Осенняя заваруха

МАРИЯ ПОМОРОВА

Ночью я кое-как выкарабкалась из липких, бредовых сновидений. Снился в основном Рыжаков. Он то гонялся за мной, пугая до полусмерти, то я вдруг обнаруживала себя в его объятиях, страх перемешивался с вожделением, я начинала понимать, что вижу сон, но никак не могла из него выбраться, сколько бы ни рвалась и ни кричала во сне. Теперь я лежала с открытыми глазами, боролась с остатками бреда, а заодно пыталась сообразить, где я нахожусь. Сонный провал в памяти заполняться не желал, и я просканировала окружающее пространство. Как же, старый добрый "Стремительный"! Я улыбнулась в полумраке. Я лежала в палате, точнее, висела в свободном падении в гравикойке, деликатно обернутая специальный одеялом. Медтехника у меня в головах констатировала мое пробуждение. Мой "луч" на миг высвечивал работающих и спящих сослуживцев и приятелей. В операционной наш хирург кого-то оперировал… Гиту Рангасами. Над Гитой слабо мерцал невидимый комочек. Я испугалась, рванулась из гравикойки. Боль в груди, приглушенная обезболивающими, обожгла меня до самых пяток, и я упала обратно в плотное воздушное ложе. Мониторы рядом со мной перемигнулись. Прибежала медсестра, включила ночник, закудахтала заботливо. Поправила на мне одеяло, вколола лекарство. Видимо, лекарство было обезболивающим и успокоительным, потому что я вновь провалилась в свои кошмары.

Спустя несколько часов я снова пробудилась. Сразу вспомнила Гиту, просканировала соседние помещения и нашла ее. Тихонько выбралась из койки, потом из одеяла. Голова шла кругом, тело тряслось, палата бешено вертелась и крутилась, в ушах свистело, болела сожженная до костей грудь. Я взялась за стойки воздушного ложа и поднялась на ноги, преодолевая боль, дурноту и непобедимую тряску. Наклонила голову, сгорбилась и двинулась к выходу. С меня слетели клеммы и присоски. "Сейчас явится медсеструха", — подумала я и прибавила шагу. Мне удалось выбраться в коридор, и я побрела вдоль стены, облапав ее обеими руками. Вот и помещение, где находится Гита. Я не сообразила сразу, что это за помещение, настолько дурной была у меня голова. Помещение обдало меня холодом. Я подошла к узкому длинному столу, на котором лежала Гита, укрытая простыней с головой. С холодеющим сердцем я медленно протянула отнявшуюся от страха руку и потащила простыню с ее головы. Смуглое лицо Гиты пожелтело и осунулось. Оно напугало меня заострившимся носом и черными провалами на месте глаз. Индианка средних лет стала старой. Я уже не слышала беготню и быстрый озабоченный разговор в коридоре. Гиты больше нет, нет, нет! Черная тоска сдавила спаленную грудь, неведомый зверь — зверь безвозвратной потери — вцепился когтями в мои внутренности, и я завыла. Тут же дверь распахнулась, на меня набросили покрывало, взяли за плечи и, воющую, вывели в коридор. Тщетно попытались положить на носилки, я сопротивлялась и все выла и выла без слез. Меня укололи — не почувствовала, только обмякла и перестала выть. Рекой потекли слезы. Заботливые руки быстро завели меня в операционную и уложили на стол. Дежурный хирург, уже другой, не тот, который безуспешно оперировал Гиту, сделал мне перевязку. Затем меня на носилках перевезли обратно в палату. Слезы текли сами по себе. Гита первая поддержала меня на "Боевом слоне" и все эти годы она оставалась рядом. Постоянно чему-то меня учила, человеческому, женскому, знала все мои нехитрые секреты. Учила правильно себя вести, красиво одеваться, управляться с длинным тяжелым волосом, объясняла слова и поступки людей, и все как раз в то время, когда люди от меня шарахались. Она так и осталась для меня близким человеком, здесь я в любое время могла найти для себя опору. И вот теперь Гиты нет.

Пришли Матвей и Иван Сергеевич. Профессор сел на табурет рядом со мной, а Матвей опустился на корточки.

— Все мы в течение жизни теряем близких, — сказал мне Иван Сергеевич. — А ты поплачь. Это правильно, что ты плачешь.

— Эх, ты, человечек… — вздохнул Матвей.

— Отчего она умерла? — спросила я, и мой собственный голос показался мне бесплотным шелестом.

— Инфаркт миокарда. Ее бы спасли, если бы она не заперлась в каюте, — сказал профессор. — Она вызвала нас слишком поздно.

— Она была доржианкой, — добавил Матвей. — Сильно переживала происходящие события.

Я знала, что Гита родом из Очира. Матвей продолжил:

— Она утверждала, что Струмилло агрессией против соседей "опустил свой народ", постоянно следила за событиями, сильно нервничала, ругалась и жаловалась.

Вот еще одна жертва доржианской агрессии. Я тихонько лежала под одеялом, а слезы текли сами по себе.

— Что с Федором Семеновичем? — прошептала я.

— Федор Семенович до сих пор спит, — отозвался Иван Сергеевич. — Проснулся, чтобы поприветствовать Сурепову, и снова на боковую. Укатали сивку крутые горки.

Я улыбнулась сквозь слезы, радуясь известию о товарище, и спросила:

— Сурепова была здесь?

Теперь улыбнулся Власов, и его медовая улыбка показалась мне подозрительной.

— Я только что был на связи с "Ветром Магеллана", — сообщил Иван Сергеевич.

— Что еще за орлы? — шепотом спросила я.

— Патруль из управы по обеспечению галактической безопасности. Это их флагман. Там служит мой ученик, почти такой же дряхлый дед, как и я. Мы славно с ним побеседовали. Вспоминали наш институт, нашу кафедру… Это я к чему? "Ветер Магеллана" каким-то ветром занесло сюда, и ребята взяли Рыжакова, еще тепленького.

Я мигом перестала плакать и навострила уши.

— Оперативно, — оценил Матвей.

— Чистая работа. Канлодка с Рыжаковым только выпала из подпространства, чтобы унять гравитаторы, и ее тут же накрыли.

— Это их прямая обязанность — быть везде, — заметил Матвей. — Адамсон сплоховал, когда между двумя государствами произошел конфликт, а поблизости не оказалось ни одного судна УГБ.

— Я о чем рассказываю? Рыжаков оказал отчаянное сопротивление и был тяжело ранен. Мой ученик им сейчас и занимается. Он связался со мной сразу после операции. Восемь часов его штопал. Что такое, Маша?

Я улеглась обратно в койку. Даже не заметила, когда привстала. Получается, что мы с ним одновременно — и в одинаковом положении?

— Когда его доставили из канлодки на "Магеллана", он бредил. Звал, между прочим, какую-то Марию.

В тоне Качина мне померещился намек, я в полумраке залилась краской и сказала:

— Может, так зовут его любимую. Или он молился.

— Кто молился? Рыжаков? — весело удивился Матвей. — Что там между вами произошло?

Я лежала бордовая и раздосадованная.

— Я вышвырнула его с "Адмирала", — смущенно буркнула я. Говорить было трудно, каждое слово отдавалось болью в груди.

— Я уже слышал эту историю от Иваненко. Он описал ее примерно теми же двумя словами. Так что же произошло?

Я сердилась и молчала.

— Матвей, не нервируй мою пациентку. Ей нужен покой.

— Ты случаем не влюбилась в этого человека? — нахмурился Матвей.

— Нет, это не то, — прошептала я. — Это… страх.

— Страх?

— Да, страх. Я его боюсь.

— Я слушаю, — требовательно произнес Власов. В его голосе отчетливо звякнул металл.

Иван Сергеевич спас меня от Матвея. Он выгнал его взашей из моей палаты. В коридоре эстафету подхватила Лола. Она гнала командира большого флота гораздо изящнее. Я легко представила себе, как она играючи подхватила его под круглый локоть и с щебетом выперла из медблока. Такое уже бывало. Я лежала мрачная, испуганная и немного счастливая. Я не могла влюбиться в такого отморозка, как Рыжаков, это было невозможно. Просто я страшно его боялась. Я так его боялась, что при одном упоминании о нем сердце мое проваливалось в живот. А вот он, кажется, влюбился… Я прикрыла краем одеяла свои бесстыже улыбающиеся губы. Иван Сергеевич посидел рядом со мной еще немного. Он говорил мне о чем-то незначительном, отвлеченном. На прощанье Качин сказал мне:

— Рыжакова можешь не бояться, девочка. Посадят его, и надолго.

— А если сбежит?

— Не сбежит, — посмеялся Иван Сергеевич и оставил меня с моими думами.

А если он сбежит, он сколотит шайку и будет мытарствовать по Галактике. Или заявится на Онтарию. Это гораздо более предпочтительный вариант, чем шарахаться по Галактике неизвестно сколько времени. А Власов может не выдать его федералам. Я размышляла, как поведу себя в таком случае, потому что была почти уверена, что будет именно так. Тишком от себя я хотела, чтобы было именно так, и в то же время боялась новой встречи с ним. А если теперь он не любит меня, а ненавидит? И не простит? Но ведь он же звал меня в бреду? А если он хочет отомстить? Разве я теперь засну?! А Гиты теперь нет, и некому рассказать про Рыжакова. Не с Матвеем же про него беседовать, в самом деле. И уж тем более я не могла обсуждать потаенное со своими подружками на "Тихой Гавани". Я все вертела в голове две проблемы по имени Рыжаков и Гита, соображая, как мне со всем этим жить. Я не могла отделаться от мысли, что увижу Рыжакова очень скоро. Как там, интересно, Сурепова? Не отыгрался ли он за меня на ней? Я сначала позлорадничала, потом выругала себя за это и погрузилась в горькие размышления о смысле жизни. Потом снова заснула, и приснилась мне рыжая собака в репьях. Собака дружелюбно махала хвостом, улыбалась, а сама держала меня зубами за горло. Не больно, но крепко. Так, что не вырваться. Большая неопрятная зверюга виляла хвостом, но горло не отпускала.

А потом мне приснился настолько странный сон, что я, проснувшись, немедленно вызвала дежурную медсестру и потребовала Власова. Василич приплелся ко мне в палату жутко сонный и всклокоченный.

— Что могло вдруг случиться, Маша? — вяло удивился он, стоя посреди палаты. Видно, решил, что быстро от меня отвяжется.

— В нашей Галактике заблудились люди, — сообщила я.

— А? — переспросил Матвей.

— Ты не понимаешь? Заблудились люди. Грузовой транспорт, который направлялся с Куриона на Лисьен, сбился с курса. Вышел из подпространства в стороне от трассы и теперь не знает, где находится.

— С чего ты взяла, Маша? Тебе просто приснился сон. Спи, рано еще.

Матвей зевнул, прикрыв распяленный рот локтем, и почесал взлохмаченный "ёж".

— Это не сон. Это сигнал! Сигналы всегда приходили из соседних галактик, а теперь он пришел из нашей Галактики! Сигнал о помощи, о том, что кто-то заблудился! В этот раз заблудились конкретно люди.

— Да с чего ты это взяла, Маша?!

В голосе Матвея послышалось нетерпение. Он хотел спать, а я лишала его этой возможности своими, как он думал, фантазиями.

— Матвей, я их слышу.

— Кого?

— Сигналы, кого. Сигналы о помощи. Они особенные, понимаешь? В первый раз сигнал пришел от людей. Он не такой, как те сигналы, которые из других галактик, бестолковый какой-то. Ну, в смысле, он рассчитан, что сигнал поймают люди и придут на помощь.

Теперь Матвей смотрел на меня с интересом. Он подцепил табурет ногой за ножку, подтянул его к себе и сел.

— Значит, придут и помогут. Все в порядке, Мария.

— Ты не понимаешь, — злилась я. — На помощь приходят, когда знают, куда приходить. А тут заблудились, понимаешь? Заблудились! Кто к ним придет?

— А ты уверена?

— Я знаю, где они находятся, только не знаю, как им ответить. Понимаешь, Матвей, я должна им ответить. Прилететь к ним и показать дорогу.

— Ты?

— Да, я.

— Кто тебе это сказал?

— Вселенная… Мне так приснилось.

Матвей вздохнул и встал.

— Подожди, Матвей, ты не дослушал. Те, кто плутает между звезд, потому что теряет дорогу — они слепые.

— Ничего не понимаю. Мария, может, ты поспишь?

— Нет, ты дослушай. Дорогу теряют, потому что не слышат Вселенную, потому что слепые. А я — поводырь. Я должна указывать дорогу заблудившимся между звезд. Я еще совсем ничего не знаю, мне надо учиться. Поводыри есть у каждой расы Вселенной, их сама Вселенная выбирает и обучает. Поводыря нет только у людей, потому что человечество начало выходить в космос совсем недавно. А теперь поводырь стал нужен. Люди в космосе теряются иногда. Ведь такое бывает, правда?

— Да, такое бывает. Приходит откуда-то из Галактики сигнал бедствия, а откуда именно, не понятно, потому что судно по какой-либо причине потеряло ориентацию. Такое бывает — когда не знаешь, куда идти на помощь, и люди пропадают навсегда. Так ты говоришь, уловила сигнал бедствия?

— Да, да, я же тебе об этом толкую битый час! Я должна идти к ним на помощь, только пока еще не знаю, как надо отвечать…

— Ничего ты не должна, лежи себе спокойно и меньше двигайся, а не то я дам команду, чтобы тебя запеленали. Сейчас схожу в рубку связи, проверю. Дай-ка лучше координаты потерпевших на всякий случай…

В дверях Матвей остановился и обернулся ко мне:

— Бог есть?

— Есть, — улыбнулась я.

Матвей удовлетворился ответом и ушел. Я перевалила проблему на чужие плечи и немного успокоилась. Теперь я знала, кто я, и каково мое предназначение. Я решила вопрос, который не давал мне покоя много лет. Я почти забыла Табунова, который долго занимал все мои мысли. Вместо ожидаемого умиротворения ко мне пришли новые вопросы. Как быть с Рыжаковым? Как жить без Гиты? Как теперь изменится моя жизнь, когда я знаю, что я такое? Где взять судно, на котором я буду выводить из космоса "слепцов"? Что же это за жизнь такая, что ни секунды покоя нет?