Глава 10

Джон Ренфрю потратил целое субботнее утро, чтобы навесить новые полки вдоль длинной кухонной стены. Марджори несколько месяцев добивалась от него этого. Сначала она просто шутила, но в конце концов Ренфрю понял, что она не отстанет, и решил все-таки заняться делом. Рынки работали только несколько дней в неделю — чтобы избежать колебаний в снабжении, как об этом говорилось в вечерних новостях, — а при регулярных отключениях электроэнергии хранение продуктов в холодильнике оказывалось невозможным. Марджори решила переключиться на консервирование овощей и фруктов. Она накопила множество банок с герметичными крышками, и теперь они стояли в картонных коробках в ожидании полок.

Ренфрю подбирал инструменты с такой же заботой и тщательностью, с какой обращался с оборудованием и приборами в лаборатории.

Их дом был старый, он слегка накренился как бы под порывами невидимого ветра. Ренфрю обнаружил, что его отвес, прикрепленный к деревянной панели, на уровне изрядно истертого пола отклоняется от стены на целых три дюйма. Пол оседал даже при легкой нагрузке, как старый матрас. Ренфрю отступил от стены, прищурился и увидел, что дом покосился. “Ну вот, — подумал он, — вкладываешь в дом деньги, а он постепенно превращается в лабиринт из косяков, балок и карнизов; да с течением времени еще и накреняется: слегка оседает в одном углу, смещается по диагонали в другом”. Он неожиданно вспомнил себя маленьким, сидящим на каменном полу и наблюдающим за отцом, который смотрел на оштукатуренный потолок, будто прикидывал, обрушится на них крыша или нет.

Пока Ренфрю соображал, как лучше приступить к делу, его дети, словно бильярдные шары, катались по всему дому. Их ноги стучали по планкам, которыми крепились к полу тоненькие коврики. Они отскакивали от передней двери, играя в салочки. Ренфрю понял, что для них теперь он выглядел так же, как когда-то его отец для него: сосредоточенный взгляд, застывшее, напряженное выражение лица.

Он разложил инструмент и приступил к работе. Куча пиломатериалов постепенно уменьшалась, по мере того как он выпиливал заготовки. Чтобы прикрепить тонкие планки к потолку, ему приходилось одноручной пилой делать косые разрезы. Появился Джонни, который устал от игр со старшей сестрой. Ренфрю тут же приобщил его к делу, заставив подавать нужный инструмент. Они услышали, как тонкий голос по радио объявил, что Аргентина присоединилась к ядерному клубу.

— А что такое ядерный клуб? — спросил Джонни. Его глаза, и без того большие, казалось, от любопытства сделались еще больше.

— Это люди, которые могут бросать атомные бомбы. Джонни потрогал руками напильник, удивляясь тонким линиям, которые оставались при этом у него на пальцах.

— А я могу к ним присоединиться? Ренфрю остановился и, облизнув губы, посмотрел в абсолютно голубое небо.

— Только дураки присоединяются к этой компании, — сказал он и снова принялся за работу.

По радио сообщили о том, что Бразилия отказалась примкнуть к соглашению о предпочтениях в торговле, которое способствовало бы образованию Великой Американской Зоны вместе с США. Поступили сведения, что помощь Соединенных Штатов в борьбе с цветением океана связана с проблемой удешевления импорта.

— С цветением, папа? Разве океан может распускаться, как цветок?

— Это совершенно другой вид цветения, — проворчал Ренфрю. Он подхватил несколько досок и понес в дом.

Когда из сада вернулась Марджори, чтобы посмотреть, как продвигается работа, он уже ошкуривал края досок. Слава Богу, она забрала транзистор с собой в сад.

— А почему такие скосы у основания? — поинтересовалась она вместо приветствия.

Марджори поставила приемник на кухонный стол. Казалось, что в эти дни она ни на минуту не расставалась с ним. Ренфрю подумал, что, наверное, ей почему-то не хочется оставаться наедине с тишиной хотя бы на миг.

— Полки будут прямые, это стены у нас скошены.

— Они выглядят как-то странно. Ты уверен…

— Давай посмотрим. — Он передал жене плотницкий уровень.

Марджори осторожно поставила его на грубо обработанную полку. Пузырек перекатился в жидкости и встал точно между двумя метками.

— Видишь? Уровень что надо.

— Ну, допустим, — неуверенно согласилась Марджори.

— Не беспокойся. Твои горшки не опрокинутся. Ренфрю поставил на полку несколько банок. Этим ритуалом он закончил работу. Ящикообразный каркас стоял твердо — сосновые доски плотно прилегали к дубовым панелям. Джонни осторожно потрогал рукой деревянную конструкцию, как будто удивляясь, смогут ли его руки когда-нибудь сделать что-либо подобное.

— Думаю, теперь я могу ненадолго отправиться в лабораторию, — сказал Ренфрю, собирая инструменты.

— Не горячись, у тебя здесь еще есть дела. Надо взять Джонни на охоту за ртутью.

— О черт, совсем забыл. Я думал…

— Заняться после обеда кое-какой починкой, — продолжила за него с мягким упреком Марджори. — Боюсь, не получится.

— Слушай, я хочу зайти туда по дороге, захватить некоторые записи по работам Маркхема.

— Лучше сделать это, когда пойдешь с Джонни. А ты не можешь хотя бы на время уик-энда оставить лабораторные дела? Я думала, вы все сделали вчера.

— Мы вместе с Петерсоном составляли текст послания. В основном это касалось состояния океана. Мы используем слишком много продуктов брожения сахара для топлива.

— А что в этом плохого? Алкоголь сгорает чище, чем керосин, которым они торгуют сейчас.

— Это действительно так, — согласился Ренфрю, отмывая руки в рукомойнике. — Настоящая катастрофа то, что Бразилия вырубает слишком много джунглей на своей территории, освобождая место для сахарного тростника. В результате уменьшается количество растений, которые могут поглощать двуокись углерода из воздуха. Если немного проанализировать, становится ясным, почему меняется климат планеты, как появляется парниковый эффект, идут проливные дожди и тому подобное.

— Это Совет пришел к такому выводу?

— Нет, исследовательские группы всего мира. Политика Совета направлена на ликвидацию проблемы. Мандат ООН, экстраординарные функции и прочее.

— Ваш мистер Петерсон, должно быть, очень влиятельный человек.

Ренфрю пожал плечами.

— Он говорит, что нам сильно повезло, что Великобритания имеет огромный вес в Совете. Одна из причин, по которой к нам прислушиваются, — наши исследовательские коллективы, работающие над очень актуальными проблемами. Только благодаря этому к нам не относятся, как к Нигерии, Вьетнамскому Союзу и прочей мелюзге.

— А то, чем занимаешься ты, — заметная проблема?

— Совершенно ясно, — Ренфрю усмехнулся, — что не Петерсон направляет часть помощи мне, но, клянусь, он это делает по собственной прихоти.

— Очень мило с его стороны.

— Мило? — Ренфрю вытер руки и задумался. — Он заинтересовался основательно, это я могу сказать точно, хотя и не стал бы причислять его к интеллектуалам. А вообще-то это справедливый обмен — он развлекается, а я получаю банкноты.

— Но он, очевидно, верит в твой успех.

— Да? Может быть. Только сам я не очень уверен в успехе.

Марджори казалась шокированной.

— Тогда почему же ты это делаешь?

— Это большая физика. Не знаю, смогу ли я изменить прошлое. И никто не знает. В физике на этот счет наблюдается полный хаос. Если бы сейчас практически полностью не сворачивали исследовательские работы, то над этой проблемой бились бы легионы ученых. А мне выпал шанс провести конкретный эксперимент. Вот в этом-то все дело. Наука, милая.

Марджори поморщилась при этих словах, но промолчала и принялась расставлять банки по полкам. Каждая банка оказалась закрытой резиновой крышкой с металлическими зажимами, внутри плавали в собственном соку кусочки овощей. Ренфрю казалось, что выглядит это не очень аппетитно.

Марджори вдруг прекратила свое занятие и повернулась к мужу. Лицо ее стало озабоченным, брови нахмурились.

— Так ты его обманываешь, что ли? — спросила она.

— Ни в коем случае, дорогая. Я, как бы это точнее выразиться, стараюсь оправдать его ожидания.

— Значит, он все же надеется.

— Слушай, Петерсон заинтересовался проблемой. Ломать голову, почему он заинтересовался, я не собираюсь. Господи, ты, кажется, намерена в следующий раз усадить его на наш диван и расспрашивать о детстве!

— Я в жизни не видела этого человека, — ответила Марджори сухо.

— Ну вот, значит, для этого разговора вообще не было причины.

— Да ведь на самом деле речь идет о тебе.

— Подожди. Мардж, старушка, ты не понимаешь, что по существу никто в этом эксперименте не разбирается. Пока ты не можешь обвинять меня в том, что я поступаю опрометчиво. И Петерсон, как мне кажется, заинтересован в этой работе так же, как я, судя по борьбе с помехами. Впрочем, я могу ошибаться.

— Вам кто-то мешает?

— Не кто-то, а что-то. Очень много внешних шумов. Правда, я их отфильтровываю. И собирался заняться этим после обеда.

Но Марджори непреклонно заявила:

— Охота за ртутью. — Она включила радио, откуда немедленно понеслось: “Вы должны зарабатывать деньги вместе со своей любимой. Таков новый план распределения обязанностей! Именно так супружеская пара, которая берет одну работу на двоих, может помочь решить…"

Со словами: “Сделай одолжение, покинь помещение” Ренфрю выключил приемник.

Ренфрю и Джонни на велосипедах направлялись в Кавендишский лабораторный комплекс. Проезжая мимо строений, занятых скваттерами, Ренфрю поморщился. Он пытался найти ту пару, которая так напугала Марджори, и обращался к некоторым из них. Они мрачно посматривали на него и ограничивались грубым “отстаньте”. Констебль тоже ничем не помог.

Когда они доехали до покосившегося сарая, Ренфрю уловил кисловатый запах горящего угля. Кто-то жег запрещенный к употреблению низкосортный уголь, но типичного голубоватого облачка, по которому констебль мог бы установить нарушителя, снаружи не появлялось. Это стало привычным. Люди тратили большие деньги на устройство, которое подавляло видимую эмиссию сгоревших веществ, однако быстро компенсировали свои затраты, пользуясь дешевым углем. Ренфрю доводилось слышать от очень респектабельных людей, что они поступали именно так, как дети, которые безнаказанно шалят, несмотря на запрет родителей. Эти же люди складывали в лесу в большие кучи пустые бутылки и банки, вместо того чтобы сдавать их в утиль. Он подумал, что, пожалуй, только немногочисленный теперь средний класс еще законопослушен.

Пока Ренфрю подбирал нужные записи, Джонни бродил по слабо освещенным коридорам лабораторного, корпуса. Джонни уговорил отца заехать на несколько минут в Астрономический институт. Раньше мальчик часто там играл, а теперь, когда институт закрыли, появлялся в нем редко. Институт находился неподалеку, за Мэдингли-роуд. На Мэдингли до сих пор оставались рытвины в тех местах, где прошли танки, вызванные на подавление бунта 1996 года. Они проехали мимо низкого административного здания института с огромными окнами, модными в ту пору, когда нефть лилась рекой, и подъехали к главному корпусу из желто-коричневого песчаника, построенному еще в девятнадцатом веке. Здание венчал ставший вроде антикварной редкости астрономический купол, где размещались библиотека, кабинеты и ниши со звездными картами. По дороге они проехали еще один купол, в котором находился 36-дюймовый телескоп; окна мастерских зияли отверстиями от камней, брошенных паршивцами. Велосипед запрыгал по гравию подъездной дорожки. Яркие оконные переплеты резко контрастировали с темнотой помещений. Ренфрю уже начал разворачиваться, чтобы снова выехать на Мэдингли, когда большая парадная дверь резко отворилась. На пороге показался низенький человек в старомодном костюме с жилетом, с тщательно завязанным форменным галстуком. На вид ему было около шестидесяти, он рассматривал велосипедистов сквозь бифокальные очки.

— А я-то думал, что это констебль, — сказал он пронзительным голосом, в котором сквозило удивление. Ренфрю промолчал.

— Мистер Фрост, — закричал Джонни, — вы меня помните?

Фрост сначала нахмурился, потом лицо его просветлело.

— Джонни, ну конечно! Я не видел тебя целую вечность. Раньше ты приходил на наши вечера наблюдателей так же регулярно, как появляются звезды на небе.

— Да, до тех пор, пока вы не прекратили их, — с обидой сказал мальчик.

— Институт закрыт, — извиняющимся тоном ответил Фрост, наклоняясь к Джонни. — У института нет денег.

— А вы-то все еще здесь.

— Это так, но у нас отключили электричество. Не можем же мы приглашать людей, чтобы они спотыкались и падали в темноте.

— Я Джон Ренфрю, — вмешался в разговор Ренфрю. — Отец этого мальчика.

— А я думал, что вы констебль. Я звонил в полицию сегодня утром, — пожаловался Фрост, показывая на ближайшее разбитое окно. — Они просто вломились через него.

— Забрали что-нибудь?

— Да. Я собирался переложить все, когда мы установили металлическую сетку во внутреннем коридоре. Я давно говорил, что окна библиотеки словно созданы для воров, но кто послушает меня, простого куратора.

Они унесли телескоп? — спросил Джонни. Нет, для них он ничего не стоит. Они украли книги. Какие книги? — удивился Ренфрю. Он считал, что академические справочники вряд ли имеют какую-либо ценность по теперешним временам.

— Только те, которые представляют несомненный интерес для коллекционеров, конечно, — сказал Фрост, и в его голосе появились гордые нотки. — Старое издание Кеплера, второе издание Коперника, оригинал астрометрического атласа семнадцатого века, в общем, неплохо поживились. Это, по всей видимости, работа специалистов. Они не брали более новые книги и смогли отличить третье издание от пятого, не снимая обложек. Это совсем не просто сделать, если вы очень спешите и пользуетесь только карманным фонариком.

На Ренфрю это произвело большое впечатление.

— А почему они спешили?

— Потому что знали, что я вернусь. Я ухожу на закате прогуляться до военного кладбища и обратно.

— Вы здесь живете?

— Когда институт закрыли, мне было просто некуда податься. — Фрост вдруг как-то подтянулся. — Здесь нас несколько человек. В основном это старые астрономы, уволенные из своих колледжей. Они живут в другом здании — там зимой теплее. В этих кирпичах держится холод. В былые времена колледжи заботились о своих старых сотрудниках. Когда Бойль основал институт, мы имели все. А теперь все обратилось в прах. Но дело не в прошлом. Виноват теперешний кризис.

— Смотрите, никак констебль едет. — Ренфрю показал на фигуру велосипедиста вдали. Он решил избежать потока жалоб. Такие разговоры он слышал в течение последних нескольких лет, и теперь они не вызывали у него ничего, кроме скуки. Приезд констебля, который устал от езды и тяжело дышал, побудил Фроста достать один из томов, что воры не успели унести, — последнее издание Кеплера. Пока библиотекарь требовал объявить общую тревогу и поймать воров на дорогах, Ренфрю с интересом рассматривал книгу. Сухие и хрупкие страницы потрескивали, когда он их переворачивал. Ренфрю так долго пользовался книгами на основе современной полиграфии, что совершенно забыл, как типографская строка может выдавиться на обороте страницы, словно пресс самой истории стоял за каждым словом. Широкие поля, точные, великолепно исполненные рисунки, тяжесть тома в его руках — все это говорило о том времени, когда создание книг являлось вехой в марше, устремленном в будущее.

Толпа родителей стояла с видом отдыхающих, смеясь и болтая между собой. Несколько человек играли в футбол, гоняя мяч по булыжной мостовой. Это было веселое мероприятие — “охота за ртутью”, — с помощью которого собирали деньги для нищенствующего муниципалитета Кембриджа. Какой-то чиновник узнал, что такие поиски ведутся в больших американских городах, и недавно в Лондоне тоже приступили к ним.

Они спустились в канализационный колодец. Яркие лучи электрических фонарей рассекали мрак. Выложенные камнем каналы, проходившие под научно-исследовательскими лабораториями и промышленными предприятиями, были достаточно просторны, чтобы человек мог встать в полный рост. Ренфрю потуже натянул кислородную маску, улыбаясь Джонни сквозь ее прозрачную часть. Весенние дожди хорошо промыли каналы, запаха почти не чувствовалось. Их компаньоны-охотники, возбужденные и улыбающиеся, проходили мимо и скрывались в темноте.

В последнее время ртуть стала очень редким и дорогим металлом — несколько тысяч новых фунтов за килограмм. В забавные времена середины прошлого столетия ртуть промышленного качества спускали в канализацию. В то время считалось, что дешевле избавиться от загрязненной ртути и купить чистую, чем очищать ее. Тяжелейший металл опускался на самое дно канализации и скапливался там. Даже килограмм найденной ртути оправдывал ее поиск.

Они перешли в узкие трубы, оторвавшись от общей компании. Вода, скопившаяся в лужицах, поблескивала в лучах фонарей.

— Эй, папа, иди сюда! — крикнул Джонни. Акустика оказалась такой, что от каждого слова гудела труба. Ренфрю повернулся и неожиданно поскользнулся в луже. Джонни наклонился над ним. Луч фонаря высветил тусклое пятно ртути. Нога Ренфрю попала в трещину, образовавшуюся из-за плохой стыковки двух труб. Под покрытой пленкой водой ртуть переливалась как живая. Она слегка поблескивала отраженным светом, тонкий слой напоминал извивающуюся змею стоимостью в сотню гиней.

— Нашли клад! — закричал Джонни.

Они отсосали металл в толстостенные бутылки. Ренфрю от души смеялся, настроение стало превосходным. Они двинулись дальше, открывая в лабиринтах пещеры и темные укромные места, освещая желтыми лучами фонарей стены труб. Джонни нашел высокую нишу, выдолбленную в стене, в которой кто-то разложил покрывшийся плесенью матрас.

— Наверное, прибежище какого-то бродяги, — пробормотал Ренфрю. Они нашли огарки свечей и пожелтевшие книги в бумажной обложке.

— Эй, папа! Книжка 1968 года, — сказал Джонни. Книжка показалась Ренфрю порнографической. Он бросил ее обложкой вниз на матрас.

— Пора выбираться наверх, — сказал он. При помощи выданной им карты они нашли железную лестницу и вылезли на поверхность, моргая и щурясь от яркого послеполуденного солнца. Джонни встал в очередь, чтобы сдать свою бутылку с серебристым веществом организатору “охоты”. Как отметил про себя Ренфрю, теперь, в соответствии с современной теорией, различным социальным группам оказывали помощь в их развитии, а не пытались их куда-то вести. Ренфрю наблюдал, как Джонни разговаривал и шаркал ногами, пытаясь познакомиться с двумя мальчиками, стоявшими неподалеку от них. Благодаря влиянию родителей он по развитию опережал свой возраст. Теперь стало делом чести не пасовать перед другими ребятами и быть универсалом: подбрасывать мяч не как-нибудь, а только определенным и принятым образом; проявлять безразличие к девочкам; примирять между собой обидчиков и обижаемых; прикидываться при случае, что смутно разбираешься в сексе и в роли этих самых половых органов. Скоро ему придется пройти через все это, превращаясь в мужчину, и постараться избежать тех ловушек, которые общество расставляет на твоем пути. А может быть, этот цинизм уже устарел и волна сексуальной свободы, которая окатила предыдущие поколения, решила проблему? Но Ренфрю подозревал, что это далеко не так. И, что еще хуже, он не мог придумать ничего, что могло бы подвести вплотную к этому вопросу. Наверное, лучше всего довериться инстинкту и интуиции парня. Так что же он мог посоветовать Джонни? “Запомни, сынок, один совет — никогда не пользуйся советами”. Он тут же представил ответ Джонни: “Но это же глупо, папа. Если я воспользуюсь твоим советом, то, значит, поступлю прямо противоположно”. Ренфрю улыбнулся. Парадоксы расползлись повсюду.

Компания школьников с большим энтузиазмом объявила, что собрано несколько килограммов ртути. Дети кричали “ура” и веселились. Стоявший поблизости мужчина пробормотал: “Снова переживаем вчерашний день”, на что Ренфрю сухо заметил: “Вы абсолютно правы”. Его не покидала мысль, что они только спасают богатство, накопленное прошлым, но не создают ничего нового. “Мы делаем то же, что и вся страна”, — подумал он.

Когда они ехали в сторону дома, Джонни захотел зайти в “Блюбелл кантри клаб” — премилое название, которое дали построенному в восемнадцатом веке каменному коттеджу, расположенному на берегу реки Кэм. Здесь мисс Белл содержала приют для кошек, хозяева которых уезжали из города. Когда-то Марджори подобрала очень сердитого кота, а Ренфрю в конце концов пристроил его на постоянное жительство в это заведение, так как просто не мог бросить паршивца в Кэм. Помещения, где мисс Белл содержала кошек, пропахли кошачьей мочой и сыростью, которая напоминала о туберкулезе. В ответ на просьбу сына Ренфрю бросил: “Нет времени”, и они поехали дальше, мимо кошачьей цитадели. После этого Джонни немного сбавил скорость, и его лицо погрустнело. Ренфрю сразу же пожалел о своей излишней резкости. Он вдруг понял, что такие ситуации возникали в последнее время довольно часто. Возможно, постоянные отлучки из дома, связанные с работой в лаборатории, сделали его более чувствительным к тому, что начала теряться его духовная близость с Марджори и детьми. А может быть, в жизни наступает такой момент, когда вдруг замечаешь в себе сходство со своими родителями и понимаешь, что ты не столь оригинален и все равно остаешься сыном своих родителей.

Ренфрю заметил желтое облако, неподвижно висевшее над горизонтом, и вспомнил, как он и Джонни летом после обеда наблюдали работу небесных скульпторов над Лондоном.

— Взгляни туда! — крикнул он, показывая на это необычное облако.

Джонни послушно посмотрел.

— Ангелы собираются писать, как говорил мой старик, — пояснил Ренфрю.

Оживившись при этом семейном воспоминании, оба улыбнулись.

Они остановились около пекарни-булочной на Кингз-Парейд. Джонни сразу превратился в голодного английского школьника, который мужественно переносит голод и лишения. Ренфрю разрешил купить две булочки, не более. У соседнего дома киоскер повесил объявление, что Литературное приложение к газете “Тайме” приказало долго жить. Эта информация интересовала Ренфрю чуть меньше, чем сбор бананов на Борнео. В газетных заголовках не сообщалось, вызвано ли это финансовыми трудностями. Ренфрю казалось, что причина крылась в отсутствии хороших книг.

Джонни изо всех сил заколотил в дверь дома, чем вызвал недовольный окрик сестры. Ренфрю последовал за Джонни. Он чувствовал себя уставшим и подавленным и, усевшись в гостиной, старался ни о чем не думать, но это ему не удалось. В комнате не оставалось даже крошечного пятачка, на котором не чувствовалось бы стремления Марджори к уюту: старинное стеклянное пресс-папье; тускло поблескивающий подсвечник; украшенный оборочками абажур с налепленными на него цветочными узорами; репродукция Гангина; причудливо разрисованная фарфоровая свинка на камине; выполненная карандашом за счет притирания бумаги к оригиналу копия, изображающая леди из средневековья; фарфоровая пепельница бежевого цвета с нарисованным котом, обрамленная четверостишием… Когда все это улеглось у него в голове, к нему пробился тоненький шпионский голосок радиоприемника Марджори. Он комментировал события в Никарагуа. Американцы снова пытались получить от правителей соседних стран согласие на строительство канала, прокладываемого на уровне океана. Такой канал легко станет конкурентом Панамского, который по полгода забит проходящими судами. Ренфрю вспомнил интервью Би-би-си как раз по этому же вопросу, где какой-то тип из Аргентины напирал на посла США с вопросом, почему американцы называются американцами, а те, которые живут южнее США, не называются. По логике этого типа может получиться так, что если уж американцы севера присвоили себе звание американцев, то таким же образом они присвоят и новый канал. Посол США, не привыкший общаться с телеаудиторией, пытался объяснить, что ни одна из южноамериканских наций не включила слово “Америка” в свое название, а потому не может претендовать на это. Вроде бы тривиальное объяснение вызвало взрыв эмоций аргентинцев, и когда на студию обрушилась лавина телефонных звонков, посол оказался в очень незавидном положении. Он не улыбался и не гримасничал в камеру, не стучал кулаком по столу. Каким образом он собирался обуздать эту аудиторию?

Ренфрю вышел на кухню и увидел Марджори, которая в третий раз переставляла банки с домашними заготовками.

— Знаешь, кажется, полки висят криво, — сказала она раздраженно.

Ренфрю сел за стол и налил себе чашку кофе, который, как он и думал, по вкусу напоминал паленую собачью шерсть. Последнее время это случается часто.

— Я уверен, что все правильно, — возразил он. Однако, наблюдая, как она суетится, расставляя на полках цилиндры бледно-желтого цвета, он подумал: может быть, правда, они смещены относительно горизонтали? Он устанавливал их строго по радиальной линии, направленной точно к центру планеты — решение геометрически безупречное, абсолютно рациональное. Но вот дом их покоробился и осел за то время, которое простоял на земле. Наука просто сошла на нет в теперешние времена. Истинной точкой отсчета, галилесвским инвариантом стала кухня. Глядя, как жена поворачивает и меняет местами банки, добиваясь истинно прусского порядка, он пришел к выводу, что именно полки стоят косо, а стены — прямо.

Загрузка...