Оставшийся в живых

Глава 21

– Поверни налево. Здесь. – Голос Хоббса был слабым и хриплым. Келлер послушно исполнил его команду и повернул Стэг в узкий проезд напротив церкви Колледжа. Когда они проезжали мимо церкви, медиум оглянулся и проводил ее задумчивым взглядом. Но ничего не сказал.

– Теперь куда? – спросил он.

У Хоббса хватило лишь сил на то, чтобы устало поднять руку и показать пальцем направо. Келлер нажал на газ, и машина снова устремилась вперед.

Священник с ними не поехал. Он пытался отговорить их от этой затеи, уговаривал обратиться в полицию. Но все трое прекрасно понимали, что от этого будет мало проку. Как они смогут объяснить все происшедшее? Кто поверит рассказу о том, чему они сами поверили с большим трудом?

Отец Винсенте помог Келлеру дотащить Хоббса через поле до автомобиля, но его обеспокоенный взгляд почти неотрывно был прикован к разливающемуся по ночному небу зареву разгорающегося пожара. Один из магазинов на Хай Стрит был охвачен огнем, и они видели, что пожар распространяется дальше. Как раз в тот момент, когда Келлер, рывком открыв дверь автомобиля, помогал измученному болью медиуму усесться на переднее сидение, он услышал вдали завывание сирен пожарных машин.

Священник все еще колебался, ехать ли ему с ними или остаться, чтобы помочь своей пастве встретить неведомую опасность. Он предчувствовал, что пожар – это только начало, и по мере его распространения тяжелая, гнетущая атмосфера, вот уже несколько недель нависающая над Итоном, непременно выльется в еще какие-то грозные события. Деяния зла. Тогда обязательно понадобится священник.

И он побежал в сторону Хай Стрит, к горящему магазину, на бегу молча творя молитву за успех тех, кто остался в машине.

Келлер смотрел ему вслед до тех пор, пока фигура в черной сутане не исчезла в зажатом между двумя зданиями узком проезде, ведущим к главной улице; затем включил зажигание и повел машину, слегка склонившись к Хоббсу, чтобы не пропустить какое-нибудь его указание. Перед въездом на Хай Стрит Келлеру пришлось остановиться, чтобы дать дорогу двум пожарным машинам, которые промчались мимо них и, взвизгнув тормозами, остановились дальше по улице. Ему было видно, как из машины высыпали одетые в синюю форму пожарные и поспешно принялись тушить свирепствующий огонь. Келлер медленно поехал дальше, моля Бога, чтобы Хоббс не потерял сознание раньше, чем они достигнут цели своей поездки, поскольку помимо тяжелых ожогов, которые получил медиум, у него был еще сильнейший шок. Его истощенный мозг нуждался в отдыхе, а уставшее, израненное тело – в покое. Но Келлер видел, что этот тщедушный человечек изо всех сил старался сконцентрировать свою волю, чтобы не впасть в беспамятство. Весь вопрос был в том, как долго он сможет продержаться.

Отъехав от города, Келлер увеличил скорость, а приблизившись к Итон Вику, городу-двойнику Итона, снова сбросил газ и взглянул на Хоббса, ожидая новых указаний.

– Поезжай... дальше. – Голос его слабел, и слова с трудом долетали до Келлера.

Как только выехали из города, автомобиль снова набрал скорость. На дороге стало темно, ночь опустилась на них, словно наброшенное сверху одеяло. Келлер включил дальний свет и еще прибавил газу. Он понимал, что медиум долго не продержится. По обеим сторонам дороги лежали ровные поля, казавшиеся в ярком свете фар застывшими и бесцветными, а когда автомобиль проходил длинный поворот, в лучах блеснула поверхность почти пересохшего пруда. Скопление огней впереди подсказало Келлеру, что они снова приближаются к какому-то городу, и он подумал, что, наверное, именно там они отыщут свою добычу. Но вдруг Хоббс на удивление крепко сжал пальцами руку Келлеру.

– Стоп! Останови здесь!

Келлер резко нажал на тормоз, машина пошла юзом и остановилась. Он машинально переключил фары на ближний свет.

Хоббс с усилием заговорил, жадно ловя ртом воздух после каждой фразы:

– Этот голос, Дэвид. Он слабеет. Он уходит от меня. Но он говорит... это здесь. Тот человек... здесь.

Келлер опустил боковое стекло и внимательно всмотрелся в темноту. Но ничего не увидел.

– А вы уверены? – спросил он Хоббса. – Вокруг ничего нет. Только поля, деревья.

Хоббс тяжело заворочался на сиденье.

– Он... говорит – здесь. Где-то здесь. Этот голос – такой испуганный, печальный. Ну вот, он пропал совсем. – Медиум с трудом поднял голову и посмотрел в ночную темноту. – Это где-то рядом, Дэвид. Я чувствую это. – Внезапно он поморщился, а затем, когда боль немного отпустила его, тихонько застонал. – Моя голова... плохо вижу. Посмотри вокруг, это должно быть здесь.

Келлер распахнул дверцу и уже готов был выйти из машины, когда из-за поворота выскочил другой автомобиль, и сердито просигналив, резко свернул в сторону, объезжая Стэг.

Когда он круто отвернул, чтобы избежать столкновения, в лучи его фар на какое-то мгновение попал дом.

Свет пробежал по диагонали через поле справа от дороги и высветил там стоящий на значительном удалении одинокий дом. На первый, мимолетный взгляд дом показался Келлеру довольно большим, но выглядел он как-то сиротливо. Похоже, этот дом принадлежал состоятельному владельцу, но его расположение наводило на мысль о необитаемости. Келлер захлопнул дверцу, потихоньку поехал вперед, оставив фары включенными на ближний свет, и начал высматривать боковую дорогу, которая привела бы его к дому, абсолютно уверенный, что цель – там.

Он не сомневался, что там, в доме, его ждут ответы на все вопросы.

Вскоре Келлер обнаружил узкую гравийную дорогу и, свернув на нее, выключил фары. Дальше он вел машину, ориентируясь по границам более светлой поверхности дороги, которая выделялась на фоне темных полей.

Метров через пятьдесят он остановил машину и некоторое время сидел неподвижно, ожидая, чтобы глаза привыкли к ночной темноте. Дыхание Хоббса стало теперь более ровным и глубоким. Келлер, пытаясь растормошить его, осторожно потряс за плечо, но медиум только застонал, и его обезображенная голова склонилась набок.

– Хоббс, вы слышите меня? – негромко спросил Келлер. – Он чувствовал глубокую симпатию к этому маленькому человеку, который так пострадал из-за него. Хоббс не ответил, но Келлер продолжал, надеясь, что его слова все-таки доходят до сознания медиума. – Я иду в дом. Я знаю, ответ – там. Бог знает, почему, по я уверен в этом. Сидите спокойно, отдыхайте. Вы и так уже сделали достаточно. Остальное – это мое дело.

Он вышел из машины, тихо закрыл дверцу и некоторое время стоял, пристально вглядываясь в дом, не обращая внимания на холод. Сейчас до него было метров сто, справа и слева от него были видны другие огоньки, частично скрытые высокими заборами и густыми, хотя и голыми деревьями. Все дома располагались на расстоянии не менее двухсот метров друг от друга, что гарантировало полное уединение его обитателям и так высоко ценимый покой. Но дом, который его интересовал, выделялся какой-то особой отчужденностью.

Трудно было сказать, что именно отличает его от соседних домов. Возможно, то, что все другие дома выглядели живыми; теплый свет, пробивавшийся сквозь щели между шторами, свидетельствовал о наличии за ними внутренней жизни, скрытой от посторонних глаз. А этот дом казался мертвым.

Келлер отошел от автомобиля и направился в сторону дома. Мелкие камешки скрипели у него под ногами, и этот звук поглощал все его внимание. И тут погруженное в дремоту здание, казалось, встрепенулось, пришло в состояние страшной настороженности. Темные окна следили за его приближением, вопрошая, зачем он здесь, что ему нужно. Дом превратился в хитрое создание, охраняющее свою тайну, намеренное не допустить его внутрь и одновременно провоцирующее сделать это. Он остановился у калитки, внимательно всмотрелся в окна в поисках признаков жизни. Но каменное лицо дома оставалось непроницаемым.

Келлер толкнул калитку и, не обращая внимания на скрип ржавых петель, пошел по тропинке к дверям дома. Чувство опасности не покидало его, но стремление найти разгадку было еще сильнее.

Он нажал кнопку звонка. Прислушался.

Никакого движения внутри. Все тихо.

Он позвонил еще раз. Изнутри до его слуха донеслось только приглушенное дребезжание звонка.

Никто так и не вышел.

Он сошел с тропинки и, продираясь сквозь кустарник, окружавший дом, направился к боковому окну. Шторы были опущены, а в небольшую щель между ними была видна только сплошная темень. Он отступил назад, немного отошел от дома и посмотрел на окна верхнего этажа. Показалось ли ему, или он действительно уловил едва заметное колебание шторы? Он вернулся к дверям и позвонил еще раз.

По-прежнему никакого ответа.

Мог ли Хоббс ошибиться? Может, усталость и боль затуманили его разум и, поддавшись игре собственного воображения, он принял за новый голос свое отчаянное желание найти ответ на мучившие его вопросы? Но ведь он, Келлер, чувствовал то же самое. Ответ находился здесь. Внутри дома.

Он обошел вокруг дома и остановился позади него. В темноте Келлер не мог видеть других следов, отпечатавшихся в грязи запущенного сада. Когда он огибал угол дома, что-то внезапно поколебало его уверенность; странное ощущение, похожее на импульс электрического тока, прошло по всему телу, и его решимость мгновенно ослабла. Сердце учащенно забилось, и он вынужден был остановиться и опереться рукой о стену дома, чтобы успокоиться и снова войти в нормальный ритм. Что это было? Страх? Отчасти. Но в большей степени – предчувствие. Он чувствовал теперь, что близок к разгадке причины гибели всех этих людей, и того, как все произошло. И еще что-то. Возможно, причины своего спасения.

Новый прилив сил прогнал минутную слабость духа, и Келлер отстранился от стены. Шаги его сделались более осторожными. Он заметил темные очертания двери и окна рядом с ней. Какое-то движение в окне заставило его резко пригнуться и замереть. Через мгновение он с облегчением понял, что это всего лишь шторы, колеблющиеся в струе холодного ночного воздуха, задувающего сквозь раскрытое окно.

Но почему окно раскрыто?

Келлер осторожно подкрался к нему, и в нос ему ударил отвратительный, тошнотворный запах. Это был запах, который он хорошо знал с некоторых пор. Запах разлагающейся плоти.

Он не был очень резким, но в его происхождении сомнений быть не могло: это был не тот запах, что сопровождает бестелесных духов, а явственный смрад от гниения человеческой плоти. Внутри дома находился труп.

Со слабой надеждой на то, что это могут быть всего лишь останки мертвого животного, Келлер осторожно раздвинул шторы и попытался разглядеть что-нибудь в темноте. Но там была сплошная чернота.

Затаив дыхание, он просунул голову между шторами, нервы его были напряжены до предела. Но он по-прежнему не мог ничего разглядеть.

Раздвинув шторы пошире, Келлер перенес ногу через подоконник и ступил на пол комнаты. Некоторое время он оставался в таком положении, прислушиваясь и одновременно давая глазам возможность привыкнуть к темноте внутри комнаты. Здесь запах был сильнее, но все же оставался терпимым. Келлер совсем перелез через подоконник, встал спиной к окну и, медленно поворачивая голову слева направо, напряженно осмотрелся, стараясь уловить малейшее движение, малейший шорох. Но все вокруг было тихо.

Почувствовав боль в легких от долго сдерживаемого дыхания, Келлер, наконец, позволил себе выдохнуть и снова вдохнул воздух. Теперь вонь чувствовалась еще сильнее, но пока еще ее можно было терпеть. Труп, чей бы он ни был, появился здесь недавно.

Медленно и осторожно Келлер двинулся вдоль стен комнаты, выставив руки вперед и все время касаясь телом стены. Его глаза начали понемногу видеть в темноте. Вот два белых предмета прямоугольной формы слева – несомненно, это плита и холодильник; темный, более крупный предмет – это, должно быть, какой-то шкаф, а нечто круглое посредине комнаты – конечно стол. На нем лежало что-то более темное, бесформенное. Он догадался, что это и есть труп.

Келлер с трудом подавил в себе желание убежать, вырваться из этого мрачного, таящего угрозу дома. Но сознание необходимости довести дело до конца, ощущение недопустимости потери времени было слишком острым, оно удерживало его здесь, настойчиво заставляло продолжать поиски ответа. Не отрывая глаз от стола и лежащего на нем тела, он продолжал начатый обход комнаты. Теперь, когда его ночное зрение постепенно улучшалось, он двигался быстрее, но сохранял прежнюю осторожность. Его колено вдруг наткнулось на табуретку или стул, и он чуть не упал на пего, но сумел удержать равновесие, опершись рукой о стену. И снова он стоял неподвижно в темноте, размышляя, был ли слышен звук от этого столкновения – если здесь было кому его слышать. Через несколько секунд он двинулся дальше и когда дошел до следующей стены, стал ощупью искать дверь. Если здесь была дверь, то около нее должен быть выключатель. Вскоре его рука наткнулась на дверную раму, и он начал шарить по стене в поисках выключателя. Нащупав пластмассовый прямоугольник, он без колебания нажал на кнопку, закрыв глаза. Свет хлынул в комнату и ударил по глазам, просочившись сквозь сомкнутые веки. Он выждал несколько секунд, затем открыл глаза, заморгав от нестерпимо яркого света, и на некоторое время остался стоять лицом к стене, чтобы глаза могли привыкнуть к свету. Потом, повернувшись, он быстро оглядел комнату и убедился, что в ней никого нет. Никого, кроме него и трупа.

Труп как бы сидел в кресле, спиной к окну, навалившись грудью на круглый кухонный стол и уронив на него голову. Из-под головы и лежащих на столе рук растекалась лужица уже свернувшейся крови, от которой к краю стола протянулись отдельные ручейки, теперь тоже застывшие. Лицо было наполовину скрыто рукой, вытянутой вперед и согнутой в локте, пальцы ее почти касались затылка. Несмотря на неестественную позу, было что-то неуловимо знакомое в этом теле: рыжевато-каштановые редеющие волосы, длинными прядями спадающие сзади на воротник пальто, черная оправа очков, половинка стекла которых выглядывала из-за локтя, сверкая отраженным светом от висящей под потолком лампы.

Келлер обошел вокруг стола, и еще до того, как он убедился в правильности своего предположения, жалость охватила его сердце, рот сжался в гневе, губы слились в одну тонкую линию. Взяв мертвеца за плечо, он распрямил тело, придав ему сидячее положение, ощущая на пальцах липкую засохшую кровь.

Широко раскрытыми, безжизненными глазами, с приоткрытым ртом и опущенными книзу уголками губ на него смотрел Харри Тьюсон. Его обескровленное лицо было совершенно белым, с едва заметным желтовато-синим оттенком на щеках около ушей. На шее зияла длинная и глубокая рана. Его рубашка, пиджак и пальто спереди были покрыты бурыми пятнами, грудь залита еще не до конца высохшей кровью. Очки косо сидели на переносице, одно стекло треснуло пополам.

Келлер сжал кулаки и крепко зажмурил глаза, скорбь и ярость слились в вырвавшемся из груди стоне. Харри. Наверное, он догадывался, как бомба оказалась в самолете. И обнаружил связь между сэром Джеймсом Барретом и человеком, которому принадлежал этот дом. И именно поэтому он пришел сюда. Тот, кто взорвал самолет, должен жить в этом доме. И он должен быть тем человеком, который убил Харри Тьюсона. И Тьюсон припер этого человека к стене, выложив ему все, что знал? О Боже, какой самоуверенный болван! Ну почему он не пошел в полицию? Почему никому ничего не сказал?

А где теперь этот человек?

Только сейчас Келлер заметил кровь на полу около открытого окна. Он, должно быть, наступил на нее, когда забирался в комнату. А может, вот так и был убит Тьюсон – в тот момент, когда влезал в комнату через окно? Но как мог убийца узнать, что Тьюсон обо всем догадывался? И почему он до сих пор не отделался от трупа? Почему оставил его на таком видном месте? Судя по запаху и начавшемуся окоченелостью трупа, Тьюсон был мертв уже не менее суток. Холодная погода некоторое время способствовала сохранению тела, задержала начало его разложения, но не более, чем на двадцать четыре часа. На столе Келлер вдруг заметил буханку хлеба, словно плавающую в луже крови. Увидев такое, он внутренне содрогнулся, ярость снова нахлынула на него, он схватил буханку и швырнул ее в угол. Его нога задела что-то, лежащее на полу. Глянув вниз, он увидел длинный нож для резки хлеба, лезвие которого было покрыто кровью. Он нагнулся и, подняв нож, положил его на стол. Прикосновение к ножу возбудило в нем чувство отвращения, он знал как был использован этот нож.

Стараясь подавить свой гнев, Келлер попытался начать рассуждать логически. Кто бы ни был владельцем дома, это был достаточно богатый человек, судя по размерам дома и его привилегированному расположению. Мог ли это быть конкурент Баррета по бизнесу? Келлер знал, что у сэра Джеймса было много деловых интересов помимо авиакомпании Консул. И наверное, он имел немало врагов. Но мог ли кто-нибудь ненавидеть его настолько, чтобы решиться на убийство таким варварским способом, уничтожив вместе с ним всех этих ни в чем не повинных людей? А может, убийца использовал сэра Джеймса просто как доставщика, зная, что директор авиакомпании может воспользоваться нравом пройти на борт самолета вместе с экипажем и тем самым избежать контрольного досмотра своего кейса? Или намерением террориста было нанести удар по авиакомпании? Нет, это было слишком ненадежно, все могло закончиться неудачей. Но Тьюсон нащупал связующее звено и тем самым подписал себе смертный приговор. Внезапная мысль поразила Келлера: не голос ли Тьюсона привел их сюда – голос, услышанный Хоббсом? Тогда почему же другие духи не сделали этого? Но потом Келлер понял, что они тоже пытались указать им путь, но только другой дух, который, похоже, властвовал над ними, расстраивал их намерения. Он, этот дух, хотел остаться связанным с землей.

И снова Келлер удивился, что воспринимал уже как само собой разумеющееся эту иную жизнь – этот бестелесный мир. Произошло слишком много такого, что уже не позволяло отрицать его существования.

Внезапно над головой Келлера послышался какой-то шум, который прервал его размышления. Человек, которого он искал, все еще находился в доме. Он был уверен. Он чувствовал это.

Келлер подкрался к кухонной двери и, прижав к ней ухо, старался уловить малейший звук, который мог донестись из-за нее. Но никаких звуков не было. Тогда он взялся за ручку и, выключив предварительно свет, медленно повернул ее и потихоньку открыл дверь. В коридоре было слишком темно, чтобы можно было что-нибудь увидеть, поэтому он подождал, сдерживая дыхание и весь обратившись в слух. Треск, который мог быть вызван просто усадкой дома, заставил сильно заколотиться его сердце, нервы напряглись до предела. Когда зрачки глаз расширились, то окружающие его в темноте предметы стали принимать различные формы. Коридор был длинный и широкий, в его дальнем конце были видны прямоугольные очертания окна, выделявшегося на фоне окружающей темноты более светлым, сероватым тоном. Полукруг вверху слева от него был, скорее всего, окном над входной дверью. Свет фар проезжающего поворот дороги автомобиля ярко высветил окна, спроецировав их изображение на противоположную стену справа от него в виде двух расчерченных рамами желтых прямоугольников, которые, подобно лучам прожектора, стремительно прошлись по ней и быстро исчезли, когда автомобиль умчался дальше по ночной дороге. В этом мелькнувшем свете Келлер успел заметить справа от себя дверной проем, а слева – уходящую вверх лестницу. Он вышел в коридор и посмотрел наверх, стараясь разглядеть сквозь балюстраду верхнюю часть лестницы. Бесполезно. Все опять черным-черно.

Келлер не мог точно сказать, сколько времени он так простоял – может, несколько секунд, может, несколько минут – когда приглушенный звук удара, донесшийся сверху побудил его к дальнейшим действиям. Келлер сделал два осторожных шага вдоль коридора, прежде чем вспомнил о ноже, и вернулся за ним в кухню. Он крепко сжал в руке ненавистный предмет и задержался на мгновение, чтобы бросить взгляд на обмякшее тело Тьюсона на стуле. И хотя он не видел в темноте его лица, он знал, что эти безжизненные глаза смотрят на него через всю комнату, он чувствовал, что еще один голос призывает его к мести.

Келлер вернулся в коридор и держа нож перед собой, стал крадучись продвигаться вперед, пока не очутился у подножия лестницы. Стараясь ни о чем не думать, он начал подниматься, останавливаясь на каждой третьей ступеньке и прислушиваясь, не раздастся ли сверху какой-нибудь звук. Казалось, прошла целая вечность, пока он добрался до верха – слишком много вокруг было окутанных глубокой темнотой закутков, в которых мог спрятаться кто угодно. Но вот, наконец, он наверху, осторожно пригнувшийся и внимательно осматривающийся по сторонам.

Он вдруг почувствовал, что воздух стал намного холоднее, как будто по дому пронесся ледяной вихрь.

Перед ним было несколько дверей. Какую выбрать? Он различил три справа от себя и две – слева. Он быстро перешел к противоположной стене и, оказавшись в ее тени, повернулся и прижался к ней спиной. Одной рукой он касался гладкой поверхности стены, в другой, прижатой к груди, он сжимал нож с обращенным вверх лезвием. Какая же из комнат, какая? Он знал, что этот человек здесь. Инстинкт, а может нечто большее, чем инстинкт, говорил ему, что он близок к цели. Но которая комната – та самая?

Был только один способ узнать. Отбросив осторожность, он подошел к первой, нажал ручку двери и пинком распахнул ее. Быстро отступив в сторону из дверного проема, Келлер протянул руку за дверной косяк и стал ощупью искать на стене комнаты выключатель. Нашел и включил. Свет ослепил его и, проклиная себя за то, что не закрыл глаза, прежде чем зажечь свет, он быстро зажмурился и подождал, пока пройдет слепота. Открыв глаза, Келлер быстро оглядел комнату, стараясь охватить взором все сразу.

Комната была пуста.

В нос ударило затхлостью. В комнате находилась большая кровать, два мягких кресла и туалетный столик. Вдоль одной из стен стоял большой платяной шкаф, одна его дверца была приоткрыта. Шкаф был пуст. Простыни на кровати тщательно расправлены, край покрывала аккуратно отогнут назад. Все вокруг покрывал тонкий слой пыли, и было ясно, что здесь долгое время никто не жил.

Келлер вышел в коридор и направился к следующей двери, теперь уже не заботясь о том, чтобы не шуметь. Он повторил свои действия и обнаружил здесь примерно ту же картину, разве что обстановка в комнате отвечала вкусам более молодых обитателей. И здесь ощущалась атмосфера безлюдья и запустения.

Он подошел к следующей двери, повернул ручку и толкнул. Ничего не произошло. Дверь была заперта.

И он понял, что это та самая дверь. Разгадка – все разгадки – были там, за этой дверью.

Он отступил назад, поднял ногу и сильно ударил в дверь, целясь в то место, где находился замок. Дверь затряслась, но выдержала. Он ударил снова, с большей силой, и с удовлетворением услышал треск разламывающегося дерева. Ему пришлось ударить еще два раза, прежде чем замок поддался и дверь с треском распахнулась. Келлер стоял снаружи, ожидая, что сейчас что-то произойдет, какого-нибудь движения или иных признаков жизни. Ничего. Только тишина.

Он протянул руку за дверь, нащупал на стене выключатель и зажег свет одним быстрым движением. Держа нож на уровне пояса, Келлер вошел в комнату. Эта комната была просторнее и богаче, в ней было больше мебели. Широкая неубранная кровать занимала примерно треть комнаты. В углу стоял письменный стол с разбросанными на нем бумагами и документами, настольная лампа опрокинулась и лежала на краю стола, готовая упасть на пол. Вся мебель, в том числе два кресла и стул с высокой прямой спинкой, выглядела тяжелой и старой. В дальнем углу стоял огромный, видимо, старинный гардероб. Изготовленный из неполированной темно-коричневой древесины, весь покрытый пятнами, он выглядел тускло и непривлекательно.

Затхлость ощущалась и в этой комнате, но иного рода; такая бывает там, где подолгу живут взаперти. Келлер заметил разбросанные на полу объедки, обрывки упаковки, пустые бутылки из-под молока. Ведро, до краев наполненное мочой и кое-чем похуже. Его замутило и чуть не вырвало. Чтобы придти в себя, он прислонился к стене. Какое же существо могло жить подобным образом?

Он заставил себя открыть глаза и снова внимательно оглядел комнату. Человек – если это был человек – был здесь, внутри. Но где? Он остановил взгляд на кровати. Разбросанные по ней постельные принадлежности свисали до самого пола, скрывая промежуток между кроватью и полом, представляющий собой подходящее место для укрытия. Подавляя подступающую к горлу тошноту, Келлер подошел к кровати, нагнулся, пристально глядя на постель, чтобы уловить малейшее движение, напряженно вслушиваясь, чтобы не пропустить ни единого звука.

В возбуждении он не заметил, что в комнате стало еще холоднее, что выдыхаемый им воздух стынет и превращается в видимые облачка.

Опустившись на колени, он схватил лежащие в беспорядке одеяла и, выставив нож острием вперед, одним быстрым движением сдернул их с кровати. Одновременно он нагнулся, чтобы заглянуть под нее, но в этот самый момент в другом конце комнаты послышался шум. От неожиданности Келлер потерял равновесие и упал на бок, а одеяла своим весом прижали его руку к полу. Он лежал так, весь в напряженном ожидании, но за этим ничего не последовало – ни движения, ни каких-нибудь новых звуков. Заглянув под кровать, где стоял полумрак, он увидел, что там никто не прячется. Затем он посмотрел в том направлении, откуда до него донесся звук. Этот звук напомнил сдавленное всхлипывание, но это могло быть и что-нибудь совершенно другое, поскольку в этот момент, когда он услышал этот звук, все его мысли были сосредоточены на том, что могло находиться под кроватью. Освободив руку из-под свалившихся на нее одеял, Келлер поднялся с пола, все еще дрожа от внезапного нервного возбуждения. Источник шума мог находиться только в одном месте, единственном, кроме уже проверенного, пространстве, достаточно вместительном, чтобы там мог кто-нибудь укрыться. В гардеробе.

Когда Келлер подходил к нему, он ощутил еще чье-то присутствие в комнате, кто-то пытался воздействовать на него, вступить в ним в контакт. Но его сознание могло сосредоточиться только на одном: на том, кто, или что, ждало его внутри этого громоздкого деревянного логова. Ключ от гардероба торчал из замка и было очень соблазнительно повернуть его и поймать этого человека – или то, что там скрывается – в ловушку, запереть снаружи. Но он не сделал этого, поскольку хотел встречи лицом к лицу, хотел получить ответы на мучившие его вопросы. Левой рукой он осторожно взялся за изогнутую металлическую ручку гардероба, крепко обхватил ее пальцами, готовый повернуть ее и потянуть на себя дверцу. Но мускулы онемели и, казалось, потеряли всю свою силу, ноги ослабли и почти не держали его. Не позволяя себе дальнейших колебаний и раздумий, он повернул ручку и рывком распахнул дверцу.

И увидел прямо перед собой два черных отверстия стволов направленного на него охотничьего ружья.

Эти сдвоенные отверстия, смотревшие снизу вверх, прямо ему в лицо, как бы загипнотизировали Келлера. Усилием воли он заставил себя опустить глаза вниз, провести взглядом вдоль стволов, минуя палец, пляшущий возле двух спусковых крючков, и остановить его на расширенных зрачках безумца.

Когда Келлер осторожно попятился назад, прочь от гардероба, сидевший в нем человек медленно поднялся, и Келлера поразил его странный и весьма неопрятный вид. Закутанный в толстое тяжелое пальто и короткий шерстяной шарф, он с трудом выбирался из своего убежища, и было видно, что одна рука висит неподвижно вдоль тела. От него исходило сильное зловоние, которое чувствовалось даже на фоне общего смрада, наполнявшего комнату. Очевидно, он не мылся уже несколько недель. Его впалые, обвислые щеки и подбородок заросли щетиной, седые волосы сальными лохмотьями свешивались на лоб. А веки удерживались в поднятом состоянии налепленными на них грязными кусочками пластыря.

Пошатываясь, еле волоча ноги, он вышел из гардероба, но ружье было по-прежнему направлено прямо в грудь Келлера, чуть ниже подбородка.

– Значит, теперь они послали тебя, да? – Слова звучали невнятно, словно говоривший был пьян. Но среди всех запахов, наполнявших комнату, запаха алкоголя не было, не видно было и ни одной бутылки из-под спиртного.

Келлер не отвечал. Он продолжал отступать назад, по-прежнему выставив перед собой нож.

– Они думают, одного тебя хватит, а? – На щеках у него виднелись светлые полоски от слез. – Как тот. С тобой будет то же, что и с ним. – В злобном оскале показались желтые зубы. Ружье дрогнуло в его руке.

Единственным желанием Келлера в эту минуту было убежать. Если ты обречен на смерть, то ответы уже ничего не значат. Он заставил себя говорить, только чтобы выиграть время.

– Вы убили Тьюсона. – Это звучало как утверждение, а не вопрос.

– Тьюсона? Какой еще, к черту, Тьюсон? Это тот внизу, что ли? – Похоже, что теперь он обретал наглую самоуверенность, почувствовав облегчение от того, что ему противостоял всего лишь человек из плоти и крови. – Чего же другого он ожидал? Почему он так тщательно укрывался? Отвечай же! – прорычал человек. – Кто он был? Это они его послали?

– Он был членом комиссии, расследующей причины катастрофы самолета в Итоне. Но ведь вам известно об этом, не так ли? – Келлер намеренно говорил спокойно и негромко, стараясь, по возможности, не возбуждать этого человека.

– Да, конечно, я знаю об этом, – ответил тот. В его взгляде появилось коварство. – А ты кто такой?

– Келлер. Я был...

– Второй пилот! Тот, кто уцелел. Да, ты тот, кого они послали. Они говорили, что пошлют.

– Кто говорил? Кто послал меня?

– Покойники, конечно. Они говорили, что сохранили кого-то, чтобы он разыскал меня. Что они спасли одного. – Он рассмеялся в лицо Келлеру. – Ну вот, ты нашел меня. И что дальше?

– Но кто вы? Почему я должен был стремиться разыскать вас? – Келлер отступал к двери, он рискнул бросить быстрый взгляд назад, чтобы оценить, как далеко он от нее. Еще метра два, не меньше.

– Ты лжешь, что не знаешь, кто я такой! Я сделал это! Я убил их всех!

Келлер остановился. Несмотря на наведенное на него ружье, гнев снова стал подниматься в нем.

– Да, я! – Человек громко рассмеялся. – Баррета надо было как-то остановить. Он пытался разорить меня! – Его глаза стали наполняться слезами, и он не мог поморгать, чтобы прогнать их, потому что его веки были заклеены кусочками пластыря. – Это был коварный человек. Он хотел погубить меня, уничтожить то дело, ради которого я так упорно трудился! Ты не знаешь, кто я такой? Я – Пендлтон. "Пендлтон Джетс!"

Да, Келлер слышал о нем. Он был пионером в области создания реактивной авиации. Много лет назад, в начале тридцатых годов, он поступил на работу к Фрэнку Уиттли, когда тот основал первую Британскую компанию по разработке турбореактивных двигателей. Тогда он был, наверное, еще мальчишкой, подростком и, упорным трудом прокладывая себе путь наверх, в конце концов приобрел достаточно знаний и опыта, чтобы учредить собственную компанию. Его имя стало в самолетостроении почти легендой.

– Да, Келлер. Как пилот ты не мог не слышать обо мне. Теперь ты понимаешь, почему я должен был убить его?

Келлер, ошеломленный, только покачал головой.

Пендлтон с отвращением сплюнул.

– Баррет! Я вынужден был продать ему часть акций моей компании много лет тому назад, из-за осложнений с углепластиковыми лопастями вентиляторов, приведших мою фирму на грань разорения. Ведь тогда же из-за этих проблем чуть не потерпела крах фирма Роллс-Ройс, а моя компания была гораздо менее могущественной. Но появился дорогой сэр Джеймс, предложил деньги, поддержку. И всего-то за две трети всех акций компании! – Его голос от ярости стал срываться на визг. – Был ли у меня выбор? Мне нужны были новые лопасти, из титана. Я должен был либо согласиться, либо потерять все. Ну, я и согласился, согласился на иезуитские предложения этого мерзавца. Ты и теперь удивляешься, почему я убил его?

Келлер снова стал пятиться к двери, осторожно, сантиметр за сантиметром, не отводя взгляда от глаз Пендлтона, каждое мгновение ожидая, что его палец нажмет на один или оба спусковых крючка, ожидая огненной вспышки в лицо.

– Нет, я не понимаю. Ведь он спас вашу компанию, верно?

– О да, он спас ее. Для себя. Чтобы прикарманить ее, как только она поднимется на ноги. Мою компанию! Компанию, которую я создал своими руками. И все эти годы оказались потраченными впустую. Все мои люди были вышвырнуты на улицу. Это именно то, к чему он стремился. А потом должны были прийти американцы, захватить все ключевые посты, всюду расставить своих людей, насадить свои идеи. Мы должны были стать маленькой дочерней фирмой, принадлежащей большому концерну. Для них это был самый дешевый способ получить мои двигатели. Как ты думаешь, мог ли я допустить это?

Теперь кровь отлила от его лица, оно побелело, весь он трясся от охватившего его негодования. Келлер молился, чтобы не произошло случайного выстрела. Он отступил еще на пару сантиметров.

– Он смеялся надо мной, говорил, что я – конченый человек. Тебе известно об этом? Да, я был болен, верно, но это он довел меня до болезни. Он заявил, что я больше ни на что не годен, что даже моя жена и дочь бросили меня! Он издевался надо мной. Говорил, что я одержим только своими двигателями и совершенно не осознаю, что происходит вокруг. Ладно, я понял его. Я знал, что он улетит в Штаты, чтобы завершить сделку. Он сказал, что если я вмешаюсь, то он добьется признания меня психически больным. Но психически я здоров, и он это хорошо знает. Врачи называют это "миастениа гравис". Это не безумие. Ты знаешь, что это такое, Келлер?

Келлер чувствовал, что до двери осталось не больше метра. Он еще точно не знал, что будет делать, когда окажется около нее – бросится к лестнице или запрется в одной из ближайших комнат? Шансов, конечно, было немного, но это все же лучше, чем быть застреленным, стоя на месте. В душе он не сомневался, что Пендлтон попытается убить его. В ответ на вопрос безумца он покачал головой.

– Это заболевание невралгического характера, Келлер. Оно приводит к прогрессирующему параличу. Иногда со смертельным исходом. Обычно он начинается с глазных мускулов – вот почему мне пришлось заклеить веки, чтобы они не опускались на глаза. Выглядит ужасно, правда? Но это не безумие, Келлер. Не сумасшествие! Если бы не эта болезнь, он никогда бы не попытался поступить так со мной.

– Как вы подложили бомбу? – Негодование Келлера не прошло, но мысли о собственном спасении занимали большую часть его сознания. Осталось чуть больше полуметра. Надо продолжать отвлекать его разговорами.

– Ха! Это же так просто. Бомбу я изготовил сам – и купил кейс, точно такой же, с каким обычно ходит Баррет, одна из этих идиотских суперизящных штучек. Я поехал с ним вместе в аэропорт, умоляя его до самого последнего момента. Видишь, даже тогда он еще мог себя спасти. Но он глумился надо мной, уверял, что все это к лучшему, что теперь я смогу отдохнуть, порадоваться тем деньгам, которые достанутся мне в результате сделки, у меня появится возможность поправить свое здоровье. Лицемерный негодяй! Я поменял кейсы, подсунул ему свой. И он еще улыбался, протянул мне на прощание руку. Ты можешь себе это представить, Келлер?

Осталось сантиметров тридцать.

– Я поспешил домой и попросил шофера уйти. Я хотел насладиться в одиночку. Я вошел в эту комнату, раздвинул шторы, сел на стул у открытого окна. И ждал.

Келлер был уже почти в дверях.

– Понимаешь, я установил в бомбу часовой механизм. Я знал трассы самолетов: Желтая-один, это через Вудли на Дэвентри, или Зеленая-один, через Рединг. Но трасса роли не играет, в любом случае самолет должен пролететь над Дорни. Видишь ли, я настроил часовой механизм так, чтобы бомба сработала, когда самолет будет пролетать над этим местом. Но что-то в нем разладилось. Самолет взорвался прежде, чем долетел сюда. Я видел это вдали – вспышку взрыва, восхитительное зарево в небе.

Келлер вспомнил о небольшой задержке взлета. Если бы не она, то расчет времени, сделанный Пендлтоном, был бы безукоризненный. Он остановился в дверях.

– Ну, а все эти невинные люди, которых вы погубили вместе с Барретом. Зачем было убивать их? – В голосе Келлера слышалось сомнение, он не хотел поверить в то, что можно быть безумным до такой степени.

– Невинных людей не существует, Келлер, ты должен бы знать об этом.

– Но на борту ведь были дети. Женщины.

– Дети вырастут в таких подлецов, как Баррет. А женщины – даже моя жена и дочь бросили меня. Они ушли много лет тому назад; наверное, и не знают о том, что у меня плохо со здоровьем. Они уехали из Англии. Видишь, Келлер, все виноваты. Ты. Я. Каждый в своей жизни что-нибудь разрушает. Ты ведь тоже?

Несмотря на то, что это была логика сумасшедшего маньяка, Пендлтон был по-своему прав. Всех нас когда-нибудь охватывала ненависть, все мы что-нибудь губили. Но такой довод имел слишком уж общий смысл. Он годился для крайних случаев. Келлера раньше интересовало, как убийцы такого калибра, которые убивают и калечат своими бомбами стольких невинных людей, случайно оказавшихся поблизости от намеченной ими жертвы – оправдывают свои действия. Теперь он знал это. Оправданием для них было их собственное безумное мировоззрение. По их убеждению, весь мир был виновен.

Он приготовился броситься в спасительную темноту коридора.

Пендлтон продолжал, ковыляя и шаркая ногами, приближаться к Келлеру.

– ...Мой завод. Ты понимаешь, благосостояние стольких людей зависело от меня. Я не мог бросить их в беде, и я не мог допустить, чтобы мое имя исчезло из истории авиации. Ведь так? Не двигайся больше, Келлер, а то я тут же пристрелю тебя. И потом эти голоса...

Келлер замер. Свое предупреждение Пендлтон произнес почти не меняя тона, но это только увеличило опасность.

– Они приходили ко мне каждую ночь. Издевались надо мной. Шептали. Насмехались. Правда, дотронуться до меня они не могли. Хотя и пытались. Они пробовали напугать меня до такой степени, чтобы со мной произошел какой-нибудь несчастный случай, но я оказался слишком умным для них. Им не удалось меня подловить.

"Боже мой, – подумал Келлер. – Его собственное безумие спасло его от них. Нормальный человек был бы напуган до умопомрачения. Но Пендлтон не был нормальным".

– ...Я уволил шофера, рассчитал прислугу. Они полагали, что это из-за моей скорби по погибшему коллеге, другу. Члены администрации фирмы знали больше, чем они. Я отправил им письмо с сообщением о том, что собираюсь уехать на некоторое время. Они, конечно, были растеряны. Единственный оставшийся в живых руководитель не может вот так исчезнуть в тот момент, когда фирму охватил кризис, когда она может прогореть. Они отправили людей на розыски, но в конце концов оставили попытки найти меня. Они всегда считали меня эксцентричным человеком. Понимаешь, я не мог покинуть дом. Тогда было бы слишком легко... им... добраться до меня. И я спрятался. Но они сказали, что пошлют кого-нибудь. Это ведь ты, правда? Того, другого, я по ошибке принял за тебя.

– Да, это я, – просто ответил Келлер.

– Ну, хорошо. И что ж ты собираешься делать? Сообщить полиции? – спросил он скрипучим голосом, переходящим в злобное ворчание. – Вряд ли тебе удастся сделать это, если ты будешь мертвым, не правда ли?

Келлер не отрываясь смотрел, как палец безумца с побелевшими от напряжения суставами начал медленно надавливать на спусковой крючок. Он поднял нож, создавая себе жалкое подобие зашиты. Значит, это конец? Как нелепо было уцелеть таким чудесным образом в авиакатастрофе только для того, чтобы отправиться на тот свет от руки маньяка, выстрелившего в него в упор.

Они оба одновременно почувствовали порыв ледяного ветра, ворвавшегося в комнату. Пендлтон вертел головой из стороны в сторону, а изо всех углов комнаты слышались голоса, шепотом взывающие к Келлеру. Среди них был и голос Рогана, а вот голоса Демона – Госуэлла – почему-то слышно не было. Голоса умоляли, взывали о помощи. Келлер понял, чего они хотели – смерти Пендлтона. Но что он мог сделать? Он был беспомощен.

Теперь рука безумца сильно дрожала, он дергал головой и вопил, требуя, чтобы голоса убрались вон.

И Келлер решил рискнуть. Он бросился вперед, низко пригнулся и, поднырнув под ружье, сбил Пендлтона с ног, ожидая грохота выстрелов, которые должны были снести ему голову. Но палец Пендлтона соскользнул со спускового крючка и выстрелов не последовало. Оба они, сцепившись, упали на пол, старик визжал и яростно пинал Келлера, его онемевшая рука ожила, пальцы впились в лицо Келлера. Келлер просунул локоть под подбородок Пендлтона и что есть силы надавил ему на горло, но толстый шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи, надежно защитил ее.

Голоса, звучавшие в его голове, призывали не поддаваться Пендлтону, одолеть его и покончить с ним тут же, немедленно. Келлер убрал локоть с горла старика и, дотянувшись до ружья, схватил его за стволы и отбросил в сторону. Зловонное дыхание Пендлтона било ему в нос, вызывало тошноту. Изо рта, раскрытого в крике, на лицо Келлера летела слюна. Он поднял руку, в которой был зажат нож, и поднес ее к лицу Пендлтона. Глаза старика еще больше расширились от ужаса при виде занесенного над ним оружия.

– Нет! – закричал он, но голоса в голове Келлера призывали к убийству. Неожиданно один из кусочков пластыря, удерживавший веко Пендлтона, отклеился, и веко тут же опустилось, закрыв глаз. Именно это остановило занесенный над стариком нож.

Келлер не смог заставить себя нанести удар в такой ситуации. Перед ним лежал всего лишь изможденный полоумный старик. Доведенная до безрассудства, яростно сопротивляющаяся человеческая развалина. Это было зло, но зло безумия, зло болезни. Он отбросил нож и увидел, что в открытом глазу Пендлтона отчетливо отразилось недоумение. Голоса в голове Келлера взывали в дружном протесте.

Но он не станет убивать ради них!

На какое-то мгновение, показавшееся вечностью, борьба прекратилась. Но внезапно Келлер почувствовал сильный пинок, от которого он отлетел назад и упал навзничь. Пендлтону удалось просунуть ногу в промежуток между их телами, и он пнул Келлера еще раз со всей силой и яростью помешанного. Келлер быстро приподнялся, опершись на локоть, и увидел, что старик пытается отдышаться, встает на ноги и снова сжимает в руке ружье. Келлер, с усилием заставив повиноваться свое тело, поднялся с пола одновременно с ним, и какое-то мгновение двое мужчин стояли лицом к лицу, разделенные пространством комнаты. Келлер пристально смотрел в единственный открытый глаз Пендлтона и видел переполнявшую его ненависть.

Затем ружье медленно поднялось и нацелилось ему в живот, и он увидел, как палец медленно потянул курок. Он увидел, как из черного отверстия вырвалось пламя, потом почувствовал, что падает, отброшенный выстрелом, назад, в открытую дверь.

Мир наполнился грохотом, вырвавшемся из ствола ружья, страдальческими голосами умерших, хохотом сумасшедшего. Все это вихрем закружилось вокруг него в безумной карусели света и звуков.

Он открыл глаза и посмотрел на свое тело. Его живот был разворочен выстрелом, его тело распростерлось на балюстраде лестницы, ведущей вниз, и он видел, как кровь стекает по его бедрам. Его рубашка и верхняя часть брюк были разодраны в клочья, и ему было видно, как его блестящие кишки начинают вываливаться из зияющей раны. Они вытекали из него вместе с кровью, и от них шел пар.

Он протянул дрожащую руку к ране и, пытаясь удержать выпадающие наружу внутренности, стал заталкивать их обратно в живот, надеясь сохранить этим свою жизнь. Невероятно, но он не чувствовал при этом никакой боли. Он решил, что это шок.

Потом он оттолкнулся от балюстрады, встал на ноги и пошел обратно в комнату, безуспешно пытаясь одной рукой закрыть свою рану. Пендлтон, в ужасе взирая на него, упал на колени и повернул ружье стволом к себе.

Келлер не чувствовал ненависти. Только безмерную досаду. В том, что произошло, не было вины этого человека; его довели до такого состояния. Келлер мог испытывать лишь жалость к нему. И вдруг его обволокло ярким светом. Белым, ослепительным светом. Он почувствовал, что поднимается в воздух, освобождается от своего тела, влекомый новым приливом сил, сил и энергии, каких никогда не ощущал прежде. Свет заполнял каждую частицу его существа, пронизывал его насквозь, превращал его в теряющую форму, парящую субстанцию. Он испытывал неописуемое блаженство, почти экстаз, но это был чистый, заполняющий его целиком экстаз.

Он посмотрел вниз и увидел, что комната удаляется от него, увидел, как Пендлтон приставляет ружье к своему горлу, как его палец нажимает на спусковой крючок. Скорбь охватила его новое существо, но она прошла, не покинула его окончательно, а стала частью его странного душевного подъема. Он увидел свое физическое тело, лежащее на полу, обгоревшее до черноты и обуглившееся, почти потерявшее человеческую форму, и начал понимать суть происходящего.

Он не уцелел при катастрофе. Он погиб вместе со всеми.

Потусторонние силы сохранили его, оставили его в этом мире, чтобы он отомстил за их смерть, чтобы страждущие души смогли обрести свободу. И они обретут ее теперь, ибо человек, повинный в их смерти, теперь сам стал мертвецом. И он, Келлер, не был причиной его смерти. Он почувствовал одновременно облегчение и радость, каждое из этих чувств переживалось им по – новому, с благоговением, и это переживание совершенно отличалось от земного восприятия всех проявлений жизни, которое, как он теперь понимал, было скованным и подавленным.

Его окружили души погибших в катастрофе, они поднимались вверх вместе с ним, соединялись с ним. Но зло покинуло их, тот, кого звали Госуэлл, исчез. Он потянулся вниз, к душе Пендлтона, в то время как другие невидимые руки тянулись сверху к Келлеру, приветствуя его и помогая. И прежде, чем комната, дом, поле внизу исчезли из его взора, он мельком увидел Хоббса. Хоббса, который стоял, прислонившись к автомобилю, и смотрел вверх, который знал, что сейчас происходит, который с самого начала догадывался о нереальности существования Келлера в этом мире и который получил теперь полное подтверждение своих догадок. С самого начала эти догадки вызывала странная, едва заметная аура вокруг Келлера, и теперь Хоббс понимал суть и смысл случившегося, правда, еще не до конца. Эта женщина, умиравшая на Хай Стрит. Ее лицо исказил страх, когда она посмотрела на него. Она тоже поняла в момент своей собственной смерти. Он чувствовал добрую волю, исходившую от медиума, и он улыбнулся своему новому бытию, своему новому рождению.

Он чувствовал их присутствие. Он чувствовал, что Кэти здесь, рядом с ним. Это не была их прежняя физическая близость, а что-то совсем другое, ибо каждый из них был теперь как одно целое с другим. И эта любовь была намного возвышеннее. Они тянулись к нему, утешали его в печали, увлекали его дальше вместе с собой. Первые проблески понимания озарили его; это были только проблески, но в них содержалось неизмеримо больше мудрости, чем во всех его земных знаниях. Это было самопознание, сущность всего сущего. Теперь он знал, почему существует жестокость. Почему безумие творит самое себя. Почему существует на свете зло. Откуда берется кровожадная гордость. Отчего возникают войны.

Его охватила печаль, но в ней не было горечи. Была радость, радость, которая была теперь ему понятна, ощущение счастья, которое охватило его и еще теснее соединило с другими. Предстояло еще так много узнать, осмыслить. То знание, которое он уже приобрел, говорило ему, что это только начало, первый неуверенный шаг. Впереди гораздо больше таких шагов, и каждый из них будет более значителен, чем предыдущий.

Но если это было только началом, то насколько устрашающим, наполненным опасностями будет весь путь? Тревога оказалась лишь мимолетной, и она быстро стала еще одной составляющей его существа, еще одной частью их всех. Он чувствовал, как их тепло, их поддержка проникали в него, окутывали его, сливались с ним. Охваченный этими новыми ощущениями, он испустил крик восторга и радостного возбуждения. И устремился вперед.