Операция «Рокировка»

Глава седьмая

Тарахтение нескольких мотоциклетных моторов донеслось со стороны города спустя примерно пятнадцать минут, когда Корнеев уже переходил по мосту на противоположный берег.

— Внимание! Работаем.

Петруха сел на помост, опираясь спиною на перила, а Штейнглиц — картинно расставив ноги, навел на него пистолет. Со стороны смотрится глупо и смешно, зато как раз в духе высокопоставленного штабного чиновника, который если и стрелял раньше, то только в тире, или по безоружным пленным.

Вскоре показались и сами мотоциклы. Пара. Великолепно! Учитывая небольшой размер гарнизона, примерно этого Корнеев и ждал. Ведь поисковые группы надо разослать, как минимум в трех направлениях…

Заметив людей на мосту, мотоциклисты грамотно разъехались в стороны и уступом, чтобы одновременно не попасть под огонь противника и не перекрывать друг другу сектор обстрела.

— Хальт! — Корнеев двинулся навстречу, требовательно подняв руку. — Хальт!

Вряд ли его услышали, но один человек, одетый в форму офицера СС, при этом уверенно держащий себя, не вызывал особой тревоги у четверых солдат, вооруженных помимо личного оружия еще и двумя пулеметами.

Не доезжая метров десять, немцы заглушили моторы, но пулеметчики продолжали держать на мушке и Корнеева, и людей на мосту.

— Старший группы, ко мне!

Характерные командирский тембр голоса Николая не оставлял места для сомнений: имеет ли он право распоряжаться.

Один из немцев, слез с мотоцикла, оправил форму и быстрым шагом направился к Корнееву. Не эсесовец, не жандарм, обычный армейский фельдфебель. Судя по выправке, одутловатому лицу и характерному окрасу носа, служака исправный, но не из тех, кто рвется в герои, предпочитая орденам и медалям тихое место и лишнюю рюмку шнапса… Желательно не только к ужину.

Приблизившись на предписанное расстояние, фельдфебель остановился и согласно уставу поприветствовал офицера.

— Фельдфебель Вайгель, господин оберштурмфюрер!

— Хайль, — Корнеев ответил чуть небрежно, чтоб сразу обозначить: кто есть кто. — Вас за парашютистами выслали?

— Так точно, господин оберштурмфюрер. Тип самолета рассмотреть не удалось, но это явно был не истребитель. Поэтому, господин комендант приказал прочесать местность и в случае обнаружения…

— Кто комендант?

— Обер-лейтенант Оскар Кринке.

— Хорошо. Я запомню. Это действительно был не истребитель. Мы видели четверых парашютистов. Одного понесло на город, трое приземлились вон там… — Корнеев указал рукой на другой берег. — Двое русских убежало, один — ударился при падении, и нам удалось схватить его.

Фельдфебель ничего не спросил, но посмотрел на Штейнглица, по прежнему удерживающего летчика на мушке.

— Оберштурмбанфюрер направлялся в ваш городок с инспекцией, когда мы заметили десант русских… — парочку спрыгнувших с подбитого самолета летчиков Корнеев намеренно возвел в более серьезную категорию, чего не мог не заметить фельдфебель. Но немец даже бровью не повел. Так только, в глазах что-то похожее на насмешку мелькнуло.

Наверняка старый служака сходу смекнул, что поимка пары плотов и уничтожение десанта проходят по разным категориям. И если этот оберштурмфюрер хочет, чтобы был десант, то почему старина Вайгель должен возражать. Ведь в рапорте, а потом и наградном списке за успешно проведенную операцию будет указана не только фамилия господина инспектора.

— Охрана господина Штейнглица преследует тех двоих, — Корнеев опять махнул рукой в прежнем направлении, только не так конкретно. — А мы решили подождать здесь поисковую группу.

Это тоже укладывалось в понятную фельдфебелю поведенческую модель старшего штабного офицера. Он и сам на месте подполковника поступил бы точно так же. Зачем самому гоняться за русскими, если имеется отделение, а то и взвод солдат охраны?

— Какие будут приказы, господин оберштурмфюрер? — похоже, немец уже все для себя решил, и Корнеев не стал его разочаровывать.

— Берите двоих солдат и достаньте из реки парашюты. Место найдете легко, трава там примятая так, словно кони валялись. Мы возьмем пленного и ваши мотоциклы… Если охрана господина оберштурмбанфюрера вернется раньше — проводите их в город. Если нет, мы пришлем за вами машину.

— Но…

— Вайгель… — Корнеев вынул из кармана блокнот и карандаш. — Я правильно запомнил? Не хотелось бы в рапорте допустить ошибку. Группенфюрер очень не любит неточностей, даже в мелочах. И вместо награды может влепить выговор…

— Так точно, господин оберштурмфюрер! — немец встал по стойке смирно с таким выражением лица, словно Корнеев прямо сейчас собирался прицепить ему на грудь Железный крест. — Фриц Вайгель! Фельдфебель. Сто восемнадцатая отдельная рота…

— Вольно, солдат. Приказ ясен? Исполняйте…

— Яволь…

Фельдфебель козырнул и побежал к мотоциклам, а Корнеев вернулся на мост.

— Все в порядке. Можем двигаться дальше. Транспорт в нашем распоряжении.

— Николай, — Максимилиан опустил пистолет. — Петр… Прошу понять правильно. Я все понимаю — и о чести офицерской, и о том, что товарищей не бросают, но если мы погибнем — то провалим дело, стоящее гораздо больше нескольких жизней. Прошу вас еще раз подумать. Сейчас у нас есть отличная возможность уйти. Положить фрицев, взять мотоциклы и пока в гарнизоне поймут, что произошло…

— Ты кое что выпустил из внимания, а потому не совсем прав, Макс, — помотал головою Корнеев. — Фронтовое братство и то что разведка своих не бросает — это, конечно, верно. Но, картина не полная. Как бы неприятно это не прозвучало. Извини, Петруха…

Корнеев вздохнул.

— Летчик знает район нашего десантирования. И если остается хоть малейший шанс, что Яков Гусман попал в плен, мы не можем быть уверенными, что в гестапо из него не выбьют признание. А, в нашем случае, такая вероятность равна провалу операции. Поэтому, хотим мы того или нет — обязаны либо спасти летчика, либо убедиться в его гибели.

— Да, ты прав, Николай… — очень серьезно кивнул Штейнглиц. — Об этом я не подумал. У нас действительно нет выбора.

— Тогда на этом и закончим пустые разговоры… И не сопи лейтенант, на войне, как на войне. Тем более что в нашем случае, трезвый расчет благородству не помеха. Наоборот — подспорье…

Корнеев рывком поставил Колокольчикова на ноги и пинком придал нужное направление.

— Пошел вперед, русская свинья…

Потом слегка сдвинулся в сторону, пропуская вперед Штейнглица.

— Господин оберштурмбанфюрер, прошу вас. Транспорт ждет. Думаю, вам не стоит здесь больше задерживаться. Фельдфебель!

— Здесь!

Вайгель и сопровождающие его двое солдат вскинули руки в нацистском приветствии.

— Помните, я на вас рассчитываю!

— Так точно! Все будет исполнено! Разрешите идти?

Штейнглиц задержал шаг, чуточку внимательно посмотрел на фельдфебеля и милостиво кивнул.

Тот вытянулся еще больше. Дождался, когда оба офицера вместе с пленным пройдут мимо него, — бросил солдатам: «За мной!», - развернулся и побежал к тому месту, где должны были находиться парашюты русских. Видимо, наград старина Фриц все же хотел не меньше, чем дармового шнапса.

Хотя, если здраво рассуждать, Корнееву трудно было понять: какой смысл в наградах, когда война почти проиграна? Или на уровне умственного развития фельдфебеля вермахта, подобные мысли в голову еще не приходят?

«Ну ничего, — мысленно хмыкнул Николай. — Еще одно-два успешных наступления, и эту простую истину поймут даже рядовые…»

Мотоциклист немец, в коляску к которому усадили «пленного», уверенно въехал на главную и, что вполне возможно, единственную площадь, сделал по ней небольшой круг почета и подкатил к парадному административного двухэтажного здания, расположенного в самом центре городка, аккурат напротив костела. Фасад особняка украшала пара фашистских флагов, намокших от грозы и свисающих тяжелыми тряпками, а так же — довольно скромный транспарант с надписью «Комендатура».

Молодой, подтянутый офицер, нетерпеливо вышагивающий перед дверью здания, выжидающе повернулся на звук моторов, но разглядев форму и знаки различия людей, приехавших на втором мотоцикле, тут же заторопился навстречу. На ходу оправляя и без того безукоризненно сидящий мундир.

— Хайль Гитлер!

Не часто в своей не столь длинной офицерской жизни обер-лейтенанту Кринке доводилось лично приветствовать столь высокого гостя. Капитаны и майоры — вот уровень вышестоящего начальства, с которым в основном сводила его служба. Да и то не… Не того значения объект вверен его опеке. Нормальную рыбалку или охоту и ту не организовать.

В этой Богом забытой глуши, куда обер-лейтенанта Оскара Кринке забросила судьба, пусть и на комендантскую должность, не нашлось даже ни одного мало-мальски приличного предприятия. Пилорама со столярной мастерской, где можно заказать кое-какую мебель, дверь, окно, колыбель и… гроб. Мельница с пекарней, да пивоварня с баром. Вот, практически, полный список стратегически важных объектов провинциального польского местечка. Если не считать глиняные копи на берегу реки и печь для обжига изразцов.

Кому это нужно и интересно? Ни русским диверсантам, ни своему командованию. Ни даже так называемому Сопротивлению. За два года пара листовок, призывающая не признавать власть немецких оккупантов, да бело-красный флаг на Пасху, вывешенный какими-то сопляками на крыше мельницы — вот и весь улов. Посовещавшись с Гансом Лемке, начальником местного отделения гестапо, они даже рапорт о происшествиях отправлять не стали, чтоб не смешить начальство. Обошлись показательной поркой двух десятков случайных прохожих, специально задержанных для этого в один из воскресных дней.

Да что там партизаны, или диверсанты?! Офицеры тылового обеспечения и те почти не заглядывали, как только выяснили, что никакого гешефта здесь не организовать.

А тут — оберштурмбанфюрер СС! Да еще и не обычный подполковник четвертой канцелярии. Тем адъютанты не положены… Это птица высокого полета. Вот только, почему на одном из мотоциклов комендантской роты? Неужели, наконец, что-то действительно важное случилось и на его участке. Помимо пары-тройки парашютистов, спрыгнувших из того самолета?

— Хайль!

Оберштурмбанфюрер даже из коляски сумел выбраться так вальяжно, словно вышел из кабриолета. На обер-лейтенанта тем не менее посмотрел доброжелательно и даже руку протянул.

— Вот уж не думал, что даже в такой глуши воюют… — бросил то ли в шутку, то ли с досадой.

— Разве это война, — не сдержал вздоха комендант.

— Бросьте скромничать, Оскар… — адъютант подполковника взял обер-лейтенанта под руку. — Вы позволите так вас называть?

То что адъютант оберштурмбанфюрера знает его имя, сказало Кринке куда больше, чем любые бумаги и предписания. Значит, не случайно, завернули. Он еще не знал истинной цели их приезда, но то что со старшими офицерами, особенно из штабов, лучше дружить — обер-лейтенант успел понять давно.

— Окажите честь.

— Так вот, Оскар, можете не скромничать, мы все видели собственными глазами. Сбить самолет в такую погоду может только настоящий снайпер! Господин оберштурмбанфюрер так и сказал мне: «Генрих…». Генрих Клюге… — Корнеев энергично потряс руку немцу. Вообще-то в документах Николая значилась приставка фон перед фамилией, но он решил, что не стоит оставлять лишний след. — «Генрих! — сказал он. — Первым делом узнай фамилию зенитчика и его командира. Такое мастерство достойно награды»…

— Но, мы не…

— Да, да… Вы правы, отличный результат — это не столько личное умение, сколько слаженность в действиях всего подразделения. Но… старина, вы же понимаете: наградить всех можно только добрым словом и дополнительной порцией шнапса. Поэтому, я думаю, общую награду, по праву следует вручить командиру подразделения. И это не только мое мнение… — Корнеев красноречиво оглянулся на Штейнглица. — Вы согласны со мной?

— Вообще-то…

— Кстати. А где летчик из сбитого самолета? Его уже поймали?

— Еще нет, но…

— У тебя просто талант возражать, — деланно восхитился Корнеев. — Оскар, послушай дружеского совета. Хочешь сделать карьеру, чаще соглашайся и давай утвердительные ответы. Мы с тобою почти ровесники, так что со мною руби правду, а с господином Штейнглицем будь осторожнее. Впрочем, если рвешься на фронт…

— Летчик успел закрыться в доме. Мы его окружили, но еще не взяли.

— Так что же ты молчишь! С этого следовало начинать. Великолепно!

— Не понял…

Корнеев еще раз посмотрел на озирающегося со скучающим видом оберштурмбанфюрера, взял коменданта под руку и потащил в сторону.

— Оскар, дружище. Как на духу, но только между нами. Максимилиан Штейглиц уже держит в личном сейфе петлицы и погоны штандартенфюрера! Для подписания приказа не хватает всего лишь небольшого штриха. Его дядя… — разведчик закатил глаза под лоб. — В общем, семья не желает слухов о протекции. Понимаешь? И вот такой уникальный случай отличиться! Ликвидировать отряд русских диверсантов. Успешная операция такого уровня мгновенно сдвинет все с места.

— Отряд?

— Конечно… Сбит транспортный самолет. А это значит — не меньше двух десятков парашютистов. Настоящих сибирских волков, вооруженных до зубов.

— Но мы его не сбивали… — наконец-то произнес до конца обер-лейтенант.

— Не понял? — удивился Корнеев. — Русский пилот сам себя подорвал?

— Я не знаю, — пожал плечами комендант. — Может, молния? Я слышал, такое бывает.

— Я тоже, — согласился «адъютант». — Но как ты себе представляешь наш рапорт об этой операции? Хочешь доложить, что самолет противника сбил Господь?

Корнеев немного помолчал, давая немцу осознать всю нелепость этой фразы.

— Нет, в штабе, конечно же обрадуются подтверждению того, что Бог сражается на нашей стороне, но наградить Его никак не смогут. Так почему нам не получить эту, ничью, награду, а потом — отстоять благодарственный молебен. Думаешь, Господь, станет возражать?

Оскар помотал головой. Оберштурмфюрер умел убеждать.

— Вот и славно. А теперь — пошли брать летчика. Он нам живой нужен.

— Зачем?

— Простая арифметика боя, — пожал плечами Корнеев. — Чем больше захвачено в плен живых врагов — тем больше к ним можно приписать мертвых. Один у нас уже есть. Еще двоих ловит охрана господина Штейнглица. А четвертого — мы сами возьмем. Четверо живых и шестнадцать мертвых. Более правдоподобно, чем один пленный и девятнадцать трупов, которых, кстати даже предъявить нельзя… Согласен?

— Да.

— Тогда, вперед. Пока твои орлы не забросали русского гранатами.

Корнеев повернулся к Штейнглицу.

— Разрешите, господин оберштурмбанфюрер?

— Валяй, — небрежно махнул тот снятой с руки перчаткой. — Развлекайся…

— Спасибо… — щелкнул каблуками «адъютант».

— Что значит «развлекайся»? — переспросил Корнеева комендант, когда они уже немного отошли в сторону.

— Я службу в егерях начинал, — объяснил тот. — В адъютанты потом попал, после контузии. Господин Штейнглиц, он тогда еще майором в Абвере служил, заприметил меня на одной из операций… Позвал к себе… — Корнеев помолчал. — Да ну, длинная история… Вечерком, если все удачно сложится и оберштурмбанфюрер разрешит расслабиться, поговорим. Судя по тому, что я вижу перед собой задницы и спины солдат, мы уже на месте?..

— Хайль Гитлер!

Гестаповский офицер с лицом хитрого хорька и петлицами лейтенанта приветствовал старшего по званию по всей форме. Вот только взгляд у штурмфюрера чересчур напряженный, внимательный. И кобура расстегнутая.

— Хайль.

— Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, что не встретил вас лично. Но меня не предупредили о вашем приезде…

— И не удивительно, — ответил Штейнглиц. — Много ли проку в проверке, если о ней предупреждать заранее? Или вы иначе считаете?

— Никак нет, — подтянулся тот еще больше. — Значит, вы к нам с инспекцией?

— Не совсем… Планы пришлось изменить из-за этой проклятой грозы. Но, так даже лучше получилось. Очень вовремя появились русские… Будет о чем рассказать. А то у вас тут такая тишь, словно вся война, одни сплошные выдумки газетчиков. Будь моя воля, этих щелкоперов, я бы вешал на одном столбе с евреями. А то и впереди них…

— Совершенно с вами согласен. Незачем людям головы морочить. От газет и прочих прокламаций только вред. Другое дело — радио! Все что народу надлежит знать фюрер скажет лично, и каждый его услышит… Или доктор Геббельс перескажет.

— Очень точно подмечено, — Штейнглиц внимательнее посмотрел на гестаповца. — Я так понимаю, штурмфюрер, вы возглавляете службу безопасности?

— Так точно! — еще раз вскинул руку в приветствии тот. — Ганс Лемке… — потом понизил голос и извиняющимся тоном произнес: — В связи с этим, не позволите ли взглянуть на ваши документы и служебное предписание?

— Конечно. Какие тут могут быть церемонии? Вы же из любопытства спрашиваете…

Штейнглиц сунул руку в нагрудный карман и вынул несколько сложенных в четверо раз листков. Но проделал это так неловко, что из стопки выпала какая-то фотография и, подхваченная ветерком, медленно спланировала чуть в сторонке.

Младший по званию, да и по возрасту, Лемке быстро шагнул за ней, поднял с земли и даже не от любопытства, а чисто механически взглянул на снимок.

В следующую секунду штурмфюреру понадобилось все самообладание, чтобы не вытянуться по стойке «смирно». Добродушно улыбаясь, с фотографии на него глядел Штейнглиц, держащий на руках недовольно жмурящуюся в объектив кошку, и дружески обнимающий оберштурмбанфюрера за плечи — рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер!

— Спасибо, — поблагодарил гестаповца Штейнглиц. — Это моя Марта… Если бы вы знали, какой она недавно переполох устроила в Дубовицком монастыре. Уму непостижимо. Всю ночь не дала никому глаз сомкнуть. Кстати, вы любите кошек?

— Не очень, господин оберштурмбанфюрер. Говоря откровенно, предпочитаю собак.

— Тогда вам следовало идти не в гестапо, а в Люфтваффе… — улыбнулся Штейнглиц, намекая на всем известное пристрастие рейхсмаршала Германа Геринга к псовой охоте. — Хотя, я тоже терпеть не могу котов. Эти бестии сродни партизан, все время пытаются отстаивать свою свободу и при каждом случае обязательно демонстрируют независимость. Другое дело кошки — они почти как собаки. Никогда не забывают, кто их кормит.

За разговором, как-то само собой, Штейнглиц сунул документы вместе с фотографией обратно в карман, а у гестаповца не хватило духу потребовать предъявить их еще раз. Ганс, хоть и служил в самом настоящем захолустье, понимал не хуже любого штабного, что людей, которые близко знакомы с такими высокопоставленными личностями, по пустякам лучше не донимать. Себе дороже встанет…

— Простите, а куда ваш адъютант с нашим комендантом отправились? — решил сменить скользкую тему гестаповец. А то всякое случается. Сегодня твои слова воспринимаются как шутка, а завтра — ты уже изменник родины.

— Брать парашютиста.

— Лично? — удивился Лемке.

— Не волнуйтесь, старина, лучшего специалиста в этом деле, чем мой помощник, я уверен, не только в вашем гарнизоне не найдется, а и во всех частях этого района. Вы о Скорцени слышали?

— Мы, конечно же, провинция, господин оберштурмбанфюрер. Я бы даже сказал: настоящее задупье Генерал-губернаторства, но и радио слушаем, и вообще новостей не чураемся… — штурмфюрер Лемке оглянулся и, желая показать свою осведомленность, понизив голос, прибавил. — Операция «Эйхе», верно?..

— О, браво! — Штейнглиц изобразил аплодисменты. — А вы, Ганс, как я погляжу, не так просты, как кажетесь. Что-то ваше начальство не доглядело. Пора продвигаться дальше. Это, как вы изволили изящно выразиться, польское задупье — явно вам уже тесновато. Гм, похоже, нам всем очень повезло с этим русскими… Так вот, возвращаясь к Генриху… Он какое-то время служил вместе с Отто. Потом возглавил спецотряд «Призрак». Группа провела ряд блестящих операций во вражеском тылу, но в последнем деле, Генрих получил контузию и для диверсионной работы стал непригоден. Но, время от времени, я даю ему возможность размяться и «половить мышей». Чтоб не слишком зажирел, котяра… Ха-ха-ха.

— Но вы же понимаете — русскому пилоту терять нечего. Как бы чего не случилось.

— Вы переоцениваете мужество русских, дружище, — отмахнулся Штейнглиц. — Было б нечего — не выпрыгивал бы из самолета. А прыгнул — значит, хочет жить. Только не как трус, а более героически… В том смысле, что добровольно в плен не пойдет. Вот Генрих и поможет ему сохранить самоуважение… На время. Знаете ли, это так забавно смотреть, когда они у стенки орут «Слава, Сталину!» или нечто подобное. Как будто их слышит кто-то еще, кроме расстрельной команды. Впрочем, вы же, наверняка, и сами подобное не единожды наблюдали?

— Увы, господин оберштурмбанфюрер, но вынужден признаться, что не имел такого удовольствия. Мои подопечные все больше плачут, клянутся в невиновности или безбожно ругаются.

— Ну, ничего. Думаю, после того, как я изложу в своем рапорте о проведенной нами совместной успешной операции по ликвидации русского десанта, ни вы, ни наш бравый комендант долго не задержитесь в этом городке.

— Десант?..

— Ах, да… чуть забыл. В том, подбитом вашими зенитчиками, самолете летела диверсионная группа. Двадцать человек. Полиция, солдаты гарнизона и моя охрана действовали умело и слажено. В результате — русские частью уничтожены, частью захвачены в плен. Сколько именно захвачено, мы узнаем после возвращения моей охраны. Но, в любом случае — один пленный у нас уже есть, а второго — зная возможности Генриха, я жду с минуты на минуту. Трупы остальных диверсантов, надеюсь, у вас найдутся? Впрочем, это не обязательно. Никто мои слова подвергать сомнению не станет. Так что все участники получат заслуженные награды.

— Благодарю, господин оберштурмбанфюрер. Можете полностью рассчитывать на меня. Что до тел диверсантов — не стоит беспокоиться. В подвале как раз сидит полтора десятка местных жителей. Заложники, на случай беспорядков. Отвезти их на речку и пустить в расход, не займет много времени. Правда, половина из них женщины. Но я слышал, что красные все чаще призывают в войска и их.

— Это не слухи, Ганс, — кивнул Штейнглиц. — Так оно и ест. Заканчиваются на Руси мужики. Кто весной и летом сорок первого не успел сдаться, тех наши доблестные войска в боях повыбили. Теперь советы сгоняют в армию крестьян из Сибири и Монголии. А что их там, в лесах да степях трудно поймать, то загребают и баб. Особенно молодых, которые по домам с маленькими детьми сидят и убежать не могут.

— Это хорошо. У меня как раз такие имеются на примете… — довольно потер руки гестаповец. — Если б не чистоплюйство коменданта, давно сидели бы в тюрьме. Но наш Оскар слишком интеллигентен и считает, что заложники не устрашают, а только зря озлобляют аборигенов. За год — ни одного расстрельного приговора!

— Обер-лейтенант вермахта указывает вам, офицеру СС, как надлежит наводить порядок на оккупированных территориях? — вздел бровь Штейнглиц.

— Нет, — Ганс понял, что наушничать сейчас не самое подходящее время. — Что вы. Мы с комендантом прекрасно ладим и всегда находим общий язык в любых вопросах. Но слишком уж он мягок. Я этого не одобряю, вот и пришлось к слову.

— Это великолепно. Там где армия и безопасность не занимаются перетягиванием одеяла а дружно впрягаются в лямку — всегда самые высокие результаты. Значит, мы друг друга поняли?

— Яволь, господин оберштурмбанфюрер… Вот только не могу понять, что диверсантам понадобилось в здешней дыре? Ведь на сто километров вокруг ни одного важного объекта. Поля, леса и села…

— Поля, говоришь? Соответственно и склад продовольствия имеется?

— Конечно… — в глазах гестаповца мелькнуло понимание. — Армейского подчинения. Собственно, только из-за него здесь комендантская рота и стоит. А то обошлись бы силами полиции.

— Вот! Именно его диверсанты и намеревались уничтожить.

— Ну, да. Как я сам не сообразил?

Штейнглиц красноречиво промолчал. Имея в виду, что на то он и полковник, чтобы быть умнее и сообразительнее лейтенанта. А если лейтенант хочет получить очередное звание, то должен понимать все с полуслова.