Ошибка комиссара

Глава восьмая Отдел иностранной литературы

В городской библиотеке я бывал так часто, как позволяло время. Не стану жаловаться, что трудился «по восьми часов» — то есть, от восьми утра и до восьми вечера, да еще и без выходных. И вечера свободные оставались, и выходные были, хотя меня и ставили на дежурства почаще, нежели «старослужащих» и женатых. А время мне все равно тратить не на что. Возможно, что и рад бы уделять все внимание службе, но есть преступления, которые не сможет раскрыть целая команда литературных детективов, помести их в нашу реальность, а не в ту, которая существует по воле авторов.

Девушка, которая станет моей женой, на горизонте не появилась, а искать какие-то приключения не хотелось. Лёгкие симпатии с походами в кино и последующими вечерними провожаниями случались, но без поспешных движений к запретному. Девушки семидесятых, если уж и не были «синими чулками», то в понятие «любить» вкладывали именно чувство, а не судорожные физические упражнения при первом удобном случае. Так что максимум дозволенного заключался в лёгких поцелуйчиках и таких же лёгких обнимашках. Конечно, при должной настойчивости в некоторых ситуациях я мог бы значительно продвинуться вперёд и даже преодолеть точку невозврата, за которой кроме ЗАГСа не светило ничего другого, но… К этому достойному заведению с его знаменитым маршем я был ещё не готов.

По городу я нагулялся вдоволь. Даже приобрел подержанный фотоаппарат, нащелкал снимков со старой части Череповца, которая в ближайшем будущем пойдет под снос. Надо будет постараться сохранить все эти плёнки и фотографии как можно дольше. Из меня ещё не выветрились будущие ностальгические настроения, которые я испытывал при виде снимков старого города, исчезнувшего навсегда.

Так, а что же еще мне делать? Водку пьянствовать? Я и в своей реальности был не великий любитель этого дела (а иначе бы до полковника милиции не дослужился), а теперь и подавно. Смотреть телевизор? Во-первых, его у меня нет, а на покупку денег жалко, а во-вторых, даже если бы он и был, то смотреть там особо и нечего. Фильмы, которые показывают, видел сто раз. Телеспектакли, с участием «великих стариков» Малого театра, посмотрел бы, но они шли не так часто, как мне хотелось. Так что еще? Программу «Время»? Да ну ее на фиг. Разве что, научно-популярные передачи, вроде «Клуба кинопутешествий» или «В мире животных». Да, еще «Очевидное-невероятное».

Но и без этих телепередач я прекрасно мог обойтись. А вот без книг — не мог. К счастью, такая вещь, как бумажная книга не надоедает. Но на руки выдавали далеко не все, а если и выдавали, то что такое для меня пять книг? Это на неделю. За детективами и приключениями я не гонялся, предпочитая классику. Как хорошо, что в Советском Союзе ее издавали в большом количестве.

А вот в читальном зале можно было почитать газеты и журналы. Кажется, я изрядно удивил библиотекаря, ухватив подшивку «Пионерской правды» за прошлый год. А что такого? А там как раз напечатали Кира Булычева — очередную повесть про Алису Селезневу. Цикл о девочке с Земли я в собственной реальности умудрился пропустить и теперь наверстывал упущенное, радуясь приключениям «Заморской принцессы».

Женщины из библиотеки меня любили. Во-первых, я был аккуратным читателем, который сдавал книги вовремя, не портил страницы и не разрывал переплеты. А во-вторых, время от времени притаскивал им либо конфеты, либо печенье. У библиотекарей во все времена зарплата была маленькая, так что мои подарки приходились кстати. Меня даже удостоили невероятной чести — приглашали попить чайку в книгохранилище и выдавали на руки те книги, что имелись в читальном зале и на руки не давались. Например — второй и третий тома Александра Дюма-отца, только что поступившие в библиотеку. Откровенно-то говоря, в моей домашней библиотеке в иной реальности, стоят все двенадцать томов великого писателя, выходившие в 1976 по 1980 годы. Но как сказать девушкам, что и «Двадцать лет спустя» (второй том) и «Десять лет…» (третий том), мною читаны-перечитаны? А еще перелопатил множество книг, о которых здесь и представления не имели. Например — биографии кардинала Ришелье и герцога Бекингема, вышедшие в серии ЖЗЛ.

Библиотекари, как и музейные работники — это вообще какая-то особая каста, которая работает за гроши и радуется самому факту работы, а не оплате своего труда.

Разумеется, в читальном зале имелись и другие издания, на которые стоило обратить внимание. Например, мне полюбился журнал «Иностранная литература». Там, кстати, в нескольких номерах за семьдесят первый год обнаружился Ремарк (в переводе), одна из моих любимых книг «Тени в раю». Не самая известная, но очень интересная. Жаль, что напечатано в сокращении, но я не настолько продвинутый читатель, чтобы понять какой кусочек отсутствует. А в более свежем номере — уже за 1977 год сделал очередное для себя открытие, обнаружив в нём рассказы Зигфрида Ленца.

В общем, напрасно я переживал, куда деть свободное время. Нашлось чем заняться. А в весенние месяцы я стал приходить в библиотеку ещё и по иной, сугубо практичной причине: надо было готовиться к поступлению в Академию МВД.

Учеба — это вообще песня. Я-то еще куда ни шло — мне в мои годы даже на первый курс гражданского вуза поступать незазорно, а уж в ведомственное учебное заведение, так и подавно. В высшей школе милиции или в Академии МВД никого не удивить ни седовласым капитаном, мечтающим о двух «просветах» на погоне и большой звезде, ни майором, которому осталось до пенсии пару месяцев. Но все они, несмотря на свои погоны и награды, на седины и объемистые животы, на солидное звание «слушатель» вместо «студент», одномоментно превращались в учеников со всеми вытекающими из этого обстоятельства делами — со «шпорами» и «крокодилами», с «неудами» и опозданиями, с прогулами и нагоняями от начальника курса.

Документы — целое дело, на меня уже были готовы, но ожидались экзамены. Я помнил, что в той реальности за сочинение и за иностранный язык я получил четыре, а по истории — пять. Не сомневался, что сочинение я напишу, да и историю сдам. Главное, чтобы не ляпнуть на экзамене что-то такое, что не увязывается с марксизмом-ленинизмом и с теорией классовой борьбы. Скажу, например, что Степан Разин был атаманом разбойников, так меня не поймут. Или то, что ученые до сих пор не пришли к единому мнению на реформы Столыпина. Кто-то считает, что реформы способствовали процветанию государства, а кто-то, что они принесли пауперизацию населения. Так что, придется говорить, что Петр Аркадьевич был верным слугой царя и свою главную задачу видел не в укреплении государства, а в укреплении власти царя. Кстати, тоже верно, как ни крути.

И ладно, что сочинения Леонида Ильича Брежнева еще не напечатаны, а не то пришлось бы их снова перечитывать. Читать-то я их читал в свое время, но много ли помню с тех пор? А можно вляпаться, как вляпался мой приятель, которого при поступлении в ЛГУ на исторический факультет попросили назвать имена коммунистов, упомянутых в «Малой земле». Он вспомнил только Цезаря Куникова, а их там имелось гораздо больше. Дело-то прошлое, приятель давным-давно доктор наук, профессор и заведующий кафедрой, но до сих пор вспоминает о том провале с обидой.

Я прикинул по годам и понял, что увернуться от трудов дорогого товарища Леонида Ильича мне всё равно не удастся, даже если я и поступлю в «вышку». Всё равно придётся изучать и сдавать законспектированные труды на проверку. Ведь даже сам Леонид Ильич, до которого докатилась собственная литературная слава, будто бы сказал, что раз хорошо написано, то надо и ему самому прочитать.

Нет, историю-то я сдам, пусть даже на тройку. Но меня больше всего смущал английский язык. Допустим, сорок с лишним лет назад экзамен я сдал на четыре, но лишь потому, что в голове еще оставалось что-то от изученного в школе. А теперь? Английский алфавит помню, что уже неплохо. Еще помню около сотни (а может две или три) аглицких слов, включая те, что назойливо лезут в уши в рекламе или в Инете. Тьфу ты, когда-то лезли.

Но убей бог не вспомню времена, которые используются в английском языке. I learned English — это что? Я изучаю английский или я его уже изучал? Learned или learn? А ведь когда-то помнил. Утешало, конечно, что основное отсеивание слушателей проходило сразу после сочинения, потому как, если соискатель волшебного «поплавка» о высшем образовании пишет «жури», «брошура» и «парашут», то в вузе ему делать нечего. И если меня доведут до сдачи иностранного языка, так скорее всего, поставят хотя бы тройку. Но получить тройку — так это следует постараться, потому что могут срезать и на последнем экзамене.

Так что я сидел, уткнувшись в учебники английского языка для 5 и 6 классов, надеясь, что для сотрудников милиции этого хватит. Может, доберусь до 7 класса? Или уже нет?

— Алексей Николаевич, можно вас немного отвлечь? — раздался молодой женский голос.

— Да, Ольга Васильевна, разумеется, — сразу же отозвался я, откладывая в сторону тетрадь, в которую выписывал правила. Со школы знаю, что если что-то хочу запомнить накрепко, то вначале следует записать. Улыбнувшись, добавил: — Для вас у меня найдется сколько угодно времени.

Вообще-то, мы были с ней на «ты», а в неофициальной обстановке называем друг друга по имени. Да что там — у нас даже назревало нечто похожее на роман. В кино сходили, потом на спектакль Народного театра Равика Смирнова, а я даже пару раз побывал у нее в гостях. Но роман, как начался, так и закончился, потому что мы неожиданно узнали возраст друг друга. Ольга, прочитав мой библиотечный формуляр, куда заносились личные данные, включая год рождения и место работы, очень расстроилась, узнав, что мне только двадцать два года. Она-то считала, что я постарше, а я, напротив, полагал, что она гораздо моложе.

Кажется, и что с того? Но если ей строить планы на будущее с молодым парнем двадцати двух лет от роду было не зазорно, хотя и страшновато: все-таки, десять лет разницы — это много, то мне связывать судьбу с разведенной женщиной за тридцать, у которой имеется ребенок пяти лет, вовсе не катило. К тому же, как я понимаю, ни у меня, ни у нее, серьезных чувств не было, потому что иначе плюнули бы на все условности. Однако, добрые и дружеские отношения у нас сохранились. Зато, Ольга Васильевна была по образованию учителем иностранного языка, занимала должность заведующего отдела Иностранной литературы и теперь оказывала мне посильную помощь. Правда, говорила, что мое произношение оставляет желать лучшего, но не думаю, что в Высшей школе милиции я столкнусь с носителем английского языка, разговаривавшим с оксфордским произношением.

Библиотекарь зачем-то огляделась по сторонам, хотя в читальном зале никого не было и перешла на нормальный язык.

— Леша, я даже не знаю, с чего бы начать, — слегка замялась Ольга, усаживаясь рядом со мной.

— Когда не знаешь с чего начинать, начни с начала, — посоветовал я, сделав умный вид. Правило старое, мне оно не раз помогало по жизни, потому что фразу «Не знаю, с чего начать» слышал великое множество раз.

Ольга уставилась в свежевыбеленный потолок, словно бы ожидая, что лампы дневного света (в моей реальности признанные вредными для здоровья!) дадут подсказку. Переведя взгляд с одной лампы на другую, спросила:

— Леша, ты помнишь, я тебе про нашу заведующую фондами как-то рассказывала?

Я только пожал плечами. Ольга мне много о ком рассказывала, где тут упомнить? Она вообще девушка болтливая, любящая помыть косточки своим коллегам. Я, за время знакомства, успел получить характеристики почти всех работников библиотеки. Не знаю — на кой оно мне? Поэтому, все, что мне вещала Ольга, благополучно пропускал мимо ушей.

А вот про заведующую фондами я запомнил. У нее и имя-отчество необычное — Аэлита Львовна Епанчина. Наверное, из-за этого и запомнил. Все-таки, творчество Алексея Толстого всегда уважал. Видимо, и родители были повернуты на фантастике. Бывает. Но Аэлита — это еще куда ни шло. Имя на слух ложиться, словно родное. Хуже, если бы папа с мамой назвали девочку Галадриэлью, а мальчика — Леголасом.

И фамилия у женщины запоминающаяся. Все-таки, книги по истории я читал, знал, что Епанчины ведут родословную от Андрея Кобылы, основоположника Романовых. Впрочем, не факт, что Аэлита Львовна потомок древнего боярского рода. Вполне возможно, что ее предки были крепостными крестьянами Епанчиных, а на благородную фамилию их записали после отмены крепостного права. Это как с Юрием Гагариным, которого бывшие князья Гагарины посчитали своим сородичем и даже посылали ему приветственную телеграмму.

Было и ещё что-то, царапнувшее мою память, когда я впервые услышал от Ольги про заведующую фондами. Ну, имя Аэлита — это само собой, такое не каждый день услышишь. Но и фамилия вызвала какую-то детонацию в клетках моего мозга. И почему-то казалось, что это не в результате исторического экскурса, а по каким-то совершенно иным, современным и абсолютно прозаическим, причинам. Не сумев докопаться до точных сведений в глубинах своего мозга, я до поры оставил это занятие. И так приходится жить с двумя «памятями» (да простят меня филологи), а это занятие весьма утомительное. Так что будем надеяться, что жизнь сама всё расставит по местам.

Мадам Епанчина — дама лет сорока, интеллигентная донельзя. Была бы она постарше — лет шестидесяти, можно бы решить, что выпускница Смольного института, в крайнем случае — Мариинской женской гимназии с полным пансионом. Прямая спина, тонкая талия, одета скромно, но со вкусом. Кстати, одевалась не в магазинах, а шила себе сама, так как была счастливой обладательницей машинки "Зингер'.И так шила, что ей не раз предлагали хорошие деньги за пошив платья или юбки, но она неизменно отказывалась. Дескать — не желает превращать собственный дом в ателье или пошивочную мастерскую, а тех денег, что ей платят, на жизнь хватает.

С коллегами неизменно вежлива, ко всем обращается только на вы, даже девчонок, поступивших на работу после школы или института, величает по имени-отчеству. За двадцать лет работы в библиотеке подругами не обзавелась, ни разу ни с кем не говорила о своих личных делах. Правда, можно было сделать выводы, что Аэлита Львовна не замужем и, вообще, она «синий чулок», если не сказать чего-то другого. Живет одна, в половине деревянного дома. Вроде бы, у нее имеется тетка, но где она живет, никто не знает. Еще, вроде бы, Аэлита Львовна родилась в Ленинграде и была эвакуирована во время блокады.

Аэлиту Львовну уважали, но, откровенно-то говоря, недолюбливали, хотя вслух о том никогда не говорили. Чрезмерно воспитанных женщин никто не любит. А эта даже во время чаепитий умудрялась никогда не отгибать мизинец, а чайную ложечку всегда доставала из чашечки. По мнению библиотечных дам, Аэлита Львовна даже в поезде от чая отказывается, потому что его подают в вульгарном стакане, а не в подобающей её тонкой натуре чашке. Да и дома в одиночестве котлету без ножа есть не станет, и к столу в халате не выйдет. И откуда библиотечные дамы такие секреты про «марсианку» знают?

Закончила наша Аэлита, как и положено, Государственный институт культуры имени Н. К. Крупской[1], но складывалось впечатление, что она, как минимум профессор[2].

Хорошо образована и широко эрудирована. С какими-то вопросами не в картотеки и каталоги, а сначала к ней и ответ, как правило, у неё будет.

Так что, могло сложиться впечатление, что перед вами хорошо воспитанная женщина, абсолютно лишенная человеческих чувств. А вот теперь, со слов Ольги, с Аэлитой творится что-то неладное. И отвечает она иной раз невпопад, погружена в свои какие-то думы. А какие думы могут быть у одинокой: ни мужа-пьяницы, ни детей, ни родителей, ухода требующих? А недавно перепутала не то, что Гоголя с Гегелем или Бабеля с Бебелем, а поставила на полку Пруса вместо Пруста. Что-то неладное со «смолянкой», а подходить и спрашивать бесполезно. Только улыбнется, но не ответит.

— Может влюбилась? — предположил я, выслушав опасения Ольги.

— Влюбилась? — удивилась заведующая отделом. — С чего бы вдруг? Да и в кого?

— А что такого? — ответно удивился я. — Говоришь, что ей сорок или сорок один? Разве это возраст для женщины? В сорок лет (вспомнился мне еще не вышедший на экраны фильм) жизнь только начинается. Может быть, она всю жизнь ждала своего принца, а теперь дождалась. Все в этой жизни бывает. А в кого — так в кого угодно. Помнишь пословицу про злую любовь?

— Нет Леша, так не влюбляются. Я что, влюбленную женщину от озадаченной не отличу? Сама влюблялась, ходила — дура дурой, но здесь другое.

Усмехнулась, а потом покачала головой. Ишь, все-то женщины знают, все понимают. Куда нам до них!

Мне вспомнилось, что не так и давно учительница влюбилась в зека по переписке. Тоже, кстати, по отзывам коллег была очень милейшим и воспитанным человеком. Правда, покойная Вера Антонова была далеко не «синим чулком», но это детали. Вполне возможно, что и здешняя эрудитка получила письмо из зоны и втрескалась. И что мне тут делать? Переписка с заключенными законом не запрещена.

[1] Вероятно, он еще именовался библиотечным институтом

[2] Вот тут, конечно, преувеличение. Соавторы сталкивались с профессорами, чья эрудиция оставляла желать лучшего.