— Не кричите вы так! Весь дом перебудите! — послышался голос старой Бэтани.
— Опять переписывать! — рыкнул я, глядя на разбросанные листы. — Ты список всех умерших аристократов принесла?
— Да, — кивнула Бэтани, неся мне целый перечень. — Вот они покойнички! Тут свежие, тут несвежие!
Я снова открыл альбом, размял плечи и положил перед собой письмо ныне усопшего лорда Кавила. Передо мной стояли копии всех фамильных печатей герцогства.
— Очаровательнейший ребенок, копия отца, — написал я, шумно втягивая воздух.
— Почерк не сильно похож! — произнесла старая служанка, тыча пальцем в округлость буквы.
— Пусть думают, что лорд Кавил напился на радостях! — прорычал я, выводя каждую строчку хвалебной оды ребенк. у
— Да кто ж так пишет! — бурчала Бэтани. — Пишите! Только левой рукой! Премилейшее дитя, воспитанное и вежливое… Даже плачет по особенному, по аристократическому… Больше этих “усипусек”! В ее движениях чувствуется будущая кроткость, покорность и скромность… Сразу видно, что дитя придерживается высоких моральных принципов. Когда нянька меняет ей пеленки, она кричит, пока ее снова не запеленают. И обязательно добавляйте. Из нее получится отличная супруга. Счастлив будет тот, кому достанется такая невеста! Нужно подчеркивать, что она — копия родителей! Это важно!
Я старательно выводил очередную оду и шлепал печать.
— Когда она уже повзрослеет? — спросил я, выводя каждую строчку, перерисовывая буквы с чужого письма.
— Так, она у нас графиня? Баронессам достаточно двадцать шесть страниц, маркизам и графиням — тридцать. Герцогине — не меньше пятидесяти. Так что пишите. И радуйтесь, что у вас не герцогиня! — ворчала Бэтани.
— Может, я ее указом до баронессы понижу? Все ж писать меньше! — прорычал я.
— Но родилась-то она графиней? Так что писать и так, и так придется! Лучше не отвлекайтесь! Быстрее закончите, быстрее пойдете спать! — ворчала старуха. — Женщины так не пишут! Вы сейчас пишете за баронессу Штраль. Диктую… Ах, я пребываю в восхищении от этого милейшего создания! Я бы обцеловала ее с ног до головы… Настолько она прекрасна! В ней чувствуется утонченная красота матери, которая…
Я засыпал над строчкой, стараясь подражать летящему почерку баронессы и ее вечному восторгу!
Шел третий час ночи. Детство кончилось. Капля зелья состарила чернила. Хотелось выть от отчаяния.
— Не ту, не ту… Вон ту! — всполошилась Бэтани, когда я чуть не прилепил к одной маркизе печать барона. — Ну, теперь у нас юность! Итак, здесь мы восхваляем ее красоту и манеры!
— Восхвалил, — откинулся я в кресле.
— Че? Думаете все? Закончилось? А как же стихи? — уперла руки в боки Бэтани. — Всем приличным девушкам посвящают не меньше сорока стихотворений! Причем, стихи проверяют в первую очередь… Чтобы не было совпадений! Или вы думаете что, поэтам запросто так деньги платят? Должны быть тайные воздыхатели. Поэтому стихи пишутся с инициалами. Но без имени поэта.
— Стихи… — простонал я, чувствуя, что сдаюсь. — Ладно… Ты как роза … эм…
— Ну… развивайте мысль, — подбадривала старушка. — Не очень талантливые поэты стоят дешевле талантливых! И это минус для девушки! Обязательно подчеркивайте, что вместе вам не быть… Иначе подумают, что вместе вы уже были… Что кому-то повезет больше, чем несчастному поэту.
Я уже перехотел жениться вообще. Свечка сгорела почти полностью, капая воском на разбросанные бумаги.
— Начинать надо издали и туманно… Что-то вроде… Развивайте тему! Итак, начали… Я вас увидел у кареты… — начала Бэтани.
— Потом представил вас раздетой, потом вас мысленно одел. И больше вас не захотел! — усмехнулся я, а перо поставило кляксу. Я был злым и уставшим.
— Я вас увидел у кареты, вы… — намекала Бэтани.
— Вы в шляпку модную одеты? — спросил я, уныло глядя на строчку черновика. О, лучше бы я и дальше писал оды прекрасному ребенку!
— Ни в коем случае! А то вдруг и правда подумают, что она голой из кареты вышла! Я вас увидел у кареты…
— В лучах изысканного света… — проворчал я, подпирая щеку.
— О! Слышите! Это поэт в вас зевает! — усмехнулась старуха. — Потом про ее красоту и про то, что вместе вам не быть! И дальше по шаблону! Где увидел, что подумал, сравнил с чем-то прекрасным, влюбился, осознал, что вместе быть не суждено. Вот и вся наука! Вперед!
— Я вас увидел у кареты, в лучах изысканного света… — писал я, пытаясь придумать, что дальше. — Вы были словно из мечты, явленье чистой красоты…
— О! Отлично! Записывайте быстрее, а то забудем! — всполошилась Бэтани.
— Я уже забыл, — зевнул я. — Я вас увидел у кареты… В лучах изысканного света, вы… вспомнил! Были словно из мечты, явленье чистой красоты. Но нам не суждено быть вместе! Судьба чужой вам стать невестой… Но я влюбился без оглядки…
— Ну вот! Почти отлично! — согласилась Бэтани. — Вам заплатили бы пять золотых!
— Давай поедем мы на бл… — продолжил я, в старуха выдохнула, услышав неприличное слово. — Я не могу так! Я же сказал, что я не поэт!
— А вы поднатужьтесь! — спорила со мной служанка. — Помните, она — приличная девушка! Пишите! Теперь я ваш весь, без остатка!
Я записал.
— Фух! — выдохнула Бэтани, падая в кресло. — Одно закончили. Осталось еще тридцать девять.
Я стал хитрее и опытней уже на втором стихотворении… Я стал выписывать рифмы в столбик. Мне очень нравилось слово “женой” и “жена”. С ним рифмовалось огромное количество слов. “Не суждено вам быть со мной, вы будете чужой женой…”
— Пишите, пока не забыла! — ткнула Бэтани. Я приготовился.
Старуха поморщилась.
— Все, забыла, — выдохнула она. — Там что-то было про судьбу — злодейку… Не помню уже…
Я снова встряхнул листочек с местами встреч.
— Я вас увидел на балконе, — начал я, поглядывая на косые строчки. — Меня скукожило в поклоне…
— Слово “скукожило” уберите! — вздохнула Бэтани. — Слушайте. Идите-ка в библиотеку. Берите томики стихов, будем вдохновляться!