О чем молчат выжившие

Сергей Шивков ЧЕРНАЯ МЕТКА

Конец света, он что? Наступил и прошел. В начале девяностых и не такое видали! Испугали ежика седалищной мышцей!

Задело Иваново – текстильный край и город невест – не сказать, чтобы очень сильно. Всего одна дура и прилетела – в район аэропорта «Южный». Радиационный фон там теперь такой, что мало не покажется. Без «химзы» туда лучше не соваться. Да и с «химзой», в принципе, тоже: на Лежневское шоссе в последнее время такие экземпляры выскакивают, что от страха заикой можно стать. Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка. Уголок дедушки Дурова и кунсткамера в одном флаконе. Получите, распишитесь.

Да и тевтоны над городом все чаще кружат – стопудово из тех же мест прилетают. Трудно поверить, что летящая на огромной скорости длинноклювая туша размером с легковой автомобиль – потомок обычного аиста. Так что теперь от аэропорта на север и до самого проспекта Текстильщиков – мертвая зона.

Жизнь начинается лишь на проспекте Строителей. Народ там, в основном, кучкуется в районе Дома моды, у эмчеэсников – на территории бывшего института противопожарной службы МЧС. Не знаю, как у других, в Иванове, зачем-то переименованном после Катастрофы в Иваново-Вознесенск, так сложилось, что выжившие потянулись к университетским корпусам. Универ, Химтех, МЧС – теперь это названия самых крупных общин, где еще теплятся очаги цивилизации, и горстка бедолаг цепляется за свою жизнь.

Есть, конечно, и те, кто предпочитает спасать свои филейные части самостоятельно. Например, мусорщики, которые живут небольшими племенами в заброшенных домах. Эти экземпляры относительно безобидны, если не залезать на их территорию.

И вот весь этот человеческий муравейник война и радиация загнали в полуподвальные этажи и подвалы зданий. Сидит народ, ждет наступления лучшей жизни.

А я так не могу, все в сталкерах обретаюсь. Меня по этому поводу не далее как третьего дня мой давний дружок Леха Бык пытался вразумить. Дело было в кабаке. Уговорили мы с ним по паре кружек первача, после чего Ляксейка, раскрасневшийся от выпитого, что твоя баба на январском морозе, снова завел свою шарманку:

– Багор, хватит тебе в казаки-разбойники играть. Пора уже солидным делом заняться. Не успеешь оглянуться, а молодость уже прошла. Тю-тю. Только ручкой помахала. А что у тебя в профите? Койка в казарме, пайка в местной столовке? Так и собираешься до седых волос с автоматом наперевес бегать? И дежурства постоянно. Через день – на ремень. Это разве жизнь? А у меня заработок, стабильность и уважение. Купеческое сословие во все времена в почете было. Ушел я из сталкеров – и ни одного дня об этом не жалел. А у тебя все романтический зуд в интересном месте играет. Вот и ковыряйся в грязи, грозный истребитель мутантов.

Я и ковыряюсь. Еще как ковыряюсь. И в грязи, и в дерьме, и в чем только еще не приходится ковыряться. Служу в дружине, приписанной к общине «Университет», Универ по-простому.

Но это было третьего дня. А вчера Алексей Быков, средней руки негоциант, прохиндей, морда купеческая, мироед (нужное подчеркнуть) подкатил ко мне с просьбой: надо сопроводить одну мамзельку с игривым именем Зайка. Если верить его рассказам, была эта Зайка офигенным художником. Писала акварелью и маслом. И пригласил ее в поселок Нерль, что в шести десятках километров от Иваново-Вознесенска, кто-то из местных начальничков. Типа, захотелось ему запечатлеть себя любимого в окружении всех своих пяти жен. Экий затейник! У богатеев эпохи раннего постапокалипсиса фишка теперь такая – себя и своих родственников запечатлевать на полотнах.

Я и согласился.

Утром Леха Бык нарисовался в моей берлоге.

– Сейчас за рынком на Станционной купцы собираются. Нам туда. Можно купить два пассажирских места, а можно только одно. А оплатить его охранными услугами, – посвящал меня по дороге в тонкости пассажирских междугородних перевозок господин Быков.

Выйдя из общины, мы прибились к группе местных негоциантов, тоже направляющихся на Станционную. Там, выражаясь довоенным языком, находилась свободная экономическая зона.

Большинство челноков несли свой товар в рюкзаках – респираторы, батарейки, книги, фонарики, лекарства (в основном, просроченные), тушенку, сушеные грибы, ножи и прочее, в чем нуждается кучка людей, по какой-то неведомой причине еще не ушедшая после Катастрофы в мир иной.

Были торговцы и побогаче – и одеты хорошо, и обувь на ногах новая, крепкая. В основном, высокие, почти до колен, армейские ботинки на толстой подошве. Товар за них на своих повозках везли рикши – сформировавшаяся каста перевозчиков. Есть в городе и велорикши, но это уж для самых богатеньких. Мы же не гордые, и пешочком пройдемся. Тем более, и недалеко: от Тимирязева до пересечения с проспектом Ленина всего каких-то метров семьсот будет. Вычислено экспериментально-опытным путем в бесконечных дневных патрулях. А там только дорогу перейти – вот тебе и рынок.

Мы с Лехой неторопливо бредем прямо по проезжей части, осторожно маневрируя на толстой наледи, образовавшейся на дороге за последние дни. Вдоль улицы выстроились автомобили – припаркованные и забытые, заваленные осенней листвой и припорошенные снегом.

На проспекте Ленина, на бывшей автобусной остановке, кучкуется группа подростков. Передают по кругу косячок, о чем-то разговаривают, смеются, выдыхают дым в декабрьский морозный воздух. Парень в очках с толстенными линзами и толстовке лениво бросает на нас взгляд.

Наркоманам необходимо, чтобы в кошельке постоянно звенели пиастры. Но даже их разжиженный мозг понимает, что с группой взрослых людей, большинство из которых вооружены, лучше не связываться. Жертвами этих шаловливых ребятишек, как правило, становятся одинокие челноки.

К забитой досками двери бывшего магазина женской одежды привалился какой-то забулдыга. У этого свой праздник.

Уже начинают открываться магазины, расположенные на первых этажах зданий. Скрипят отпирающиеся металлические двери. На стремянке возле входа в оружейный магазин балансирует какой-то мальчишка, исправляя ценники на картонке и вписывая новые товары черным маркером.

От местных кафешек и ресторанчиков распространяются запахи жареного мяса, горелого масла, еще чего-то жирного и прогорклого.

Полно нищих. Видимо, беженцы. Просят милостыню.

На рынке мелкие лоточники с надеждой всматриваются в каждого проходящего. Главное – первый покупатель. У кого купит – тому фарт на весь день. Типа, примета такая у них.

– Молодой человек, а вот лекарства хорошие. Лучше во всем Иваново-Вознесенске не найти, – попыталась сразу взять меня в оборот местная торговка, молодуха лет двадцати трех.

Я лишь усмехнулся. Было ясно, что хоть лекарства с виду почти нормальные, но срок годности стопудово лет восемь как истек. Ими лечиться – лучше сразу в могилу…

Рядом лежали фильтры от противогазов. Все какие-то помятые, потертые. Такой товар пользовался бы бешеным спросом разве что в клубе самоубийц, если бы таковой имелся в городе. Прогуляйся до «Южного», сделай пару вдохов – и дай дуба.

– Очень хорошие фильтры, почти новые, – беззастенчиво врала торговка. – Получаем товар от постоянного поставщика, прямо с секретных военных складов.

– Может, прямо с территории девяносто восьмой дивизии? – усмехнулся я. – Тебе бы сказки писать, красавица. Или ненаучную фантастику.

Рядом с фильтрами сиротливо лежали три засохшие крысиные тушки.

– А это что такое?

– Свежий шашлык, – ответила девушка. И подмигнула: – Рекомендую.

– Свежий шашлык? – удивился я. – А по виду – вылитые мумии из Древнего Египта. Да и по возрасту, скорее всего, тоже. Сдается мне, красавица, этот шашлык еще до Катастрофы по подвалам бегал. У тебя здесь прямо антикварная лавка, магазин ненужных вещей.

– Да пошел ты! – окрысилась торговка. – Не нравится товар, так и нечего тут стоять, покупателей отбивать. Ступай своей дорогой!

Мы и пошли, проталкиваясь сквозь море людских тел. Мимо развалов со старыми журналами и книгами, лотков с мобильными телефонами, самодельными ножами, фонариками, военной формой и снарягой.

Бомжеватого вида мужик в телогрейке продавал общевойсковой костюм химзащиты с четырьмя подозрительными отверстиями на груди, грубо заклеенными широким скотчем крест-накрест.

На площадке перед рынком полным ходом шло формирование караванов. Самые нетерпеливые рикши начали было выводить сани на трассу, но хозяева товара окриками заставляли их сдать назад.

За санями смазанными тенями в утреннем полумраке копошились местные жители, предлагавшие готовым отправиться в путь купцам кипяток, самогон в мутных бутылках, квашеную капусту и нехитрую снедь.

Наметанный глаз подметил в нас потенциальных пассажиров. Со всех сторон сыпались предложения: Тейково, Кохма, Вольный город Плес, Шуя, Юрьевец, Фурманов! Бык гнал их всех прочь, высматривая кого-то из своих знакомых.

– Сюда, сюда! – замахал он мне призывно рукой.

Мы подошли к высоченному мужику лет сорока в длинном тулупе, валенках и шапке-ушанке.

– Михаил Степанович Свешников, – торжественно представил мне мужика Быков, словно это был не купчина, а какой-нибудь знатный отпрыск королевского двора. – Готов продать одно место даме. А ты, Багор, за это с его ребятами на трассе обоз охраняешь.

– По рукам, – кивнул я.

Судя по тому, как довольно заблестели у Лехи глазенки, было ясно, что он или родственник этого самого Свешникова, или имеет свой процент за поставляемых пассажиров. Добрых самаритян в Иваново-Вознесенске не наблюдалось.

– А вот и Зайка пришла, – произнес Бык, после чего сорвался с места и куда-то убежал.

Через минуту он вернулся – уже не один, а с миловидной девушкой лет двадцати. Ниче так Зайка. Справная. Вязаная черная шапочка. Замшевое черное пальто в талию. Сапожки и перчатки в тон. В руках холсты, на плече холщовая сумка с красками и кисточками. Среди всего этого бушлатно-камуфляжного царства она выглядела белой вороной. Но это почему-то не раздражало. Словно воспоминание о том, как жили до Катастрофы. Привет из прошлой жизни.

Зайка залезла в крытый фургон, где уже разместились женщины и дети. Под брезентом и тепло, и ветер не достанет.

Леха Бык не стал дожидаться нашего отъезда, озабоченно постучал по своей «швейцарии» и побежал дальше обделывать свои темные торгашеские делишки. Я же остался возле фургона, дожидаясь отправления.

– Стриж, я смотрю, ты совсем берега попутал – уважаемых людей в упор не узнаешь! – раздался чей-то голос.

Стоявший рядом с фургоном парень вздрогнул и обернулся.

Перед ним нарисовался типичный мелкий бандюган с бегающими глазками и шрамом через все лицо. Ватник, балаклава. На портупее ножны, в которых болтается внушительных размеров тесак. Род занятий крупными печатными буквами написан у него на лбу: предлагаю крышу мелким караванщикам, при удобном случае не побрезгую на тракте мелким грабежом.

– Чего гляделки выпучил, убогий? – ощерился бандит.

Парень вымученно улыбнулся:

– Доброе утро, Алексей Семенович.

– Вот так-то лучше, – ухмыльнулся Алексей Семенович. – Про должок не забыл, пернатый?

Стриж засунул руку в карман своего бушлата, вынул три патрона и протянул вымогателю.

Тот забрал маслинки, хлопнул парня по плечу:

– Со следующего месяца плата повышается. Четыре патрона с тебя. Инфляция, брат, трудные времена настали. Индекс Доу-Джонса на Нью-Йоркской бирже упал ниже плинтуса. Про курс евро я вообще молчу. Должен понимать сложность ситуации.

Парень скроил подобие улыбки и молча кивнул.

Да, день у пацана явно не задался. Теперь придется платить на один патрон в месяц больше. Натуральный грабеж! Можно подумать, что без этой гопоты не прожить. Но и отказываться опасно. Не повезло пацанчику родиться в сложный исторический период, когда автомат стал орудием труда и средством производства.

– За спиной у меня никого нет, заступиться некому, – словно извиняясь, шепотом пояснил мне парень. – Вон Шило, мелкий челнок, два месяца назад отказался платить. Так через неделю его труп в лесу обнаружили. Здесь у кого калибр больше, тот и прав. Дикий Запад отдыхает.

Бандюган тем временем заглянул под полог фургона и увидел Зайку.

– Мадмуазель, какая встреча! – дурашливо раскланялся бандит. – Разрешите представиться. Алексей Семенович Соловьев. В определенных кругах известен как Леха Соловей. Богат, щедр, чертовски красив. Предлагаю вам перейти в мою карету, где мы сможем познакомиться ближе в более неформальной обстановке…

– Мечтать не вредно, – усмехнулась Зайка. – Даже не пытайся эту тему раскачивать.

– Пупсик, мне еще никто не отказывал.

– Все когда-нибудь бывает в первый раз, – ответила девушка.

Соловей потянулся к Зайке, намереваясь силой вытащить ее из фургона.

– Уважаемый, – тронул я за рукав бандюгана, – не будете ли вы так любезны отойти от моей жены?

– Я Леха Соловей! – зашипел тот.

– Поздравляю. А теперь отойдите от моей жены.

Бандит окинул меня взглядом, бросил:

– Ты – покойник.

– И вам приятного пути, – улыбнулся я.

Ну, вот. И без того проблем – вагон и маленькая тележка, разгребать не успеваешь. А тут еще птичка певчая объявилась. Удружил Быков, нечего сказать!

– В дороге на виду у всех они ничего сделать не посмеют, – шепнул мне Стриж. – А вот на постоялом дворе ночью с этими уродами ухо лучше держать востро.

Я молча кивнул: информация принята к сведению.

– Отправляемся, отправляемся! – закричал Свешников.

Рикши напряглись, заскрипели полозья, и сани медленно выехали на главную трассу.

Дорога за городом была разбита, но снег за последние дни ее припорошил, поэтому сани скользили легко. По обеим сторонам тянулся лес, впрочем, за последние годы основательно вырубленный. Иваново-Вознесенск и окрестные села нуждались в топливе, поэтому артели лесорубов ежедневно отправлялись на заготовку дров.

Один раз нам по пути попалась странная процессия. Четыре человека с автоматами и в костюмах химзащиты шли за тележкой. Еще один, погонщик, сидел на ней и лениво щелкал кнутом, подгоняя одетых в лохмотья дикарей. На тележке лежали какие-то мешки, баулы и кто-то со связанными руками.

– Зомби-хантеры из рейда возвращаются, – пояснил мне Стриж.

Часа через три поднялась метель. Ветер дул все сильнее.

– Не попадем сегодня в Тейково, – с сожалением покачал головой Свешников. Оно и понятно: для купчины время – деньги. – Будем останавливаться на постоялом дворе.

Рикши, тянувшие сани в непроглядной метели, повеселели и зашагали быстрее.

Как оказалось, в паре километров от поворота на Владимир располагался постоялый двор «Рублевские зори». Территория была огорожена железобетонным забором. В щитовых домиках располагались столовая и номера люкс. Остальные могли снять себе места в палатках.

«Рублевские зори» не понравилась мне решительно и сразу.

Сразу за блокпостом высилось некое хлипкое сооружение из мешков с песком – ткни, и развалится. К одному из мешков проволокой был прикреплен кусок картона, на котором кто-то вывел крупными корявыми буквами: «ТОМОЖНЯ».

Протиснувшись между мешками, мы оказались в предбаннике, где увидели и самого «томоженника» – сидевшего за школьной партой заросшего щетиной мужика в драном бушлате. На коленях у него лежал обрез, в девичестве бывший охотничьим ружьем ИЖ-17, которое до сих пор популярно как среди охотников, так и среди обычных жителей сельских общин.

– С вас по пять патронов за вход, – озвучил таксу мужик.

Я молча отсчитал десять патронов и положил их на парту. Таможенник проворно сгреб маслины грязной пятерней, засунул их в карман своего замызганного бушлата и сразу же потерял к нам всякий интерес.

На постоялом дворе копошились местные жители, занятые своими повседневными делами.

– Хорошо, что нам здесь предстоит находиться всего одну ночь. Меня от всего этого сейчас наизнанку вывернет. Срочно снимаем палатку и сидим безвылазно, дожидаясь окончания метели, – сказала Зайка.

Рядом крутился кто-то из подручных Соловья.

– Дорогая, с тобой вдвоем я готов безвылазно сидеть в палатке хоть месяц, хоть год, – растянул я губы в улыбке и приобнял Зайку. – Вкусный ужин, супружеские обязанности, все такое.

Еле слышно прошептал ей:

– Не забывайте, что по легенде мы – супружеская пара. И боюсь, что в обществе господина Соловья и его подельников расслабиться у нас не получится.

– Муж – объелся груш. Шевели ластами к гостинице, – подыграла мне Зайка.

Немного поторговавшись с хозяином постоялого двора, мы сняли жилье – видавшую лучшие времена палатку.

Посидев минут десять в наших апартаментах, я решил прогуляться по территории постоялого двора.

– Солнышко, я прошвырнусь, посмотрю, что тут и как! – громко сказал я Зайке и шепнул: – Нас пасут. Держите при себе пистолет.

Та кивнула и громко ответила:

– Через час будем ужинать, муженек. Не опаздывай.

На постоялом дворе народу заметно прибавилось. Были здесь не только местные барыги, но и челноки из Суздаля. Заглянули даже купцы из Коврова и Владимира. Этих можно было сразу узнать по уверенному взгляду. Да и выглядели они более сытыми.

В палатке, приспособленной под столовую, какой-то прыщавый пацан, терзая струны гитары, пел о молодости, загубленной американскими ракетами. О родителях, погибших в когтях ящеров на улицах постъядерного Иваново-Вознесенска. О любимой девушке, которую похитили работорговцы.

Сорвав жидкие аплодисменты, парень получил заказ: исполнить песню о Железке – общине в районе железнодорожного вокзала.

Тряхнув пшеничным чубом, он затянул:

И хотя он изо всех сил старался вышибить у слушателей слезу, было видно, что с заточкой парнишка управляется гораздо ловчее, чем с гитарными струнами. С таким на узкой дорожке без снятого с предохранителя автомата лучше не встречаться. Бард-Потрошитель.

Послонявшись еще немного, потолкавшись среди барыг и узнав местные новости, я направился в уютное семейное гнездышко.

Возле нашей палатки крутились два каких-то мутных субъекта.

Один из них, невысокий толстячок, пытался строить из себя крутого чувака. Но при этом постоянно шмыгал носом и пугливо озирался. А вот второй тип был опасен. Оловянные глаза смотрели равнодушно и холодно.

Увидев меня, хозяин постоялого двора поспешно отвел взгляд и скрылся за соседней палаткой.

Вот как! Этот дядя, оказывается, в свободное от гостиничного бизнеса время подрабатывает у Соловья наводчиком? Ты мне за это еще ответишь!

– Мусью, мы представляем местную стражу и готовы за разумную плату охранять ваш сон и покой, – начал без долгих предисловий переговоры тип с оловянными глазами. – А еще с вами хочет поговорить господин Соловьев.

– Спасибо, господа, но я уж как-нибудь сам буду оберегать свой сон и покой. А с господином Соловьевым мне говорить не о чем.

– А ты хорошо подумал, пацанчик? – спросил толстяк.

– Эх, сударь, – вздохнул я, – где вы были, когда я был пацанчиком? У меня жена – людоедка, поэтому мне ваша охрана ни в какое место не упиралась.

Затем я подошел к палатке и крикнул:

– Дорогая, ужин скоро будет готов?

Откинув клапан, из палатки вышла Зайка – руки вызывающе уперты в бока, лицо и клеенчатый фартук в зловещих красных потеках и брызгах – и набросилась на меня:

– И где ты до сих пор шляешься? Башку ему сама отчекрыжила, кишки сама выпустила, а ты все гуляешь да на местных баб пялишься! Еще каких-то утырков с собой приволок. Напомнить тебе, милый, что с теми твоими друганами в прошлом месяце случилось?

Выдав эту тираду, Зайка эротично провела языком по окровавленной правой руке снизу вверх и от удовольствия закатила глаза:

– Класс! Люблю молоденьких мальчиков. Сладкие, вкусные. И вымачивать долго не надо.

– Дорогая, давай не будем выяснять отношения при посторонних, – примирительным тоном заговорил я. – Если надо, я тебе с превеликим удовольствием помогу.

Зайка мотнула головой по направлению к палатке:

– Нож всадила ему в бочину, а он там между ребер и застрял. Помоги вынуть.

Толстяк смотрел на нас широко раскрытыми глазами. Потянул своего дружка за рукав:

– Сало, Сало, нам пора идти. У нас дела.

Его подельник покосился на заляпанный кровью фартук Зайки, на кусок мяса в ее руках, пробормотал:

– Да, да, нам пора, – и парочка поспешно ретировалась.

– Людоедка у вас весьма убедительно получилась, – уважительно сказал я Зайке, когда мы зашли в палатку. – Подмостки больших и малых театров вас ждут с нетерпением.

Девушка бессильно опустилась на кровать.

– Вы даже не представляете, как я перепугалась. Они все время крутились вокруг палатки. А когда я услышала ваш разговор, то схватила тюбик с красной масляной краской, перепачкала лицо, руки и фартук – и на выход. Как вы думаете, они от нас отстали?

– Нет, к сожалению, – ответил я. – Пока вы выступали с пламенной речью, я с нашей палатки снял вот это.

И показал ей черную матерчатую ленту.

– Что это?

– Черная метка, надо полагать, от господина Соловья. Ребята, очевидно, бредят пиратской романтикой, ромом и сокровищами.

Я вышел на улицу. Метель усилилась. Ветер загнал людей по палаткам. Этого мне и надо. Я подошел к одной из палаток и привязал к ней черную ленточку.

После ужина Зайка легла спать, а я остался дежурить.

Во втором часу ночи раздались осторожные шаги. Мимо прошли четыре фигуры. Соловей вышел на охоту по мою грешную душу. Ну-ну. Один из идущих подсвечивал себе фонариком и время от времени направлял его на палатки.

Квартет лихих ребят остановился возле палатки, на которую я перевесил черную ленту.

– Это здесь, – раздался голос одного из бандюганов.

Соловей снял автомат с предохранителя, передернул затвор, встал в эффектную позу и крикнул:

– Умри, собака!

С этими словами он влетел в палатку. Его банда – следом за ним.

Через секунду ночной декабрьский воздух распорол звук выстрела из дробовика, следом загавкали автоматные стволы. Запахло порохом.

Через пару минут из палатки за ноги вытащили четыре бездыханных тела и бросили на снег.

В жилом секторе раздались крики. Кто-то куда-то бежал, звал врача, ночной патруль. Как-то разом загалдели бабы. Постоялый двор стал похож на растревоженный курятник.

Я вышел на улицу.

– Что там происходит? – спросил я, потягиваясь и позевывая, у стоявших неподалеку негоциантов, смоливших папироски.

– Соловей со своей братвой совсем оборзел. В палатку к егерям решил забраться. Наверно, что-нибудь спереть хотели. Да не тут-то было. Их в шесть стволов свинцом нашпиговали, что твоего рождественского гуся яблоками.

Свешников зябко поежился:

– И чего они у егерей забыли?

Я лишь с самым невинным видом поцокал языком:

– Какая нелепая смерть.

И пошел спать.