От революционного восторга к…

Глава 23

Глава двадцать третья.

Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

— Мне нужна штрафная рота.

— Ты кто таков будешь?

Язык, как говорится, до Киева доведет. Вот и меня, ночные странствия по ближайшему российскому тылу, довел до расположения, где «где-то там штрафники и квартируют». Возле десятка залатанных палаток, со следами жизнедеятельности армейского коллектива вокруг, бродил пожилой капитан, с накинутой на плечи, потертой шинели, абсолютно невоенного вида. Мужчина щупал прорехи в брезентовой ткани, тяжело вздыхал и шел дальше, к следующему пологу.

— Господин капитан, здравия желаю. — я вытянулся перед офицером: — Мне нужна штрафная рота.

— Если поспешите в ту сторону, то, может быть поспеете до атаки. — капитан махнул в сторону передовой линии, где грохотали пушечные выстрелы и взрывы, после чего равнодушно отвернувшись, направился щупать следующую палатку.

До передовой линии мне пришлось идти около трех километров, судя по часам. Я прошел редкую рощу, в которой располагалась шести пушечная батарея «трехдюймовок», затем санитарный обоз, очевидно готовый к приему раненых и увечных, пару блиндажей, вырытых на обратном скате невысокого холмика, у которых торчал часовой, а из короткой траншеи торчали несколько голов в офицерских фуражках, с биноклями у глаз.

У подножья холма начался извилистый ход сообщения, который вывел меня к передовой траншее.

Ко всем встречным я обращался с единственным вопросом — «Где найти штрафную роту», но внятного ответа я так и не услышал. Все кивали в сторону противника, на чьей стороне, на расстоянии примерно в три четверти версты, вставали, совсем не страшные издалека, султанчики взрывов.

— Господин поручик, не подскажите, где штрафная рота?

Офицер в новеньком британском френче и изношенных галифе, сидел на, поставленном стоймя, ящике и спокойно курил душистую папиросу, стильно держа бумажную гильзу между двух пальцев, затянутых в тонкую кожу перчатки.

Поручик оторвался от созерцания дымного колечка, после чего мотнул головой:

— Вон, за углом твои, уже строятся. Доложи офицеру, что ты прибыл, а то вновь под суд пойдешь.

Штрафную роту я увидал, как только завернул за угол траншеи. Около сотни солдат, густой толпой, лежало, сидело, стояло возле внешнего бруствера. За их спиной стоял молоденький подпоручик с серебряным свистком во рту, и наганом в руке, что напряженно смотрел куда-то в сторону тыла.

Толпу «штрафников» окружало два десятка солдат с нашивками «мертвая голова» на груди и рукавах, что сжимая винтовки, внимательно наблюдали за штрафной братией, как будто служебные собаки, ждущие команды «Фас!».

— Господин подпоручик, разрешите обратится, у меня приказ командира корпуса — Свистунова, Соколова, Никифорова, Алимова и Медведчука вернуть в тыл, так как приговор в отношении их отменен.

— Кто такой⁈ Какого черта⁈ — подпоручик, судя по белым глазам, был совсем не адекватен: — Встань в строй, кому сказал!

Штрафной народ у бруствера заволновался, «ударники» у меня за спиной крепче ухватились за винтовки, не сводя глаз с меня и «штрафников».

Н-да, видимо я не вовремя здесь появился и разговаривать со мной…

С хлопком, за нашими спинами, взметнулась вверх белая ракета, и подпоручик, надувая щеки, прерывисто засвистел в свой свисток.

Солдаты, с матами, полезли из окопа, за бруствер, выстраиваясь двумя неровными колоннами и проскальзывая через снятые секции проволочного заграждения.

— А ты что встал⁈ Вперед, вперед! — дергаясь всем телом, как припадочный, подпоручик надвигался на меня, тесня к брустверу и размахивая револьвером, по его бешенным глазам я видел, что еще немного, и он выстрелит, причем в меня, а сзади, опустив стволы винтовок, с нехорошими лицами приближались «ударники», выказывая готовность меня подсадить, причем штыками.

— Да чтоб вас всех! — я развернулся, и шустро полез из окопа, бросившись догонять солдат, которые, после преодоления линии колючей проволоки, на бегу перестраивались из колонн в редкую цепь, переходя на быстрый шаг. Я заметил, что несколько человек, бегущие компактной группой оглядываются на меня, стараясь замедлится, а через несколько мгновений в одном из этой группы я узнал Свистунова, неловко держащего винтовку подмышкой. Бешенный подпоручик, продолжая на бегу извлекать из своего свистка что-то невообразимое, обогнал меня, а сзади, метрах в пятидесяти за мной неторопливо двигалась цепь из двух десятков «ударников», строй которых замыкал тот самый поручик в перчатках, с папироской в оскаленных зубах, причем вооружен был поручик автоматом выделки моей мастерской.

— Здорово, мужики… — я догнал своих бойцов и пошел рядом с ними: — Немного я за вами не успел, привез приказ командира корпуса о вашем освобождении, так меня и слушать не стали, чуть не пристрелили.

Свистунов невесело сплюнул себе под ноги, после чего я забрал его винтовку, все равно после прошлогоднего фронтового ранения у него одна рука не работала, сунув ему свой «Браунинг» с запасной обоймой.

— Помнишь, как пользоваться?

— Справлюсь, если добежим… — над головой стали нежно посвистывать пули, сзади, метрах в ста от нас, взорвались пара австрийских гранат среднего калибра.

— Мужики, давайте поднажмем, а то артиллерией сейчас накроют.

Слева и справа от нас виднелись такие же редкие цепочки людей, идущих в атаку. Не знаю, кто нас поддерживал с флангов — такие же, как и мы, штрафники, или напротив, добровольцы ударники, но было штыков в этих цепочках, до обидного, мало.

По мере приближения к чернеющей впереди линии вражеских окопов, посвист пуль вокруг нас стал значительно гуще, а передвижение «штрафников» вперед сильно замедлилось. И, если бы не «бешенный подпоручик», что пинками и револьвером, подгонял стрелков, цепь давно бы уже залегла.

Подпоручик умер внезапно — шагнул и на середине шага споткнулся и лег ничком. Видимо он слишком много суетился и размахивал руками, за что был выцелен метким стрелком, которых у австрийцев тоже были в немаленьком количестве. Я поравнялся с лежащим на животе, лицом в траве, телом и машинально поднял отлетевший в сторону серебряный свисток на тонком кожаном шнурке, а заодно прибрал и револьвер, отрезав защитного цвета шнур ножом, который я сунул в голенище сапога.

Пулемет нас накрыл метров с трехсот — почему он так поздно начал стрелять, я не знаю, возможно, что не могли сыскать живого пулеметчика, но, в любом случае, дымящееся нагромождение бревен, что до прямого попадания русской трехдюймовки, был подобием дзота, украсился вспышками выстрелов, и «штрафники» снопами повалились на землю. С русских позиций на прикрытие заработала пара «Максимов», что заставило австрийский «шварцлозе» заткнутся.

— Вперед, в те воронки, бегом! — мы лежали в чистом поле, среди невысокой травы, единственным видимым укрытием для нас были небольшие воронки, в беспорядке темнеющие вдоль линии австрийских окопов.

В маленькую вороночку от фугасной гранаты русской «косы смерти», что не особо помогала во взломе вражеской обороны, мы со Свистуновым втиснулись вдвоем с огромным трудом, просто даже не знаю, каким образом. — Надо туда перебираться. — я пихнул плечом соседа, показывая большую воронку от чего-то тяжелого, куда мог забиться десяток человек: — А то у нас с тобой плечи и головы наружу торчат.

— Давай! — австрийский пулемет опять заткнулся, я рванул, уцепившись одной рукой за плечо соседа и, зигзагами, бросился вперед, забирая правее.

Австрияк ударил длинной очередью, когда нам оставалось всего пару шагов, и я прыгнул вперед, чувствуя, как за спиной поет воздух от приближающейся пулеметной очереди…

Еб…! — склон воронки выбил дух, лицо уткнулось в пахнущую химией землю, я поджал ноги, так как казалось, что ноги от колена торчат над обрезом воронки и медленно скатился на дно. Рядом со мной, согнувшись, лежал и скулил Свистунов, пытающийся дотянутся до своей ступни, а там… Меня передернуло — каблука и части подошвы на правом сапоге не было, а на месте пятки виднелось кровавое месиво.

— Сука! — я выдернул из кармана прорезиненный пакет с бинтами, засунул в дыру в на месте подошвы две ватно-марлевые подушечки, и примотал их бинтом, лишь бы не выпадали, после чего вздернул ноги Свистунова вверх, чтобы кровь не так сильно в ноги поступала.

— Лежи так, скоро санитары придут. — я сунул в руки бывшего унтера подобранный наган подпоручика и забирая свой «браунинг», ему все равно, а я к своему привык: — Лежи здесь, никуда не уходи, скоро помощь будет.

В воронку, матерясь, скатились еще двое, не из «штрафников». Я с трудом узнал в этих, перепачканных в глине, типах холеных ударников, один из которых был давешний поручик в перчатках.

Он тут же уселся на самое дно воронки, дрожавшими руками достал из кармана галифе портсигар и зажигалку и с наслаждением затянулся.

— Ну что, господа, какие наши дальнейшие действия?

Я на мгновение поднял голову над краем воронки, и тут-же спрятал ее обратно.

— До окопов шагов пятьдесят, прямо напротив нас секция заграждения разрушена, есть шанс дойти…

В это время недалеко от нас грохнул взрыв, затем другой, над головой проплыло облачко вонючего дыма.

— Австрияки гранаты бросают, хотят до нас добросить.

— Если здесь останемся, то рано или поздно, кто-то и добросит. — я пожал плечами. Для меня был только один путь — вперед. Назад, до наших окопов я

Свистунова не дотащу, если только ночью, но не факт, что он до нее доживет. Бросить в этой воронке мужика, что поехал со мной на фронт, я не мог, значит оставался только вариант идти вперед, очищать этот гребаный окоп о супостатов и… Что дальше будет я не знал. Санитары сюда придут за ранеными, если мы зачистим всю линию обороны австрийцев, в как это сделать…

— Сколько у вас обойм к автомату? — я ткнул пальцем на лежащее у офицера на коленях оружие.

— Две, а что?

— А было по пять на каждый ствол. — я достал из вещевого мешка два магазина и протянул поручику, после чего стал засовывать, оставшиеся в мешке, магазины по карманам.

— Ну что, готовы? — я оглядел своих временных соратников.

— Господа, у меня вот что есть… — ударник достал из сухарной сумки русскую гранаты, забываю, как фамилия ее изобретателя, и начал с ней возится: — Мне только шагов бы десять сделать, иначе я не доброшу.

В это время австрийскую огневую точку в очередной раз подавили, офицер бросил окурок и выметнулся из воронки, даже не касаясь стенок. У меня так не получилось, выбирался на четвереньках, поэтому отстал от поручика шагов на пять.

Впереди, над бруствером торчал десяток глубоких австрийских касок, кто-то лаял команды, стволы «манлихеров» приглашающе смотрели в нашу сторону.

Поручик начал стрелять на ходу, причем, достаточно метко, над бруствером взметнулись комья земли и мелкая пыль, каски напротив исчезли, их хозяева присели на дно окопа.

Над вражеским бруствером взметнулась рука, но, брошенная наугад граната сместилась в сторону, улетев на десяток шагов вправо, наш же «ударник», с молодецким «Ых», мощным броском отправил гранату в врага, она упала с перелетом, зависла на мгновение в неустойчивом положении, но все-таки, лениво скатилась в темноту окопа. Кто-то крикнул, раздался взрыв, у поручика кончились патрон, тут я перегнал его и принял на себя вахту по отстрелу вражеских касок, которые, как в компьютерной игре, показывались на мгновение на кромкой окопа, а моя задача была ее сбить.

Мы дошли, мы смоги. На мгновение, встав на бруствер, дали очередь по замершим внизу фигурам, живым и мертвым, после этого спрыгнули в узкую щель. К сожалению, большинство вражеских стрелков успело убежать по неглубокой траншее вправо и влево, где они и затаились, собравшись за изломами траншеи со всем, что у них было для окопной борьбы — лопатами, пистолетами, гранатами и рамками с колючей проволокой, да и мы продолжили нести потери — поручик, привалившись к стене, вновь курил, а «ударник», встав на колени, старательно бинтовал офицеру левое бодро, прямо поверх, стремительно темнеющей, ткани галифе.

— Здесь держите позицию, а я в сторону пулеметного гнезда пойду, проверю, что оно никак не заткнется. Если наши еще подтянутся, надо зачищать траншею влево и вправо. — я кивнул на прощание и двинулся вправо. До угла было шагов двадцать, за поворотом траншеи, меня, скорее всего, ждал горячий прием.

За те двадцать шагов, что оставалось пройти до поворота, я шарил глазами по дну траншеи, пытаясь найти хоть что-то, чем можно воевать с многочисленным и опытным противником. У сидевшего на дне окопа покойника за поясом торчали два шара на длинных ручках. Судя по всему, это и были те самые гранаты, которыми пытались закидать нас аборигены в нашей воронки. Я присел над трупом, осторожно вытянул из-за пояса и недоуменно уставился на свою находку. Длинные палки, насквозь вставленные в неряшливые и неровные черные шары, просверленные насквозь, и две рычага из толстой проволоки, которыми покойный и фиксировал это убоище на поясном ремне. Я подергал за рычаг, готовый мгновенно выбросить гранату за бруствер при любом признаке срабатывания запала, но изделие сумрачного венского гения никак не реагировало на мои потуги — рычаг не сдвигался ни в одну сторону.

— Эй, как вас там… штрафник! — поручик с любопытством смотрел на меня: — Никогда такую гранату не видели? Донце у ручки снимите, там будет шнурок. За шнурок потянете и бросайте.

— Я вообще то гражданский, на фронт подарки от партии «Справедливая Россия» привез, грузовики и аэроплан, а в строй меня случайно поставили, иначе ваши же подчиненные меня бы пристрелили.

— Хорошие подарки. — скривившись от боли, хохотнул поручик: — В следующий раз к нам приезжайте. А подчиненных я накажу, даже не переживайте, обязательно накажу.

— За совет спасибо. — я подхватил гранаты, присел у угла траншеи, быстро высунул за угол ствол автомата, держа его у самой земли и очередью прочертил невидимое мне пространство.

Кто-то вскрикнул, грянул залп, что-то дернуло рукав куртки, пули прошли выше, а я, на мгновение подскочив, бросил обе гранаты в сторону следующего угла траншеи. Хлопки взрываов были совсем не страшные, а сразу после них я выдвинулся из-за угла и выпустил короткую очередь в лежащее впереди тело, после чего бросился вперед — одному, без прикрытия, оставаться на месте было смерти подобно. Еще меня напугало, в тот момент, когда я выглядывал из окопа для броска гранат, лежащее за бруствером тело австрийского стрелка. Десять минут назад, когда мы бежали к вражеской траншее, его там не было, а значит, что кто-то отважный пытался зайти ко мне с боку по верху, но не преуспел в этом — скорее всего, кто-то из «штрафников» или «ударников», что прятались напротив австрийский окопов снял его метким выстрелом, но кто сказал, что мне повезет еще раз?

Я пристроился у угла, старательно прислушиваясь к звукам, заменил магазин автомата на полный, после чего перевернул труп в голубоватой шинели. Этот мертвый враг обогатил меня тремя гранатами такого-же дурацкого вида. Отлично, война сама должна кормить победителей. Я сунул ствол автомата за угол и тут же испуганно отпрянул назад. Залп врага был гуще, и я испугался за сохранность своего оружия. Вскочив на ноги я встретился глазами с австрияком, который в этот момент вылезал из траншеи, чтобы добраться до меня поверху. Чужак шустрой ящерицей скользнул обратно в окоп, я бросил куда-то «в ту степь», гранату и тут же бросился назад, в панике оставляя захваченные с трудом позиции — из траншеи, навстречу моей «колотушке», взлетели вверх и полетели в мою сторону парочка ее сестер.

Наверное, в своем бегстве я напоминал гепарда, делая огромные прыжки, не вставая с четверенек. С вражескими осколками я разминулся на какие-то миллисекунды, вывалившись за угол траншеи, чуть опередив, впившийся в глинистую стенку, рой осколков.

Я развернулся, готовясь отразить атаку вражеских стрелков, что должны были рвануть вслед за взрывами гранат, но из-за угла никто не показался. Поворачиваясь, я краем глаза заметил что-то неправильное сбоку, холодея сердцем, развернулся и обнаружил несколько штрафников, присевших на корточки и направивших на меня стволы винтовок.

— Я же говорил вам, наш это. Его в строй перед атакой поставили, а на поле он нас обогнал, аспид и хорошую воронку занял…

— Гранаты есть? –я вытер тыльной стороной ладони, налипшие на губах глиняные крошки.

— Есть, целый ящик.

— Тащите, будем к пулемету пробиваться.

Оказалось, кроме меня, с австрийскими эрзац-гранатами знакомы были все. Три гранаты отправились в свой короткий полет, после взрыва я сунул ствол автомата за угол и дал очередь.

— Nestřílejte, všichni utekli! –заорали из-за угла. Не знаю, кто из очередных братушек из состава народов «лоскутной империи» кричал, но я его понял.

— Ты кто? Выходи с поднятыми руками!

На непонятном наречии в ответ орали, что он чех и он раненый.

Я, под удивленными взглядами «штрафников» достал из вещевого мешка дорожный несессер, из отделения которого вынул небольшое зеркальце и протянул руку к повороту траншеи.

К колышущемся отражении я разглядел, торчащую откуда-то снизу и сбоку, вздернутую вверх окровавленную руку, поэтому шагнул за поворот, выставив вперед ствол автомата.

В узкой щели, выкопанной сбоку и ниже пола траншеи лежал человек в изодранном мундире, прижав одной рукой марлевый тампон к окровавленному боку и махая мне второй рукой.

— Где твои, куда побежали? — я присел возле раненного, следя одновременно за ним, и за следующим поворотом траншеи.

— То не мои, это немцы. Они поверху побежали.

Я приподнялся и увидел несколько групп людей в чужих мундирах и немецких касках, торопливо уходящих во вражеский тыл.

— Ладно лежи, скоро санитары подойдут. — я двинулся дальше в сторону пулеметного гнезда. Окопы противника были пустыми, кроме нескольких трупов в серо-голубых мундирах и другого, обычного для захваченной траншеи мусора. Пулеметный дзот, до которого я дошел минут через пять, представлял собой траншею, наскоро накрытую бревнами. Причем расположено укрепление было неудачно, что позволило русским артиллеристам разрушить его в первые же минуты обстрела. В небольшой яме, под завалившимися бревнами, стоял на станке пулемет, похожий на русский «максим», только ствол его был короче, на конце ствола был накручен длинный пламегаситель, а щиток отсутствовал. В полуразрушенном дзоте лежало восемь трупов — двое австрийцев были выложены перед, простреленным в нескольких местах, кожухом пулемета, служа холодящим душу бруствером, трое пехотинцев, и офицер рядком сидели, прислоненные к стенке, с склоненными вниз головами, а на пулемет навалились еще двое, очевидно, его последний расчет. Я осмотрелся, вытащил из-под офицера здоровенную, деревянно-кожаную кобуру, с пристегнутым к ней здоровенным пистолетом, мне кажется, в прошлой жизни с подобным прибором бегал Арнольд Шварценеггер, в фильме «Красная жара». Больше всего меня поразили два могучих предохранителя, расположенных рядком слева, на не менее, брутальной раме. Хочу, хочу такую хрень, тем более, что судя по стрелянным гильзам, валяющимся повсюду, это орудие стреляло патронами от «Маузера», которых у меня оставалось еще половина вещевого мешка. Свой трофей я сунул в вещевой мешок, так как не только я любил большие пистолеты, а спорить с начальниками, имеющими хотя бы одну звездочку на погонах, имею я право на трофей или не имею, было чревато. Быстро выяснится, что это мародерство или иное нарушение правил ведения войны и пойду я в следующую атаку в составе штрафной роты, но уже, на законных основаниях. Не найдя в дзоте более ничего интересного, я выглянул за бруствер. За дзотом траншея отсутствовала, по проложенным саперами проходе через проволочные заграждения, в тыл австрийских войск, небольшими колоннами, двигалась русская пехота, а саперы, появившиеся откуда ни возьмись, быстро засыпали австрийскую траншею, готовя путь для обозов и артиллерии. Дивясь, как быстро все здесь меняется, я поспешил искать остатки штрафной роты — мне нужно было найти хоть какого-то командира, способного принимать решения, — пора было выбираться из этого ада.

«Штрафники» расположились сразу за захваченной траншеей, сидя или лежа, курили самокрутки и о чем-то смеялись и было их достаточно много. В стороне сидел поручик в перчатках, с перевязанной ногой и красиво курил папиросу, возле офицера, на траве, сидело несколько «ударников».

Я обошел отдыхающих после тяжелого боя людей, и нашел одного «своего» и одного «авиатора».

— Пучков, где Слободин? — я боялся услышать ответ на свой вопрос.

— В начале боя его в ногу ранило, он обратно пополз.

— Хорошо, что ранило, а то я думал… А ваш где товарищ пропал?

— Убило его. — мрачно буркнул «авиатор», вон, с другими покойниками лежит.

В стороне лежали рядком два десятка павших воинов, а несколько австрийцев, видимо, кого-то успели перехватить и взять в плен, копали еще одну траншею, под охраной пары часовых.

— Ладно, мужики, пошли. Хотя бы вас надо отсюда выводить.

— Господин поручик, разрешите обратится? — я остановился в паре шагов от сидящего на каком-то ящике.

— Обращайтесь, милейший, но сначала скажите, кто вы собственно такой?

— Господин поручик, здесь все написано. — я протянул ему документы и сделал шаг назад.

— Я вообще ничего из этого не понял…- прочитав, поручик поморщился, скорее всего от боли в раненой ноге, и потряс бумагами: — Тем более, непонятно, кто вы?

— Я, собственно, человек гражданский, привез с этим товарищем и еще четырьмя сопровождающими подарки для наших летчиков…

— Теперь я хоть что-то понял, господин Котов… — офицер начал засовывать приказ командира стрелкового корпуса в сумку, висящую на плече.

— Господин поручик, не забирайте приказ, мне же еще в госпитале двух раненых оформлять, а то их потом снова в штрафную роту иди еще куда…

— А что я себе оставлю? — растерялся офицер: — Вы двух человек хотите забрать под честное слово, что ли?

— Да вы у себя, в строевой записке или где там положено эту запись сделать, напишите реквизиты приказа, дату и номер, и, коротко, суть. Все равно, в штабе есть копия, да еще верно, не одна.

— Черт с вами, господин Котов, в благодарность за это оружие… — поручик любовно погладил по прикладу автомата выделки моей мастерской: — Нас бы там австрияки и перекололи… Вы как ушли, тут они и навалились… Ладно, черт с вами, сделаю, как вы просите.

Дальше было очень скучно и долго. Мы долго выбирались до ближайших тылов — с фронта двигались подводы, полные ранеными и мет рядом с ними не было. Потом я долго объяснялся с начальником госпиталя, в который, по счастью, привезли обоих моих сотрудников. Мужикам я оставил деньги, практически все, что у меня были, а доктору оставил уродский австрийский пистолет, который я взял с вражеского офицера во время боя на полевом аэродроме. Доктор, впечатленный размером оружия и желтизной его кобуры, клятвенно обещал моих раненых лечить до самого выздоровления и не выгонять их из госпиталя раньше времени, так как они военными в прямом значении этого слова, не являются. Сдав «авиатора» в штаб, для отправки в родной авиаотряд, м с Пучковым двинулись в сторону восточной окраины местечка — нам предстоял тридцати километровый марш до станции, где была возможность сесть на поезд, способный отвезти нас в Киев или Москву.