Оставшийся в живых

Глава 16

Преподобный Биддлстоун беспокойно повернулся во сне и задел ногой стоявшую рядом с диваном чашку с блюдцем. Когда они зазвенели, ударившись друг о друга, он внезапно проснулся, не сразу сообразив, где он находится. Приняв сидячее положение, он уставился па языки пламени перед ним, которые, казалось, были продолжением его сна. Он с облегчением вздохнул, увидев в свете горящего в камине огня знакомые предметы обстановки своей собственной гостиной. Он, видимо, задремал после ухода миссис Макбрайд, его экономки. Добрая женщина хлопотала вокруг него, словно курица-наседка: разожгла камин, принесла ему чай и две вкуснейшие пшеничные лепешки домашней выпечки, взбила подушки и заботливо обложила ими его. И он, обессиленный, наверное, задремал, когда она ушла, чему способствовало и обволакивающее его тепло от разгоревшегося камина.

Должно быть, он спал недолго, потому что огонь в камине все еще горел в полную силу. Но, удивительное дело, он больше не давал тепла, и в комнате стоял неприятный холод. Был заметен даже пар от его дыхания. И сон был такой ужасный. Это снова была ночь катастрофы, и он видел себя, идущим среди ее жертв, воздавая им последние почести. Но на этот раз поле было охвачено огнем, и он шел среди пламени к изувеченным и раненым, благословляя и утешая их. И все жертвы были еще живы, они жестоко страдали и молили о милосердии и прощении.

Он содрогнулся при этом воспоминании. Бедные, несчастные души! В одном он был уверен: многие из них еще не обрели покоя. "Видение", явившееся ему в церкви, совершенно определенно символизировало страдающую душу. Его ужасный облик существовал только в его сознании, а зло, которое оно источало, было его собственным страхом. Об этом ему рассказал сон, ибо пламя означало их муки, и эти муки все еще не закончились для них. Они умоляли о вызволении их из этого чистилища, и он своей молитвой поможет им обрести желанную свободу.

Викарий не мог объяснить, что заставило его в этот момент взглянуть в окно, но вид маленького белого личика за стеклом не вызвал у него сильного испуга. Он словно бы ожидал увидеть нечто подобное.

Он поднялся с дивана, при этом чашка с блюдцем, которые он уже один раз задел ногой, снова зазвенели, заставив его опустить взгляд вниз. Когда он снова поднял глаза, личико за стеклом исчезло. Он быстро подошел к окну, нагнулся и прижался лицом к темному стеклу, заслонив рукой глаза от отраженного света камина. Но от его дыхания стекло сразу же запотело, и через пего ничего не стало видно. Он быстро вытер стекло ладонью и задержал дыхание.

Там, за окном, в темноте, в дальнем конце сада стояла крошечная фигурка. Она выглядела, как ребенок, и было видно, что она держит в руках что-то белое. Он постучал по стеклу и пальцем поманил ребенка к себе. Но тот продолжал стоять на месте совершенно неподвижно.

Викарий выпрямился и, быстро выйдя из комнаты, направился к задней двери. К тому времени, когда от отпер замок и открыл дверь, ребенок куда-то исчез. Он постоял несколько секунд, обшаривая взглядом темноту сада, не обращая внимания на ночной холод. Затем ступил на садовую дорожку и пошел по ней, стараясь не сбиться с пути и не наступить ненароком на замерзшую цветочную клумбу. В конце сада он остановился перед оградой и посмотрел поверх нее. В начинающемся сразу за оградой поле виднелись только обломки самолета, освещенные двумя небольшими лампочками, словно сдвоенным маяком, светящимся в ночи. Обескураженный, он повернулся, и его сердце учащенно забилось, когда он увидел около боковой стены дома удаляющуюся от него бледную, призрачную фигуру. Он поспешил за ней, но фигура исчезла в проходе, ведущем к церкви. Нырнув вслед за ней в проход, он снова на мгновение остановился, отыскивая взглядом ребенка.

Он увидел его неподалеку – ребенок, видимо, ждал его; с этого расстояния было видно, что перед ним маленькая девочка лет шести – семи, не больше. Среди жертв трагедии было и несколько детей, но он помнил, что читал о девочке шести лет, которая летела вместе со своей матерью – писательницей. Как же ее звали? Он не мог вспомнить. Но он знал, что ее тело так и не было найдено, во всяком случае, среди человеческих останков не удалось найти ничего, что можно было бы опознать как ее труп. Может, это призрак того бедного маленького существа в растерянности бродит по полям; страждущая детская душа, которая ищет свою мать? Он протянул к ней руку, стремясь выразить свое сочувствие, но она пошла прочь вдоль по тропинке, ни разу не оглянувшись на него, чтобы убедиться, что он идет за ней следом.

Преподобный Биддлстоун действительно шел за ней, его сострадание к одинокой, потерянной душе вытеснило все страхи, которые могли бы у него возникнуть. Она исчезла в пристройке к боковой стене церкви, там, где находился вход, которым он обычно пользовался в будние дни. Он устремился вперед, зная, что дверь в церковь должна быть заперта, что она окажется пойманной внутри пристройки, как в ловушке. Но когда он подбежал к пристройке и остановился перед входом в нее, тяжело дыша от напряжения, то увидел, что дверь в церковь отворена, и через нее виден мерцающий свет, горящий внутри церкви.

Его неудержимо тянуло к дверям, к этому колеблющемуся свету, и он пошел туда, хотя, казалось, его ноги налились свинцом.

Преодолевая те несколько ступенек, которые вели к открытой двери, он увидел, что свет исходил от зажженных свечей; от пламени каждой из них вверх уходили топкие спиральки черного дыма, отчего в церкви стоял резкий запах горящего воска. Но света свечей было совершенно недостаточно, чтобы осветить обширное помещение церкви, и в длинном церковном нефе преобладали густые тени. Алтарь же и небольшую женскую часовню окутывала сплошная тьма. Викарий неуверенно вошел в церковь, ему очень хотелось повернуться и убежать прочь, но что-то неудержимо влекло его вперед. Девочка преклонила колени перед алтарем, кукла, которую она прижимала к груди, свесилась, касаясь пола, удерживаемая слабой ручкой. Преисполненный печали и сострадания, с протянутыми вперед руками Биддлстоун приблизился к ней.

– Позволь помочь тебе, дитя мое, – обратился он к ней голосом, в котором слышались жалось и сочувствие.

Но нечто другое вышло ему навстречу из тени прежде, чем он подошел к девочке. Нечто ужасающе черное. И при этом оно отвратительно хихикало.

Его ноздри наполнились вызывающим тошному запахом обгоревшей человеческой плоти. Он замер на месте, все еще держа руки вытянутыми вперед. Он смотрел в это обуглившееся лицо, в эти черные выемки, в которых должны были бы находиться глаза, на этот застывший в кошмарной улыбке провал рта, в котором виднелся лишь маленький бесформенный обуглившийся кусочек языка. Это были те же самые обгоревшие остатки трупа, которые он видел в церкви накануне.

Преподобный Биддлстоун в ужасе опустился на колени. В отчаянии он попытался закричать, позвать на помощь, сделать хоть что-нибудь, чтобы освободиться от того страшного внутреннего напряжения, которое охватило все его существо. Рот его то открывался, то закрывался, но из него вырывались лишь слабые, едва слышные звуки. Он оторвал взгляд от обуглившихся останков и с болью и надеждой посмотрел на девочку. Конечно, она ему поможет, даст ему силы убежать прочь от этого отвратительного существа. Пока она поворачивалась к нему, он увидел, что платье, надетое на ее хрупкое тельце, висело свободно и было, по существу, обгоревшими лохмотьями. В выражении ее лица не было сочувствия, потому что у нее не было лица. Но он слышал ее довольный смех, ее плечи дрожали в радостном возбуждении. Вот только звук исходил от искривленных в насмешливой улыбке губ куклы, лежащей рядом с ней. Ее пластмассовое лицо покоробилось и обгорело, но глаза, большие и круглые, смотрели на него с притягательней силой, а смех маленькой девочки делал ее почта живым существом.

Из темноты закутков стали появляться и другие черные призраки, у некоторых не было ног, и они ползли по полу. Их голоса, звучащие как тихое бормотание, почти шепот, отдавались эхом от каменных стен церкви. Они медленно приближались к нему, двигались по проходам и между скамьями. Их было так много.

Он отпрянул назад, запнулся и упал на бок. Существо, стоявшее на алтаре и находившееся ближе всех к маленькой девочке, подошло к нему и наклонилось. Удушливый запах сгоревшего тела вызвал у викария сильнейший приступ рвоты.

– Ну что, божий человек, ты пришел нас спасти? – Голос был низким, похожим на шипение, слова с трудом проходили через сожженные голосовые связки. Послышавшийся затем смех звучал еще более язвительно и злобно, чем предшествовавшие ему слова.

Викарий попытался уползти прочь от девочки, но и руки, и ноги отказывались ему повиноваться. Призраки сгрудились вокруг, уставились на него, у многих были пустые глазницы. Девочка протолкалась между ними, сжимая куклу, ее глаза стали теперь глазами девочки.

– Это тот? – услышал он чей-то вопрос.

– Нет, – прошептал в ответ другой, – это не он.

Теперь он хорошо рассмотрел их, увидел их искалеченные тела во всех деталях: редкие клочки опаленных волос на голых черепах; выжженные губы в жуткой улыбке открывали почерневшие остатки зубов; руки, на которых не было пальцев; разорванные, развороченные тела, из которых торчали наружу ожившие, извивающиеся внутренности.

– Боже милосердный и всемогущий, помоги мне! – только и смог сдавленным голосом прохрипеть викарий, но затем голос возвысился до крика. – Спаси меня!

Он перевернулся на живот и подтянул под себя колени. Прижавшись лицом к холодному каменному полу, он закрыл руками уши. Жалобно скуля, оставляя на полу влажные следы слез, он пополз, протискиваясь между ногами окруживших его безобразных уродов, медленно продвигаясь вперед, сантиметр за сантиметром. У него не были ни сил, ни мужества подняться на ноги и пройти сквозь них. И все время они глумились над ним, тыкали в него обугленными остатками пальцев, насмехались над его малодушием и трусостью. Их голоса звоном отдавались у него в голове, заполняли собой всю церковь. Крепко зажав ладонями уши и закрыв глаза, он поднял вверх голову, привстал на колени и, обратив лицо к высокому потолку, завопил:

– Не-е-е-т! Нет!

Голоса смолкли. Все замерло. Он медленно открыл глаза и опустил голову. Все они повернулись в сторону двери и уставились на человека, стоявшего у входа.

– Помогите мне, – тихо сказал викарий.

Но его приятель, Ян Филбери, молча, в ужасе смотрел на развернувшуюся перед его глазами картину.

Для констебля Уикхэма это был долгий день, день, когда его нервы были натянуты до самого предела. Он остро чувствовал, как вокруг него нарастает напряжение, как атмосфера в городе становится все более нервозной. Он знал, что в подобных случаях человек бессилен что-либо предпринять, и остается только ждать, когда, достигнув критической точки, напряжение вызовет взрыв каких-то событий, и тогда следует быстро направиться в нужное место и наилучшим образом выполнить нужные действия. Он не знал в точности, каких событий следует ожидать, но надеялся, что они произойдут не во время его дежурства. На этот раз его пребывание на посту длилось дольше обычного, а тревожное состояние, в котором он пребывал, казалось, удлиняло время до бесконечности. Правда, дополнительная плата, которую он за это получит, придется весьма кстати, хотя он, конечно, предпочел бы участвовать в каком-нибудь интересном деле или делать что-либо такое, что потребовало бы от него большей активности. Шагать вокруг поля в течение нескольких недель, караулить эти чертовы обломки, словно они – бог весть какая ценность, это было слишком однообразно и вызывало у него сильное раздражение. Но, слава Богу, приближается конец дежурства, и скоро он будет дома, где его ждут разожженный камин, вкусный ужин и возможность посидеть несколько часов у телека. Это поможет забыть обо всех тяготах нелегкой службы.

И вот, момент, которого он так опасался, настал.

Он вздрогнул, услышав крики о помощи, доносившиеся с противоположного конца поля.

– Ты слышал что-нибудь, Рэй? – спросил он своего напарника, который дежурил неподалеку от него, зорко следя за обстановкой по краям поля.

– Да, Боб, слышал, – ответил тот, включил свой фонарик и стал пробираться к констеблю Уикхэму. – По-моему, кричали вон там, – добавил он и показал в сторону северной части поля.

– Нет, нет, вон в том направлении, – не соглашался с ним Уикхэм, указывая на восток.

Крики послышались снова, и оказалось, что Уикхэм был прав.

– Это там, где живет викарий! Ну, Рэй, давай бежим скорее туда.

Оба полисмена побежали через поле, посвечивая себе фонариками, их башмаки с хрустом взламывали подмерзшую землю.

– Скорее туда, – услышали они чей-то взволнованный крик.

Констебль Уикхэм увидел силуэт человека, показывающего рукой в сторону калитки, ведущей к приходской церкви. Он осветил лицо стоящего лучом своего фонарика и удивился, увидев растерянный взгляд широко открытых глаз.

– Мистер Филбери, не так ли? Что случилось, сэр? – спросил Уикхэм, останавливаясь перед калиткой.

Рэй подбежал следом и тоже остановился, осветив и своим фонариком лицо секретаря городского совета.

– Слава Богу! Я знал, что кто-нибудь дежурит, охраняя эти обломки, – вздохнул с облегчением Филбери, поднимая к глазам руку, чтобы защититься от яркого света. – Это вы, Уикхэм?

– Да, сэр. Констебль Уикхэм. Ну, так что произошло?

Филбери оглянулся через плечо на церковь, и оба помощника посмотрели в том же направлении. Они увидели слабое мерцающее свечение, исходящее из бокового входа в церковь.

– Это преподобный Биддлстоун. Пойдемте, помогите ему, пожалуйста.

Филбери распахнул калитку и пропустил констебля Уикхэма вперед.

– Боюсь, что это случилось снова, – сказал он, следуя за констеблем.

Констебль не стал спрашивать, что случилось снова, потому что они уже подошли к самому входу, и он знал, что вскоре все узнает сам.

Он подеялся на несколько ступенек вверх и остановился в дверях как вкопанный, двое остальных, шедших сзади, буквально уткнулись в его широкую спину. На лице у него появилось выражение сильнейшего испуга.

С пола широко раскрытыми глазами на них смотрел викарий, лицо его было мертвенно-бледным. Он стоял на коленях, сжавшись в комок, опираясь одной рукой об пол, другой в волнении отирая лицо. Все его тело сотрясала дрожь, лицо блестело от слез и текущей изо рта слюны. Седые волосы были взлохмачены и стояли дыбом, губы непрерывно шевелились, но до слуха собравшихся доносилось лишь несвязное бормотание.

– Боже мой! – только и смог воскликнуть констебль Уикхэм, осветив фонариком скорчившуюся на полу фигуру.

– Вот в таком вот виде я нашел его несколько минут назад. – Голос Филбери дрожал от возбуждения. – Совершенно одного здесь, в церкви, прижавшегося к земле и испуганного. Он, видимо, зажигал свечи, когда... когда... – Голос Филбери прервался, его захлестнула волна сострадания. – Бедный Эндрю, – только и смог он добавить.

– Еще один нервный припадок, – сказал констебль Уикхэм больше себе, чем остальным. – Похоже, что на этот раз он хватил через край. – Уикхэм покачал головой с выражением глубокого сочувствия на лице, потом поморщился от странного запаха, стоявшего в воздухе. – Судя по запаху, он еще и жег здесь что-то, – задумчиво произнес констебль.

Это был резкий, неприятный, вызывающий тошноту запах, и он что-то напоминал. Да, он встречал этот запах раньше, и ему пришлось подавить подступившую к горлу рвоту, когда он вспомнил, где и когда. Это было в ту ночь, ночь катастрофы. Среди языков огня.

Это был запах горящей человеческой плоти.