О моём перерождении в сына крестьянского 1

О моём перерождении в сына крестьянского 7

Этап седьмой

Когда с уровнем 36 мне пришло ещё одно свободное очко развития, я обратил взгляд на это:

Третичная способность 9 (ранг В — выдающийся): комбинирование чар школы иллюзий с чарами иных школ облегчено. Требования для метамагии соответствующего направления значительно снижены.

Вполне логичный выбор для повышения. Хотя бы в силу того, что у меня есть Плащ Мороков и Биобустер, а также вершинная, двенадцатая классовая способность, которая про вложение в иллюзии чар иных школ (прямой путь к эрзац-артефакторике, кстати, и той же големике, и ещё пока даже не знаю, чему…). Поэтому расставался с очками я без сожалений — и результат меня порадовал:

Третичная способность 9 (ранг А — героический): комбинирование чар школы иллюзий с чарами иных школ значительно облегчено. Доступно комбинирование в едином плетении трёх чар (с пропорциональным повышением круга по сложности). Требования для метамагии соответствующего направления существенно снижены.

Про комбинацию «трёх в одном» пояснять излишне.

Наконец-то я могу не выбирать, что же именно мне вплести в Паучий Прикид: Плащ Мороков или Биобустер? Даёшь интегральные чары пятого круга, Броню Героя! Да!

Что же до разницы между «значительно» и «существенно» в последнем предложении описания — ну, это примерно разница между выдающимся и героическим. Плюс один к грейду. И это тоже чувствуется прям отлично, особенно в случае использования всё той же Брони Героя.

Достаточно сказать, что я могу вызвать свою Тень, оставаясь в БГ. То есть вот только-только влез на уровень, давший доступ к чарам пятого круга, можно сказать, за самый краешек заступил — и уже могу параллельно их поддержанию вызывать чары четвёртого круга! Окрутение невероятное, честно, просто голова кругом…

И прямо-таки на кончиках пальцев это чую: ещё немного, ещё чуть-чуть, почти вот-вот— и мой ранг угрозы, замерший на грани самого высокого В, перешагнёт в начальный, но уже А.

Иначе говоря, по гильдейской системе я вот-вот смогу претендовать на первую золотую звезду.

А у меня ведь даже сороковой уровень не взят…

Вот что (уже неплохо развитый) героический класс делает! Не крест животворящий, но тоже мимо с постной мордой не пройдёшь. Я крут, я уже могу в Магистериум Магнум поступить.

…а потрахаться до полного удовлетворения, до звона в башке — не могу. Чёрт. Ещё немного, и я всё-таки паду достаточно низко, чтобы изваять себе куклу для этого самого. Очень натуральную причём: я фигни не делаю, а мои иллюзии до четвёртого круга включительно очень, очень проблемно отличить от реальности, так что эта Иллюзия Вайфу даже на крайне придирчивый взгляд выйдет… правильной.

И даже лучше. И. Де. Аль. Ной.

Но.

Есть у меня также предчувствие, что за создание Иллюзии Вайфу и её употребление по назначению система мне отвалит такую особенность, которой я буду не рад от слова вообще. Я и с говорящими-то головами, зацикленными на своём споре о триглавах с пятижопами, по краешку прошёлся, вот прям чую жо… эм… чую. Не так, как при первых испытаниях Тени Иллюзиониста, в ином разрезе; и всё же был, был у меня момент, когда ещё немного, ещё чуть-чуть — и мне стало бы совсем стыдно за очередную лихо упоротую фигню.

Только доля здоровой самоиронии уберегла. Тот факт, что я рассматривал говорящие головы не как суррогат реальных собеседников, а строго как модели для отработки методики. Практикум по вложению программ изменений в динамические иллюзии.

Ну и ещё — способ подшутить над своей гостьей. Слегка так, безобидно.

А вот с Иллюзией Вайфу мне такое не светит. Заниматься сексом, храня самоиронию… не, люди так не могут. По крайней мере, мне подобные. Да и потерять девственность в новом теле хотелось бы всё-таки по-человечески, а не по-магически.

Но необходимый самоконтроль уже достал. Надеюсь, хотя бы гостья-пациентка, как неисцелимый источник раздражения и восхитительного напряжения, скоро свалит… ведь свалит?

Костёр огромен, он высотой с дом. И сложен из цельных брёвен — не таких монументальных, как старые ходарру с их двух- и трёхметровыми в обхвате стволами, но тоже внушительными: самые тонкие — с бедро взрослого мужчины, самые толстые — с его же грудь. Битые сутки с ним возился, пока всё толком организовал: срубил-перетащил-подсушил-сложил. Даже с магией тот ещё квест вышел.

Этот костёр — погребальный.

Сразу семь тел возложены на него, но Лейта тихо шепчет поминовение только двоим из покойных. Тем, кто при жизни верно служил её роду и пал с кличем «за Ассур!»

Имена пятёрки остальных неведомы ни ей, ни мне; неведомы — и не интересны.

Не люблю бандитов. Пусть скажут спасибо, что их телам предоставлена честь сгореть вместе с теми, кого они убили. Впрочем, что они скажут-то? Их души давно канули в море маны… и, скорее всего, растворились без остатка. Гарантированное сохранение души, пусть в изменённой форме — это для жрецов, посвящённых Договора. Насчёт остальных мне ещё предстоит выяснить, что там в посмертии творится и насколько байки об узких тропах Левобережья правда, а насколько — просто привычная по первому миру религиозная фантазия разума, не готового встретить небытие с прямой спиной.

Но уже мой случай наглядно подтверждает, что всё может оказаться не так… однозначно. И что с посмертием бывают, хм, варианты.

Тем временем дошептав и отступив, Лейта, не поворачиваясь, попросила:

— Господин Сам-Знаю-Кто, огня.

— Как пожелаете.

Указующий жест, в котором нет нужды, но который всё равно что-то затрагивает в глубине души, и вот уже сравнительно тонкие ветви в середине пирамиды брёвен вспыхивают спичками. Пламя растёт и захватывает смолистое, заранее подсушенное дерево очень быстро: в конце концов, я продолжаю помогать ему своим пирокинезом. Буквально минуты три — и бушующий жар становится таков, что моё лицо могло бы ощутить себя как в хорошо протопленной сауне, не защищай его слой плотной иллюзии. Но Лейта стоит немного ближе, а на ней Маски Фантомаса нет…

Делаю шаг и второй. Опустив одну руку, поднимаю вторую.

— Благодарю, — выдыхает Лейта, прикрытая от огненного неистовства прозрачным прямоугольным экраном — этакой увеличенной версией полицейского щита, придерживаемого мной за правый угол.

— Вижу, вы высоко ценили их.

— Да. Я… не знаю, что теперь передам детям.

— Вы…

— Они были не только моими Защитниками и вассалами, — впервые за всё время знакомства гостья перебила меня. Совершенно беззлобно, но резко. — Они были моими мужьями.

Молчу. А что тут скажешь? Чем изрыгнуть нечто дежурно-формальное, тупо-изумлённое или того хуже — бестактное, мудрее просто стоять и защищать от погребального жара женщину, чья потеря как-то резко прибавила в весе. И ведь ни намёком, ни жестом, ни взглядом не выдала себя!

Если хотя бы половина гриннейских аристократов такова…

Трескучий гул огня напоминает о чём-то первобытном. Вероятно, именно так варварские предки провожали в последний путь своих доблестных: тот не воин, кого не провожают в посмертие трупы убитых его рукой врагов, ставшие последним ложем для его израненного тела. Да и сцена, в которую я вмешался тогда своей Тенью… она теперь тоже заиграла новыми красками.

А вот родня, выпавшая мне в моей второй жизни, до сих пор не отомщена. Пусть мы никогда не проявляли особых родственных чувств, пусть я… не важно. Но я намеренно не спешил с расследованием, потому что не имел средств даже провести его, не говоря уже о том, чтобы предпринять меры по… итогам. Ибо неспроста говорится, что месть лучше подавать холодной. А если месть покажется слишком громким словом — справедливость тоже вполне подойдёт. В любом случае я не спешил, потому что промедление выглядело разумным.

Но теперь в моём распоряжении есть сила героического класса. Не пора ли начать раздавать долги?

Если их вообще ещё есть кому раздать…

Конус кострища с оглушительным треском провалился сам в себя. Пламя вместе с искрами лихо взметнулось к небу и словно осело. Судя по цвету, такой жар испепелит не одну лишь плоть, но и начисто съест кости, как братец Логи из скандинавской легенды про Тора в Утгарде.

— Пойдём, — сказала Лейта. И подала пример, разворачиваясь прочь.

Для подъёма на платформу своего «дома на дереве» я использовал имитацию магомеханического подъёмника. Впрочем, не такую уж имитацию, если подумать: платформа, изображающая ограждённую перилами открытую лифтовую кабину, подъёмная механика — верёвка, шкивы талей, барабан, зубчатые шестерни передаточного устройства… всё сделано из плотных иллюзий, как и приводной мотор, но при этом сделано совершенно достоверно с точки зрения всяческих сопроматов и ньютоновых физик; только сняв кожух с мотора, поймёшь, что это фикция.

Магия, что ловко притворяется механикой. Примерно так же, как я сам в меру своих возможностей притворяюсь кем-то вроде Создателя Чудесных Вещей (думаю, название моего подменного класса может звучать как-то так).

Молча зашли мы на платформу. Молча подождали, пока она вознесёт нас вверх. Молча сошли с малой, лифтовой, на большую стационарную площадку «дома».

— Господин Сам-Знаю-Кто…

— Госпожа Лейта?

— Давайте присядем и поговорим.

Так мы и сделали, после чего моя гостья сказала:

— Я должна вновь просить вас о помощи.

— Какой именно?

— Вы уже понимаете, что путь Ассуров сопряжён… со слабостью. Для нас вассалы-Защитники — не прихоть, а необходимость. И теперь, когда я осталась одна… что ж. Я знаю, что прошу многого, но всё же прошу: сопроводите меня до лагеря ходоков, где обосновались мои сородичи. Я могу…

— Хорошо.

— …выделить долю в… что?

— Я согласен сопровождать и защищать вас. Право, не так уж сложно было предвидеть эту просьбу и заранее обдумать ответ.

— Но ваша внешность!

— Это не великая проблема, — сказал я. С тихим, как бы пневматическим шипением, завершённым чуть более громким щелчком, мою голову накрыл зеркально блестящий круглый шлем, похожий на шлем скафандра, а нечеловеческие руки тем временем скрылись в толстых перчатках. — Как видите, — голос мой стал глуше и ниже обычного, — мне вполне под силу замаскировать… лишние детали. Так даже удобней: в замкнутом пространстве костюма легче создать атмосферу повышенной влажности.

— О! Так значит, вы прячете тело не только из-за… мне следовало быть внимательней и догадаться раньше, что на открытом воздухе кожа… подводного существа может страдать.

— Учитывая обстоятельства, небольшая невнимательность вполне простительна. Кроме того, это всё не ваша вина, а мой личный выбор. Не беспокойтесь о таких мелочах, прошу.

Да, эти мелочи, на которых сыплются шпионы. Но в целом я до сих пор считаю идею выстроить убежище на дереве для как бы человеческой химеры, что как бы сбежала из лап Багрового Ковена, очень тонкой и отменно обыгрывающей особенности психологии беглеца.

Человек, превращённый в земноводное, а тем паче в водное существо, будет прятаться подальше от воды. А то и возненавидит воду вообще. Это не гарантия, но шансы велики. Как велики и шансы на то, что он воспользуется подходящим предлогом, чтобы вернуться в общество других разумных… хотя бы на время. Лейта точно знала, что Сам-Знаю-Кто не против общения, а совсем наоборот. Однако уверенности, что общение не с одной, довольно сильно зависимой от него и «безопасной» женщиной, равно готовности общаться с многими людьми в куда менее безопасных условиях, она питать не могла.

Что ж, я развеял её страхи.

А вот свои…

Лес ходарру — мрачное место.

Ближе к вершинам, на той высоте, где расположилось «убежище», в котором мы провели неделю, всё не так плохо и даже наоборот. А вот если смотреть с земли…

Поверхность усеяна опавшей листвой характерной формы: почти правильный большой круг, за ним круг поменьше, за ним ещё меньше — и так до самого кончика. Обычно в листе ходарру шесть-семь таких сросшихся краями кругов, отчего он слегка напоминает дубовый. Но если лист дуба при увядании желтеет, потом краснеет или буреет, то листья ходарру (и так довольно тёмные, плотные и толстые) чернеют. Ещё на ветках. Опадают же, почернев на четыре пятых, а то и полностью. Земля плотно усыпана этим мрачно-траурным покровом, сквозь который почти ничего не способно прорасти. Мёртвая поверхность, ещё и вяжущая стопу не намного хуже, чем песок пустыни.

И по сторонам виды не лучше. Мощные, диаметром метра два-три, а то и больше, стволы одеты в кору настолько насыщенно тёмно-коричневую, что от чёрной она отличается скорее косметически, на какие-то малосущественные доли оттенка, не имеющие практического значения. А наверху всё плотно, в несколько ярусов перекрыто тёмно-зелёной, жадной до любого лучика, почти не просвечивающей листвой вечнозелёных растительных исполинов… которых, право, хочется назвать вечночёрными.

Даже разгар ясного дня под сенью рощи ходарру оборачивается буро-зелёными сумерками. День пасмурный здесь подобен очень позднему зимнему вечеру. Вечера сродни ясной ночи среди полей, когда окрестности более-менее освещены луной. Но и хмурые, угрюмые вечера эти бледнеют, если сравнить с ночами. О! Ночи ходарру своей молчаливой властью превращают в царство уже совершенно непроглядной тьмы… Но это только если говорить об обычном зрении, которое обеспечивают глаза.

В зрении магическом роща ходарру преображается радикально.

Днём она в чём-то подобна дну тропического моря; хотя это не самое удачное сравнение, но лучшее подобрать мне сложно. Опавшая листва под ногами тихо преет сильно рассеянной маной смерти и распада, словно задавая базовую, басовую ноту; но весь лес — единый гимн тысячам оттенков триединой смеси воды, воздуха и жизни. Это практически рай фитоманта. Низшие духи флоры роятся здесь во множестве, водят хороводы у приветливо мерцающих стволов, завиваются спиральными дорожками и собираются в облачка. Иногда из таких облачков рождаются духи покрупнее и порельефней, но чаще собрание низших не заканчивается ничем, просто распадаясь на отдельные крошечные сгустки. Этакое промежуточное звено — не то крупный планктон, не то мелкая рыбёшка вроде мойвы. Бессмысленная, бесстрашная, беззаботная.

По вечерам магия в роще притихает: процесс, обратный тому, что непременно последует утром. Дневное мерцание стволов сменяется всё более медленными волнами, прокатывающимися от вершин к корням; словно притянутые этим всеобщим сигналом, низшие духи по одному, по два, потом десятками и сотнями оставляют своё дневное роение, чтобы вернуться в убежище породившей их стихии: ныряют в ветви и стволы, как в убежища, чем делают их даже ярче, чем в полдень, но совершенно меняя панораму.

И вот наступившая ночь, ознаменованная полной остановкой волн. Стволы ходарру не мерцают, но тлеют уверенно и ровно совокупным пламенем сотен тысяч низших духов, издали сливающихся в стены, а вернее, колонны неяркого живого сияния. Дневной как бы туман, порождённый танцами свободных духов, рассеивается полностью; в роще, прозрачной и пустой, всё видно вдаль так отчётливо и ясно, что дыхание в груди замирает само по себе — так, словно если ты сделаешь выдох, то его грубая реальность разрушит торжество этого священного момента, этой тихой, торжественной, несравненной красоты. Как ни жаль, но люди не могут не дышать, поэтому ты всё-таки выдыхаешь — и…

Не происходит ничего.

Ночная роща всё так же тиха, всё так же спокойна, всё так же величественна. Ты в ней лишь наблюдатель: малая мыслящая песчинка, букашка, безмолвный свидетель природной гармонии, что сложилась такой за миллионы лет до появления на свет не то что тебя, но и всего человечества. И в точности та же гармония пребудет здесь, в маленьком уголке Леса Чудес, быть может, ещё миллионы лет.

Вечная, мудрая, совершенная.

…иллюзия, конечно: я знаю историю варварской эры, когда гриннейцы безжалостно разрушали подобные рощи и заселяли освобождённый простор. А потом шли дальше и разрушали снова, снова, снова; колдовские леса же покорно отступали. Так что любая иллюзия вечности, включая сюда картину якобы неподвижных и вечных звёзд на ясном небе — всегда лишь наваждение.

Но наваждение красивое, этого не отнять.

А также дважды и трижды лживое.

Главная ложь — в том, что гармония рощи ходарру неизменна во времени. Это сложно заметить при беглом, не особо внимательном взгляде, но легко разоблачить, обратившись к знаниям осколков памяти землянина. Да и местный наблюдатель, вволю побродивший по Лесу Чудес, расскажет правду.

Рощи ходарру в свой срок тоже умирают. Однако, как и положено магическим существам, не так-то просто и не так уж легко. Сильный и зрелый лес, вытеснивший со своей территории почти все прочие виды живого, стареет. Всё меньше беззаботных низших духов танцует в нём днём и устраивается дремать в безопасности древесных колонн по ночам, всё медленней и неохотней движутся соки по корням и веткам, всё активнее разрастается в нижних слоях преющей листвы грибница, заглянувшая в гости из спороносного подлеска; на ранее почти чёрных стволах поселяется и медленно, но верно разрастается белёсо-синеватый лишайник.

А потом, ещё до того, как роща умрёт окончательно, свершится фазовый переход. Мана сменит доминирующий окрас, причём быстро, за считанные месяцы, много — год. И вот тогда место жизни станет местом агонии. Если повезёт (хотя — что в таких случаях считать везением?), роща просто на долгие годы замрёт в переходном состоянии. Гифы грибницы оплетут и пронзят корни, затем стволы и ветви. Опадут последние листья. Лишайник разрастётся вдесятеро против былого. Лес посветлеет для человеческих глаз, но тайная жизнь его, столь прекрасно-гармоничная, сменится иной гармонией: увядания, тления и гниения. И всё же это хотя бы будет жизнь… которую вскоре очистит, валя иссохшие остовы мёртвых исполинов, буря — или же спалит огненный вал лесного пожара.

А вот если не повезёт, вместо падальщиков лес захватит некротика. Изнанка. Послы Левобережья на правом берегу, в царстве живого.

Невезучие леса на краткий срок в три-четыре десятка лет (разумеется, краток он лишь в сравнении с благоденствием рощ, способным продолжаться до тысячи лет и более) обернутся, по сути, растительными зомби. Тела деревьев снова напитает влага, так что пожару они не сдадутся; гифы грибов переродятся для существования вместе со своими хозяевами и укрепят плоть мёртвых-но-восставших ходарру, так что и шквалистый ветер свою утратит власть, проявить которую ему окажется тем сложнее, что листва с ветвей опадёт и в этом случае.

А вот потом, когда и чёрный лес, и грибница его дозреют, а низшие духи распада начнут слипаться в самых настоящих средних, вселяющихся в созревшие плодовые тела грибов…

Обычно на этом этапе появляется один из хранителей Леса Чудес. Чудище, ненавидящее некротику не меньше, чем ненавидит её большинство здоровых физически и умственно разумных, явится живой бурей, воплощённым гневом природы — и вскорости не успевший завершить своё преображение чёрный лес падёт, выкорчеванный, разбитый на гнилушки, растоптанный, смытый, испепелённый, растворённый… это уж смотря по тому, какой конкретно домен культивирует чудище, занявшееся корчёвкой.

Но если допрежь того в переродившейся чёрной роще поселится (либо переродится) собственное чудище с доменом смерти… вот это уж точно станет невезением для всего Леса. И тогда останется уповать лишь на вмешательство исполинов. Додревних стихийных или же божественных чудищ: тех высших хранителей Леса Чудес, что давно превзошли рамки легенд.

Жаль, что они не любят покидать свои заповедные Чащобы. Хотя… нет.

Скорее, это всё же к лучшему.

…почему наваждение неизменности рощ ходарру лживо дважды и трижды? А… вторая ложь— в том, что рощи безграничны. На деле они ограничены не только во времени, но и в пространстве. Далеко не везде растут именно эти волшебные деревья, хватает рощ других видов: стамеи, ланго, дехвангатов, в южной части материка — золотых сосен и катасору; также великий Лес Чудес далеко не везде именно и буквально лес: в нём не так уж мало озёр, болот, холмов, перелесков, лугов и лужаек с разнотравьем, мелколесья, кратеров с пламенными, паровыми и каменными выходами к поверхности жутковато-чуждой природы Подземья, да что там — даже самых что ни на есть настоящих столбовых пустынь!

Третья же ложь неизменности — собственно, в том, что рощи ходарру неизменны. Это не так. Подобно всем живым созданиям Леса Чудес, они тоже могут претерпевать магические мутации (кстати, описанная мной выше некромутация — только одна из множества возможных вариаций, просто пиковая, из самых неприятных). Да, рощи, полные природного волшебства, по своей природе служат этакими стабилизаторами фона; если прочие участки диких земель кипят жизнью хаотичной, меняющейся чуть ли не год от года, то территории ходарру на этом фоне кажутся стабильными. Но под достаточно длительными, однонаправленными влияниями вынужденно прогибаются и они, подобно тому, как их густые кроны прогибаются под сезонными ветрами.

…но всё же, несмотря на троекратную лживость свою, волшебные рощи Леса Чудес прекрасны. И название своё он получил во многом из-за их величавой, естественной гармонии.

Сам-Знаю-Кто шагает впереди. Его высокая, мощная, бронированная, полумеханическая фигура очевидно массивна — однако движения его почти беззвучны, а стопы почти не вязнут в чёрном покрове палой листвы. На поясе слева у него висит кинжал, в левой руке он легко несёт приметное копьё — красивое, с чёрным древком и светло-синим листовидным наконечником в полторы ладони. А в правой руке ждёт своего часа очень длинный, почти как посох, сложной формы боевой жезл с боковой рукоятью и плечевым упором; такие жезлы удобны для отправки боевых чар на большое расстояние и могут частично заменить лук в руках Арьергарда, специализирующегося на дальних атаках.

Следом, сзади и чуть справа, с тихим шелестом плывёт парящая платформа. Да, она парит в паре ладоней от слоя листвы — но её вес и вес всего, что на неё нагружено, всё равно давит на опад, вызывая тот самый негромкий шелест. В ширину платформа имеет около двух метров, в длину — пять, в толщину — полметра. Если на неё посмотреть сверху, то форма её окажется вытянутым шестиугольником с заострёнными носом и кормой.

В углублении по оси парящей платформы, сдвинутом к носу, с удобством восседает Лейта Ассур. Её рука обхватывает боковую рукоять боевого жезла — вернее, из-за увеличенных размеров, уже всё-таки посоха — что укреплён на специальной распорке и направлен вперёд. Левая рука лежит на джойстике, что управляет движением платформы.

— До края рощи меньше пяти тысяч шагов, — внезапно сообщает на ходу Сам-Знаю-Кто. Его голос доносится из клипсы на левом ухе Лейты так чётко и ясно, словно он не в десятке шагов, а всего в паре. — Мой разведчик достиг границы и наблюдает.

— Что за границей? Что-то опасное видно?

— На самой границе — полоса спороносных кустов шириной до сотни шагов, дальше с правого края — малый пруд, где-то шагов двести на триста; слева — болотина, ещё дальше вперёд — каменистая гряда с перелесками. Далее взгляд перекрывается её гребнем. Из опасностей в поле зрения вроде ничего, но у пруда крутится стадо свинозебрингов. Значит, и хищник может таиться где-то рядом… неизвестно какой.

— Вы не ходили в ту сторону?

— Ходил. И прибил мерцающего рыкозуба… уж не знаю, как его называют монстрологи по науке. А ещё я не знаю, кто захватил охотничьи угодья вместо него. И захватил ли.

— Понятно. Благодарю за пояснения.

— Одна команда, одно дело.

— А, ну да. Я тут сижу с таким удобством, что даже забыла, что не просто пассажир. Не верится, что по Лесу Чудес можно передвигаться вот так. Словно владетельная госпожа в чародейском экипаже.

— Пустяки. Сами видели: для меня такая платформа — полчаса ленивой работы с воплощением. И… то, что можно так передвигаться, не означает, что это полностью безопасно. Без хорошего Наблюдателя, я хочу сказать. Уж слишком легко залететь не туда или, расслабившись, попасть под атаку монстра, решившего, что вы посягаете на его территорию. Вот как с тем же мерцающим рыкозубом вышло. Я бы охотно обошёл его стороной, но…

— Понимаю. А сейчас мы не рискуем? Я вас не отвлекаю?

— Рискуем мы минимально. Что до отвлечения… дальше-то, наверно, придётся больше молчать и слушать, но сейчас мы всё ещё на знакомой, проверенной местности и в границах рощи. А тут, среди ходарру, обычно пусто и тихо, только низшие духи роятся.

— Мне рассказывали, что это очень красиво.

— Да. Очень. Представьте, что…

Под неспешный, ни к чему не обязывающий разговор мы добрались до границы рощи.

Спороносные кусты своим видом живо напоминают некоторые особо психоделические участки подземелий — тех, что глубже двух километров. На вид-то это именно кусты, вполне себе такое мусорное тонко- и криволесье: хилые тонкоствольные а-ля осины и а-ля берёзы, типа ольхи и как бы ивы, нечто сродни акациям и нечто напоминающее малину, шиповник, рябину, боярышник, кизил, бересклет и ещё всякое прочее. На одно деревце либо куст, которым я могу назвать примерные аналоги, обычно приходится три-четыре таких, которым я аналогов вообще не знаю — ни по прошлой жизни, ни хоть по гербариям, старательно составляемым местными флоромантами-неестествоописателями. В зонах спороносных кустов растёт не что-то величественное и сравнительно стабильное, вроде ходарру или помянутых выше ланго с золотыми соснами — нет! Это переменчивое царство непрерывных магических мутаций: как циклических, так и тетанических (то бишь видообразующих)…

Правда, большая часть тетанических мутаций заканчивается в тупике летальности, как и в случае мутаций чисто генетических — но для того, чтобы раскрашивать Лес Чудес всё новыми красками всё новых видов, хватает и немногочисленных удачных попыток. С чем с чем, а с видовым разнообразием у местной растительности всё тип-топ.

А симбиоз с грибами делает всё ещё интересней.

Не стану углубляться в детали, да я и не специалист, но местные грибы по факту — константа ещё большая, чем те же ходарру. Один лишь Александр Сергеич знает, как и почему, но именно грибы, а если точнее, то представители суперсемейства метамикоризовых сумели адаптироваться к колебаниям фона маны и смене её спектра совершенно уникальным образом. Настолько уникальным, что некоторые маги считают, будто никакого суперсемейства метамикоризовых вообще нет, а есть один-единственный вид, но уж зато с прямо-таки беспрецедентным по широте и глубине спектром циклических мутаций.

Возможно, такое положение дел возникло не без пассивного влияния Сада Миконид — одной из самых таинственных, могущественных и далёких сущностей моря маны, которые при этом остаются достижимыми даже для почти бесталанных людей, только-только вышедших на десятую ступень. Вот только становление колдуном через союз с Садом Миконид… брр. Эта поистине божественного масштаба сущность не заключает Договоры, она скорее практически не отличает своих колдунов от гнилых пней. И, хотя всегда готова делиться — прямо как те амёбы — но ведёт себя с людьми хуже, чем земные кордицепсы с земными же членистоногими.

Не диво, что эдиктом церкви Милосердной Матери, всемерно поддержанным эдиктами церквей Сына и Дочери, а также одобренным Престолом, колдуны Сада вполне приравнены к богохульникам Багрового Ковена и при обнаружении своём тоже подлежат незамедлительному покаянию через телесное очищение. Которое обычно ведёт к потере набранных ступеней и деградации мыслительных функций — но если дело зашло особенно далеко, то и к смерти прямо на месте обряда очищения.

Кстати, я мог получить на 10 уровне совершенно роскошный, аж сразу А-ранговый класс Апостол Сада Миконид. С перспективой набора по уровню каждый месяц (можно больше) и скорой эволюцией в аватара. Но вот насторожился от халявы, вник, прочувствовал, что за этим стоит и чем может кончиться — и как-то сразу перехотелось. Да так перехотелось, что аж «эльфийское дремление» ударными темпами довёл до перманентно используемого навыка.

Ибо оно с кошмарами несовместимо. Слишком высокий уровень самоконтроля…

В общем, если вернуться к теме подлесков, обрамляющих рощи ходарру, то суперсемейство метамикоризовых наловчилось использовать симбиоз со спороносными кустами для парирования собственных тетанических мутаций. Говоря проще, грибы используют своих хозяев из растительного царства как гибкую защиту от сдвигов в манофоне. Как бы прячутся в их тени.

И, кстати, будучи именно полноценными симбиотами, а не паразитами — этакими страховщиками, поддерживающими своих попавших в беду страхователей — они помогают летальным мутантам протянуть дольше, чем те могли бы без поддержки своего мультисимбиота.

С одной стороны, это делает локальную эволюцию растений прямо-таки ураганной. Толкает кого к успеху, кого к краю пропасти. Второе чаще. С другой — не даёт обречённым видам умереть.

Магическая биология временами абсолютно безумна…

В том числе — безумно интересна.

— Пожалуйста, подождите здесь, — сказал я, обернувшись к Лейте, — я расчищу путь. Постараюсь управиться быстро.

— Хорошо, — платформа замерла на месте.

В свою очередь, я воткнул копьё подтоком в слой листвы, вытянул освободившейся левой ремень жезла и повесил сам жезл так, чтобы тот оказался со спины и не мешал. После чего выдернул копьё обратно и, перехватив его обеими руками своего нового облика, двинулся вырубать дорогу для удобного выезда… то есть вылета… эм. В общем, дорогу для платформы.

Причём управлялся действительно так быстро, как мог, пусть и без перегибов: стволы потолще валил Мистическими Зарядами, регулируя мощность так, чтобы хватало перерубить нужное количество рыхловатой, мягкой древесины, а ветви и прочее, что потоньше, просто ссекал лезвием трофейного копья, вполне годным и для рубящих, а не только колющих ударов. Направление падения стволов я регулировал при помощи телекинеза, а заодно убирал с его помощью подальше всякое лишнее. Но без фанатизма: уж несколько десятков шагов платформа вполне способна левитировать на высоте более полуметра, так что даже корчеванием не слишком высоких пеньков смысла заморачиваться не было никакого.

Надо сказать, именно в такие моменты я особенно остро ощущаю дефицит маны. Я, конечно, не слабо так прокачался-развился… но как был Наблюдателем, так и остался. Энергия 6 и плотность 8 (это ещё с учётом браслетов Силы Мага! Родная-то тоже шестёрка…) — вроде как и неплохо, но маловато. Вряд ли ошибусь, если скажу, что Сотрясатель сопоставимого с моим уровня проделал бы в спороносных кустах просеку одним универсальным движением брови. А мне вот приходится корячиться, изображая недовоина.

Если подумать… класс у меня нынче героический, так? Значит, я могу эффективно докидывать свободные очки ещё и в свои параметры. Как-никак, профиль — это основа основ, базис моей личной силы и фундамент здания могущества. А с героическим классом, если мне ощущения не врут, я могу вкладывать очки до лимита 200 % сверх нормы… правда, только в четыре параметра. Зато те, какие сам выберу.

То есть было у меня давным-давно, на нулевом, такое:

энергия 3

— плотность 3

— качество 6

сенситивность 7

— контроль 5

— восприятие 10

А теперь могу, если ещё бонус Адепта Совершенства приплюсовать и про контроль с восприятием временно забыть, получить такое:

энергия 11

— плотность 11 + 2 (от браслетов Силы Мага)

— качество 20

сенситивность 23

Это, скажу я вам, не орехи попой плющить. Правда, страшно даже представить, сколько очков на эту красоту придётся спустить. То есть вложить. Зато понятно, куда (кроме как в способности класса) валятся свободные очки у ребят и девчат с уровнями выше полусотенного. Наверно, только они и могут позволить себе по-настоящему укрепить фундамент своего развития…

И вообще я себе немножко так вру. Что нехорошо. Когда возьмусь прокачивать параметры — а я это сделаю обязательно, без этого высшим магом не станешь — то временно забуду про плотность и качество, а не контроль с восприятием. Потому что восприятие — моя истинная опора, позволяющая разобрать вязь реально сложных чар. А контроль… без него эти самые реально сложные не повторить. Разменивать же возможность прикоснуться к чарам седьмого круга и выше на возможность, напыжившись, показать в силовой магии результат чуть похуже слабого Сотрясателя, да хоть бы и среднего… спасибо, посмеялся.

Но энергию я себе всё-таки прокачаю. После сенситивности, но уж зато до самого лимита.

Ощущать себя хиляком от магии — такое себе.

К моменту, когда, преодолев полосу спороносных кустов, мы выбрались в низину, свинозебринги всем стадом уже свалили с водопоя. Зато им на замену подвалило стадо козолапов, а поверхность пруда вовсю рассекала четвёрка желтуток, следующая как бы в кильватере за лысочомгой — ни дать ни взять эсминцы сопровождения за авианосцем. Высоко в небе кружил сокол-невидимка; я не видел его глазами тела, но неплохо различал с помощью магического восприятия, даже не сфокусированного.

В болотце слева-впереди звучно квакали, кекали и буручали скрытые камышами земноводные. Прошелестела мимо, гоняясь за мухой, шестикрылая стрекотала. В тридцати метрах левее нас скользнула, показавшись лишь на миг и почти беззвучно раздвигая травы, мамбадюка. Не иначе, проголодавшись, решила закусить кем-нибудь из кекающе-буручащих: местные мамбадюки отменно плавают, так что кому-то из земноводных вскоре крупно не повезёт.

В общем, шла самая обычная дикомагическая жизнь.

— Куда теперь, господин Сам-Знаю-Кто?

— Полагаю, направо, в обход пруда. Потом вперёд, до гребня, а дальше сориентируемся.

— Хорошо, ведите.

Я снова вооружился жезлом, и мы выдвинулись. Судя по всему, до заката оставалось ещё часа три, если не больше, так что на поиск места для ночлега времени оставалось предостаточно.

Речка, течению которой я в своё время доверился, несла меня быстро и без остановок, но отнюдь не по прямой. Да и не в точности вглубь Леса Чудес. Так что к лагерю ходоков — другому, не тому, через который я вошёл в дикие земли, но достаточно похожий общей пестротой и зримой безалаберностью — мы с Лейтой Ассур вышли уже к полудню следующих суток.

На наше счастье, никаких серьёзных угроз нам по пути не встретилось. Увы, в лагере двуногие потенциальные угрозы прям кишели.

Чтобы немного сократить шанс возникновения неприятностей, я заблаговременно сунул приметное копьё в багаж парящей платформы, к остальному трофейному снаряжению. Да и тот посох, который доверил спутнице в качестве оружия самообороны, убрал туда же, вместе со своим жезлом. Незачем нам лишний раз привлекать внимание; те имперского происхождения бандиты, что с фатальным для себя итогом пытались ограбить Лейту и её мужей-вассалов, наверняка не последние бандиты в округе, так что незачем дразнить гусей и распалять чужую жадность.

Я бы и подменный облик, сравнительно экзотический даже без демонстрации лицевых щупалец, постарался скрыть, и даже парящую платформу — но уж тут, увы, никаких надёжных вариантов не просматривалось. Попытка наложить на неё Невидимость только привлекла бы дополнительные взгляды, вооружённые магическим восприятием, а чары Незримого Покрова мне (надеюсь, только пока) неведомы.

С другой стороны, не могу сказать, что привлёк сильно много внимания. Среди ходоков какой только экзотики не встречается, доспех а-ля бронескафандр — отнюдь не самый писк удивительного.

Да и внимание привлекать можно по-разному. Мы-то с Лейтой хоть вели себя тихо…

А вот как раз за нами к лагерю подвалила двойная группа — дюжина разумных в составе десятка людей разных наций, одного полулюда трибы Лиса и ещё одной не то квартеронки, не то даже настоящей полуэльфийки — с пятком сравнительно свежих неразделанных туш, включая туши тигрога, длиннопёрого бронедведя и особенно выделяющейся размерами пары мамонтамов. И вот насчёт этой группы, а точнее, притащенной ею добычи поднялась прям небольшая суета бури. Или буря сует. Ведь если тигрог и даже бронедведь при некотором старании в ворота лагеря пролезали, пусть кое-как, то вот втиснуть в слишком узкий проход массивные туши мамонтамов не представлялось реальным уж точно.

Что Лидер удачливых добытчиков (среди которых нашлись маги, способные совместить чары стазиса и левитации), что охрана лагеря прекрасно понимали проблему, но решать её за свой счёт резко не желали. Глава привратников указывал, причём вполне справедливо, что даже если снять створки и разобрать часть частокола, временно расширяя проход, как тут кое-кто настаивает, то улицы лагеря всё равно слишком узкие для мамонтамов. А рушить их тушами чужие палатки он бы настоятельно не рекомендовал. Во избежание эксцессов и последствий.

Со своей стороны Лидер ходоков не менее резонно отвечал, что алхимики, эти «жадные смески глубинных гномов с парноголовыми дракоящерами», если вообще согласятся начать разделку за воротами, то запросят с него за услуги столько же, сколько за полноценный выход в поле — и даже если всего половину, это всё равно опупительные деньжищи, которые он выплатить совершенно не рад… но готов переложить эти дополнительные расходы на охрану лагеря.

Как обычно, столкновение двух никоим образом не совместимых правд стремительно завело спорщиков в тупик, быстро накалив обстановку. Не менее стремительно образовавшаяся толпа зевак с чисто спортивным интересом поддакивала Лидерам и добытчиков, и охранников, во время пауз давая советы то одному, то другому (в основном совершенно идиотские, конечно — чисто для поржать, вроде «да наложите вы уже уменьшающие чары и суньте этих мамонтамов в карман!» или «если тушу правильно пнуть, она долетит до алхимика сама… как-как долетит — по параболе! Ой, магическая твоя душонка, не душни тут со своими баллистическими траекториями…»).

Однако задерживаться, чтобы посмотреть, чем там у добытчиков с охранниками дело кончится, я не стал и просто воспользовался моментом, чтобы сравнительно незаметно пройти — в случае платформы пролететь — к сектору, арендованному родом Ассур.

— Так Лейта у нас нынче, значит, вдовушка? И прямо в Лесу нашла… галантного кавалера?

— Кузен, прибереги свой яд до лучших времён. Доклад ещё не окончен. Итак, внучка, ты очнулась, спасённая этим Сам-Знаю-Кто… если это не шутка…

— Он сказал, что шутка, но для внутреннего употребления. Для определённости: все разговоры с ним я вела, наложив Паука В Паутине, благо эти чары не имеют внешних проявлений, поэтому вполне уверена: чувства моего спасителя при представлении этим странным прозвищем звучали двойственно, с нотами горечи, самоиронии и иных, более сложных оттенков. Даже если его он присвоил себе сам, у него для этого имелись весомые основания. И насчёт потери памяти он не лукавил тоже. Он вообще, насколько я могу судить, ни разу не солгал мне напрямую…

— Что ещё ни о чём не говорит.

— Кузен, не вмешивайся. Иначе выйдешь отсюда вон.

— Ой-ой, глава, ты так сурова сегодня…

— У меня есть причины, не так ли? Ещё двое воинов рода мертвы — и не худших воинов. Лес Чудес снова взял с нас свою цену кровью… возможно, Малдейг, тебе тоже стоит в него прогуляться, чтобы понять, каково приходится младшим?

— Умолкаю, глава. Ни слова более не пророню… здесь… пока сама не попросишь.

— Так-то лучше. Лейта, продолжай. И дай общую характеристику Сама-Знаю-Кому.

— Повинуюсь, госпожа моя. Сама-Знаю-Кто, невзирая на провалы в памяти и сопутствующий хаос в мыслях, порождающий некоторые странности, личность разумная, последовательная, благожелательная, волевая, договороспособная. Темперамент его сильный, сангвинический с долей флегмы. Психологический возраст можно оценить как зрелый, в диапазоне от трёх до пяти десятков лет; оценка календарного возраста затруднена, так как шанса провести её тайно он мне не дал.

— Намеренно?

— У меня сложилось ощущение, что он избегает телесных контактов. После предположительного периода в гостях у Багрового Ковена… легко объяснимая черта.

— Ясно. Продолжай.

— Искренность и открытость его только при поверхностном суждении можно спутать с наивностью. Он открыт и добр потому лишь, что силён и знает о своей силе, а потому чувствует себя уверенно. В ситуации выбора Сам-Знаю-Кто склонен к разумному альтруизму — хотя, возможно, не по характеру, а в силу личной дружеской симпатии или неких скрытых мотивов, исключать наличие которых я не могу. Тем не менее, когда я изучала ноты его чувств около погребального костра, в не озвученных воспоминаниях его звучали даже ноты столь мрачные, что смело заключу: опыт потерь и убийства не только монстров он имеет, а потому со своими врагами либо теми, кого он посчитает таковыми, Сам-Знаю-Кто не будет ни снисходителен, ни добр. Ещё важный момент: обращение «господин» привычно ему и естественно, не вызывает в душе ноток самодовольства, как у большинства скороспелых выслужных дворян. А вот меня он называл «госпожа Лейта» — особенно поначалу — не без иронии, едва ли не снисходительно. Хотя и с безупречной вежливостью притом, без внутреннего протеста.

— А что скажешь о его жребии?

— Судьбу на грани разума оценю как высокую. Полнота обучаемости и скорость её позволяют утверждать это с уверенностью. Твёрдое серебро. Судьба на грани лидерства, естественно, ниже, но по ощущениям показалась мне самое малое средней. Судьба на гранях мощи-живучести поддаётся оценке с трудом, поскольку магомеханический доспех с очевидностью добавляет знаков на этих гранях, и степень прибавки мне неизвестна. Впрочем, движения уверенные, точные, выдающие некоторую обязательную подготовку. Но что самое важное, Сам-Знаю-Кто обладает огромным потенциалом мага. Судьба на грани действия — серебряный ряд, на грани прозрения — золотой.

— Даже так… Способности, заклинания, арсенал вообще?

— Уверенное владение школой воплощения. С уклоном в големику и механику, но надо учесть: я не разбираюсь в классах золотого ряда и могу заблуждаться. Способность создавать временные артефакты из чистой маны можно считать подтверждённой: я лично управляла парящей платформой и держала в руках сделанный им магический посох. Пусть какой-то подавляющей силы в этом посохе и не ощущалось — простенький метатель Ножей Мага, каждое заклинание в отдельности с наполнением около начала-середины третьего круга — но, во-первых, посох выпускает их прицельно на сотню шагов быстрее, чем бьётся сердце при суправентрикулярной тахикардии; во-вторых, посох удерживает тридцать однотипных чар, которые можно выпустить хоть все разом, одной длинной очередью; в-третьих, это воплощение, а не материальный артефакт. Воплощение, хочу добавить, на которое Сам-Знаю-Кто не потратил и четверти часа! Госпожа моя, вы можете в это поверить?

— С трудом. Но звучит и впрямь как золотой ряд, тут не ошибёшься… продолжай, внучка.

— Я мало что могу добавить. Помимо разнообразных воплощений, при мне он использовал разве что Ножи Мага, но зато в чистом волевом исполнении, манипуляцию огнём в безмолвном исполнении, Съедобно Или Нет в вербальной форме — кстати, на этом заклинании я и оценивала его обучаемость со значениями грани разума. Для моей стабилизации с исцелением использовался духовный резонанс. Тут я опять же оценивала способности Сам-Знаю-Кто как врачевателя, намеренно не ускоряя выздоровление чарами на своей живе — и могу сказать, что как врачеватель тела он неплох, а уж для воплотителя, у которого врачевание непрофильное — хорош. Правильно сложить кости для мага, чья грань прозрения — золотой ряд, не слишком сложно, но чисто срастить переломы менее чем за неделю… мне показали достаточно, чтобы я задалась вопросом, сколько всего не показано. И сколько всего он мог забыть.

— Слова твои услышаны, но не хватает последнего. Твоего мнения по двум вопросам. Первый: чего, по твоему мнению, он хочет — и вообще, и от нашего рода?

— Об этом я спрашивала его прямо ещё в пути, госпожа моя. Ответ: знания и свобода. Точнее, он как-то обронил интересную фразу: «Знание приведёт меня к вершинам магии, и магия освободит меня». Поэтому можно сказать, что Сам-Знаю-Кто ищет знаний, ибо таков его путь возвышения ради свободы как конечной цели. Знания нужны ему и от Ассур. Притом за них он готов — и это также его прямые слова — отдать нам все трофеи с тел имперцев без иных дополнительных условий.

— Ясно. Тогда второй вопрос: как ты посоветуешь с ним поступить?

— Деликатно. Это главное. Деликатно, открыто и без… давления. У нас есть чем с ним поделиться: те же обучающие материалы начального и среднего уровня, не составляющие родовой тайны, можно предоставлять смело. Нам это фактически ничего не будет стоить. И даже материалы высокого уровня…

— Внучка. Ты понимаешь, что говоришь?

— Вполне.

— Объяснись!

— Снова говоря словами Сам-Знаю-Кто: удивительный это предмет — знание. Если у меня будет два мордорина и я отдам один, чтобы кого-то накормить, я потеряю один мордорин. Если умею творить два заклинания и я поделюсь знанием, как творить одно из них, чтобы это узнал другой разумный, я по-прежнему смогу творить два заклинания. Разделённое знание, разделённое понимание не теряется, но умножается. Госпожа моя… Сарнеди… да не покажутся мои слова дерзкими, но Ассур пребывают в упадке. Нас мало, у нас всего мало; знания наши, даже родовые и тайные… они едва ли стоят очень много, если сравнивать с тем, что накоплено в библиотеках владетельных родов. Но сейчас у Сам-Знаю-Кто знаний ещё меньше — и он оценит их много выше цены, которую могли бы дать Вастре, или Гойвели, или Чал-Тенны… или даже Мусмивы. Если мы отдадим свои знания, мы не утратим их. Но сможем приобрести союзника, который силён даже сейчас, пребывая в не лучшем положении.

— Лейта Ассур, я тебя услышала. И теперь я хочу услышать тебя, Малдейг.

— Что я могу сказать, кроме очевидного? Потеря близких, вероятно, помутила разум нашей бедной, бесталанной родственницы. Отдать наши знания, даже родовые и тайные, в обмен на что? Трофеи, ценой своих жизней добытые нашими же вассалами? И, главное, отдать кому — обеспамятевшему, возможно, не вполне здоровому духом и совершенно точно скорбному разумом отшельнику? Зачем? Вот если бы он согласился жениться на ком-то из наших девиц… причём именно девице, не особе четвёртой свежести; если бы пополнил наши, к глубокому сожалению, поредевшие ряды — тогда ещё стоило бы подумать, что из библиотеки рода ему окажется полезно, а что избыточно. Но ведь он настолько обезумел в Лесу Чудес, что мечтает о свободе. Нет, вы это слышали? Ха-ха! Свобода! В мире, где долг сковывает всех, от самых ничтожных черноногих и до самого Девардота Двадцать Шестого Прозорливого, да осеняет милость его Гринней ещё тысячу лет, стремиться к подобной… химере? Иначе как безумием это не назвать. А как стоит называть ту, кто ратует за договор с безумцем? Тут мне впору умолкнуть, ибо даже мой яд недостаточно силён, чтобы достойно обрисовать подобную поразительную — отнюдь не в добром смысле — идею.

— Ты закончил, кузен?

— Да, глава. Надеюсь, я высказался пристойно кратко и предельно ясно.

— Что ж, тебя я тоже услышала. А теперь пойдём, оценим нашего удивительного гостя очно. И да, напоминаю всем, если кто вдруг забыл, про Паука В Паутине.

— Глава…

— Ничего, лишнее напоминание тебе полезно. Кузен.

О женщины, вам имя — вероломство! И слова классика тут очень к месту.

Почему? Да лишь один нюанс, зато какой… ведь я оформил и выдал Лейте не только магический посох, достоинства которого в одном ряду с иными моими достоинствами она столь ярко расписала. Ещё я выдал ей клипсу: простенький такой переговорный арт, аналог рации с эффектом резонанса. Принимая у задержавшейся родственницы доклад о случившемся в Лесу Чудес, старшие Ассуры не забыли укрыть место совещания чарами глушения звука. Но поскольку их род действительно переживал не лучшие времена, комбинированные артефактные чары эти оказались невысокого круга, едва четвёртого — и, разумеется, не могли заглушить сигналы клипсы, идущие в обход сферического заглушающего поля.

Говоря кратко, Лейта могла быть практически уверена, что я услышу всё, что она скажет и чем на это ответят её кровные родичи.

Более интересный вопрос: зачем? Чего она желала добиться своим маленьким шпионским актом?

Во время нашего общения, достаточно длительного и вольного, не только она старалась оценить меня. Это шоссе было двухполосным — и не анизотропным. А я показал бы себя слепоглухим индюком, если бы не обратил внимание на целый ряд фактов, которые потом ещё подверг переоценке.

Спасённая мной оказалась не только красива, но также крайне неглупа. Едва ли сильно ошибусь, предположив, что её судьба на грани разума также высока, сиречь серебряного ряда. Лейта умеет смотреть и слушать, более того: умеет понимать… и молчать. Она могла бы играть роль Советника — полагаю, в её семейной группе ходоков так и было — но, увы ей, в роду потомственных целителей, ценящих прежде всего значения судьбы на гранях действия и прозрения, для слишком юной и слишком слабой магически девы, ещё и обделённой судьбой в части грани лидерства, достойного места не нашлось.

Что можно сказать об Ассурах, коль скоро для дочери рода с таким сочетанием талантов (а серебро судьбы на дороге не валяется!) не нашли иного применения, кроме роли кости, брошенной вассальной семье для укрепления союза? Они сделали из способной Советницы — Шута, точней, Паяца (на гриннейском слово шут мужского рода, а паяц женского). И…

Попросту не заметили, что натворили. Кажется, до сих пор не замечают.

Поистине: бедные бедны не потому, что у них нет денег, а потому, что они не могут распорядиться тем, что имеют, с умом. Полагаю, Паяц Немыслимого, эта тёмная близняшка гриннейского божества, что покровительствует наукам и ремёслам, а жрецам и пастве дарует чудеса вдохновения, могла бы высоко оценить иронию этой ситуации. Ведь светлый близнец её, Гений Мыслителей и Добрый Светоч, куда как популярнее сестры.

О да, это иронично: комбинацию интеллекта и мудрости ценят выше, чем сочетание интеллекта с гибкостью — а ведь лишних параметров не существует, любой из них полезен, порой попросту незаменим…

Да, Лейта не только хорошая собеседница. Она поистине мастерица умолчаний. Её умолчания, что касаются меня, я оценил по достоинству. И то, как (а главное, когда) она дополнила характеристику своих Защитников. И то, как она рассказывала о своей семье. Вернее, не рассказывала. Кроме намекающего факта, что у неё есть правнук — ни полслова. Что само по себе намекающий факт.

Вот только я опять же окажусь слепоглухим индюком, если воображу, будто Лейта готова сделать нечто действительно безумное — скажем, бросить род и отправиться со мной в сторону миража свободы. Типа, я отдала свои долги, послужила на благо Ассур, теперь хочу пожить для себя.

Ну да, как же. Так могла бы подумать только земная обывательница. Какая-нибудь, извиняюсь за бранное слово, чайлд-фри.

Благородная гриннейка из семьи вырождающихся, но аристократов мыслит иначе.

Можно ссориться с отдельными родичами, можно занимать в пирамиде внутренней иерархии чуть ли не последние, без малого позорные места, можно считать себя обделённой и даже не без оснований, но всё равно Лейта всю свою жизнь жила как Ассур — и, если потребуется, за Ассур умрёт, последовав за своими мужьями-вассалами с равной решимостью. Род даёт тебе всё, что ты имеешь, всё, чего ты достоин; в ответ естественно отдать всё, что имеешь, храня тотальную преданность собственной крови. Вечную, нерушимую, неизменную.

Кто думает иначе — предаёт тот самый сковывающий долг. Кто думает иначе, какого бы ни был пола, возраста, силы и статуса, чего бы ни достиг, как бы ни развился — недостоин. Он противопоставляет часть целому, ставит малое выше большого. Нарушает естественный закон. Впадает в безумие. А потому, стоит ему выдать свою внутреннюю гниль, как ряды благородных извергнут его, как организм — случайно проглоченную отраву. Да, то самое архаичное слово, однокоренное со словом «изверг». Притом, хочу заметить, в гриннейском слова «изверг», «изгой», «одиночка», «сирота», «обрубок» — это одно слово.

Я отлично помню, как Лейта помянула «безумие раздора», что в былые времена стало первым шагом к пропасти, лишившим её предков статуса владетельных дворян. Мышление у неё гибкое, даже очень, как по местным меркам… но в сторону предательства оно не согнётся. Никогда. Ни в жизни, ни в смерти. Вот разве если только непосильное испытание сломает её… но ведь тогда и той Лейты, которую я знаю сейчас, не останется в этом мире; её заменит нечто иное.

Притом худшее. Сломанное — оно вообще хуже целого, если речь о хороших вещах и людях.

Мне может сколько угодно не нравиться такой слепой коллективизм, такое нерассуждающее, для меня отъявленно чуждое мышление. Но не принимать его во внимание я не могу. Потому что жить на Цоккэсе и благополучно игнорировать его — всё равно что игнорировать фундаментальные реалии, вроде смены дня и ночи или там изменчивости манофона.

Так что да. Я действую ради знаний, власти и свободы, а в любом действии и слове, в любом жесте и умолчании Лейты (и любого её родственника, что важно!) можно проследить одну цель: благо рода. Если она интригует, то не ради себя, но ради своих потомков — и дабы по мере сил поддержать славу предков. Блюсти мои интересы она станет лишь в той мере и до тех пор, пока считает, что интерес у меня и Ассур (в конкретное время, в конкретных обстоятельствах) общий. Она даже может пойти против своих старших в вопросах, касающихся меня, до какой-то степени уже пошла — но это лишь потому, что уверена: так будет лучше для рода. Потому что видит некий общий путь и надеется на эту общность.

В конце концов, в понимании местных разумных род — тоже не абсолют, не конечная станция. Это промежуточное звено между личностью и чем-то ещё большим… например, страной. А ставить один род выше страны — это снова та же фундаментальная ошибка, снова противопоставление малого большому и части целому. Злостное нарушение правил. Как целители, Ассур могут, как мне кажется, сопоставить такое поведение с перерождением здоровой части тела в злокачественную опухоль.

И они знают, что с этим новообразованием делать.

Не побоюсь предположить, что себя Лейта полагает наиболее оптимальным живым звеном между мной и своими родственниками, а потому старательно продвигается на нужную позицию в моих глазах. И в глазах родичей тоже… тех самых родичей, которые не способны сами правильно распорядиться ею.

Но это ничего. Она им поможет, даже если никто её не спросил и не просит. Ненавязчиво, тихо, не столько возвышая голос, который всё равно не примут во внимание, сколько умалчивая важное.

Именно в этом, в сущности, состоит долг прирождённого Советника. Разновидность долга, который воистину сковывает всех гриннейцев…

Кроме меня. Одиночки, изгоя, обрубка, сироты.

— Позвольте представить вам моих старших. Хранитель-Советник рода, Малдейг Ассур. Госпожа моя, глава рода, Сарнеди Ассур. А это господин Сам-Знаю-Кто.

Я считал Лейту очень красивой? Ха. Наивный деревенский юноша. Всё познаётся в сравнении.

«Вот они идут, ярчайшие из ярчайших. Равные красотой, неравные силой».

Она очень красива, да. И Сарнеди, несомненно, очень красива, да ещё отлично умеет подчеркнуть это. Умеет, любит, практикует. Да и Малдейг очень красив, притом именно мужественной красотой, без лишней слащавости. В сравнении с ним моя заурядная, простецкая рожа недалеко ушла от обезьяньей.

Но всё познаётся в сравнении. Поэтому на фоне родственников Лейта… ну… отошла в тень. Притом, я в этом уверен, совершенно сознательно. Умалилась. Поблёкла.

И это меня задело, признаюсь честно.

— Рада приветствовать спасителя моей внучки. Могу ли я просить вас о малой милости?

Ух. Какой голос! Вполне соответствует, мнэ… экстерьеру.

— Разумеется, госпожа Ассур.

— В таком случае — может, вы откроете нам своё лицо?

— Это не самое приятное зрелище. Скорее даже, одно из самых неприятных.

— Ничего, целителям не привыкать смотреть на неприятное… и возвращать ему естественность.

О. Так вот ты с какой стороны намерена надавить? Ну, тогда лови подачу:

— Не всё неприятное является также и неестественным, не всё искажённое неправильно, не всё кривое больно. И без толку целителю править то, что не исправить даже чуду Милосердной Матери.

Глава Ассур, разумеется, удержала лицо, даже достоверно изобразила нечто вроде сочувствия. Но при помощи ментального резонанса я мог заглянуть глубже ровной глади этого омута и найти там, около дна, досадливое раздражение.

А чего ж ты хотела, красавица? Думала, я спущу твою снисходительность?

Привыкай. Глядеть на себя свысока я не позволю. Никому.

— Возможно, мои слова прозвучали излишне самонадеянно, но мной двигал искренний порыв — или профессиональная привычка, если угодно, — ловко отмазалась Сарнеди, смягчая удар. — Я обязана признать долг рода Ассур перед вами за возвращение в целости моей внучки. И обязана оплатить этот долг — как глава рода, как старшая Лейты. Чего вы хотите, господин Сам-Знаю-Кто?

— Моё желание просто и легко реализуемо. Из-за определённых обстоятельств моя память лишена цельности. Естественно моё желание заполнить лакуны; если угодно, исцелиться. И помощь рода Ассур в этом деле будет оценена мной по достоинству.

— Понятно. Я слышала от внучки, что вы готовы отказаться от привезённых вами трофеев?

— Если это позволит мне изучить больше, — мягко напомнил я про небольшое условие отказа, — то вполне. И без сожалений.

— Больше? — переспросила Сарнеди. — Насколько?

— Оставляю решение этого вопроса на ваше усмотрение.

Вот так. Можешь хоть аннулировать свои моральные обязательства… но и этот шаг, конечно же, окажется «оценён по достоинству». Благородным людям не зазорно торговаться — зазорно лишь делать это в стиле торгашей, вымеряющих цену до последнего медяка.

И зазорно забывать. Как благодеяния, так и обиды.

— Понятно, — повторила глава более медленно и почти распевно. — А как вы посмотрите на возможность сделать шаг нам навстречу?

— Прошу, поясните свою мысль, госпожа Ассур. О каком именно шаге речь?

— О самом естественном, разумеется: об установлении кровной связи. Дочери моего рода, входя в брачный возраст, расцветают подобно драгоценным, неувядающим бутонам. Вам достаточно согласиться, и любая из них сумеет сделать вас счастливым. Разве не мечтает любой одиночка стать частью целого?

Ах ты… змея. Чудо ещё, что не стала упирать на то, что любая дочь рода понимает свой долг, нежна, покорна, молчалива и вообще полная ямато надэсико.

Видимо, всё это подразумевается просто по умолчанию, так что и напоминать нет смысла.

— Неожиданное и крайне лестное предложение, — а как я отношусь к торговле родственниками, госпожа Сарнеди легко считала при помощи Паука В Паутине — вон как дно омута её чувств взбурлило мутной пеной! — Однако этот недостойный Сам-Знаю-Кто мечтает… об ином. Например, хоть это и весьма эгоистично, я очень хотел бы сохранить дружбу с вашей внучкой. В Лесу Чудес бывает одиноко, и живая беседа могла бы скрасить долгие молчаливые дни.

— Ну, этой беде легко помочь, — радостно улыбнулся Малдейг, — уверен, что и сама Лейта скучает по прогулкам по Лесу в хорошей компании.

Если Сарнеди — змея, то этот тип — прямо-таки ракоскорпион. Чудо, что он до сих пор щеголяет с прямым, а не расплющенным шнобелем и полным комплектом зубов…

Ах да. Целитель же. Если кто и пытался испортить ему морду, то всё вскорости вернулось на место.

Упорное молчание Лейты практически обо всём, что связано с семьёй, становится всё более и более понятным. Тот случай, когда хула идёт против чести и долга, хвала ненатуральна, а пустые словеса, что и не хулительны, и не хвалебны, просто не стоят потраченного на них дыхания.

— Нет сомнения, — сказал я таким тоном, словно тоже улыбаюсь под своим зеркальным шлемом, — у неё хватало веских причин проводить время вдали отсюда.

— Да, рождённым заурядными тоже можно подобрать подходящее занятие.

— Разумеется, господин Малдейг, разумеется. Например, особо бесполезного разумного можно применить как замену говорящей головы. Как там советовал Девардот Десятый Мудрый? «Если хочешь принять верное решение, отыщи дурака, спроси у него совета и поступи наоборот».

Хранитель-Советник продолжил отрепетированно улыбаться, но на краткий миг эта привычная отрепетированность как-то… орезинилась. Не удержал-таки лицо, с-с-свинособака с-с-скорпионоподобная.

Зубы-то тебе вышибать бессмысленно, а вот репутацию подрихтовать…

Что характерно, в эмоциональных омутах Сарнеди и Лейты разлился елей мстительного, хорошо выдержанного удовлетворения, а пара ставших свидетелями сцены вассалов-охранников, изображавших молчаливые столбы у входа в палатку ещё с момента нашего прибытия в лагерь, просто разулыбались.

Месть сладка. О, да!

— Я тоже знаю парочку подходящих к случаю цитат… — начал было Малдейг.

— Сейчас не то место и не то время для состязания в эрудиции, — прервала его глава, что заодно можно было понять как мягкий упрёк в мой адрес. Какой-никакой, а всё же хранитель-Советник — часть рода, притом не самая малая, и не пресечь нападки на него Сарнеди не могла. — Хотя уверена, что если мой кузен хорошенько подготовится, то легко одержит верх над страдающим амнезией оппонентом.

Да, пресечь нападки — это обязательно, это важно и нужно. Но кто сказал, что нельзя вдогонку уже самой добавить хор-рошего такого пинка своему излишне ядовитому сородичу?

— Я слушала, я размышляла, я решила, — закончила глава Ассур ритуализованной формулой.

После чего во всеуслышание объявила своё решение.

— Мне надо перед тобой извиниться.

— За что?

— Ровно за то, за что ты едва ли когда-нибудь услышишь извинения от Сарнеди. Полагаю, она даже не поймёт, как это всё выглядит. Но я — что ж, я могу хотя бы постараться загладить часть своей вины…

— Я не понимаю вас, господин Сам-Знаю-Кто.

— Лучше на ты. Поверь, я сокращаю дистанцию сознательно и вовсе не с целью обидеть. Хотя тебе и верить не надо: ты сама прекрасно чувствуешь, с каким намерением я сейчас говорю. Так что да, раз уж я открыто высказал пожелание дружить, то не менее открыто заявляю: для меня дружба — это близость ума и духа, которая подразумевает общение равное, простое и без размежевания. Хотя… отчасти это тоже ведёт к умножению моей вины перед тобой.

— Я… не понимаю.

— Постараюсь объяснить. Это легко. Видишь ли, Лейта, мы направили твой путь за тебя. Даже не удосужились спросить, чего же ты хочешь. Я вот взял и перешёл на ты, хотя чувствую, как это неудобно и непривычно для тебя. Но при этом тебе привычно, что твоё мнение не принимают в расчёт, верно? А ведь ты — не просто и не только часть рода Ассур. Ты живой человек со своими чувствами и мыслями. Не вещь!

— Я…

— Подожди немного, пожалуйста. Дай мне закончить. А уж потом я постараюсь унять неуёмную болтливость свою и внимательно тебя выслушаю. С одним условием: именно тебя. Не госпожу Ассур, а женщину по имени Лейта. Так вот: я хочу и обязан извиниться перед тобой за пренебрежение твоими желаниями. Я пожелал — и пожелал эгоистично — сохранить дружбу с тобой. И госпожа Сарнеди просто-напросто подарила мне тебя. Вот так, словно солонку за столом передала: хочешь? Забирай! Как ходячее и говорящее хранилище знаний рода. Никто не спросил, хочется ли тебе возвращаться в Лес Чудес. Никто не спросил, хочется ли тебе увидеть своих потомков — хотя бы того внука, о котором ты как-то упомянула. Никто и ничего, как всегда. Но… для человека, столь ценящего свободу, я излишне вольно обошёлся со свободой чужой. С твоей. И за это хочу попросить прощения, а также пообещать, что в дальнейшем постараюсь не пренебрегать тобой так нагло. И вообще постараюсь не пренебрегать, потому что нет вернее способа убить дружбу. А вот теперь — я всё сказал. Пожалуйста, говори со мной.

— …

— Могу снова перейти на вы, если вам так удобнее.

— …да. Но нет.

— Да — удобнее и нет — не переходить?

— …

— Лейта? Что-то случилось?

Позади, от сиденья на парящей платформе, раздался смешок. А небольшой, довольно хаотичный шторм противоречивых эмоций вихрился там и раньше.

— Случилось? Да. Можно сказать и так. Я… только что я взошла на две ступени. И получила новую особенность. Как ты это сделал?

Я остановился, развернулся, подошёл ближе и убрал зеркальное забрало со своего лица — ну, с рожи противоестественной помеси Дэйви Джонса с иллитидом.

— Лейта, я — ничего не сделал. По лестнице развития каждый шагает сам. Это сделала ты.

Шторм усилился.

— Ещё одна ступень…

— Не удивлён. Твой потенциал должен был рано или поздно найти дорогу. Прорастая, тонкие стебли раскалывают камни.

Из-под ладоней, закрывающих её лицо, раздался ещё один смешок. Похожий на всхлип.

— А ты просто полил семечко, да?

— Наверно. Слушай, ты когда-нибудь летала?

— Что?

— Полёт. По воздуху. Я тут подумал: зачем нам долго и печально тащиться по земле, когда можно за пять минут долететь? То есть не за пять, но всяко быстрее, чем с этой платформой.

— Ты и так можешь… хотя чему я удивляюсь?

— Удивление полезно, от него растёт душа. Ну так что? Полетим или поползём?

— …не хочу ползать.

— Тогда — оп!

Протянув руки своего бронескафандра, я достал Лейту с сиденья, как морковку с грядки дёрнул, и поставил её рядышком. После чего обернулся и принялся кроить-творить, пользуясь «материалом» платформы как исходным сырьём для создания новой конструкции.

Изменить форму плотной иллюзии легче, чем делать что-то с нуля, а пользоваться уже заложенной энергией — быстрее, чем выкачивать её из моря маны.

Накативший прилив вдохновения отхлынул спустя всего минут десять, оставив после себя вполне оригинальную конструкцию. Этакую помесь безмоторного биплана со стрекозой, преимущественно прозрачную, с широким «стеклянным» кокпитом и тремя парами разгонных колец: по одной за крыльями слева и справа и последней за хвостовым оперением. Причём все кольца — поворотные. Пусть они куда менее тяговиты, чем реактивные двигатели; но ведь и масса аппарата станет вполне иллюзорной, если я захочу… и можно дополнительно облегчить всё, что нужно, простенькими чарами Падение Пера.

В общем, магия делает вертикальные взлёт и посадку естественным выбором аэронавта.

— Готово, залезай.

— А это точно полетит?

— Точно-точно. Я уже испытывал нечто похожее, но в одиночку.

Ага. Похожее. Кратно более простое. Впрочем… чары Падение Пера, да. Магия делает лишними не только ВПП, но и парашюты. Не удивительно, что я её люблю!

Ещё минута — и разгонные кольца зашелестели, приминая траву. А безымянный аппарат, словно отлитый из стекла и акрила, взмыл вверх так же невесомо, словно подхваченный ветром сухой лист — и начал понемногу набирать горизонтальную скорость, не забывая и о подъёме вверх.

— Летим?

— Летим. Нравится?

— …я ещё одну ступень получила.

— Самое забавное, что я тоже.

— Правда?

— Разумеется. Видимо, полёт с пассажиром достоин отдельной награды. Как и быстрая переделка готовых конструкций, и, может быть, что-то ещё. Например, завершение непростых переговоров

Или убеждение зажатого человека перестать сутулиться и расправить плечи. Даже если всей моей роли в этом, действительно, только семечко полить, а так-то у этого «семечка» интеллекта и, что важнее, гибкости — да чтоб мне хоть полстолько, я бы сразу ух!

Но это разом и смешно, и страшно. Если мои догадки верны, получается, что Лейта с её привычным прогибом под окружение просто не менее привычно, ещё и с прямой санкции главы рода прогнулась под меня — и разом хапнула столько равного, вне-иерархического общения, сколько раньше не видывала даже в мечтах. Да и видела ли вообще? Знала ли, что, оказывается, так тоже можно?

И смешно, и страшно.

— Но всё равно… четыре ступени за раз, четыре!

— Не рекорд.

— А?

— Я не так давно тоже взял четыре ступени разом. Правда, там скорее вышла глупость на грани самоубийства. Рискованные эксперименты с магией — они такие. Если выжить, награда хороша. Если.

Лейта хихикнула. Совершенно по-девчоночьи. Прямо не прабабушка, а двенадцатилетка.

— Наверно, я просто сплю. Да, это всё объясняет.

— Только не вздумай выходить из ветролёта и пытаться полетать рядом самостоятельно, как во сне. Я бы не хотел выскакивать следом в попытках тебя поймать.

— Но ты бы выскочил меня спасать?

— Конечно. Как же иначе?

— А почему?

— Потому что это правильно.

— Правильно — значит, соответствует правилу. Почему? Ты же хочешь свободы!

— А что такое свобода, а, Лейта? Думаешь, отсутствие правил, возможность делать что угодно?

— Я не знаю, что такое свобода… Научишь?

Не, это не двенадцать лет. Скорее, пять-семь. Этап почемучки.

— Э, нет. Тут как со ступенями: каждый поднимается сам. Твоя свобода — только твоя, тебе решать, какой она будет и какой нет. Но я могу сказать, что такое свобода для меня лично.

— Скажи!

— Тут, наверно, лучше начать издалека. Представь себе новорождённого младенца. Спящего. Есть у него свобода, как думаешь?

— Не знаю… Наверно, нет.

— Это если смотреть в моменте. Прямо сейчас этот младенец просто лежит и спит. Вся его свобода — чистый потенциал где-то там, в будущем. Он может вырасти героем, а может мерзавцем, может чему-то научиться, а может остаться неучем, может получить высокую судьбу, а может — смесь ничтожной и малой в разных пропорциях. Всё это дело будущего: вопрос выпадающих шансов, влияния со стороны, памяти крови, способной направить путь жизни по определённому руслу, и прочих факторов, которых слишком много, чтобы ограниченное сознание могло учесть их все разом. Но в настоящем наш младенец спит. И не может почти ничего, кроме как дышать… причём дышит не по своей воле, а потому что рефлекс такой.

Я немного увлёкся. Впрочем, учитывая обстоятельства — не удивительно.

— Но вот младенец просыпается. И открывает глаза. Это делает его немного свободнее, ведь теперь он имеет выбор: смотреть или не смотреть. И сразу другой: если смотреть, то на что? Мелочь и пустяк для взрослого, но для младенца это огромный шаг вперёд, великий выбор! Первый в жизни! И единственным он не останется, ведь скоро младенец научится шевелить руками и ногами. Потом ползать. Ходить. Бегать. Хватать вещи и бросать их. Играть. Портить и ломать. Рисовать и складывать. Говорить и работать. Его свобода растёт вместе с ним и его возможностями, не так ли? — я улыбнулся и добавил, понижая голос. — А уж если младенец откроет для себя магию…

— Понимаю. Значит, знание позволяет плести всё более сложные и разнообразные чары, а тем самым расширяет возможности — и увеличивает свободу.

— В точку! Больше знаний, глубже понимание. Сильнее и шире и тоньше магия. Обширнее выбор. Больше свободы. Это всё на одной прямой, следствия одной и той же посылки.

— А как же границы?

— Ну, самая главная граница формулируется просто. Не помню уже, кто это сказал, но сказано, на мой взгляд, очень верно: моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. Поэтому плохо работает принуждение любого рода: мало того, что принуждающий отнимает часть чужой свободы, так он ещё и свою собственную этим ограничивает. Вместо того, чтобы делать что-то сам для себя, он теперь должен следить, чтобы кто-то другой что-то там делал или чего-то не делал. В паре из господина и раба свободы нет у обоих, точнее, она ограничена в сходной степени. Сюда же другое выражение: кто имеет раба, имеет врага. Поэтому древние гриннейцы отказались от рабства — и правильно сделали.

— И поэтому тебя так покоробило предложение взять супругу из рода Ассур…

— Да! Именно. Одно дело, если девушка сама захочет связать с кем-то свою жизнь. Это может стать началом добровольного, свободного, взаимовыгодного союза. Равных отношений меж непохожими. Совсем другое, если девушка превращается в плату за… даже вслух не хочется такое говорить. «Подчинись власти рода, и я награжу тебя, подчинив тебе частичку этого рода». Отдай свою свободу, чтобы забрать ещё немного чужой свободы. Видал я такие награды в… известном месте! Спасибо, не возьму.

— Однако взять меня с собой ты согласился.

— Да. Потому что уж я-то точно не собираюсь тобой помыкать. Предоставлю столько воли, столько власти над собой и миром, сколько смогу, не поступаясь своей волей и свободой. А если ты, скажем, утомишься сидеть в гостях, то по первому слову доставлю, куда захочешь. Ну, в пределах разумного: в Чащобу я тебя не повезу. Но, к примеру, слетать до Мелира, чтобы там ты смогла начать карьеру в гильдии Жезл и Кинжал — это запросто. Хочешь?

— Ты же тогда не получишь знаний Ассур…

— Прямо сейчас — нет. Но это же не значит, что я не получу их вообще? Зато высок шанс, что я получу их с процентами в виде знаний от наставников гильдии: я успел разобраться в твоём понимании долга и не думаю, что ты нарушишь даже подразумеваемое обещание. По крайней мере, по своей воле. Ну так что, летим в Мелир?

— Нет!

— Как хочешь. Просто помни: достаточно попросить. А пока — задавай вопросы.

— И ты ответишь. Честно и прямо. Или не ответишь, но лишь потому, что ответ может навредить.

— Да, ты уловила принцип.

— …забавно. Все вопросы сразу разбежались по углам. Хотя… почему люди всё-таки используют принуждение, если свобода лучше?

— Свобода-то лучше, но принуждение проще. И входит в привычку. Тут опять же можно вернуться к нашему воображаемому младенцу. Вот он лежит, не умеющий даже ползать. Он нуждается в неустанной заботе. Если его не пеленать, не кормить, не подмывать, не лечить — он ведь не выживет. Родители привыкают, что дитя не самостоятельно, что оно требует заботы. Что решать за него правильно. И… для младенца оно так и есть. Для ребёнка так и есть. Но дети растут, и вскоре для родителей начинается тихий кошмар. Ведь несмышлёнышу неведомо, что огонь жжётся, что ушибы болят, что играясь с острым, можно выколоть глазик, а сунув в рот что-то не то — отравиться. Родители хотят ребёнку только лучшего, а чтобы ему было больно или неприятно — не хотят. Поэтому они запрещают ему лезть в огонь, убирают подальше ножи, не дают лезть грязными пальцами в рот. А дитя лезет. Оно ж бесстрашное и сущеглупое, запросто может утворить такое, что хоть за голову хватайся…

— …и ему начинают запрещать, — подхватила Лейта. — То и это, даже без объяснений, потому что дитё глупое для объяснений, а опасности уже вот, рядом, их надо избегать. И надо делать так и вот так, а почему — опять не дитю понять; пусть сперва делает, а если нет, его накажем. По-родственному, ласково и любя. Лучше самому хворостиной огреть, строгий наказ давая, чем смотреть, как заигравшийся глупец валится с дерева и шею сворачивает. Так делай, так не делай, старшие знают лучше, старшие заботятся о тебе, сиди смирно, будь правильным, так надо, это хорошо, а это вообще закон для всех…

— …и вырастает дитя в принуждении, простом и привычном, а когда доходит до собственных детей — начинает принуждать их, потому что как иначе-то? Всегда так было, предки так жили и нам так велели. Сказано, что рабы не хотят свободы, они хотят стать господами. И так повторяется раз от раза, по кругу: не любившие, когда их учат хворостиной, сами берут её в руки. Смирявшиеся с чужой волей насаждают свою тем, кто слабее. Ведь свобода приносит не только возможности, но и опасности, поэтому очень многим кажется, что сидеть в очерченных границах уютнее. Предсказуемей. Проще. Морщить мозг не надо, можно экономить на умствованиях, ехать по колее, как сказано, не отклоняясь.

— Но почему люди всё-таки отказались от рабства, если этот круг так прочен?

— А за это надо благодарить неизбежные различия. Если внутри рода, где способности сходны, легко и выстроить иерархию, и поддерживать её, то между родами такое уже не работает. Различие требует сотрудничества. Группы гильдии неспроста составляют из шестёрок, притом никто из шестерых не лучше и не важнее прочих. Вернее, в шестёрке каждый лучше и важнее остальных — в своей области. Если Наблюдатель не заметит угрозу вовремя, то остальные не заметят тем более. Если Авангард не встретит её грудью, никто его не заменит. Если Сотрясатель не сокрушит врага своей необоримой магией, то кто вообще это сможет? И даже Лидер умолкает, когда заговаривает Советник… а если не умолкает, то просто дурак и заведёт в тупик всех. Причём в большом масштабе это становится лишь более верно, потому что большой масштаб ведёт к большой сложности. Настолько большой, что одним умом не охватить, за всех сразу не подумать, готовые решения каждому не выдать. Государство устроено подобно человеческому телу, различно-гармонично. И как тело не может жить, если оно всё — одна сплошная мышца, даже без костей, или одни сплошные нервы, которым даже дышать нечем и которым нечему подавать сигналы, так и большая страна нуждается в разных родах, выполняющих свои функции. Большое единство — это не про пирамиду, это про союз разнообразий.

— Но внутри рода проще обходиться без свобод…

— Увы, но да. Проще. И всё же не лучше. Кстати, мы уже почти на месте. Помнишь вон тот пруд подле болотца? И просека видна, которую я проделал.

— Да, вижу. Так странно…

— Привыкай. Мне понравилось летать, постараюсь делать это почаще — вместе с тобой. Конечно, если сама захочешь, без принуждения.

— Мне… страшно.

— Придётся привыкнуть и к этому. Свобода — это и восторг, и страх. Одно изнанка другого.

— Не хочу ползать, — повторила Лейта. Уже вполне уверенно.

Я не стал отвечать вслух. Просто плеснул волной искристо-тёплого одобрения… и получил в ответ разгорающееся, мерцающее, но крепнущее пламя уверенной радости.