От революционного восторга к…

Глава 20

Глава двадцатая.

Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

— Кто такие? — на краю дальнего леса вовсю мелькали лопаты и куски глины, там торопливо копались траншеи, а нам навстречу вышел унтер и двое рядовых с винтовками наперевес.

— Гражданские, в тыл идем…

— Поди дезертиры? — унтер презрительно сплюнул на траву тягучую, желтую слюну: — Оружие сдавайте и валите отсюда!

Судя по черному шеврону с вышитым черепом и перекрещенными костями, а также красной ленте, пришитой по манжетам гимнастерки и вороту, и пуговицам, обшитым красной материей, мы имели дело с каким-то «Ударным батальоном смерти».

— Вот эти со мной, мы из Петрограда аэроплан и грузовики привезли, на деньги партии «Справедливая Россия» собранные, для авиаотряда, а эти товарищи — военные, наземная команда с аэродрома, который австрийцы захватили, мы обоз с неисправными аэропланами прикрывали. Вот мои документы. Два пулемёта казенные, с поврежденных аэропланов, их надо в авиаотряд, уверен, сдать, тем более, что к ним патронов практически нет, а наши пистолеты — моя личная собственность и для армии они признаны непригодными. — я достал разрешение на владение пистолетами — пулеметами, выписанные мною же, в бытность мою начальником милиции.

— Одну минуту, гражданин хороший, тут надобно все серьезно проверить. — унтер сунул в рот латунный свисток на шнуре, что был привязан к его поясному ремню, и, надув щеки, засвистел изо всех сил.

Через несколько минут появился щеголеватый поручик, со всеми нашивками, кроме-того красная ткань шла по обшлагу новенького френча. Широкий офицерский ремень оттягивала квадратный чехол, судя по размеру, от морского бинокля. Образ хорошо снаряженного вояки дополнял «маузер» в деревянной кобуре, на тонком ремне, перекинутом через плечо.

— Что у тебя, Ефимов… — взгляд поручика делано скользнул сквозь нас: — С дезертирами разобраться не можешь?

— Да тут, гражданин командир роты, непонятные лица, и оружие сдавать не хотят…

— Оружие, граждане, драпающие в тыл, придется сдать, а иначе вы мимо нас не пройдете… — поручик с ленцой повернул в нашу сторону голову, многозначительно постукивая пальцами по крышке кобуры.

— Основания?

— Дезертирам оружие в тылу не нужно, а если вам так ваше оружие дорого, то добро пожаловать в цепь, в состав первого революционного маршевого батальона. Так, хоть умрете героями.

— Прошу прощения, господин поручик, вы в двигателях и органах управления аэропланов разбираетесь?

— Ни в малейшей мере, а к чему этот вопрос?

— Вот эти, с пулеметами механики из технической команды эвакуированного аэродрома. Если вы их пропустите, они догонят свои команды, вечером отремонтируют повреждённые самолеты, что мимо ваз проволокли, и завтра самолеты будут сбрасывать бомбы на головы австрияков. А эти пулеметы сняты с этих аэропланов, и без них они небоеспособны. Тем более, в пулеметах патронов практически не осталось.

— Понятно, нижние чины — свободны. А вы кто? Тоже какие-то важные специалисты?

— Нет, мы гражданские, от партии «Справедливой России», привезли снаряжение для летчиков, жаль только, что половину пришлось уничтожить, потому что противник прорвался к аэродром, а вывезти все не успели.

— И что, австрийцев видели?

— Ну, если вы в свой замечательный бинокль поглядите, может быть тоже увидите, их там, возле того дыма, очень много лежит, человек полста, наверное.

— Почему лежит? — поручик начал расстегивать свой поясной саквояж.

— Умерли, потому что. — я пожал плечами: — Начали казенное имущество растаскивать, мародерить, а мы их в спину… причесали.

— Ни черта не вижу! — офицер крутил колесико фокусировки.

— Ну они там точно лежат. — я показал трофейный пистолет: — Вот, с убитого офицера снял. И пушки или гаубицы у них есть, судя по всему, не самого большого калибра, да и со снарядами не очень хорошо, больно экономно по нам стреляли.

— Да вы кто, черт побери?

— У унтера вашего наши документы. Мы снаряжение и подарки привезли летчикам, и попали, как куры в ощип, пришлось оставаться, прикрывать эвакуацию аэропланов.

— Скажите, господин Котов… — поручик через пару минут оторвался от изучения документов: — У вас разрешение на ваши странные пистолеты выписал начальник милиции с такой же фамилией. Родственником приходитесь?

— Нет, гораздо ближе родственника — я стеснительно улыбнулся: — Это я сам, до отставки.

— А разве так можно?

— Почему нет? — Начальник милиции выписывает разрешение фабриканту на использование и испытание, фабрикантом же изобретённых, пистолетов. Что тут плохого?

— И почему вас в отставку отправили, хотелось бы поинтересоваться…

— Неразрешимые противоречия с министром юстиции Керенским Александром Федоровичем. — сейчас можно было рассказывать о гонениях со стороны бывшего всенародного любимца.

— Да, Александра Федоровна, чтобы ему, очень сильно нам подкузьмила, сорвала наступление… — закручинился поручик.

— А было что срывать? — я огляделся по сторонам: — Что-то не вижу я силы великой, что рвётся опрокинуть дерзких австрияков и отбросить их до самой Вены. Да и ваш батальон смерти, на батальон не сильно и похож…Скорее рота неполного состава.

— Остальные части на данном участке фронта проголосовали удерживать резервные линии обороны по месту своего картирования… — скрипнув зубами, прошипел поручик.

— Вот видите, солдаты даже линию фронта не хотят восстановить, а вы говорите — Керенский наступление сорвал.

— Вы что, за этого врага народа вступаетесь, милостивый государь?

— Не в коей мере, господин поручик, ни в коей мере. Я просто рассуждаю о роли личности в истории. Ну, елки- палки, не успели уйти.

Со стороны вражеских позиций по небу тарахтел раскрашенный в красно-коричневую ливрею биплан с большим черным крестом на фюзеляже и оперении хвоста.

— Истинно так. — поручик наконец что-то разглядел в свой бинокль, после чего ткнул пальцем в поле, где, на грани видимости, я разглядел серую колонну, двигающуюся в нашу сторону.

— Поручик, мне кажется, если у вас конечно есть патроны к тем ручным пулеметам, пора посылать кого-то конного или быстроного, чтобы их вернули.

— У нас в батальоне два таких пулемета, сейчас пошлю вестового. — поручик достал из кармана галифе серебряный свисток и два раза свистнул в него.

Через пять минут вестовой, наверное, на коне самого поручика, поскакал в тыл, опасливо поглядывая на кружащий за нашими силами аэроплан.

— Господин поручик! — оторвал я офицера от криков в адрес нижних чинов — судя по бестолковой суете и возрасту солдат, опытных ветеранов тут было мало, в основном необстрелянная молодежь.

Зато офицеров было в избытке — хромой подпоручик, что буркнув, что он пойдет к пулемету «максим», сразу же скрылся в лесу и больше не показывался, присутствовали еще три юных прапорщика, что орали и суетились еще похлеще своих подчиненных.

— Господин поручик! — дергать за рукав офицера я не стал, просто заступил дорогу: — У вас случайно маузеровских патронов нет?

— Случайно есть. Двадцати штук вам хватит?

— Конечно нет, но давайте хоть двадцать… — я вытащил из подсумка пустой магазин и выжидательно уставился на офицера.

— Сейчас. Тищенко! Тищенко! — поручик стал дуть в свой свисток, после чего, с досадой, взмахнул рукой: — Черт, я же его в тыл за пулеметами отправил. Ну, подождите, скоро вернется и принесет патроны из моей палатки. Кстати, хотел у вас справить — это вообще, что у вас за оружие?

— Пистолет- пулемет собственного производства. Стреляет патронами от «маузера», может стрелять очередями, как пулемет, но, на близкой дистанции, сами понимаете.

— То есть игрушка…- разочарованно протянул военный и с досадой отвернулся.

— Вы мне патронов насыпьте побольше, и я вам продемонстрирую, что это за игрушка. — разозлился я: — Мы, как бы воевать не собирались, патроны летчикам в подарок везли, в результате из интендант аэроотряда на грузовиках увез, а мы остались с тем запасом. Что при себе были.

— Да, интенданты, они такие. Не зря Петр великий вешать их хотел через год службы. — поддакнул мне офицер, который, судя по всему, тоже имел к тыловикам воз претензий.

Наш интересный разговор прервали — аэроплан с крестами перестал выписывать круги и пошел на снижение.

— В укрытие! — заорал кто-то, и мы с поручиком побежали к ближайшей траншее. Не только мы были такими умными — количество желающих укрыться в узкой щели явно превышало количество копателей. Я соскользнул вниз и упал на что-то мягкое, а сверху на меня навалился офицер.

— Какого черта, господа! Взяли бы и рыли себе окоп сами…

— Блинов, поговори мне еще! У нас хоть и революция, но ротные пока землю рыть не обязаны!

— Да я не вам господин поручик, я вот этому штатскому…

Я успел открыть рот, чтобы достойно ответить лежащему подо мной нижнему чину, когда, рядом с нашим укрытием, гулко грохнуло, и мой рот, глаза и нос мгновенно оказались забиты пылью и листьями, а в воздухе повисла химическая вонь.

Пока я пытался прокашлялся и прочихаться, еще раз грохнуло что-то в стороне, и звук мотора в небе начал удалятся.

— Слазьте с меня, господа! — заорал снизу скандальный хозяин окопа: — Я сейчас задохнусь!

— Да ладно, можно подумать… -я спихнул с себя поручика и выполз на поверхность, после чего обессиленно распластался на траве — хотелось просто лежать, чтобы меня никто не трогал.

Этим я и отличался от местного батальонного командира отвечал только за себя, и горстку своих людей, поэтому мог себе позволить полежать на мать-сырой Земле, чего был лишен поручик — он, вновь схватился за свой бинокль.

— Внимание всем! Обер — офицерам, доложить о потерях! Всем приготовится, занять позиции, через пятнадцать минут начнется атака.

Далеко, примерно, на расстоянии версты, в поле замерла серая человеческая гусеницы — от вражеского аэроплана отделился какой-то предмет с ярко-красной лентой и полетел вниз — две серые фигурки бросились к тубусу, очевидно, с донесением, после чего понесли свою находку в сторону единственного человека на лошади, к которому, после этого, сбежались еще несколько человек.

«Сейчас бы мои минометы — накрыли бы к…» — додумать свою мысль я не успел — справа от нас раздались стук пулемета «максим».

— Видите, что Максимов с пулеметом творит? Просто волшебник! — поручик обернулся ко мне, весело оскалив белые, крупные зубы: — Батальон, всем в укрытие, сейчас начнут обстрел.

Очевидно, Максимов был тот хромой подпоручик, что ушел к пулемету, умудрившийся, несмотря на значительное расстояние, накрыть первой очередью группу возле далекого всадника. Во всяком случае, светлая лошадь лежала на боку, а серые фигурки разбегались в разные стороны, мгновенно развали строгий строй ротных колонн, несмотря, но то, что пулемет уже замолчал.

Мы снова попрыгали в окоп, на этот раз его хозяин, вольноопределяющийся Блинов не лежал, раздавленной лягушкой на дне, а сидел, привалившись к глинистой стенке, лишь изредка посверкивая маленькими, сердитыми глазками, из-под стальной каски новейшего, образца семнадцатого года, типа, с большим, двуглавым орлом над козырьком.

Орудия стрелять по нам начали через несколько минут. Сначала над головами расцвели розовые облачка и раздался свист, впивающейся в землю и деревья, злой шрапнели, а потом в ход пошли фугасные гранаты.

На наше счастье, у австрийцев, действительно, не было снарядов. Что такое двадцать выстрелов из легких орудий, в то время, как нормальным для прорыва линии фронте в это время, считалась трёх-четырёхдневная артиллерийская подготовка, да не слабенькими пушечками, трехдюймового калибра, которые постреливали по нашим позициям с расстояния в три версты, а тяжёлыми орудиями, калибром от шести дюймов и выше, которые методично превращали окружающую действительность в какой-то лунный пейзаж. Тем временем, пока австрийская пехота рассыпавшись по полю редкими цепями, неторопливо, двигались в нашу сторону, с тыла, наконец-то, прибежали оба, уже потерянных и оплаканных, «авиатора», с крайне необходимыми, авиационными пулемётами, за которыми, хромая, двигался вестовой поручика, уже, почему-то, без лошади. Оказывается, австрийский аэроплан, сберегая бомбы места для расположения батальона, сбросил на трёх человек я одну лошадь, двигавшихся по полю, ящик флешеттов. Самой невезучей в этой компании оказалось лошадь поручика — пара сброшенных с небес металлических лезвий разрезали её практически на две половины, остальные участник драмы остались, относительно, целыми, только вестовой, падая с, разваливающейся на половины, лошади командира батальона, растянул ногу. Не растерявшиеся пулемётчики выпустили в летающего агрессора остатки зарядов из дисков, летчик решил, что лучше держаться подальше от такой злой, но малозначительной цели и полетел бомбить лес, где окапывались ударники. Огорчённый поручик пообещал, прихромавшему, вестовому не давать больше ни одной лошади, а пулемётчиков отправил в батальонный пункт боепитания, искать подходящие для их оружия патроны. Я тоже поплёлся вслед за ними — двадцати патронах к «маузеру», которыми одарил меня командир батальона мне хватит ровно на минуту боя. А тут и, этот самый, бой начался внезапно. Только что стояла тишина, которая мгновенно сменилась густой, оружейной и пулемётной трескотней. Пулемётчики авиаотряда, найдя ящик с надписью «British 303 мк», рассыпали его содержимое по сухарным сумкам, и расползлись в разные стороны, прячусь за стволами деревьев. Я же, где на четвереньках, а где перебежками, вернулся в окоп, где укрывались командир батальона и вольноопределяющийся Блинов. Бои, тем временем, становился, всё более и более, ожесточённым. Три австрийские роты, несмотря на частую пальбу пяти наших пулемётов, проявляли стойкость и упорство, дружно и умело, накатываясь на нашей позиции. Через пять минут австрийские артиллеристы метко выбили главную головную боль — русский пулемёт «Максим», косящий австрийскую пехоту с левого фланга, не пожалев на эту жирную цель десяток фугасных гранат. Убедившись, что раскатистый очереди русского станкового пулемёта уже не слышны, стрелки в серых мундирах приободрившись, ускорились, стараясь быстрее сблизиться с русскими на дистанцию гранатного броска. Приближающихся к нам скорыми перебежками, маленькие фигурки, зачастую, не имели при себе винтовок, а сжимали в руках сапёрные лопаты, топоры, длинные кинжалы, иди, совсем страхолюдного вида, дубины, с, торчащими во все стороны, острыми гвоздями.

— У них что, тоже одна винтовка на троих? — толкнул я под локоть поручика, поразившись диким видом этих, современных дикарей.

— Нет! Это штурмовики- гренадёры. Сейчас подойдут поближе и закидают нас гранатами, а потом начнут по окопам, а тех, кто останется жив, своими дубинками и ножами вырезать. — Поручик орал мне в самое ухо: — Котов, послушайте, очень вас прошу -доберитесь до правого фланга и узнайте у подпоручика Максимова, почему молчит второй пулемёт, а то, одними ручниками, мы эту толпу не удержим.

Мне ничего не оставалось сделать, как молча кивнуть, после чего заставить себя выбросить мое тело из безопасного окопа и, извиваясь, как ящерица, поползти в сторону правого фланга. На моё счастье, у меня хватило ума проползти всё это расстояние по-пластунски, хотя несколько раз хотелось вскочить и в два прыжка преодолеть, казалось бы, безопасные участки. Два тела, изломанными, пыльными, куклами, лежащие на земле, что попались на моем пути, безусловно доказали, что спешка на переднем крае- очень вредная, даже смертельно опасная привычка

Хромого подпоручика Максимова со станковым пулемётом и двумя нижними чинами я нашёл не на правом фланге русских окопов, а несколько дальше. Это троица, укрывшись за небольшую возвышенность, полностью скрывающей их от немецких наблюдателей, спокойно лежали вокруг пулеметного станка и курили. Солдаты дымили трубками, а офицер какой-то душистой папиросой.

— Стесняюсь вас побеспокоить в боевой обстановке… — я высунулся из невысокой травы: — Но задать вопрос вынужден — господин подпоручик, командир батальона интересуется, почему не стреляет ваш пулемёт?

— Скоро начнёт. — Подпоручик флегматично затушил папиросу о каблук своего сапога и уселся на станок пулемёта, как на складное рыбацкую табуретку.

— Так и передать командиру батальона?

— Передавать ничего не надо.- лицо офицера преобразилось, из расслабленного и флегматичного превратилась в страшную и уродливую маску:- Вы уже дойти не успеете господин хороший. Лучше залягте с обратной страны этого холмика, благо я гляжу, у вас и оружие, кое-какое, имеется. И глядите там, чтобы нас австрияки с тылу штыками не перекололи, пока мы огонь вести будем.

Я обернулся в сторону линии окопов, не понимая, почему я вернуться не успею, но подпоручик, видимо, старый вояка, всё сказал правильно- на неглубокие русские копчики накатывала серая волна атакующий австрийской пехоты. В тот неуловимый миг, когда австрийцы, скопившийся в сотне метров от русских позиций, в едином порыве, бросились вперёд, чтобы одним броском ворваться в окопы противника, станковый пулемёт с правого фланга подал свой весомый голос. Подпоручик поливал кинжальным огнём, как из пожарного брандспойта, низко стриг траву и бегущих по ней людей. Даже то, что опытные вояки, практически мгновенно, залегли в густой траве, особенно австрийцам не помогло. Офицер на мгновение отпрянул от прицела, что-то чуть-чуть сдвинул и продолжил бить длинными очередями, расстреливают вражескую пехоту практически в упор. Вверх взымали серые комки земли, серые лоскуты мундирной ткани и красные куски человеческой плоти — тяжелые пулеметные пули, буквально, разрывали человеческие тела. Люди в серых мундирах, мгновенно потерявший весь боевой задор, старались поглубже, плотнее, вжаться в землю, не находя себе человеческих сил и мужества ни приподняться навстречу потоку раскалённого свинца, ни выстрелить во врага, не кинуть гранату в сторону проклятого, не за тыкающегося, ни на минуту, пулемёта. «Максим» внезапно, на полуслове, замолчал. Подпоручик выругался и начал менять ленту, а пользуясь краткой передышкой, от земли оттолкнулся и поднялся десяток смельчаков, бросившихся в самоубийственную, отчаянную атаку, в сторону ненавистного пулеметного расчета. Не знаю, что произошло, но у опытного подпоручика что-то не ладилось. В кино матерчатая лента у «максима» менялась гораздо быстрее, но, здесь и сейчас, офицер никак не мог захлопнуть верхнюю крышку смертоносной машинки. Один из солдат в потертой гимнастерке встал на колени, вскинул единственную, бывшую при них, винтовку, когда я начал стрелять над его головой одиночными выстрелами из своего автомата. Мне кажется, бегущие к нам, с перекошенными в нечеловеческих гримасах, лицах, австрийцы, были одеты в какие-то доспехи. Во всяком случае, чтобы свалить четырёх штурмовиков мне пришлось потратить весь автоматный магазин — все тридцать, чёртовых, драгоценных патронов. Остальных, одной длинной очередью, слева направо, как мусор со стола, смел подпоручик, всё-таки, сумевший перезарядить свой пулемёт. От русских окопов зазвучала многоголосое «Ура!», из-за деревьев показался десяток фигурок в зелёных гимнастёрках, бегущих вперед, с выставленными вперёд, игольчатыми штыками. Я не успел подумать о печальный судьбе этой горстки смельчаков, как на открытое пространство выметнулась густая цепь батальона, все сотни штыков. Подпоручик продолжал бить длинными очередями, не давая австрийцам возможности оказать сопротивление, так что, многих вражеских пехотинцев русские ударники перекололи лежащими на земле. Когда русская цепь преодолела, видимую только подпоручику, черту, «максим» смолк, задрав вверх, окутанный горячим паром, ствол, чтобы не подстрелить своих, что послужило сигналом для австрийцев к беспорядочному бегству. Батальон в сером бежал от батальона в зеленом, бежал, бросая оружие, раненых и всё, что можно было бросить. Буквально в трех метрах за спасающимися, бежали орущие, разъярённые русские, и не было ни одной секунды, чтобы подумать, остановиться, собраться и встретить безжалостного врага штык в штык, кость в кость. Орущая, кричащая, плачущая, молящая о милосердии, волна, разномастно одетых людей, быстро удалялась. Подпоручик со своим расчетом подхватили пулемётный станок и патроны, и перенесли их на десяток шагов вперёд, до края, защищающего их от вражеской артиллерии, возвышенности, развернули «максим» в сторону далёкого леса и вновь принялись спокойно курить, негромко о чём-то переговариваясь. Я посчитал, что бежать вслед атакующему батальону неразумно — больно далеко они оторвались, мародёрить и добивать раненых австрийцев, как-то, не комильфо, поэтому отправился выполнять последний приказ — просьбу хромого подпоручика- охранять фланг или тыл, не знаю, как сейчас это назвать правильно, нашего пулемётного расчёта.

Хромой чёрт подпоручик, как в воду глядел. Я услышал шелест, сминаемой под чьими-то ногами, травы, успел только присесть на колено и вскинуть автомат- десяток вражеских штурмовиков, безнадёжно опоздав, но тоже, как и я, выполняли последний полученный приказ — широким охватом заходили во фланг русским позициям. Ловить мне было нечего — я встал во весь рост, одной очередью перечеркнул цепочку, приближающихся ко мне, человеческих фигур, после чего отпрыгнул в ближайшие кусты и побежал, стараясь двигаться зигзагом. За моей спиной раздались крики, шипение запалов и взрывы гранат. Что-то жестко ударило по каске и по спине, сердце сжалось, от осознания, что это конец, на ноги продолжали двигаться, по венам и артериям прогонялась кипящая от адреналина, кровь, а воздух, всё так же, жёг огнём лёгкие. Кусты закончились и я, пробежав по инерции два десятка шагов, от неожиданности затормозил — с дистанции в тридцать метров мне в лицо равнодушно смотрело тупое рыльце станкового пулемёта. — Ложись, дурак, ложись! — я даже не успел осознать, чего хотят от меня эти люди, как тело, самостоятельно, распластавшись, как лягушка в прыжке, рухнуло на землю.