От столицы до райцентра

Москва, Певческий переулок

В окрестностях Певческого переулка, в атмосфере скромного сентября, пристроился скромный же гражданин с закатанными рукавами. Снова небритый и с крепкими руками для разводного ключа. Поработал этим инструментом на славу, да и по прямому назначению, здесь вам не случай с героем Чаплина, который сошёл с ума из-за конвейера (к слову, Лена любила стукать по головам тем самым ключом). Всё, пора в дом №7.

Паша Ершов трудился журналистом в подобии рофийской газеты «Правдивый гражданин», а в ней подстава прямо в названии. Всё же наступили разногласия с редактором.

Младшая сестра Лена для одних «звезда», а для других «никому не нужна». Как слышали в узких кругах, она, кроме инженерства, работает в Службе параллельности, а Павел там в роли бюрократа. Возглавлял сомнительное учреждение Родион Сыромятин, а он, в свою очередь, сын Моисея Сыромятина, олигарха. Именно к последнему направлялся газетный труженик.

В доме он не снимет обувь, а наденет бахилы, так будет легче сбежать. А без стремительности не обойтись.

Что Сыромятин-старший семидесяти трёх лет от роду выпивает и обращает внимание на молодых дам, не нужно напоминать лишний раз. Журналист разузнал кое-что новенькое: герой интервью любит уток. Кормит их и заодно фотографирует. Ага, возомнил себя Скуперфильдом. Ершова особенно интересовало, как тот относится, например, к «Утиным историям» и «Знаменитому утёнку Тиму». Всё же удерживался от любопытства. Цель визита в другом.

Штаб-квартира Службы на втором этаже, а на первом слева живёт сестра Павла, посередине сосед, ему ненужный. Справа квартира Сыромятина-младшего, к которому недавно должен был приехать отец-богатей. Хорошо будет, если посторонние не помешают плану. Раиса Борисовна Сыромятина с её суровым нравом и скрипучим голосом сейчас далеко, муж рад очередному расставанию.

Дверь открыл худой дедок в кепке и с седыми усами. У стены разместился пустой табурет, а на двух других возвышались стопки, насколько видно, «Вокруг света» и «Наука и жизнь». В корзине лежали молотки разных размеров.

Дед взглянул на гостя и проговорил что-то нечленораздельное. Журналист опознал Иванова, слугу олигарха. Его жена скончалась, о детях и внуках никто не слышал, а некая молодая родственница Моисея Сергеевича стала домработницей. В свободное время учила бедного старичка компьютеру. Ершов знал, что она неказиста и с вечно грустными, пустыми глазами из-за отсутствия робота-пылесоса или автоматического веника. Бизнесмен отчего-то не торопился.

С чужой прислугой гость договорился заранее. Домработница реализует те пункты, что старым не под силу (например, проследит, не притопал ли сосед, чтобы всё испортить). Лишь бы не подвели.

Моисей Сергеевич восседал за столом. Благообразный старик, по чьему добренькому виду вряд ли догадаешься, что он помогает рофийскому Минфину. А уж из какого источника богатство его самого… Не года, в отличие от песни Кикабидзе.

— В обмен на интервью вы получите подарок.

— Маленький презент? Прелестно.

«Прелестно»? Как будто позаимствовано из мультипликации. Непонятно, из чего именно: у вороны, или у главного буржуина из «Симпсонов». Последними недавно увлёкся Родион Моисеевич. Только журналисту лучше не любопытничать по-пустому.

— Не стану оттягивать время. В былые времена Илья Фоняков сочинил стихи на нашу с вами тему. Особенно замечательны строки «Часы стучат, задание горит. / А собеседник мой не говорит, / А если отвечает — односложно». Смущают разве что глагольные рифмы.

Журналист промолчал. Получается, противник не совсем пропил мозги.

Подарок показывать рано, когда интервьюируемый взялся за болтовню.

— Господин журналист, помните ли вы полуфильм-полумультфильм, где мальчишка попадал в школы разных эпох? В пещерные времена оценки ставили ударом по кумполу. У моего слуги инструменты для битья тоже разной величины. Сейчас понадобится не молоток, а таблетка, её хранит… как его фамилия, ёкарный бабай? Распространённая очень. Ага, Иванов! Не помню, из какой дыры он понаехал. Позову его по-литовски. — Задрал голову и протяжно крикнул: — Янавичюс!

Иванов молчал.

— Попробую по-румынски. Ионеско!

Слуга скрипнул табуретом, но пока не дошёл.

— Теперь по-шведски. Йоханссон!

Ничего не изменилось.

— Перейду на греческий. Иоаннопуло чёртов! Иди сюда, хрыч, не то переименую в Попандопуло. Что за чудо невиданное, услышал. Больно долго идёт. Вредный старикашка! В давнем выпуске КВН в окно стучал не старый клён, а старый хрыч. Надо полагать, он самый.

Знает ведь, что жертва недавно из больницы (в Мосхне получил травму). Безмолвный журналист решил не мутить воду. Минуту спустя Иванов медленно вошёл в гостиную с таблетницей и стаканом воды на подносе.

Герой прессы изучил клан Сыромятиных до интервью. Брат олигарха Ефим Сергеевич родился в 1940-х, ушёл в науку, давно поселился в Израиле и в ус не дул. Скончался он в текущем году. Из его коллекции журналист видел разные вещи, которые принадлежали прадедам и прабабкам Родиона Моисеевича: Ефим Сергеевич помнил родство. После смерти раритеты достались детям, поскольку братьям и племянникам он не доверял. Средний брат — Дмитрий Сергеевич, родился тоже в 1940-х и пока жив, депутат Госдумы третьего и четвёртого созыва, сыновья носят материнскую фамилию «Созоновы». Дед по отцу всех троих, гимназический учитель Тимофей Игоревич, умер в пятьдесят, то есть внуков не застал. Отец заслужил звание старшего научного сотрудника, мать трудилась фронтовой медсестрой. Последние двое — более достойные люди.

В руке Павла повисла флэшка.

— Получайте подарок. Песни на те вечные темы, о чём пели в «Острове сокровищ». Они вам близки.

— Прелестно. Я не дурак заложить за воротник, а слуга в молодости курил. Сейчас он вряд ли помнит. Глупый старикашка!

Его глаза без очков следили за штучкой, которая раскачивалась подобно хвосту сердитой кошки.

— Первая песня — порождение современности, её поёт Шаляпин. Фёдор Иванович Шаляпин.

— Браво!

— Вторую споёт детский хор. Она западного происхождения, говорится в ней о тех, к кому относится Дядя Скрудж.

— Утятки? Прелестно. Смотрели мы перезапуск.

Со вторым пунктом прежний уровень успеха.

Перед началом интервью журналист прилепил под столешницу жучок (третья часть плана). Если седой представитель клана его не заметит, первого участника диалога ждёт триумф.

— Почему вас назвали Моисеем? Среди православных имён тоже есть Моисей, но вы галахический. Отец ваш Сергей Сыромятин, мать звали Рахилью Цудечкис.

Денежный мешок от эмоций крепко вцепился в стол.

— Мать благодарила Иегову и Моисея за возрождение Израиля. До такой степени расстаралась, что дала клятву: если в третий раз родится тоже мальчик, назовёт в честь долгожданного события. И одновременно в честь Моше Даяна. Назвала бы Израилем, да не сбылось. Заметьте, в 52-м году в Египте свергли монархию. Страшно представить, кем бы меня нарёк отец: если не Насером, то Нагибом.

— В вашем рассказе неувязка. Когда вы появились на свет, шла борьба с «безродными космополитами». Удивительно, как сыну дали вражеское имя.

Интервьюируемый упал на подушки и хохотнул.

— Если вы удивляетесь, вы не знаете евреев. Думаете, моя матушка была глупая? Она заявила, что назвала меня в честь Игоря Моисеева.

— Как к вам относились друзья, ровесники? Не поделитесь?

— В младшем подростковом возрасте у меня были отношения с Аллой на три года старше. Очень славно, что я на ней не женился. В противном случае Орбакайте стала бы Кристиной Моисеевной Сыромятиной-Цудечкис.

Краткий хохот раздался повторно. Эту деталь биографии журналист знал. Если только не неправда.

— Строго говоря, — интервьюируемый показал пальцем себе на лоб, когда вернулся в вертикальное положение, — генетически Орбакайте получилась бы наполовину другим человеком. В генетике я не специалист, настаивать не буду.

— В первую очередь меня интересуют родители вашего отца.

— Прадед и прабабка Родиона? Мои дед и бабка? Прелестно-прелестно. Эх, была не была, расскажу о предке и девушке его мечты.

Сразу после трёх последних слов богатей как-то подозрительно закатил глаза.

— Жил-был в начале прошлого века педагог, разночинец. Сначала гимназии учитель, с 1908 года. Прямо перед первой мировой он повысился до преподавателя в МГУ, занял место почившего тестя. Как оно тогда называлось, Императорский Московский университет. Тимофеем Игоревичем Сыромятиным его звали. Преподавал он историю и любил заглянуть.

— Куда? — поинтересовался журналист после паузы.

— Не в замочную скважину, а в телескоп. Хобби такое-растакое. Рулетку дед тоже уважал, в более раннем возрасте. Благо, что ввиду юридического запрета он быстро завязал. О политике рассказать?

— Если есть что стоящее.

— Тимофей Игоревич сочувствовал партии кадетов. Директор гимназии наверняка процедил бы: «Чтоб вас черти взяли». Выраженьице. Исторического или только альтернативного, спрашивайте у Родиона.

— А без политики? Не перейти ли к вашей бабушке?

Перед ответом Моисей Сергеевич крякнул, глядя вверх.

— Начнём с её отца. Будущий тесть — приват-доцент Фотиев. К женихам дочери относился строжайше, в том числе к Тимофею. Послал его с поручением. Тимофей поручение выполнил и получил благословение на брак.

— Какого рода поручение? «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»? «Обогни Землю за 80 дней»?

— Примерно, как вы угадали. Познакомились они в 1906 году. Тимофею Игоревичу тогда было двадцать семь лет, а его любимой семнадцать. Обратите внимание, что в параллельном мире они познакомились на год позже, мой учёный сын объясняет это флуктуациями. Деньжат Тимофей Игоревич накопил вполне достаточно, чтобы девушка обратила на него внимание. К тому времени между Петербургом и Москвой семь-восемь лет как провели телефонную линию. Приват-доцент факт ловко употребил благодаря занятиям историческим языкознанием. В этой области он маньяк — в хорошем смысле слова. От будущего зятя требовалось связаться с петербургским профессором и сообщить ему нечто из области древнерусских говоров. У самого приват-доцента голос осип, и дикция неважнецкая, а надо было именно речевым аппаратом. Голос Тимофея Игоревича чёткий, для тогдашнего телефона вполне подходил. Спросите, почему не телеграммой? Обычными буквами не получится. Если фонетику передать своими словами, уйдёт много букв, дорого. Фонетические знаки и им подобное можно было написать на бумаге. Не вышло, он не доверял почте, где могут вскрыть письмо. Из-за паранойи или из-за чего-либо другого, не знаю. Почтового голубя не нашлось, да всё равно не пошлёшь, он не летает куда угодно. Нормальный факс в те сумрачные годы не изобрели.

Интервьюируемый передохнул после непрерывной речи и подвёл итог:

— Поручение завершилось успехом. Последовали помолвка и свадьба. Их сын Серёжа, старший научный сотрудник, в Царском мире пока что малыш. Он мой отец родной. Марк Бернес пел о «Серёжке с Малой Бронной», но будьте уверены, здесь банальное совпадение, а его дед Виктор жил отнюдь не на Моховой. Других детей Тимофей Игоревич не завёл.

Павел Ершов припомнил, что ему сообщили минуту-две назад.

— Вы говорите, приват-доцент строго относился к предполагаемым зятьям.

— Всё верно. Фотиева подозревали, будто он из Охранного отделения. Не факт, но подозрения имели место. Он устраивал женишкам дочери то, что в наше время называют фейс-контролем.

Любопытство пришлось сдержать. Спрашивает в связи с профессией, а не личным интересом.

— Ваша бабушка заполучила много женихов? Я не сторонник желтизны, но хотел бы подробностей.

— Её звали Софьей Викторовной, в параллельном мире тоже, — старик снова издал странный звук. — Девушка очень и очень красивая, яркая, изумительная. Оставила после себя немало фотокарточек и мужских восторгов. Ради неё Тимофей Игоревич обучился стрельбе из лука, оно того стоило.

Журналист тоже видел изображения и описания суперкрасавицы времён Николая II. С одной стороны, у Софьи Фотиевой действительно всё при ней. Большие глаза цвета синей птицы, шикарные волосы и ресницы, узкая талия, размер груди между пятым и шестым, и так далее. Но другая сторона медали содержала гниль.

— Знаем мы вашу бабушку, Моисей Сергеевич. Ей бы побольше мужского пола. Ваш дед умучился, осознал, что Соньку нельзя выпускать из дома одну. Желательно, чтобы она за счёт мужчин становилась богаче, а всякие лохи беднее. Эта деваха не просто Леди Совершенство, а самая настоящая Соня Два Процента. В фотомодели она пошла с согласия отца, а с началом первой мировой дамочку отправили в сёстры милосердия. Соньке пришлось скрывать красотищу, только лицо наружу, да опускала глаза. Первое время она терпела, а совсем скоро сорвалась. Красотка хотела, чтобы за ней ухаживали богатые кавалеры, а ухаживать за больными и ранеными ей претило. Вот ваша мать, обыкновенной наружности, в сестринском деле гораздо прилежнее. Сонька окочурилась в четырнадцатом году по решению военно-полевого суда.

Журналисту стало жалко семилетнего Серёжку Сыромятина. Только что у него была самая красивая мама, так тут первая психическая травма. Хотя непонятно, любила ли сына эта фифа.

Старик запрокинулся с протяжным хрипом.

— Гражданин сам всё знает не хуже меня. Зачем вы пытаете человека преклонного возраста?

Ершов молча выложил флеш-карту.

— Браво!

Тем временем прислуга наверняка отогнала лишнего соседа. Путь на улицу свободен, бахилы летят на все четыре стороны.

Ершов вспомнил, что недавно I группа Службы параллельности встретила в мосхонском омнибусе именно того профессора, с которым должен был связаться дед Моисея Сергеевича. Даже работая в Службе бюрократом, Павел не получал полную информацию своевременно. А сейчас он уносил ноги.

Наконец-то укромная локация. Наушники на месте. Было слышно, как скупердяй под собственное ворчание возится с компьютером. Лейся, песня.

Послышался хрип.

— Кто сочинял всю эту дрянь! Точно не Шарль Гуно. — Недовольный буржуй словно забыл, что Гуно не писал либретто. — Кошмарный ужас, летящий на крыльях ночи. — Судя по скрипу и следующей фразе, повернулся к двери. Раздалось рявканье: — Какая ваша фамилия, медленный бабай, несите молоток, самый большой! Быстрее, старикан гнусный!

Другую песню действительно исполнял детский хор:

— Намёк на моих любимых утяток? Не копошитесь. Принесли, а какого… вы не торопились? Бейте!

Иванов что-то пробурчал. Послышался звук удара, видимо, того же молотка. Не жалко компьютер?

Герой прессы нисколько не обманул. Начнём с того, что в «Острове сокровищ» пели не только о вредных привычках. Первая песня — Шаляпина? Современность как раз сюда, в реальной истории Фёдор Иванович такого не исполнил бы. Вторая не об утках, а о капиталистах.

Тяжело дышащий Моисей Сергеевич обращался к самому себе:

— Жил не тужил, а до чего дотянул, до наглости всяких сволочей. Правильно говаривал начальник моего деда, «Чтоб вас черти забрали».

Прохожие обращали внимание на Павла, да быстро оставались позади. Полицию поблизости не видно. Виновник проделки ушёл далеко.

Осталось несколько размышлизмов.

Видел журналист разные фото Сони Два Процента, по-современному она ходячий фотошоп. Соньке «бабос златой» был по душе. Но не настолько жених Тимофей Игоревич беден, чтобы не заинтересовать какую угодно невесту. Игра в рулетку, позже завершённая, отличалась умеренностью. (В Царском мире златом окрестили рофийскую валюту, которая не идёт ни в какое сравнение с историческим рублём и тем более с фунтом талеров, чей курс составляет страсть сколько злат).

Тимофей Игоревич не научился писать стихи. Четыре тетрадных листка были сверху донизу исписаны словами «синеглазая, большеглазая, ясноглазая», и ни капли поэзии. Знакомство с дневником Соньки (не заслужила она имя «Софья Викторовна») принесло пользу. Некогда тайные страницы выдали порцию подробностей. Девица всегда мечтала стать светской красавицей, чтобы ходить на балы и тусоваться с богатыми мужчинами. При муже и сыне ровно то же самое. А ниже в дневнике написано, что её тело должно приносить доход. Мечты не сбылись, бесславный конец известен.

Ребёнок у супругов Сыромятиных был всего один, ведь после родов Сонька восстановила потрясающую фигуру. По меркам нашего времени работала фотомоделью (в 15-17 лет, до свадьбы), а приват-доцент Фотиев с помощью дочки побывал, как бы сейчас сказали, индивидуальным предпринимателем. Недооценённый отец Соньки, занимаясь наукой и образованием, в 1880-х изучал обычаи первобытных народов. К сожалению, в дальнейшем его труды перешли в разряд позабытых, даже для дочери и зятя.

О клане сказано всё. Как сложилась биография Тимофея Игоревича в альтернативной реальности, его правнук знает лучше.

Мосхна, Малаѧ Броннаѧ.

Капли наискось постукивали по окнам доходного дома, сентябрьское солнышко озаряло пешеходов и экипажи. Стоявший у окна молодой мужчина озирал уличную сутолоку, но мысли исключительно личного свойства отвлекали его от окружающих.

Одной рукой он касался пуговиц дорогого жилета, другая рука гладила тонкие чёрные усы и косой пробор. Тимофей Игоревич Сыромятин не выглядел слабосильным, с чем согласился бы любой с ним знакомый. Энергичность проявлялась в каждом движении, но воспитанность одерживала победу.

Тимофей Игоревич опустил веки и глубоко вдохнул. Перед мысленным взором предстала та, кто крепко схватила его сердце изящными пальчиками — прелестнейшая молодая особа с сапфировыми глазами и волнами тёмно-рыжих волос. Головушка наклонена назад, очи сомкнуты, ротик приоткрыт. В ноздрях почудился запах духов. Мгновение спустя грёзы рассеялись.

«Не оплошай, Тимофеюшка. О тебе думает Софи. Её родной батюшка не мелкая сошка, а богатый приват-доцент. Ты всего лишь начинающий учитель. Если выполнишь поручение, будет тебе благорасположение».

В том же доходном доме жительствовал учитель латыни Коршунов. Какое счастье, что коллега в буквальном смысле закрывал глаза на Софи, нарочито отворачивался и никоим образом не пылал к ней страстью. Бывало, приписывал ей холодный взгляд, подобный сосульке, а рыжие оттенки волос уподоблял ртути.

В достопамятные недавние лета разночинец был неравнодушен к рулетке, покамест не заменил крутящееся колесо астрономическим хобби. В каждом обороте рулетки он видел вращение Земли вокруг оси, а движение небесной сферы в живом воображении астронома-любителя было стократ быстрее видимого. Молодой педагог пресытился звёздами и после открытия игорной зоны вернулся к былому увлечению. Весьма скоро он остался у разбитого корыта.

«Слава тебе Господи, что Софи не только сказочно хороша, но и обладает знатным приданым!» — в продолжение получаса повторял бедный учитель. В скромной комнатушке висели рекламы мыла Брокара и Ралле, украшенные портретом возлюбленной в картинной позе. По всей столице распространил приват-доцент Фотиев изумительную внешность дочери, отыскал источник солидного дохода. (Если верить Коршунову, какой-нибудь американец не просто повесил бы на стену плакат с кралей, а сначала вырезал бы её по контуру. Тимофей в ответ плюнул. Для чего любящему сердцу ненужные познания?).

В воскресные дни Тимофеюшка находил время для неспешного променада по улочкам Белостенной. Канотье взамен учительской фуражки лежало на чёрных волосах с косым пробором, пуговицы сияли, тросточка мелькала под сильной рукой (Коршунов сравнил глаза и усы с Петром Великим, но больше не говорил о Тимофее ничего хорошего). Важности ради он вставлял в речь французские mots, полагая, что для полного счастья не хватало лишь знания anglais. Если же обратить взор на загадочный Небесный мир, то к его существованию Тимотэ был совершенно равнодушен.

Тимофей по некоторым конкретным пунктам не соглашался с господином Иловайским, но раб учебника не имел права на протест. Латинисту же Коршунову единственно не нраву было преподавание мёртвого языка в век железных дорог, ерапланов и беспроволочной связи. Последней в царстве ох как не хватало, но под Солнцем простирается много других стран.

Подопечные прилежно штудировали и историю, и латынь, и другие предметы, но ни один директор не подстриг бы всех под одну гребёнку. Начавшееся о нынешний месяц поведение тринадцатилетнего Зайцева отличалось лёгким своеобразием, словно он влюбился в гимназистку румяную, но тщательно скрывал. В соответственном возрасте Тимофей Игоревич больше мечтал о рулетке.

Секунды спустя в разум проникло запоздалое воспоминание об отце помянутого гимназиста. Его родителем был всем известный господин Зайцев, якобы пионер моторной авиации, а на деле укравший важные составные части у Англандии. До Тимофея дошли сведения, что сын мнимого первопроходца полагает себя золотой молодёжью и своё поведение изменил соответственным образом.

Памятное нервным напряжением воскресенье второй половины сентября 1909 года. Особняк приват-доцента Фотиева на Большой Садовой. В нём решалась Тимофеева судьба. «Иљ ножъ ты мнѣ въ сердце вонзишь, иљ рай мнѣ ѡткроешь…»

В волнительный момент молодой учитель стоял перед любимой на коленях, прижав к лицу подол синей юбки под цвет её глаз. Софи в распахнутой душегрейке пристроилась на канапе, уткнув локоть в подушку, веер мерно обвевал ангельское личико в форме сердечка с чуть приоткрытым ротиком и предлинными шёлковыми ресницами. У обожателя рост несколько выше среднего, а даже в сидящем положении было заметно, что барышня превзошла его на три вершка, на тринадцать сантиметров. Каждый взмах веера взметал над челом тёмно-рыжие локоны, что не ускользало от взора Тимофея. Отложив опахало, она долго и с наслаждением всматривалась в зеркальце. Нарисовалась многозначительная полуулыбка.

— Голубка моя, я не намерен больше ждать. Гляжусь в тебя как в зеркало до головокруженья. — Кавалер сам не знал, из каких закромов извлёк сравнение. Мило склонив голову, сосредоточенная Софи прикусила губу. — Каждый Божий день сердце пляшет вприсядку. Мы не помолвлены два года. Что ты скажешь, если я перейду к действию?

Дама сердца глубоко вздохнула, туго натянув шемизетку.

— Была бы здесь моя воля… — звонкий голос ласкал Тимофеев слух. Отдохнув от прежнего волнения, богиня подмигнула.

Был один случай, когда уста ненароком прошептали фамильярное слово «девочка». Милая в ответ сверкнула синевой немалых глаз, прошипела «Не называй меня девочкой» и ударила Тимофея по руке вмиг сложенным веером. Молодой человек руку отдёрнул, но получил неизгладимое впечатление. Аналогичная картина имела место, когда бедный учитель, сидя с ней на канапе, по воле сердца коснулся тоненькой талии. Поистине, Софи не просто прекрасная лебедь, а лебедь-шипун.

Давеча Тимофей соревновался со своей барышней в стрельбе из лука. Кралечка натягивала тетиву с той грациозностью, какая легко угадывалась в её фигуре. В один прекрасный миг рука ненароком сдвинулась, и стрела попала в воробья. Перья разлетелись, раздался жалобный писк, а девушка разразилась волшебным смехом. Сапфировые глаза рассыпались блёстками, сахарные зубы засияли, на щеках возникли ямочки; самым сильным желанием молодого человека стало, чтобы Софи стреляла в птичек снова и снова.

Ровно неделю тому назад произошло ещё кое-что примечательное. Недалеко от родной Малой Бронной Тимофей совершал променад со своей единственной. Стан скрывался под драпировкой обширной шали, со шляпки спускалась густая вуаль. Софи увидела у парикмахерской бесхозное зеркало. Решив полюбоваться на себя, она подмигнула кавалеру и откинула ткань. В следующие мгновения перед ними предстала неприглядная картина: рядом стоит гимназист с открытым ртом и, нисколько не стесняясь собственного учителя, таращит глазёнки на его раскрасавицу.

«Знать, в кондуит захотел!» — рассудил Тимофей Игоревич, но барышня взяла власть в свои руки. Заломленные собольи брови опустились на выразительные глаза, румяные губки обрели кривизну. Виновник заминки стушевался, и скоро юнца на дороге и след простыл. Благодарный Сыромятин коснулся устами запунцовевшей щеки и продолжил променад.

Казалось в известной степени странным, когда судьбу несостоявшегося жениха решала несуществующая телефонная линия между обоими стольными градами. В 1906 году, когда она повредилась, нам дали слово, что скоро линию восстановят. Батюшка возлюбленной, болезненный приват-доцент, сделал единственным условием на первый взгляд выполнимое поручение. Передать фатербургскому профессору сведения о любимых Фотиевым древних patois по ряду причин можно было не иначе как по телефонной связи. Но в грустной и гнусной действительности хоть и обещали до зарезу, ремонт остался на бумаге. Придумать другое поручение Софьин отец не мог или не желал, тем самым он знатно продлил холостую жизнь Тимофея.

Для полноты картины (что вряд ли было связано с биографией учителя тридцати лет) стоит вспомнить второй прожект. По идее у Бутырской Заставы должны были починить самую первую линию электрического трамвая. В постылой действительности ветхого трамвайного пути больше нет, а новым по сию пору не заменён. И от ворон отстали, и к павам не пристали.

«Ба! Что за цирк нам устроил генерал-губернатор? Да и почему его называют Зеноном Царевичем? Сотворили для нас жизнь как в сказке, больше нечего сказать».

Кавалер, как прежде, стоял на коленях, от дамы сердца исходил розовый аромат духов. Милочка только что запахнула душегрейку поверх синей блузки (тоже под цвет глаз).

«Ох, она только и делает, что пуще прежнего расцветает. Роман длится два года, а я никогда не видел Софи с распущенными волосами. Знать, спускаются намного ниже пят, судя по пышности причёски. Стройность ног знаю лишь по очертаниям под подолом…».

Приват-доцент Фотиев обладал необычным качеством: все претенденты на руку Софьи после встречи с долгожданным тестем больше никогда не переступали порог дома на Большой Садовой. Вряд ли влюблённым хотелось истязать себя поручением. Каждая строгость приводила общественность к подозрениям, будто отец завидной невесты служил в Охранной службе. Нет, не подходил он на роль шпика.

За стеной Софьин родитель долго, под звуки пыхтенья, шагал в сторону комнатушки, где всхлипывала горничная Агафья. Молодцу не было никакого дела до неё. В описываемый момент Тимофеевы пальцы крепко сжимали юбку. Милая обратила к ненаглядному взор, качнув обильными локонами, по ним пробежали багрово-оранжевые всполохи.

— Пойми, будущая моя суженая, я не в силах больше ждать. Если твой батюшка не сменит поручение, я лично отправлюсь в Фатербург и вручу учёному злополучные сведения непосредственно в руки.

Софья бросила из-под предлинных ресниц посерьёзневший взгляд. Девушка приставила пальчики к полной груди и глубоко вздохнула.

— Папенька сегодня размышлял на нашу вечную тему.

Перед глазами учителя словно промчалась целлулоидная плёнка. На соседнем кадре в своём кабинете восседал директор Виталий Добровольский, чья жизнь, несмотря на вдовство (лет десять назад жена умерла родами, а дитя не выжило), стала в большей степени обласкана фортуной. Сыромятин в его присутствии вёл себя тише воды и ниже травы, но надеялся, что установленный порядок не продлится вечно.

В приватных разговорах господин директор упоминал, что не прочь сходить в иллюзион. При всей своей тяжкой юдоли он не чурался отдыха.[1] На первый взгляд, Виталий Добровольский не отличался особой строгостью, но это качество с чёткостью проявлялось, когда начальник читал прошения от Тимофея. Сурового вида глаза бегали по строкам резвее лошадей на скачках, слова «Разрешаю» и «Не потерплю» проходили между сжатых зубов с резкостью и энергичностью. Басовитый директор внушал уважение к вышестоящим чинам.

Один раз, когда Тимофей находился в кабинете вышестоящего, опущенный долу взгляд отыскал на столе фотографическую открытку с Софьей. Ни капли удивления кавалер не выразил: очаровательница охотно позировала перед камерой, её внешность пользовалась большим спросом. Либо же директор конфисковал сей предмет у какого-нибудь слишком уж юного гимназиста.

Воображаемая плёнка сдвинулась на один кадр. В воскресные дни Тимофей воочию наблюдал, как господин Добровольский твёрдой поступью и широкими шагами ходил по оживлённым улицам. Вопреки первому впечатлению, господин директор не фланировал. Время от времени он подходил к нищим и страждущим. Несколько монет одна за другой падали в кружку, если нищий перед тем исполнял музыку на гармошке или шарманке. Насколько видел учитель, те, кто не музицировали, а просто христарадничали, не получили ничего. Ровно та же ситуация наблюдалась с ящиками для сбора средств на лечение тяжелобольных. Тимотэ первое время полагал, что коли он никогда не следил за Добровольским непрерывно, многое могло быть не увидено.

Самый близкий коллега временами признавался, что длительная музыка действует ему на нервы. Тимофей не особо знал частную жизнь латиниста Коршунова, но маловероятно, чтобы тот вслед за начальством записался в меломаны. Надоеда на цыпочках подошёл к Тимофею и посоветовал песенку герцога из «Риголетто». Учитель истории ответствовал, что он не намерен слушать герцогов и прочих эксплоататоров, будь они хоть кавалерами многих и многих орденов.

Другая непрошеная рекомендация для разнообразия исходила от непривычной культуры: Коршунов упомянул англандскую народную песню «Зелёные рукава». Тимофеево незнакомство с соответствующим языком вызвало гневный отпор, но коллегу не утихомирило.

Позже он помышлял, не посмотреть ли лубок-фильму по далёким мотивам сказки «Волшебное кольцо», но латинист добавил своё. Зануда передал из фильмы две странные фразочки: «Хуже керосину» и «Гангрену за себя взял». Смысл этих слов скрывался в необозримой дали.

Под конец коллега показал диковинный ребус. На картинках были изображены перо и чернильница, большие бакенбарды, женская головка, французский флаг, два старинных пистолета и череп с костями. Сыромятин долго копил в себе эмоции, но через минуту поник.

Возвращаемся к сегодняшней картине. Софи вырвала юбку из Тимофеевых рук, встала с канапе и пленительно последовала к окну. Каждое движение дышало одним строгим ограничением, чему молодой человек был крайне рад. В тугом корсете она далеко не уйдёт.

— Папенька отправляет тебя в Фатербург. Да поможет тебе Господь.

После этих изрядно запоздалых слов молодой учитель почувствовал, как надежда заполняет каждую клетку его тела.

— Ба! Спасибо тебе, ангел мой. Денег мало, но при экономии хватит. Скоро получу разрешение от директора.

Обернувшись, она мигнула и заодно сладко улыбнулась.

Окрылённый добрый молодец вернулся в доходный дом и уже готовился к поездке. Кошачьи усы он подкрутил, да осознал излишество. Канотье с тросточкой выглядели избыточными, больше подойдёт треух. Остальное так же оставим дома.

Знать, Коршунов обладает странной фантазией: Софьины очи для него холодны, как сосулька, а рыжесть волос — ртуть! Где он увидел лёд на фоне пламени? Для Тимофеюшки сейчас важнее, куда спрятать рекламные плакаты, дабы не достались ворам. Покамест полюбуемся на фотографии богини.

В глазах возник новый кадр. Вспомнил он, с чего начались мытарства. Два года тому назад в незабвенный летний день будущий педагог повстречал прелестную и высокую вчерашнюю гимназистку, с красивыми очертаниями под платьицем и с тёмно-рыжей косой ниже колен. Нимфа улыбнулась и стрельнула синими искрами из-под предлинных ресниц. Да и игриво подмигнула, плутовка.[2]

Чем больше уставали раскрытые глаза, тем сильнее Тимофея клонило в бессознательное состояние. Со звоном колоколов к вечерне по голове словно ухнули молотом. Сбоку от красочных плакатов висели ходики. Ба! Опоздал на поезд!

Мигом проснувшись, горемыка осознал, что с Малой Бронной доносится свист. Ему некогда было слушать звуки от апашей, но тише не стало. Напротив окна обнаружился всё тот же Коршунов, который определённо разглядел с улицы Тимофееву маковку.

— Тимофей Игоревич, если вы припозднились, то вовремя! Фотиева вам изменяет с сего года. То есть они устроили свидание на Бутырской заставе, а горничную отправят за покупками для свадьбы. Господин Добровольский скоро станет женихом.

Сыромятин сам не заметил, как он запер дверь, обулся и натянул треух. Вперёд, к месту преступления. Ужель он услышал правду?

Всю последующую дорогу учителя общались на насущную тему, попутно огибая препятствия.

— Игорная зона эта, проклятая. Думали, сорвёте куш, и можно возвращаться домой? Как будто вы не знали, на что идёте. Эх, ухажёр. Скажете, она sexuelle? «Не можно глаз отвесть»? Я добился обратного благодаря силе воли. У золотого тельца тоже много рабов. Кстати, Фотиева шагает свободно, куда хочет.

— Как же Софи изловчилась? Мы думали, корсет мешает двигаться.

— Никто не отрицает. Горничную (кстати, некрасивую) она извела. Давеча так сильно шлёпнула по щеке Агафью, что до сих пор больно, а сама Фотиева радуется. Я повстречался с Агафьей на выходе из церкви, поговорил с несчастливицей, вот и узнал девичий секрет. Фотиева утягивается не так туго, половина талии от упражнений. Министр колоний хочет захапать земли, которые раньше были испанскими, и Сандвичевы острова[3]. Её родитель в забытой книге некогда описал быт всяких там туземцев, а они крутят обручи. По вине министра дочь прочитала книгу, отсюда весь фокус с талией.

Тимофей не волновался с превеликим трудом.

— Софи далеко не институтка…

— Она рифмуется с институткой, легко можно назвать куртизанкой. Но Фотиева никому не отдаётся, фотокарточек для обожателей ей достаточно. Вы сами знаете, сколько злат приват-доцент заработал на её красоте. Горничная доложила, чем барышня гордится больше всего. Она каждый день вертится перед зеркалом без платья, любуется формами. Хорошо хоть, не в костюме Евы. Что до прислуги, девка могла бы воткнуть госпоже шляпную булавку в горло или задушить чулком. Или повеситься в отместку. Ни то, ни другое, ни третье. Боится греха. Помимо того, судьи и прокуратура не дремлют.

— Знать, вы запугиваете. Надеюсь, на месте рандеву нет посторонних?

— Увы. Зайцев, сын авиатора-мошенника, тоже пришёл, упорный какой. Фотиева вскружила голову недорослю. Лет ему всего тринадцать.

Пробег завершён. Уставшие ноги ступили на Бутырскую заставу без трамвайных рельсов.

Директор, процедив ёмкое слово «Не потерплю», закрыл глаза гимназисту и извлёк у него деньги, что последовали в баринов карман. Софья держала руки на крутых бёдрах, а ридикюль покачивался около сапожек. Тимофей, глядевший издалека, весь кипятился, но не вымолвил ни слова. Его богиня подошла к незваному гостю, что стоял, потупленный, присела и положила руку на узкую грудную клетку. Лицо юнца резко покраснело. Гимназист, не проронив ни слова, поднял глаза на распрекрасную Софи.

— Ух, как сердечко колотится, мелкий вздыхатель. Ручонки дрожат, жаждут моих изгибов, — последнее слово она произнесла не без гордости.

— Вы мне снитесь, плохо спится! — Зайцев-младший аж кричал. А произнося следующую фразу, он засмущался. — Я заглядываюсь на ваше фото, особенно на си… си…

После недолгой паузы очаровательница с шипением и дико сверкающими выразительными глазами сильно дёрнула ошалевшего отрока за правое ухо (от вожделенного звука Тимофеево сердце подпрыгнуло). Барчук взвыл, на что Софи ответила звонким смехом. Далее она уже рассердилась.

— Господин Добровольский выглядит солиднее. Все мои ухажёры — серьёзные мужи. Малолетки с молоком на губах мне не нужны. Знаете, кто вы такие, дети? Заспиртованные уродцы!

Губы гимназиста затрепетали, по щекам потекли слёзы.

— Я не мало… У меня растёт пушок, папиросы в кармане. Не смотрите, что маленького роста, словно щенок. Дайте несчастному слово сказать. — Далее он закричал. — Матушка умерла, а папка увлекается ерапланами, краденными, меня забыл, а я ещё в люди не вышел. Барышня пригожая, восхитительная, обворожительная, хоть бы вы участие проявили…

На её повеселевшем личике вновь обрисовались ямочки.

— Прекрасно понимаю, гнусный Зайцев, — со всей строгостью ответил директор. — Родительской любви вам недостаёт, так взамен вы позарились на ту, кто старше вас в полтора раза, и на тридцать сантиметров выше. До благих результатов ваше стремление не доведёт. Вспоминаю конфуз на уроке. Господин Сыромятин спросил, о чём речь в высказывании подчинённых Владимира Святого после цареградского храма: «Не можем мы забыть красоты той». Вы отвечаете: «Они увидели византийскую царевну». Историк ругался, что вы больше ни о чём не думаете.

Тимофей Игоревич понял, что настал его триумф. Стараясь ступать как можно грознее и не становясь на колени, замученный учитель воздвигся перед богатым соперником и прелюбодейкой. Сердце пустилось в пляс.

Взволнованная Софи ахнула, положив руку на высокую грудь (довольный гимназист цокнул языком). И даже обошлась без подмигиваний, только нервически кусала губы. Добровольский приветствовал подчинённого:

— Жив курилка! Мы все думали, он отъехал в Фатер выполнять поручение. Жаль, вам негде присесть. Ноги устали от марш-броска. Верно, милостивый государь?

Увы, свежий толстосум сделал правильный вывод.

— В мои расчёты не входило наличие нежданного конкурента! — без почтения крикнул Сыромятин. — И не один, как явственно видно.

— Вы учитываете молокососа? — басовито развеселился директор, вставший фертом. — Чтоб тебя черти взяли, — прошли слова сквозь сжатые зубы. Видя удивление подростка, Добровольский пояснил: — В твой тихий омут.

И засмеялся тем же басом. Сообщница смотрела на барчука-горемыку, кривя рот.

— Почто кудахчем, Зайцев-Выбегайцев? — спросил директор, увидев упрямство ученика.

— Был бы я таким же высоким, как мадемуазель или вы, она отнеслась бы благосклоннее.

— Получай кукиш с маслом за находчивость. Где тебе быть высоченным, дурачок? — директоров хохот продолжился.

— Жаль, со мной нет папы — великого человека! — возопил юнец, словно забыв собственные слова о нерадивом родителе.

Сердитый Тимофей осмелел в ожидании, когда закончится цирк. Из директорова рукава выглядывал длинный список покупок. Ба! Сколько им достанется вкусноты? Шампанское, ананасы, рябчики с перепелами, трюфели!

— Я понимаю, почему моя любовь предпочла зажиточного. Однако на какие деньги кутят ваше благородие и Софи? Скажите, как на духу, откуда они у вас?

В качестве лаконичного ответа Добровольский простёр руку вдоль Бутырской заставы.

— Видите трамвай?

— Нет.

Едва Тимофей осознал весь ужас краткой фразы, к мужскому смеху добавился девичий. Софья вновь сияла неописуемым очарованием. Добровольский взял её под руку, предательница подмигнула бывшему ухажёру, и с места встречи степенно ушла влюблённая два сапога пара, коей ни капли не был нужен обманутый нищий учитель. Сыромятин положил ладонь в побледневшую руку гимназиста — товарища по несчастью, без лишних слов они двинулись в противоположную сторону.

Важный соперник выполнил поручение от Виктора Фотиева. Отправил письмо — что могло быть проще? По иронии судьбы, ему и то было необязательно. Пресловутый профессор летом посетил Мосхну. Вполне можно было встретиться с ним, если бы только мы знали о визите заблаговременно.

Всего два дня спустя Сыромятин стал уже бывшим учителем. Господин директор навеки закрыл гимназию. С каждого ученика он взял плату, равную весьма большой сумме. Часть гимназистов сама была рада внезапной перемене, по сей причине ожидалось голосование. Зачем оно нужно, когда результат известен заранее? Без платежа в карман новоявленного баскака не та картина.

Была и обратная ситуация. Не обошлось без вездесущих имаматских абреков. Мигранты кидали на Софи вожделеющие взгляды, от которых было бы недалеко до домогательств. Добровольского они в крайнем случае с лёгкостью бы зарезали. Жених скрепя сердце заплатил южанам знатные взятки и отпустил восвояси.

За тот же промежуток медлительного времени пара подготовилась к балу в резиденции генерал-губернатора Зенонова. Возвысились двое хапуг, когда-нибудь их капиталы будут вертеть шар земной. Директор превратился в очень важную особу и откупщика, а его зазноба теперь то ли светская дама, то ли куртизанка. Тимофей скрючился на ступенях рядом с гимназистом-страдальцем (тот сидел с папироской в зубах и с заклеенным ухом), покамест любопытные под окнами передавали известия из яркого нутра.

Потанцевать царице бала не довелось, не нашлось времени. Софи горделиво восседала в плотном кольце очарованных мужчин. До улицы дошли разговоры, что в открытом платье она ещё привлекательнее, чем в закрытом. Каждый из поклонников жаждал коснуться её, но девица требовала плату — по 500 злат. Многие не желали тратить столь крупную сумму, по причине чего баре выходили на свежий воздух и отнимали деньги у прохожих. Постепенно очаровательница скопила 10 000 в виде толстой пачки. Ради большего эффекта она всунула изначальную добычу в декольте и постепенно добавляла всё новые и новые купюры. По известной причине у обожателей добавилась мотивация.

Легко представить недовольство остальных дам. Часть из них словно была готова поколотить сильного покровителя всеобщей разлучницы, некоторые просто отвернулись. Окончательно Тимофея убило известие, как двое молодых людей поцеловали Софью в обе щеки, а та, счастливая, ответила выразительным взглядом. Даже снаружи были слышны сетования Добровольского, что его любимая не в меру развязна. Сказывали, что скрипачка из оркестра долго и удивлённо смотрела на царицу бала, в итоге пожала плечами, хмыкнув.

Гимназист в крайнем смущении признался, что недавно он нарисовал в воображении идеальную красавицу, не ожидая, что встретит похожую в жизни. Бывший учитель хотел было дать юнцу подзатыльник, но ограничился репликой «Взрослеешь…».

Вскоре пожаловала третья жертва директора. К ним обоим подсел Коршунов, от Софьи не пострадавший. Лицо коллеги нервически дёргалось, явно от настойчивой музыки из бальных эмпиреев.

— Очевидцы докладывают, что эта прохвостка в гимназические годы вытягивала много денег из одноклассниц. Они за ней бегали, ни дня прожить без неё не могли. В том смысле, что Фотиева делала чужие домашние задания и позволяла списывать, но отнюдь не бесплатно. Есть подозрения, что беднели от этого посторонние и простолюдины.

Сыромятин кинул на латиниста потухший взор. Учитель истории не понаслышке знал о подмоге учеников друг другу, в том числе примеры медвежьей услуги. Но сейчас речь шла о его единственной и неповторимой.

— А другая знаменитая краса, августейшая музыкантка? Нос задерёт, фыркнет, ногтями стукнет, и капут.[4] Вам она изначально не ровня. Боюсь, что спутницу жизни вы не найдёте. Не на служанке же барышни вам жениться.

Настойчивый Коршунов был тысячу раз прав. Погрустневшее сердце больше не плясало вприсядку. Несостоявшийся жених чувствовал, что его Софи никто иная не заменит, но не желал слышать собственную мысль от постороннего.

— Тимофей Игоревич, не забыли ли вы, как я намекал на сущность скверной девы? Кстати, Небесные давным-давно сочинили песню о юной мексиканке по имени Челита, которой ваша зазноба в подмётки не годится. Впрочем, зачем далеко ходить. Десять лет назад будущая жена Николая Рёриха влюбляла миллионеров, а замуж вышла за бедного скромного художника, светская жизнь разумницу не привлекала. Другой вопрос: знакомы ли вы с «Холодным сердцем» Гауфа? Есть подозрения, что не только глазищи Фотиевой сотворены изо льда, но и сердца её и Добровольского оба каменные. В обмен на деньги, золото, бриллианты и жемчуга.

— Каюсь, не читал.

Коршунов помотал головой с укоризной. Приблизившись к Тимофееву уху, он высказал крамольную мысль:

— Чему удивляться, когда всё прогрессивное объявлено кознями дьявола. Дотянулись до многих авторов. Вы не уразумели мой шифр. Речь о гибели Пушкина. Как ни удивительно, в Небесном мире не Пушкин переехал во Францию, а Дантес к нам, ровно с тем же результатом. Впрочем, речь сейчас о нас с вами. Господин директор не иностранец. Наши люди сами портят жизнь друг другу.

Тимофей стонал, положив руки на лицо.

Позади исходил яркий блеск высшего света и доносился звонкий смех. Что будет с недавними учащимися, куда им податься? А трамвая и ремонта телефонной линии вместе взятых нет и в помине.

Продолжение следует.