Или Стендаля: «Мне было четыре года, и я был как Цезарь со своими легионами против современных пушек. Но мне всё время хотелось, чтобы на ней не было никакой одежды».

Не мой случай. Но… ну совершенно идиотская улыбка. Самопроизвольная.

И не пылает, и не горит, а вот же… греет. И — светит. Жить как-то… веселее. Ладно, откладываем душу, займёмся делом. Ивашко, получивший «обломинго», резко раскомандовался, мужички забегали, топоры застучали… Хотен сунулся, было, ко мне. Изобразить «Вести в субботу». Но был перехвачен и отправлен «по ленинскому пути» — бревна таскать. Двор опустел. Только два кавалериста — Чарджи и Охрим толклись около коней. Вот от них-то я сейчас новости и узнаю.

Мда…. Логика — штука деревянная. Как сухой еловый дрын. В том смысле, что и не гнётся, и не тянется. И логика человеческих отношений — такая же.

Я же уже говорил, что испорченные взаимоотношения между начальником и подчинённым практически невосстановимы.

Любава обидела Ольбега. Серьёзно. То, что в её словах была доля истины — ещё обиднее. То, что ему не удалось наказать девку-рабыню, то, что дед — символ абсолютной истины и абсолютной власти оказался не абсолютом, а вернулся битым и униженным. Спасённым. Причём спасением своим обязанным, хоть и отчасти — кто подмогу позвал? — этой же дерзкой холопке…

Пережить такое, проглотить, переварить… Это и не каждый взрослый способен. Тут уже мудрость нужна.

Но до последнего состояния — не все доживают.

Я же тогда ещё, в первый её визит, понял: Любаве в Рябиновке не жить. Но со всей этой суетой насчёт ведьмы, с проповедованием Акиму, с этими «птицами», полонёнными и вшивыми…

Вчера вечером Ольбег снова наехал на Любаву. То есть, естественно, она его спровоцировала, а он и попался. После бурной, но безвредной для здоровья участников, перепалки, мальчик решил вести себя по-мужски: «решать свои проблемы самостоятельно». Тем более, что опыт неудачной порки дерзкой девки с привлечением помощников из числа дворни — не оставил ему выбора. Решение проблемы под название «Любава — холопка дерзкая» предполагалось найти с помощью косаря.

Это слово — «косарь» — имеет в русском языке несколько значений. В сленге моего времени так называют «штуку», аналог американского «grand» — тысяча местных тугриков. Второй смысл — человек, который косьбой занимается. Да я и сам — косарь. Когда с косой. Но есть и третье значение: большой нож с толстым и широким лезвием. Используется, обычно, для щепания лучины. Хотя есть и нетрадиционные применения:

Ольбег был в своём праве: он господин, боярич. Она — холопка, робичка. Всунуться между ними… Чего ради? Да и не полезет нормальный человек против взбешённого мальчишки — внука владетеля с тяжёлым ножом в руках….Тут бы Любавина голова и покатилась… «Вдоль широкого двора, ой двора». Только кто это выдумал, что на Руси люди — нормальные?

Дело происходило возле поварни, оттуда выскочила Домна и попросту отхлестала малолетнего исполнителя наказаний. Мокрым полотенцем по глазам. На Любаву Домне наплевать, но грязюку кровавую возле едальни ей убирать не интересно. Ольбег, совершенно обезумев от ярости, сменил цель и кинулся на стряпуху. Всерьёз-то она его не ударила — внук владетеля. Не дай бог — сломать ему чего или поранить. Но мальчишка-то впал в настоящее бешенство, «краёв не видел». Наверное, он бы и добился бы какого-то результата. Жидко-липко-красного. Мальчик-то вёрткий, ножик-то острый…

Но тут всунулся Потаня. Еле ходит, одна рука плетью висит, но вот же — прибежал дочку спасать. Раньше воспитывать надо было. Сказано же: «не ослабевай бия младенца». А то «будут многие ущербы» и беды от соседей и начальства. Здесь «беда» выглядела как разбитый нос Ольбега — споткнулся об Потанину ногу, въехал лицом в стену…. Как местные относятся к разбитым носам — я уже говорил. «Пролить кровь господина своего»… Для холопа — смерть автоматическая. Обычно — показательная и мучительная. Показывающая очевидную истину: «вот так делать нельзя». Если владетель такое спустит — он сам долго не проживёт. А если учесть, что у заявившегося, наконец-то, на место событий Акима, нос тоже клюквой…

Я не знаю, почему местные сравнивают разбитый и опухший человеческий нос с этой ягодой. Ни картошки, ни помидоров здесь нет, но почему именно клюква?

Стремительно нарастающее физиогномическое сходство деда и внука, как в очертаниях, так и в расцветке, было немедленно отмечено присутствующими. И — озвучено Хотеном.

То есть, практически, всем. «Уюта нет, покоя нет» — а кому сейчас легко? А где вы видели спокойных людей на Руси? В которых ничего не «бродит»? Я уж не говорю о «духах».

У нас же постоянно как на похоронах: на одного уже спокойного — несколько десятков всё ещё беспокойных. Просто поминки ещё не начались. А уж там-то… и споём, и спляшем.

Любит наш народ поэзию. Особенно — в обработке. В своей. Как звучит Пушкинское:

помню с детства. А какие аранжировки местные делают по мотивам «Богородицы»! Хотен тоже оказался не чужд «живаго великорусскаго языка». Понятно, почему при такой коллекции фамильных портретов с ярко выраженной общей чертой его потянуло на «Мороз — Красный Нос». Но неверное цитирование даже вершин отечественного фольклора вызывает агрессивно окрашенное раздражение слушателей. Даже если тихонько бормочется под нос. Особенно — перевирание оригинала в форме:

Аким к этому времени уже прожевал в клочья одно полотенце. Пришлось посылать за вторым. Болтливый дурак — это плохо. Болтливый, наглый, что-то знающий — плохо втройне. Хотен по случаю, уже прозой, процитировал высказывания Чарджи из прошлой разборки. Насчёт моих необщих умений, подцепленных, якобы, у волхвов.

– А где этот… торчок?

– Дык… где-где… известно где — у боярыни в… в опочиваленке.

Известно это было всем. Кроме Акима Яновича. У деда хватило выдержки сначала догрызть и порвать в клочья очередное полотенце. А уж потом заняться людьми.

Охрим, конспективно пересказывавший мне эту ссору, не только не мог, но, в отличие от мучающегося в отдалении с бревном на плече Хотена, и не хотел воспроизводить максимально подробно последовательность сделанного. И — сказанного. Чарджи тоже… налился лицом, поджал губы и был крайне краток:

– Я пришёл. Он сказал. Я пошёл. Собирать вещи.

Если учесть, что Чарджи пришёл из опочивальни Марьяши, то представляю, что Аким ему сообщил. Пересказывать грубую ссору в большом семействе — бессмысленно. Рваный, беспорядочный поток мелких движений и громких слов. Сплошные эмоции. У деда явно отказали тормоза, а Яков ещё лежал со своей раной. Остановить владетеля было некому. Сунувшийся, было, к деду Ольбег — получил по полной. И даже с избытком: Аким подробно изложил любимому внуку своё представление о морально-сексуальных качествах его матери и его самого, как продукта реализации этих свойств.

Охрим краснел и мялся, пересказывая монолог деда: «ну… он и говорит… вроде как…». В постоянно возникающие паузы Чарджи вставлял точные короткие цитаты из первоисточника: «курва драная, змея подколодная, выблядок поганый, курвино отродье, сопля безмозглая, ублюдок безродный…». Торк явно обиделся серьёзно и по сю пору ещё не отошёл.

И не он один. Чувства Ольбега, публично объявленного ублюдком, «плодом греха и мерзкой похоти», незаконнорождённым, безродным… можно себе представить. Объявленного родным и любимым дедом, символом мудрости и доблести, объектом подражания и восхищения… Ославленного, опозоренного перед собранием всего населения усадьбы и перед этой самой робичкой, которую он за куда меньшие слова пытался наказать. Стыд сжигающий. За несколько минут неуправляемого словесного поноса, высказанного от всей души, Аким Рябина разрушил всякие нормальные человеческие отношения в своей семье.

Я знал немало людей, которые почитали безудержную откровенность в кругу родных и близких — великой добродетелью. «Да кому ж мне всё не высказать как родным? Я — честный, всё что думаю, как чувствую — так и говорю. Вот ещё — политесы разводить! Я в своём доме, в своей семье — мне ещё и тут думать — как сказать вежливо?!». И выворачивают всё своё, всю душу, всё нутро на родных, на близких, на дорогих и любимых. А про то, что в каждом нормальном человеке нутро его содержит не менее 4 килограммов дерьма — как-то забывают. Или говорят: «ну это же дерьмо — моё. Это же часть меня. Пусть меня и таким любят». Пусть. Только не удивляйся, если на тебя впредь будут смотреть не как на нечто умное, доброе, красивое, а, в первую очередь, как на вместилище четверти пуда человеческого кала. Конечно, родное и близкое, но… вместилище.