Ошибка комиссара

Глава пятнадцатая Понедельник — день открытий

Часы показывали уже девять утра. Но я никуда не опаздывал. В понедельник библиотека не работает, а у меня имеется маленькая отдушина, которую я обеспечил себе с утра пораньше. Как говорится, кто рано встаёт, тот сам кузнец своего счастья.

Часов в пять утра, пока ещё наша «марсианка» беспробудно спала (боится она, видите ли, страшных грабителей), я потихоньку выскользнул из дома, осторожно прикрыв за собой все наличествующие двери, а на наружную даже замок повесил, правда, без ключа, чтобы хозяйку никто не украл. Мой путь лежал в организацию «Сантехмонтаж», что в квартале от жилища Аэлиты. По моим предположениям там должен быть сторож, а у сторожа — телефон, крайне необходимый ему для того, чтобы вызвать милицию, если вдруг предприятие начнут грабить. Вот этот телефон и нужен был мне прежде всего.

Я долго ломился в железные ворота и разбудил, пожалуй, немало народа в округе, пока не послышались неверные шаги, и с той стороны забора не раздался хриплый то ли спросонок, то ли от какой другой пагубы, голос:

— Какого хрена надо?

— Вневедомственная охрана! — суровым голосом объявил я.

«Ночники», приехавшие с проверкой, для сторожей пострашнее уголовного розыска будут. Проворно открылась калитка, и в проёме возник старик в накинутом на плечи тулупе. Это в сентябре-то! Видимо, чем укрывался во время ночного бдения, в том и вышел. Услужливое выражение лица тут же скисло при виде меня и стало примерно таким, как у Бывалого в «Операции 'Ы», когда Шурик с пустыми руками скомандовал ему: «руки вверх!»

Я не позволил дядьке закрыть калитку и сунул ему в нос «ксиву».

— Уголовный розыск! Давай быстро к телефону!

Старик не стал спорить и пошёл к своей каморке впереди меня, бурча себе под нос, что неправильно всё это, и нельзя вот так честных работников обманывать, что в следующий раз он возьмёт, да и не пустит, попрыгают тогда у него все. Я не мешал ему переживать свою обиду, пусть потешится.

В сторожке пахло ногами и квашеной капустой. Продавленный диван ещё хранил конфигурацию щуплого тела старика. Я накрутил номер дежурного РОВД и, представившись, выслушал почти то же, что мне только что вещал гений охраны. Сегодня мир одинаков в своих проявлениях. Наконец мне было дозволено сообщить, зачем я побеспокоил дежурного в такую рань.

Я коротенечко сообщил, что возник форс-мажор, и на оперативке я присутствовать не могу, но предупредить об этом надо не начальника РОВД, а моего напарника по кабинету Титана, не забыв сказать ему именно эти слова: форс-мажор, а не какие-нибудь другие.

— Так ты же вроде не пьёшь? — по-своему истолковал моё сообщение дежурный.

Потом его голову посетила другая версия.

— А-а-а, — протянул он. — Ага, стало быть. Ну, это правильно. Это ты молоток, куй железо, пока молодой. Скажу Титану, скажу, не бзди.

Сторож, услыхав незнакомые слова «форс-мажор», сменил гнев на милость и уже уважительно поглядывал на меня — не зря видно этот молодой милиционер потревожил его сон, раз у него такие дела. Он даже изобразил нечто вроде воинского приветствия, когда я покидал его душную обитель.

А про форс-мажор меня Титан и научил. Услыхав такие слова, друг поймет, что особо уважительной причины отсутствовать у меня нет, но на некоторое время меня надо отболтать у начальника розыска, если потребуется, конечно, а там дальше видно будет. Когда мы разрабатывали эту придумку, я предложил кодовую фразу «Аллюр три креста». Титан сначала восхитился, но потом забраковал идею, сказав, что мы не лошади галопом скакать, да и слишком уж она яркая. Надо что-нибудь поскромнее и более отвечающее сути дела. Сошлись на «форс-мажоре».

Вернувшись к дому номер семнадцать, я выполнил ещё одно маленькое дельце, обследовав пути отступления, точнее говоря, бегства ночного гостя. И остался весьма доволен результатами своего исследования.

Тихонько вернулся в дом, заглянул за занавесочку. Аэлита по-прежнему спала, разметав по подушкам свои шикарные волосы. Умаялась, бедняжка. Да и мне можно теперь успеть ещё немного отдохнуть — заслужил. Однако на стуле не особо-то поспишь. В конце концов положил руки на стол, а голову на руки. Так я спать тоже умею.

В предсонном состоянии проскользнула мысль: если немного «зависну» в доме женщины, которую я, вполне возможно, спас от ограбления, то это я не «зависаю», а продолжаю выполнять свою нелегкую службу — защищаю гражданку СССР от посягательств на ее имущество, а то и жизнь со стороны неустановленного элемента, тем самым поднимаю в ее глазах авторитет советской милиции.

Гениальные мысли порой приходят именно во сне. Вот как-то так Менделеев открыл свою таблицу, удовлетворенно подумал я и окончательно вырубился. А разбудила меня уже Аэлита, и было как раз девять часов. Пора бы и позавтракать, а то и пообедать, а может быть поужинать… Что-то меня не туда понесло спросонок. Не иначе, пластилиновая ворона померещилась.

На завтрак у женщины с Марса была овсянка, сваренная на воде. Бр-рр. Хуже нее только перловка.

— Утренняя пища спортсменов и нравственных людей, — мрачно произнес я, принимаясь ковыряться в тарелке. Овсянка без сахара. И даже без соли.

— Сами придумали, Алексей Николаевич? — удивилась женщина.

А теперь настал черед удивляться мне.

— Это же из «Гиперболоида инженера Гарина», — вытаращился я, потом уточнил. — Когда Гарин стал диктатором и правителем половины мира, ему пришлось по утрам питаться овсянкой.

— Терпеть не могу Алексея Толстого, — поморщилась Аэлита.

— Так ты и «Аэлиту» не читала⁈

— Алексей Николаевич, мы с вами на брудершафт не пили…

Вот это она меня отбрила! Я чуть не подавился кашей. И ведь права по-своему. Чего-чего, а на брудершафт мы с ней точно не пили. Не до того как-то было. М-да, и ответить нечем.

Но я ошибался. Откуда-то из глубин памяти всплыли строки:

— И ночные слова так похожи порой

На дневные слова,

Но по-разному их говорят

И по-разному слушают их.

Моя «марсианка» густо покраснела. Я даже не ожидал, что брюнетки так могут. Брызни сейчас водой на лицо, и пар пойдёт.

Она быстро отвернулась и отошла к окну.

— Это ничего не значит, — тихо произнесла она. Или мне послышалось?

Почти минуту ничего не происходило. Потом какая-то новая мысль овладела Аэлитой. Это сразу стало заметно, когда она снова повернулась ко мне. От былой краски не осталось и следа, наоборот, лицо стало мертвенно бледным. Какое-то пигментное безобразие, прямо скажем, совсем как в мультике про бегемота, который боялся уколов.

— Алексей, — от волнения она даже забыла добавить отчество, — это же Галич!

И она продекламировала нараспев:

— Почему даже грубый асфальт

Пробивает былинка-трава,

Почему тает звёздная пыль

На губах и ресницах твоих.

— Ну и что, что Галич? — не сразу сообразил я.

— Так он же запрещённый!

Слово «запрещённый» Аэлита произнесла страшным шёпотом. Вот оно как! Не учёл, однако, да и не думал ни о чём таком, когда эти строчки всплыли откуда-то из глубин памяти. Точнее сказать, совсем о другом думал. А Галич? В моём позднем «прошлобудущем» Галич со своими наивными намёками и аллюзиями будет выглядеть совсем уж пресно и никаким ниспровергателем основ не окажется. В этом деле ему сто очков вперёд дадут тыщи новых ниспровергателей и безнаказанных критиков навроде Семёна Слепакова, например.

Но из ситуации выбираться как-то всё равно надо.

— Та-ак, — гнусаво протянул я с прокурорскими интонациями, — вот именно! Почему это вы, Аэлита Львовна, декламируете здесь стихи чуждых нам отщепенцев и пасквилянтов?

— Алексей, как ты… как вы можете? — от возмущения она даже забыла добавить отчество. А тему про брудершафт можно было начинать снова, теперь уже мне. — Вы же сами только что…

— А это ничего не значит. — бесцеремонно оборвал я её. — Кто я? Малограмотный лапотник, из которых обычно милиционеров и делают. Знать ничего не знаю. Запомнил откуда-то, какой с меня спрос? А вот вы, гражданка, будучи культпросветработником, заучили эти стихи сознательно и теперь распространяете их среди меня. Па-а-звольте поинтересоваться, па-а-чему?

Теперь Аэлита пошла пятнами. Какая разноцветная женщина! Она уже набрала воздуха полную грудь, чтобы воздать мне возмущённый отпор, но догадалась сначала взглянуть на меня. Взглянула — и расхохоталась над моей глумливой физиономией. Ну вот, так-то лучше.

— Аэлита, а как тебя в детстве звали? — неожиданно для самого себя спросил я. — Ну, подружки, родители, например.

«Марсианка» с интересом посмотрела на меня, но кочевряжиться не стала.

— Эля — чуть слышно произнесла она, и я был готов положить голову на плаху, что она опять приготовилась покраснеть.

— Эля, давай всё-таки на «ты», а то фальшь какая-то получается. как же мы по душам-то будем с тобой разговаривать? А на людях можешь меня называть «товарищ Воронцов». Я не обижусь.

— Только уж и вы… и ты на людях меня Элей не вздумайте называть.

— Всё, зуб даю! — произнёс я страшную клятву и немедленно получил «фи-и» от своей собеседницы. Всё-таки «марсианка» оставалась «марсианкой».

Теперь, когда статус кво оказался установленным, надо было перейти на какие-нибудь спокойные, нейтральные темы.

— Так тебе что, не нравятся книги Алексея Толстого? — попробовал я вернуться к прерванному разговору. — Аэлита, например?

— Не нравятся, — отрезала Аэлита земная. — А уж эта повестушка — тем более.

М-да. А я-то хотел блеснуть своими знаниями и сказать, что в переводе с марсианского имя Аэлита означает «видимый в последний раз свет звезды», а Алексей Николаевич Толстой относится к числу моих любимых писателей. Но лучше промолчу. Со своими собственными именами дружат далеко не все.

Видимо, достали Аэлиту знатоки советской литературы, задававшие вопросы — а почему вас так назвали? Но Аэлита Львовна — еще не самый плохой вариант. Была у меня знакомая воспитательница детского сада, по имени Джульетта Церуновна и, ничего. Папа у нее армянин, поклонник Шекспира. Представляю, каково детям было выговаривать ее отчество! А фамилия какая-то очень простая. Не то Смирнова, не то Сидорова.

И тут вдруг оказалось, что мы так и не завершили утреннюю трапезу, а чайник уже остыл, не говоря о недоеденной каше. Аэлита всё поняла и поставила чайник на керогаз подогреваться, а сама куда-то вышла. Вернулась, гордо неся в руках банку смородинового варенья, единственного, подозреваю, её кулинарного богатства.

Я было обрадовался — со смородиной можно и овсянку съесть, но радость сошла на нет. Открыв крышку обнаружил, что варенье уже «забродило».

— А я про него и забыла, — виновато вздохнула женщина. — Я сама сладкое не очень люблю.

— На бражку можно кому-нибудь отдать, — утешил я Аэлиту, хотя и не представлял себе — кому можно сделать такой подарок? Теоретически, я знал, как приготовить бражку из испортившегося варенья, но в реальности — зачем это кому-то нужно? Вот, в моей деревне я бы нашел, кому отдать, а здесь? Может, дяде Коле? Но наш начальник предпочитает напитки покрепче.

Набравшись мужества, доел-таки свою мерзкую кашу, вдруг калории ещё потребуются? Осмотрел стол. Вон, в вазочке имеются сухари. Надеюсь, заварка-то у Аэлиты есть или придется пить какой-нибудь травяной «сбор» или «капорский чай»?

Но, как правильно советуют умные люди, чтобы чайник побыстрее закипел, нужно от него отвернуться и сделать вид, что ты вовсе не хочешь чая. Поэтому, я быстренько отвел взгляд и принялся грызть сухарик.

— Как хорошо, что я не замужем, — изрекла Аэлита, поглядывая на меня.

Ну да, был бы у нее муж, то его следовало бы утром кормить чем-нибудь более существенным, нежели овсяная каша. Это я подумал, а вслух сказал:

— Это смотря какой муж бы попался. Кто-то и сам бы овсяную кашу стал есть, а кто-то бы и тебе сам завтрак приготовил. Я, например, сам себе завтраки готовлю.

Аэлита ни капельки не удивилась.

— Ну а как же иначе, живя в общежитии?

Когда мы вдоволь напились чаю с сухарями, встал совершенно закономерный вопрос: а чем же теперь заняться? Я знаю, что бы сказали в этом случае очень многие мужчины, а кто не сказал, тот так бы многообещающе скорчил рожу, что ответ был бы понятен без слов. Но мы не затем здесь находимся, мужественно отказал я сам себе в развитии этой версии событий. И вообще советский милиционер — «облико морале» и всё такое. Поэтому ближе к делу.

— Аэлита, — попросил я (Элей назвать язык как-то не повернулся, несмотря на высочайшее разрешение) — расскажи мне об этом твоём библиотечном воздыхателе.

Похоже, она собралась мне возразить. В какой-то мере я её понимал. Самое неудачное занятие — рассказывать сидящему перед тобой мужчине о своих ухажерах.

Я упредил её намерения.

— Аэлита, помни: со следователем — как с доктором. Это нужно для дела.

Пришлось поставить ещё один чайник. И вот что мне было рассказано.

Роберт появился у них в библиотеке где-то в начале лета. Не будучи записанным, брал какие-то журналы, что-то читал, что-то записывал в тетрадочку. Незаметно разговорились. Очень начитанный, очень вежливый, деликатный молодой человек. Да-да, молодой, лет тридцати. Однажды, стесняясь и робея, предложил сходить вечером в кино, уже и билеты были куплены. До сих пор не понимала, почему согласилась. Говорили всё об искусстве, о культуре. Домой провожать не позволила — стыдно показывать своё жилище — Аэлита Львовна и вдруг такие «хоромы». О себе толком ничего не рассказывал, но много говорили о Ленинграде. Ещё пару раз ходили с ним гулять, просто так, встречались нечасто, всего за всё лето раз десять.

Первая газетная страшилка появилась уже после того, как познакомились. А после третьей, к своему удивлению, открылась ему. Так бывает, что незнакомому человеку вывалишь всё, что близкому никогда не расскажешь. Как попутчику в поезде. Он очень обеспокоился и всё предлагал получше спрятать то, что злоумышленники требуют. Был даже готов свои услуги предложить, похранить у себя, например. В последнее время куда-то пропал, в библиотеку не приходит.

Моя рассказчица закончила говорить и посмотрела на меня, как бы говоря, ну и что ты получил из этого моего рассказа? Захотелось покопаться в моей личной жизни? Видишь ведь, что мне это неприятно.

— Ты его фамилию знаешь? Где живёт, где работает, кем? Что ты вообще знаешь о нём?

Аэлита молчала. Отвечать было нечего, и я это понимал. Поэтому продолжил:

— Роберт, говоришь? Да он может быть такой же Роберт, как я Мафусаил! Почему он ходил в библиотеку, но не записывался?

«Марсианке» надоели мои упрёки, и она вспылила.

— Что ты привязался к этому Роберту? Он здесь не при чём! Хороший человек, я не сомневаюсь. Побольше бы таких в жизни было. Тебе просто нравится бесить меня! Не успел…

Тут она прикусила язычок, но я прекрасно понял, что она собиралась сказать. И она поняла, что я понял. Обоим стало неловко. Вот так, впредь наука — не путай свою шерсть с государственной.

Уже спокойней Аэлита произнесла:

— Я тебе категорически заявляю: Роберт здесь не при чём!

Ну что ж, интеллектуальные аргументы закончились. Пора переходить к грубым материальным. Я вышел в прихожую, взял свою утреннюю находку и беспардонно поставил её туда, где ей было совершенно не место — на стол.

Аэлита сменилась в лице.

— Узнаёшь? — строго спросил я.

Она ничего не ответила, но было и так понятно — узнаёт. На столе стоял вытащенный мной утром из дорожной грязи и небрежно помытый в луже большой рыжий башмак.

— Так узнаёшь? — переспросил я.

— Да, — едва заметно кивнула «марсианка». — Это Роберта.