Отданная вампиру

Глава 3. Встреча в Червонном лесу

Червонный лес таковым прозвали за изобилие особой вестуольской осины, которая зимой и летом была одним цветом, а именно могла похвастаться ярко-малиновым оттенком густой листвы. Кроме того, даже в зимнее заснежье вестуольская осина почти не теряла листву, только угрюмо темнела до багрового оттенка.

Так вот, ходили слухи, что Червонный лес облюбовала нечисть. Поэтому на север хуторские не ходили — город с юга, на западе полноводная река Лайша, на востоке — богатый живностью, грибами и ягодами нормальный светлый лес, за которым располагался ещё один хутор…онних глаз влюблённых, поговаривали не с обычным насмешливым вызовом, а с некоторым уважением, что само по себе было довольно странно. И обрыв, и болото Червонного леса обвиняли в особой злокозненности: якобы вопреки всяким законам природы они подстерегали путников в самых разных местах, так что бесполезно было составлять карты, маршруты и ходить в сопровождении немногочисленных бывалых лесопроходцев. А тут уже и до разговоров о нечисти было недалеко. Бургомистр, сидевший в ближайшем от хутора городе, слухов о нечисти страсть как не любил, и за болтовню о ней мог и спровадить в места, не столь отдалённые, так что кричать — не кричкали. А вот шептались с превеликим удовольствием.

Так вот, ходили слухи, что Червонный лес облюбовала нечисть. Поэтому на север хуторские не ходили — есть город с юга, на западе полноводная река Лойша, на востоке — богатый живностью, грибами и ягодами нормальный проверенный светлый лес, за которым располагался ещё один хутор…

А я вот пошла. Вышла на исходе ночи, затемно, то и дело оглядываясь, зябко натягивая на лоб капюшон плаща. Хутор пробуждался рано, но и ночами спал крепко… Ладно хоть ночь выдалась сухая, недождливая, тёплая. Отец спал крепко, подозреваю, не один — да так оно и проще, не хватало ещё объясняться… Я вышла за низенький огораживающий забор и пошла по тропинке, заросшей сухой травой, в сторону заповедного леса, вспоминая слова бабки Рогнеды и прижимая к животу маленькую плетённую корзинку. А ещё — думая о том, что я буду делать с той правдой, которая откроется мне сегодня ночью.

А если эта правда мне не понравится?

Как ни странно, но и цветок белладонны, и перо перепёлки я отыскала без труда. Белладонна как раз зацветала в конце лета, её похожие на чашечки неприметные цветы я уже видела. Это донельзя опасное растение напоминало мне обиженную женщину: сперва скромную, всепрощающую и безликую, а потом вынашивающую плод ненависти и ярости, полный яда…

Сложнее оказалось с землёй. Земли-то, конечно, в лесу было навалом, но по бабушкиной версии, земля должна была быть «с мертвеца»… Никаких мертвецов в Червонном лесу, естественно, не наблюдалось, даже несмотря на то, что предрассветный час оказался на удивление светел.

Две тропинки, широкая и узкая, действительно нашлись, и, памятуя о словах лои Рогнеды, я двинулась посередине, через заросли папоротника. Сперва спотыкалась, потом дело пошло веселее.

Здесь было тихо, так странно тихо, хотя именно в это время должны уже пробуждаться и птицы, и мошкара, но даже ветки не хрустели под моими сапогами, а звук моего дыхания казался самым громким из всех возможных.

В какой-то момент я загляделась на очередную вестуольскую осину — уже больно она была хороша, яркая, тонкая, отдающая всеми оттенками свежей крови — споткнулась обо что-то большое, лежащее на земле, скрытое ветвями папоротника, и упала, скатившись с маленького пологого обрыва, больно потянув и скрутив щиколотку. Села прямо на земле, первым делом проверив корзинку: к счастью, мои колдовские находки оказались на месте, ещё не хватало рыскать под листьями и ветками, отыскивая свои сокровища! И тут же с трудом подавила крик, увидев причину падения: на земле лежал некрупный мёртвый волк.

Не серый. Чёрный.

Открытые глаза матово, стеклянно, без выражения смотрели в серое небо. На тусклой свалявшейся шерсти лежали комья земли, словно кто-то собирался похоронить зверя — да передумал.

Земля с мертвеца!

Преодолевая страх и отвращение, я стала стряхивать бурые комки в корзинку, а потом попыталась встать. Нога предательски заныла… сколько я шла сюда? До хутора обратно не меньше часа, и это по неровной земле, полной вспухших корней и не сразу заметных ям.

Я почти застонала от ощущения собственной глупости. Корзинку взяла, а следовало бы прихватить бинт, чистый платок, флягу с водой… Как ребёнок какой-то! В итоге сижу с больной ногой рядом с тушей мёртвого зверя, а где-то тут обрыв и болото, и…

Нечисть.

Я поморгала влажными от злых на собственную глупость слёз ресницами — и за чередой трепещущих осин увидела поляну. А на поляне — дом.

Самый обычный дом из тёмно-серого камня, обвитого плющом, двухэтажный. Окна, во всяком случае, на втором этаже, не заколочены, покатая черепичная крыша не кажется поломанной или ветхой. Каминная труба без дыма. Сквозь листву пробивались игривые рассветные лучи, и в самом облике здания не было ничего ужасающего, сверхъественного, вызывающего оправданный страх — или хотя бы настораживающего. Разве что дом этот стоит в глухом лесу, далеко от людей… а впрочем, мало ли людей, любящих одиночество? Про лесников принято думать, будто они живут в маленьких избушках или даже землянках, но здешний лесник мог быть скучающим благородным эллоем… почему бы и нет. Возможно, где-то здесь есть источник пресной воды, хозяин дома увлекается охотой, за покупками отправляет слугу на ближайший хутор, а осенью и зимой возвращается в город…

Если бы не слова бабушки, сказанные мне много лет назад, я постучалась бы в дом, не задумавшись: попросила бы воды и тряпку перетянуть щиколотку. Но всё же наставления лои Рогнеды накрепко врезались мне в память, поэтому я не без сожаления отказалась от этой мысли, кое-как встала и принялась оглядываться в поисках крепкой палки, которую можно было бы использовать как трость.

И вдруг услышала за спиной шорох. Едва уловимый, но всё же...

Обернулась.

И мигом забыла и о ноге, и о бабке, и о нечисти. Потому что за моей спиной стояло целых два волка, огромных и более чем живых.

Яростных.

Скалящихся.

Припадающих к земле, будто перед прыжком.

Я не успела разглядеть их детально, поняла только, что они чёрные, как и их мёртвый собрат, полные такой живой злобы, что она ощущалась кожей. Они не рычали, смотрели пристально, в упор, жёлтыми, будто пылающими огнём, глазами, отчего я сразу отказалась от мысли о том, что звери больны бешенкой. Нет, такой ясный и умный взгляд у бешеных зверей не встретишь.

Может быть, щенные суки, защищающие потомство..? Или они думают, что это я убила первого волка?

Откуда вообще здесь волки?! С чего я вообще решила, что они могут думать?!

Ближайший ко мне зверюга с белой полосой на морде сделал шаг в мою сторону, ещё больше оскалил клыки, каждый с половину моего пальца… и я потеряла способность соображать. Не чувствуя боли в покалеченной лодыжке, рванула по направлению к дому и заколотилась в дверь.

Никто не открывал.

Конечно, с чего я взяла, что здесь вообще кто-то живёт, меня сейчас попросту сожрут заживо, и… Я толкнула ручку и дверь открылась внутрь, мягко, легко и беззвучно. Я буквально упала в густую темноту чужой прихожей. Тут же захлопнула дверь, поискала пальцами замок, не нашла и придавила дверь спиной, ожидая удара мощных лап.

Удара не последовало. Всё было тихо.

Зато постепенно, вместе с приходящим в норму дыханием, пришло ощущение боли в ноге.

И страх.

Темнота была такая — хоть глаз выколи. Почему-то сразу подумалось, что здесь, разумеется, никто не живёт — слишком уж темно, тихо, а ещё в нос ударил затхлый запах спёртого воздуха. Явно никто не открывал здесь окна уже много недель подряд. Но как же неразумно оставлять открытой дверь! В лесу, где помимо случайных путников водятся, оказывается, и дикие звери…

Убедившись, что волки не собираются брать дом штурмом, я осторожно отлепилась от двери и, держась пальцами за стену, сделала шаг вперёд. Наружу пока не выйти, следует подождать… и немного осмотреться. Нож, вода, сухари, тряпки — мне всё сгодится.

«Никого здесь нет, никого, не глупи, это просто пустой заброшенный дом», — уговаривала я себя, продолжая крошечными шажочками продвигаться вперёд. Темнота перестала быть такой насыщенно-чёрной, глаза привыкли — и тут мне показалось, что впереди что-то мелькнуло. Что-то — или кто-то… Дыхание перехватило, сдавило ужасом грудную клетку — и тут же отпустило.

Коридор изгибался, а прямо напротив меня висело огромное, в человеческий рост, зеркало в тяжелой металлической раме.

Я увидела себя саму.

Остановилась, отдыхая. Какое роскошное зеркало! Не в каждом хуторском доме были даже маленькие зеркала, уж больно дорого просили за них стеклодувы-зеркальщики, а здесь — настоящее сокровище за незапертой дверью. Глупо, но я подошла ближе — нечасто доводилось увидеть себя вот так, в полный рост, от пят до макушки. Невысокая стройная девушка с белым от страха лицом и прядями светлых волос, торчащих из-под капюшона. Неожиданно капюшон сам собой приподнялся и пополз вниз, обнажая голову с уложенной косой. Это было настолько дико, что я в первый момент замерла, и только спустя пару мгновений отступила назад.

И врезалась в кого-то, стоящего прямо за моей спиной. Обернулась.

Высокий молодой мужчина с длинными тёмными волосами удержал меня и от бегства, и от падения. Я успела заметить, что у него чёрные глаза и густые, будто нарисованные брови, и при этом светлая гладкая кожа, хищный нос с горбинкой, как он буквально оттащил меня от зеркала и прижал к стене.

— Незваные гости пожаловали… Гостья. Незваная, но добровольная и очаровательная. Как… увлекательно.

Голос у него был приглушённый, тихий, шелестящий, бледные тонкие губы едва шевелились.

Не похож на обитателей хутора. Не похож на горожанина. Ни на кого не похож!

— Простите… — пробормотала я, пытаясь успокоиться. Да, у дома обнаружился хозяин — на слугу или сторожа статный незнакомец никак не походил. Ну и что? Не убьёт же он меня… — Я не собиралась к вам врываться, эллой, просто там были волки…

— Но ворвались.

— Я ни к чему не прикасалась… и стучала! Дверь была не заперта…

— Что это у тебя с собой? Покажи. Хм. Цветок белладонны… перо… и мёртвая земля. Любопытный набор для юной девицы, гуляющей в столь ранний час по глухому лесу. И сюда ты заглянула случайно, правда? Туда, куда уже лет десять не забредал ни один человек… И сразу же увидела волков, которых здесь отродясь не бывало, верно?

— Сегодня Гореслав!

— Вот именно.

Я не поняла, к чему он это сказал, но упрямо продолжила оправдываться, хотя моей вины никакой и не было вовсе:

— Меня бабушка гадать научила. Я… я замуж скоро выхожу, вот и…

— Сомневаешься в женихе? — хмыкнул мужчина. Разговор становился всё более абсурдным, странным. — Правильно делаешь. Я с сотни шагов чую нецелованную девицу, а если оказывается, что она, к тому же, такая красавица… Вряд ли жених тебе верен, если только он не ярый монах какого-нибудь ордена этого вашего бога! Не верен и не любит тебя, хоть, возможно, и задирал уже тебе подол на каком-нибудь сеновале. Когда любят, целуют в губы, так уж заведено.

Я даже рот открыла от такой немыслимой пошлой наглости. С чего этот нахал решил, будто может судить об Аяксе, обо мне, не зная меня! «Этот ваш бог» — скажите на милость. Можно подумать, у него есть какой-то другой, собственный бог!

— Жених меня любит и бережёт, — отрезала я. — Погадать хотела… из любопытства. А вообще, всё это не ваше дело. Волки действительно были, мёртвый и двое живых, вот я и испугалась, да ещё и ногу подвернула, думала попросить о помощи. Кто же знал, что хозяева здесь такие неприветливые…

— Я очень приветливый хозяин, — чуть улыбнулся мужчина, а черные глаза продолжали глядеть на меня пытливо, настойчиво. — Ты даже не представляешь, насколько… Иди сюда. Как тебя зовут?

— Лария… То есть лоя Фортенайт. Вообще-то, мне пора домой. У вас есть ружьё? Вы не могли бы меня немного проводить?

— Не мог бы, — отрезал вдруг хозяин и сжал всё ещё лежащие на моих плечах руки. — К сожалению, возвращаться тебе придётся самой… но волки тебя не тронут. И ногу вылечим… иди сюда.

— Не стоит…

— Ещё как стоит.

Я сделала шаг и поняла, что далеко с такой ногой не уйду. Почти обречённо последовала, хромая, за своим странным провожатым, который и не подумал представиться, зато поддержал меня за локоть.

В гостиной, пыльной и тёмной, было темно, окна прикрыты шторами. Хозяин подошёл к чему-то громоздкому и чёрному — рояль, это же настоящий рояль, я такой только в городской школе видела! — отвернулся от меня на миг — и тут же десятком огоньков вспыхнул старинный подсвечник.

Как быстро он зажёг свечи! И чем?

— Присаживайся, — мужчина кивнул на диван. — Займёмся сейчас твоей ногой… угостить, правда, нечем.

— Не на… — начала было я, садясь, и тут же замолчала, потому что хозяин дома опустился передо мной на колени. Свечи пылали за его спиной, и, казалось, его тёмные волосы отливают алым.

— Вы что делаете?

— В тех рамках, что мне дозволены, как правило, что хочу.

— Нет, я…

— Сиди смирно. Посмотрю твою ногу.

— Вы врач?

— Отчасти. Я очень много кто.

— Дайте я сниму сапог…

— С этим пустяковым делом я тоже справлюсь.

И он действительно стянул с меня сапог, а затем короткий чулок. Было ужасно неловко — и от прикосновений, почти интимных, чужого человека к обнажённой коже, и от вида собственной распухшей щиколотки, и от этого внимательного пронзительного взгляда, и просто от ситуации: ворвалась в чужой дом, и теперь кажусь хозяину то ли выдумщицей, то ли лгуньей.

А сам-то хозяин хорош! Строит тут из себя… таинственность разводит, на Аякса напраслину наводит… Потому и не целует, что любит, что хочет, чтобы в брачную ночь у нас всё было, как полагается! Да с чего этот чернявый вообще взял, что…

— Как вас зовут?

— Имя, моя милая гостья, это власть. Не стоит сообщать его первому встречному, пришедшему с непонятными мотивами…

Пальцы беззастенчиво ощупывали голую стопу. Возможно, от смущения, но мне показалось, что боль действительно отступала.

— Но ведь я вам сказала своё имя…

— Верно. И потому у меня есть теперь власть над тобой, — он чуть улыбнулся и вдруг нагнулся, целуя кожу над пальцами ноги.

— Вы что делаете!

— Я так давно не видел живой женщины так близко, — сказал он тихо. — А если она молода, красива, свежа, нецелована… Она пахнет совершенно иначе, чем призраки... Я хочу тебя попробовать. Немного, это не больно. Не бойся. Зато боль уйдёт, надолго. И волки тебя не тронут.

— Не трогайте..!

Вот теперь страх нахлынул сбивающей с ног волной, и снова вспомнились слова бабки о том, что не стоит входить в дом к нечисти… А я, дура, вошла! Забежала! Уж лучше волки, чем этот…

Мужчина мягко потянул край моего платья до колена, я попыталась лягнуть его в лицо, вырваться, но этот нехитрый манёвр был обречён на поражение. Он гибким движением поднялся, вжимая меня в софу, не то всматриваясь, не то внюхиваясь в лицо. Ноздри едва заметно раздувались, губы чуть приоткрылись, и пахло от него… чем-то знакомым, свежим. Воздухом после грозы?

Его тело было таким тяжёлым, таким настоящим, но тут я вспомнила, что не увидела отражения в зеркале. Зубы застучали.

— Не бойся. Я только самую малость…

Холодные губы, упругие и твёрдые, коснулись шеи, руки ухватились за волосы, распутывая, распуская уложенную косу. Меня уже трясло от страха, и только одна абсурдная мысль билась в голове: его губы совсем не походили на губы Аякса. Совсем…

Сухими поцелуями он прошёлся по шее, вдохнул запах распущенных волос. Прижался к пульсирующей жилке, приподнялся чуть выше… и укусил.

То есть, разумом я понимала, что это укус — но кожа, словно вмиг застыв, заледенев, не почувствовала боли. Он не отрывался от моей шеи, и ощущение проникновения, тягучего пульсирующего кровотока, связывающего нас невидимой прочной нитью, вдруг отдалось странным возбуждением внизу живота. Я обмякла, не контролируя собственное тело, а мужчина, так и не назвавший имени, подмял меня полностью под себя, руками скользя по ногам, и я сжала колени — но тут же развела их, подпуская гладящую руку с сокровенному межножью. Я так стеснялась, когда в результате поглаживаний Аякса складочки между ног становились чуть влажными, а этот даже не трогал меня там — но я уже чувствовала, как призывно тянулось что-то внутри, горячо и мокро.

— Отпустите, ну зачем я вам, вы что делаете, сейчас же даже не ночь, — не страх и не злость, а именно стыд заставил меня снова сжать колени и приподняться. Боль в ноге действительно прошла без следа. — Не убивайте меня, я не хотела…

— Не убью, — он тоже поднял голову. — А почему ты заговорила о ночи?

— Вы же… нечисть, — Всесоздатель, как же глупо и по-детски это звучит!

Незнакомец тихо засмеялся.

— Ты моя гостья, я твой… твоё видение. Какая разница, ночь сейчас или день? Ты прекрасна, ты восхитительно вкусная. Я хочу тебя. Хочу попробовать тебя везде, — и он коснулся губами моих губ, сперва легко, а потом настойчиво раздвигая их, проталкиваясь языком внутрь.

И я ничего не могла поделать.

Во рту почувствовался странный, но такой знакомый чуть кисловатый привкус… кровь. Это его губы были перепачканы моей кровью…

— Нет! — хотела сказать я, но не получилось издать ни звука. Тогда я попыталась вытолкнуть его язык своим… это не было похоже на битву. Скорее, на танец.

Продолжая целовать меня, он приподнялся, ловко расстегнул пуговицы платья, стянул его до пояса, а затем и сорочку, и принялся поглаживать грудь, неожиданно затвердевшие заострившиеся соски. Мягко, почти невесомо, обводя вершинки пальцами, ласково сжимая и отпуская, и я не могла не почувствовать, что сейчас всё иначе, не так, как с Аяксом. Жадные губы, ласковые бережные руки действовали в унисон, и моё дыхание подчинилось этому мерному ритму, и в животе всё сжималось и разжималось в такт. Губы незнакомца коснулись одной вершинки груди, потом другой, обхватили сосок и начали осторожно, не нарушая общей симфонии, посасывать, а одна из рук поглаживала меня через панталоны, и я поняла, что скорее, уже сама прижимаюсь к его ладони, нежели пытаюсь вырваться.

Морок.

Морок, который наводит нечисть…

Нецелованная… так он меня назвал. Теперь… нет. Уже нет. И если я не опомнюсь сию же секунду, то пойду под венец опозоренной, лишённой чести — и отнюдь не собственным женихом, а каким-то странным незнакомцем, пьющим кровь и не имеющим отражения!

— Отпусти… отпусти, господом Всесоздателем молю! Отпусти! — заворочалась, забилась я — и незнакомец вдруг отпрянул. Убрал руку и отодвинулся, а я с гудящей головой, горящими губами и зацелованной — искусанной шеей села на софе.

Всесоздатель, что я наделала! Ещё чуть-чуть — и сама бы принялась умолять это чудовище взять меня, как последнюю гулящую девку! И так умоляла — стонала, прижималась, целовала, пока в глазах звёзды не зарябили! И всё ещё на грани — между ног влажно, соски чувствительно трутся о корсаж платья. Всесоздатель, если мне повезёт, и я вернусь домой — что скажет отец… жених… Никто не поверит, что меня околдовали — как же иначе?! Не сама же я…

— Помогу, — мужчина повернул меня спиной к себе, погладил по позвоночнику, отчего я снова едва не застонала, бессильно и призывно. Застегнул пуговицы, ловко заплёл косу, поцеловав затылок. Платье казалось тесным в груди, голова кружилась. Я приложила пальцы к шее — кровь не текла, в месте укуса запеклась корочкой. — Слушай. Волки… волки — это мои враги. Я убил их третьего… сам виноват, зараза, но разве им объяснишь?! Выйти я не могу, уж прости, только ночью, но не сейчас. Нечисть, как ты говоришь… обидно звучит, но разве обижаются на правду? Я дам тебе фонарь, если посмеют сунутся — отпугнёт. Чем ярче будет гореть, тем ближе ты к своему дому, поняла? Лария… сладкая девочка. Я почти благодарен этим блохастым ублюдкам.

Как во сне я встала и дошла до двери — нога не болела ни чуточки. Взяла из рук незнакомца корзинку и чугунный фонарь, за толстыми стеклянными стенками которого тлела какая-то головёшка.

— А если захочешь вернуть… приходи ещё, Лария. Имя своё скажу… И мы продолжим. Ничего страшного не случилось, верно? Было хорошо, и мне и... Иди, девочка. Иди.

Я вышла, уже не испытывая страха, всё ещё двигаясь будто под водой, мутной и тёплой. Фонарь оказался неплохим проводником, и до дома я добралась быстро. Отца дома не оказалось, так что, наспех умывшись в бане холодной водой из ведра, я забралась в постель и свернулась калачиком, сунув заветную корзинку под кровать.

Буду думать, что мне всё приснилось, вот и всё.

Не было ничего.

И никого.

Всё это просто дурацкий сон.