Парикмахерия

– Глава 93

Говорят: «нельзя спать на закате — голова болеть будет». А я к закату уже выспался. Мне много не надо. Пять часов сна и — четыре бурных ночи как не бывало. Всё-таки, генная модификация — мощное средство. От сонливости. Потянулся, личико сполоснул. И — на косу.

Косьба вечерняя. Не такая приятная, как утренняя. Солнышко садится. Как-то печально становится. Элегичности многовато. Но у меня ведь ещё и голова есть. А с моей головой никакая… «Апухтинская нотка» в симфонию не пролезет.

Я, пока косой махал, думал. Иногда это полезно. Бегаешь себе, бегаешь, тебя кто-то бьёт — уворачиваешься. Сам кого-то… кто не увернулся. Вроде — при деле. И вдруг задумываешься, как футболист-математик: а чего это я бегу?

Все нормальные дети в определённом возрасте начинают мучить взрослых потоком вопросов «почему?». Вполне по Редьярду нашему, знаете ли, Киплингу:

Наше дитятко, в той ещё жизни, регулярно уелбантуривала нас несколько иным вопросом: «Зачем?». То ли чисто персональный сдвиг, то ли дурная наследственность. Или, может, предчувствие чего? Разницу между причиной пинка и желательной точкой приземления понимаете? Вот и я об этом.

Пинок у поворота на Кащенку я получил нехилый. До сих пор не могу остановиться. Хоть сообщение ТАСС выдавай: «Уже третьи сутки сброшенная на Китай резиновая бомба подпрыгивает и давит китайцев». Но уже есть цель: извести курные избы как класс. Переселить туземцев в кое-какое жильё, чуть более нормальнее, и спасти треть миллиона детей.

Что-то не по «Янки» у меня получается. Или я чего-то не понимаю? Миссионерство прёт, пассионарность выпирает. Ну, так и я не из Массачузетса. «Я родом из СССР». При всем моём к этим, массачусетским — уважении. И пусть евреи считают себя богоизбранным народом. А мы не считаем — мы про себя так чувствуем. Только не знаем — для какого именно дела избраны. «Тест на выживаемость»? «Осталось только дустом посыпать…».

Поковыряв пальцем сомнений собственную душу, я понял, что наблюдаю «приступ мании величия» в персональном исполнении. Нету у меня ни богоизбранности, ни миссионерности. Грех сказать, но мне и здешних детей не жалко — мне себя жалко. Не хочу жить в дерьме. Я — себе нормальную жизнь тут делаю. В дерьме по свои, родные, собственные ноздри — не хочу. А что может быть дерьмовее кучи детских трупиков? Только тоже самое, но на Родине.

Спокойно, Ванюха, пафосности — меньше. Не стучите себя пяткой в грудь — синяки будут. Займёмся чем-нибудь сурово-конкретным. Типа — избо-строительством.

«Избушка-избушка. Стань ко мне — передом, к лесу — задом! Не хочешь? Ну, тогда просто нагнись». Кстати, избушка бабы-яги на куриных ногах — аналог домовладения светлых эльфов. В основе тот же принцип: крытый настил на деревьях. Средство защиты от диких зверей. Как у мартышек. Но эльфийские лесные чертоги восходят к кельтским древесным поселения в Северной Англии. А голенастый самоходный и внедорожный вэн бабы-яги — от угро-финских гнёздышек на основе лесных пней на Брянщине.

Когда в очередной раз здешнее человечество слезло с деревьев — оно тут же закопалось в землю. Такое ощущение, что свободное пространство и чистый воздух хомосапиенсам противопоказан. Вот и нынешняя «Святая Русь» до сих пор живёт в курных избах.

Это такое бревенчатое строение до трети уходящее в землю. Делается довольно просто: выкапывается углубление и над ним достраивается 3–4 ряда толстых брёвен. То есть, здешняя типовая изба представляет собой полуземлянку. Двери — нет. Вместо неё — небольшое входное отверстие, примерно 0,9 метра на 1 метр. Войти такую дырку нельзя. Только полный поклон с полуприседом. Может, поэтому и местные так легко, привычно кланяются и на колени падают?

Отверстие прикрывается парой бревенчатых половинок, связанных вместе, и пологом. Часто — кожаным. В глубине избы располагается сложенный из камней очаг. Отверстия для выхода дыма нет, в целях экономии тепла дым сохраняется в помещении, а излишек выходит через входное отверстие. Полов как таковых нет, земляной пол просто поливается водой и подметается. Глава семьи спит на почётном месте у очага, женщина и дети — справа от входа. Непосредственно при входе размещается домашняя скотина, например опоросившаяся свинья с маленькими поросятами. И так будет здесь повсеместно, как минимум — ещё лет триста, до 15 века. Ну, Иван Третий и всё такое. А как уже не типовое, но распространённое явление — аж до после Великой Отечественной.

На Юге, где леса мало и есть глина — строят мазанки. Ещё там юрты есть. Тоже… забавная штука. С возможностью выбора: хочешь — помрёшь от отравления угарным газом, хочешь — от воспаления чего-нибудь на сквозняке. Везде, и на Севере и на Юге, есть полные землянки — только одна крыша торчит. На Севере, наверное, ещё и чумы из оленьих шкур есть.

Понятно, «возможны варианты». В избах где-то уже есть оконца в виде отверстий в боковой стене для выхода дыма. Кто-то печь вместо очага ставит. Даже отверстия на крыше для выхода дыма кое-где есть.

«Даже»! Дырка в крыше — признак продвинутости и прогрессивности. Эдвансед, факеншит! Так жить — точно святым станешь. В повседневной и ежечасной вони, дыме, угаре… Только и исключительно — с истинно христианским смирением. Если выживешь. Выжившие и это всё возлюбившие так и называются — «Святая Русь».

Во, ещё и русофобом обзовут. Только мне, в этом 12 веке, всякие такие обзывалки… Как французы 17 века. Ну там, Анжелика — то с королём, то с султаном… Временами — и мужу перепадает. То — одному, то — другому. Галант, лямур, «месье, же ни манж посижу». Ага. «Задолго до рассвета из своих вонючих, наполненных дымом и смрадом, логовищ появляется косматые, грязные, сильно сутулящиеся существа. Издавая нечленораздельные звуки, тащат они, на своих согнутых спинах, примитивные и уродливые орудия труда. Дабы, скуля и стеная, вновь и вновь ковырять истерзанные, бесплодные клочки земли. Таковы крестьяне в нашей Прекрасной Франции». Это — записки очевидца.

Я против французов ничего не имею. Только пусть с ними Жанна Д'Арк с Робеспьером разбираются. У меня, вроде, французов в предках нет. Лечить не будем, пусть живут. Займёмся своими.

«Свои» живут сходно. Я-то, по первости думал: фифти-фифти. А пригляделся — повсеместное «в целях экономии тепла дым сохраняется в помещении». Статистики нет, но процентов 98. То есть — спасать надо не треть, а две. Миллиона. Детей. «А зачем спасать? Все так живут».

Удавил бы. Всех «этих».

И тут заявляюсь я, со своей бредовой идеей — «изба должна быть только по-белому». У всех.

Для любого нормального святорусского туземца — бред. «Не, низя. У нас — как с дедов-прадедов заведено бысть есть…». Меняются условия жизни, меняются стереотипы поведения — в доме можно будет не только «ротом дышать», плотно зажмурив глаза. Меняются люди. «Новое поколение выбирает белую избу». Остальные потихоньку вымирают. Под звуки христианской проповеди смирения, переходящей в панихиду. Ну, просто геноцид «святорусского народа».

Несколько успокаивало то, что «процесс самоликвидации святорусскости» пошёл уже до меня.

У меня тут жизненного опыта — полгода с хвостиком. Как раз на «титьку сосать да пузыри пускать». Как-то так получилось, что я-то больше в «белых избах» обретался. У Юльки, правда, ни пола, ни потолков не было. Но печка-то нормальная была! С трубой. А у Степаниды на подворье — вообще… «Шик, блеск, красота». Не типично. Так я и сам — не типичный. Не всякого здешнего подростка в серьёзную боярскую интригу примут. Да под знатного боярина подложат. Да ещё суметь из этого живым выскочить…

При воспоминании о Хотенее меня передёрнуло. Последние месяцы были весьма богаты всякой суетой и впечатлениями, которые многие предшествующие чувства выбили, смазали. Но его горячие руки под моей одеждой, прямо на моём голом теле… Взгляд. Весёлый, многообещающий. Уверенный. Обещающий и сладкое житьё-бытьё, и кое-какие «развлечения»… Но главное — защищённость, уверенность, безопасность. Осмысленность происходящего. «Правильность мира и бытия». Потому что он — знает, он — понимает. Он — разумеет этот взбесившийся, дикий, чужой до рвоты мир. Он — может, он этим миром — владеет. Он — господин во всём этом. И он даст мне долю в этой осмысленности. И — отгородит, закроет. Собой, своими руками, своим телом. От постоянного непонимания, от неизвестно откуда, неизвестно что, неизвестно когда… но страшного, выскакивающего, обрушивающегося… В этом «болоте юрского периода» среди местных «змей», «ящеров», «птеродактилей». От которых я сам не только защититься — даже распознать их не могу. В этой чавкающей трясине, которая почему-то называют «Святой Русью».

Его сильная, горячая рука на моей спине. Жадно ласкающая… Не бьющая, отталкивающая, выбрасывающая в темноту… Держащая. Крепко. Как «якорь надежды». Держись за него, прижмись, уцепись покрепче и надейся. На то, что неизвестные, непонятные, непредставляемые даже, опасности этого чужого мира, чужого места, чужого времени не вцепятся злобной зубастой стаей в мою душу, не сведут с ума, не вобьют в трясущийся, скулящий от всеобъемлющей паники слюнявый идиотизм, не разорвут, не изломают тело и душу в куски. Не обязательно со зла — «просто так», «проходя мимо».

Держись за него. Потому что «он — защита моя». Мой хозяин. Единственный светоч в тогдашнем мраке. В накатывающей тьме подступающего безумия. Безумия от страха, от непонимания всего, от постоянного, на каждом шагу, предчувствия необратимой катастрофы. Балансирование на грани между подступающим сумасшествием и не отступающей далеко смертью. Третьего не дано.

Нет, дано. Любовь. Влюбиться, чтобы не сойти с ума…

До сих пор трясти начинает. И такие… мурашки по левой ноге. Как напоминание: «А всё ли ты сделал по слову господина твоего? А не вышел ли ты из воли владетеля твоего?». Нет! Блин, факеншитнутый! Не вышел! Всё по слову его! И по законам Айзимовским!

Уф. Отпустило. Лихо они меня… уелбантурили. Хорошо рассуждать о «Стокгольмском синдроме», попивая пивко на диване. Типа: дураки полные. Их в заложники захватили, а они этих злодеев полюбили так, что и слушались полностью, и помогали, и даже от штурмовой группы защищали. И что-нибудь нечленораздельное на тему самоидентификации в критических условиях.

Осенью 41 очередная «проверка на дорогах» останавливает опель с семьёй красного командира. В последующей перестрелке трое взрослых в машине погибают — переодетая в красноармейскую форму немецкая разведовательно-диверсионная группа следовала в Москву. Остаётся только восьмилетний мальчик. Он — настоящий. Отец — командир части в Белоруссии, и мать — убиты немцами. И ребёнок рыдает на теле мёртвой немецкой радистки. Он видел, он знает, что они — убийцы его родителей, враги, фашисты. Что эта женщина — «овчарка немецкая». Но он плачет у неё на груди, его с трудом смогли оторвать. Потому что она хоть как-то похожа на прежнюю, мирную жизнь, где был какой-то смысл, где была мама.

Этот эпизод в романе советского классика вызвал бурную реакцию части читателей:

– Гнусная клевета на нашу прекрасную советскую молодёжь. Которая достойная смена поколению закалённых в борьбе большевиков, славная когорта будущих строителей коммунизма. Не может наш советский школьник, вероятно — даже октябрёнок, рыдать над фашисткой гадиной.

Не может. Но плачет. Не над ней — над собой, над своим детством, над своей матерью.

Это ребёнок. А взрослые? К месту гибели «Титаника» спасательные корабли подошли довольно быстро. От команды «расчехлить спасательные шлюпки» до подъёма первой на борт «Карпатии» — четыре часа. До подъёма последней — восемь. Всего несколько часов куча лодок болталось в море. Полные людей, специально оборудованные спасательные шлюпки, вблизи друг от друга, масса народа в каждой… Но вокруг море, темно, холодно. И практически в каждой лодке спасатели находят свеженького сумасшедшего. Несколько часов мрака, холода и неизвестности и… — гибель рассудка. Я продержался в одиночестве подземелья три дня.

В Освенциме перед собственно газовыми камерами был тамбур. В тамбуре — дверца, в дверце — окошечко. Когда приходили эшелоны с востока, человеческий материал, после первичной обработки (обрить головы — из волос матрасы делают, снять одежду, обувь и украшения — рейху пригодится всё), через этот тамбур загоняли в основные производственные помещения. Довольно плотная толпа проталкивалась через этот тамбур, а обслуживающий персонал надзирал за порядком через окошечко в двери. Когда голые, босые люди падали на бетонном полу, и образовывался завал, они сообщали об этом наружу, и процесс приостанавливался. Временами эти диспетчеры замечали в толпе достаточно хорошенький экземпляр самочки хомосапиенса и затягивали её в свою каморку. Вдоволь наигравшись с ней, они выталкивали её обратно. Как эти женщины старались остаться! Старались понравиться своим убийцам и насильникам. Хотя какое насилие? Она же сама так страстно прижимается и обнимается, так старается ублажить и заслужить… У неё такая страстная любовь в каждом взгляде, в каждом движении… К любому, даже самому занюханному гансику. Но начальство не одобряет, боевые товарищи по службе в крематории обязательно донесут. И очередную, полную любви, страсти и разнообразного генетического материала, порцию человечества выталкивают прямо в газовую камеру.

А «не критические» ситуации? Без всякого экстрима на земле живут миллионы мужчин и женщин, которым каждый день супружеской жизни — мучение, боль, унижение и оскорбление. И они своих мучителей и терпят и, часто, любят. Каждому человеку необходимо кого-то любить. Хотя бы себя. И быть любимым. Не только собой. Всякая даже не опасность — просто неопределённость — делает эту необходимость острой, насущной.

«Бог есть любовь». Флагелланты в католицизме и Ашура в шиитском исламе. Или — наши веригоносцы. Мучить себя, бить, резать своё собственное тело до крови. Ради чего? Ради надежды на высшую силу? На её помощь, защиту, просветление, воздаяние…? На любовь? «Бог есть любовь». Любовь невиданной, неизъяснимой, неисповедимой… нечеловеческой сущности? «Господина всего сущего»… «Господина меня, пока ещё сущего»… «Спас на плети» колеблется, расплывается в пелене моих собственных слёз…

Мда… Есть в моей памяти дверка, которую открывать… преждевременно, а то оттуда такое вылетит… — не поймаешь. Самого себя не словишь…

Точно — не типичный я. Типичный попадун в моей ситуации должен был быстренько сдохнуть. Даже не по злобе человеческой, а исключительно по воле господа, «силою вещей». «По милости божьей».

И дело не только в людях и обычаях этого мира. Ещё проще — не может нормальный человек выжить в условиях типичной «святорусской избы». Без усвоенных с молоком матери навыков выживания в газовой камере. Молоко матери с постоянным привкусом дымка от костра и запахом навоза от опоросившейся свиньи….

Тут я местных не догоняю. И никогда не догоню — поздно. Для полноты соответствия начинать попадизм надо было с момента зачатия. Или даже раньше — с зачатия родителей. Ну, раз я их не догоню, так пусть они меня догоняют. Всё — делаем «белые избы». Для всех.

Изба, избушка, избёнка… Система из сруба, пола, потолка, крыши и печки. Там ещё должны быть окна-двери, сени-крылечки, мебель-утварь-божница. А вокруг — надворные постройки… Не умножаем сущностей. Сперва — анализ. В минимальной конфигурации. Потом — синтез. Потом расширение до оптимальной реальности.

У Акима в Рябиновке — главный дом — вполне. В Пердуновке — хозяйский дом почти правильный. Но без полов и печка без трубы. В «Паучьей веси» — пополам. Опять же — спасибо Хохряку: берег своё «дойное стадо». Хоть только молодёжь, но из «святорусских» изб переселил в нормальные — просто русские. Тоже — без пола и потолка. И печки без труб. Но — из полуземлянок вытащил.

Очень мне понравился «людоловский» хутор. Как там было всё хорошо обустроено. Никаких полуземлянок, три печки: в зимней избе, в поварне и в бане. Высокий, сухой сарай для сена, в котором меня спать положили… Ага. Кровь из перерезанного моей косой горла маленькой внучки хозяина пробивается сквозь зажимающие рану маленькие детские пальчики… Тишина поварни с шелестом косы по мягким ещё теменным костям внука… Уютная банька в которой пол проседает от обилия крови, вытекшей из убитого мною сына хозяина. Чистенькие, аккуратные постройки, и неяркое в свете дня, нестрашное, ещё не ревущее пламя над ними за моей спиной… Ещё одна крепко закрытая дверь в моей памяти.

Телескопы бывают двух типов: рефлекторы и рефракторы. Так вот, Ванюша, ты — не рефлектор. Засунь себе своё… «вогнутое зеркало» в… в «заднюю фокальную плоскость». Перестань изображать «телескоп моей памяти» и рефлектировать — давай дело делать.

Ну-ка, потрогаем-ка персональную свалку. На Руси с XV века получают распространение печи с трубами. Но, в основном, у вятших — князей, бояр, богатых купцов, священников в процветающих приходах. И только в городах. По деревням — только курные избы. Кто не помнит — городского населения здесь — 3 %. Лишь в 18 веке, сначала только в Петербурге, Пётр Великий запретил строить дома с отоплением по-чёрному. В других же населённых пунктах они продолжали строиться еще и в 19 веке.

Ванька-попадец, ты хоть понял во что упёрся?! Выдернуть целую страну, семь миллионов человек, на семь веков вперёд! По такому коренному параметру как жилищные условия… Сопляк плешивый! Не по Сеньке шапка, не по плечу ноша, не… Не разевай на такой каравай! Заткнулся, тряпочкой накрылся и сопи себе тихонько…

Только есть дочкин вопрос «Зачем?». И есть на него ответ: миллионы выживших детей за эти семь веков, десятки миллионов родившихся от них.

Приведение — это душа умершего, которая потеряла тело и не может найти успокоения. А душа не родившегося? Которая не может найти себе свою телесную оболочку?

Как там Василиса Премудрая своему бестолковому муженьку Ивану Дураку говоривала: «Делай своё дело, не смотри вперёд, не оглядывайся назад. И дело сделается». По-восточному: «дорогу осилит идущий». Выбора-то у меня всё равно нет — «как все» я жить не могу. Лучше — сдохнуть. Не хочу. Делаем как «хуже»,

Закончил покос, пришли на заимку, сели перекусить. Тут я и созвал мужиков.

Проведённая санобработка дала неожиданный, хотя и предсказуемый результат — матёрые мужики оказались парнями. Обритые, безбородые, в чистых, проваренных, ещё влажных портах и рубахах они выглядели просто юнцами неоперившимися. По моей прошлой жизни — мальчишки. Это, конечно, по контрасту. Так-то просто молодые мужчины в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет. С белой кожей голов и щёк, с загоревшими носами и шеями. Моя радость при их такой внешности повергла всю компанию в глубокое смущение. Но лицезрение «голомордости» и вправду радует: одно дело — зверский оскал в дебрях бороды, а совсем другое — на чистом лице да с ямочками. Не пугает, а веселит.

Моё хорошее настроение передалось публике. Поверка личного состава со стандартными командами «рубахи — задрать, порты — спустить», прошла под непрерывный хохот. Молодцы ребята — чётко отработали. Даже все стыки брёвен прошлись кипятком с хвойным отваром. В округе все бочажки пустые — воду вычерпали. Мусорницу вчерашнюю деревянную — уполовинили. Ивашко даже Кудряшкову жёнку в строй поставил. Её всесторонняя демонстрация, и их совокупный и детальный рассказ о проведённой косметической процедуре, добавили всем хорошего настроения.

Хорошо, что меня сегодня Беспута посетила. Не муза, конечно, но… А то, когда эту так крутят… и так ставят… Я бы точно сорвался. Прямо бы в строю эту Кудряшкову бабёнку… А ведь вбивали же смолоду: «в строю — как в храме божьем — ни курить, ни болтать, ни…». Ну — и тем более…

А вот уши они не моют. И порезались все. Некоторые — многократно. Хорошо, что порезы только на головах. Остальное они аккуратнее брили. Всё равно: надо искать толкового парикмахера. Или собственного вырастить?

Указал на замеченные недостатки, поблагодарил за хорошее исполнение поставленной задачи. Поскольку добровольцев в цирюльники пока не нашлось — перешли к ужину. С одновременным обсуждением перспектив жилищного строительства. Как насчёт названия СРИСАМ — «СвятоРусьИзбоСтрой, адекватно модифицированный»? Что по этому поводу гласит народная мудрость?

Была у меня надежда, что мудрость народная сразу ответ даст. Ага. Где бы ещё тот народ найти, который своей мудростью владеет. А тут — кто в лес, кто по дрова. Натурально.

– Строить? Да за милую душу! Да мы счас! В лес сбегаем, деревов нарубаем…

– Погодите! Что строить будем-то? Какую избу?

– Как это — «какую избу»? Просто избу. Хорошую.

Снова Жванецкий пошёл:

– Это склад?

– Это склад.

– У вас рыба есть?

– Какая именно рыба вам нужна?

– Как «какая»? Просто рыба. Свежая.

Осадил маленько, заставил рассказывать. И стали мы думать. Как бы нам обустроить… Не, не Россию. Чего нет — того нет. Не выросло ещё. Как бы мне тут мою Пердуновку обустроить. Чтоб мозги сломать — и этого хватит.

Я знаю три варианта изб: четырёхстенка. Это, в моё время, обычно, нежилое строение. Временное, хозяйственное.

Пятистенок. Для меня — эталон. В молодости я так и думал: хорошая крестьянская изба — пятистенок. Пока на Севера не попал. Вершина типового крестьянского домостроения — шестистенок. Это, если изба правильно поставлена и нормально обжита — заглядение и объедение. Северная русская изба настолько продуманная вещь, настолько функциональная и целесообразная, что на неё просто смотреть — уже радость. А уж если тебя там ещё и ждут…

Сделано так, что из-под крыши можно неделями не выходить. На дворе мороз за сорок. Аж в лесу ёлки лопаются. Или пурга пятый день волком воет. А в доме тихо, тепло. Скотина напоена-накормлена, детишки угомонились, под рукой — мягкий женский бочок дышит, снаружи ветер завывает. А ты лежишь себе и потихоньку, без спешки, суетни и надрыва думу думаешь — что сделано, что ещё надо. Спокойно, уверенно, надёжно.

Начал мужикам рассказывать. Ну, с Николаем просто — он и по жизни много чего повидал, и сам по себе — глазастый. Купцу в дороге всё примечать надо. А то просто голову оторвут. Ноготок с Ивашкой скучают. Ивашко прямо сказал:

– Это дела смердовские. Мне, воину опоясанному — не интересные.

А вот Звяга с Чимахаем сцепились серьёзно. И «муж горниста» влез. Сильно эмоционально. Я, по первости, для оживления разговора и организации дискуссии в более свободном, демократическом стиле даже бражку на стол выставил. «У пьяного что на уме, то и на языке» — русская народная мудрость. Ну, оно и попёрло. И что «на уме», и что… в других местах накопилось. «Мозговой штурм» стремительно перешёл в «разборки с вылетом». Когда три «птица» отправляют в полёт мужика таких габаритов как Звяга, а тот чирикает… ненормативно — это впечатляет.

Ну куда же ему ещё расти? Разве что — интеллектуально. Тут, правда, перспективы… завораживающие. И не у него одного.

Если они с разговора в драку лезут — может, рисовать будем? Ага. Ватман, кульман, циркуль, рейсфедер, грифель… сплошь нерусские фамилии. Только две наши, да и то бабы — готовальня с линейкой. Взял щепочку, нашёл место на полу, начал избушку царапать. Не понимают. Ребята, у меня по черчению больше тройки не было. Курсовой по «Деталям машин и механизмов» с двухступенчатым простейшим редуктором — с четвёртого раза сдал. Но неужто я настолько коряво рисую?

Дошло через четверть часа. Когда мужики ещё по кружечке пропустили, а я, с тоски, «молотилку» свою на большую глубину запустил.

Обратная перспектива! Большая часть картинок среднего средневековья — в обратной перспективе! Человек видит мир в прямой перспективе, камера фотоаппарата — аналогично. А вот картинки — только начиная с Ренессанса. До её теории имени Амброджо Лоренцетти — двести лет. До употребления угрянскими мужичками…. Ну, не знаю… — ждём Петра Великого. Причём — не крейсер. Ракетный крейсер на Верхней Угре… как «подводная лодка в степях Украины» — не поможет.

Я, конечно, временами толерантный до безобразия. Я много чего могу понять и простить. Но «обратная перспектива»… Знатоки пишут, что «обратная перспектива образует целостное символическое пространство, ориентированное на зрителя и предполагающее его духовную связь с миром символических образов»… Не только мозги кипят, но и глазки в кучку собираются. Это, наверное, от сильно усилившейся духовной связи. Связи с вот с этим вот, с «воплощением сверхчувственного сакрального содержания в зримой, но лишённой материальной конкретности форме». Мужики, можно я пойду пописаю? Сразу и в зримой, и в материально конкретной форме?

Всё-таки, душа у человека расположена под мочевым пузырём — на душе легче стало. Продолжим. Чисто планами и сечениями работать… Коряво. Самому неудобно. «А сейчас я вам нарисую переднюю стенку своего тела». Ага. Со всеми «архитектурными излишествами». Или там «сечение проёма волоконного окошка под углом 30 градусов к вертикали». Тут они сразу всё поймут. И мне ответят. Выразительно и исчерпывающе.

Слов нет, смыслов нет. Градусов и тех… Только у древних шумеров. Здесь даже моряки компас делят не на градусы, а на румбы. Или и румбы — ещё только будут?

Нет слов — переходим к картинкам. Ага. «Обратная перспектива». Изометрия со стереометрией отправляются в… в Ренессанс. Тогда — макетирование. Наглядность — она того… Хоть и маленькая. Набрал щепочек, стал избушку выкладывать.

Фантастика! Не врубаются мужики. Снизу-вверх — идём нормально. Землянка, полуземлянка, позёмная изба, которая прямо на земле стоит, «подпольная» или «клетяная» изба, которая на подклети стоит — всё понятно. Выше, правда, путаться начинают. Накатанных решений нет. Как поверхи, гульбища, бочки и шатры ставить — сильно разошлись во мнениях. Ну и ладно — высотки московские или, там, «Эмпаер Стейт Билдинг» — в другой раз. По горизонтали — тоже нормально. Сени, пределы, крыльцо, переходы, связки, двойни-тройни… «Понимаем, могём, ото ж…». Но «пятистенок» — ни в какую!

Начал докапываться. На чём же их клинит? «Отдельные различия в используемом пространстве идей и способах их выражения создают определённые проблемы в…». Звучит… «задумчиво».

«Чукотка. На берегу чукча ловит рыбу. Вдруг всплывает американская подводная лодка. На мостик выскакивает их субалтерн и кричит:

– Сэр! У нас проблемы с навигационным оборудование. Не подскажите — где здесь пролив?

– Курс Норд-Норд-Ост.

«Американка» спешно погружается и уходит. Через полчаса всплывает наша.

– Эй, чукча! Американцы не проплывали?

– Проплывали, однако.

– И куда пошли?

– Курс Норд-Норд-Ост.

– Ты не выпендривайся! Ты рукой покажи!»

То есть мы, конечно, понимаем, что разные люди думают по-разному. Но каждый про себя уверен, что все остальные — такие же. Ага. Сунь современной даме под нос саранчука — она визжать начнёт. А Иисус их кушал. С мёдом.

У здешних плотников напрочь отсутствует идея внутренних стен. Занавесочку — пожалуйста. Загородочку из жердей, по грудь, по пояс — для той же свеже-опоросившейся свиньи — да без вопросов. Внутренние стены — нуль целых, нуль десятых.

Для меня, выросшего в коммуналке, внутренние перегородки — основной пейзаж детства. А здесь… Внутреннее пространство дома — не делится стенами. К избе пристраиваются дополнительные помещения. Снаружи. Но не выделяются внутри. Сама идея внутренних стен, похоже, из каменного, а не из деревянного домостроения. Как, когда она «пошла в массы» — даже не знаю. Но без этого — ни пятистенку, ни, тем более, шестистенку, не построить.

Пять лет прошло, прежде чем я пятистенки всем своим ставить начал. Иные после говорили мне: мы-де за избами добрыми к тебе пришли. А епископ Ростовский меня перед князем Андреем стыдил и ругал матерно. Ванька-де смердам терема да хоромы ставит, а на дела богоугодные не даёт. Ну, кому — терем, а кому — дом родной. Говорят иные, что человек-де есть скот, тварь дрожащая, прах земной. Такому-то скоту, ясное дело, место в хлеву, вонючем да тёмном. А по моему суждению человек — подобие божие. И жить должен — подобно. Хоть и не в чертогах небесных, а в сухости да тепле. И ещё: ежели мужик в добром дому живёт, так церковь божью он и сам поставит. Или дети его, кто живым в чистой да светлой избе останется. И цена такой церковки, людьми от сердца сделанной, выше моей — воеводовской. А моя забота — чтоб они живы были.