Новая весна

Глава 22 БЛЮСТИ ОБЫЧАЙ

Если Канлуум именовали порой городом в холмах, то Чачин можно было назвать городом в горах. Три самых высоких, пусть и со срезанными вершинами, пика возносились почти на милю, и в солнечных лучах сверкали многоцветные черепичные крыши и выложенные изразцами стены дворцов. А на самом высоком пике, выше всех зданий, красовался Дворец Айздайшар, и над самым большим куполом, над ало-зелеными стенами гордо реял стяг со вставшим на дыбы Красным Конем. Город окружали три кольцевых вала, перед каждым – ров шириной в сотню шагов. Дюжину переброшенных через рвы мостов сторожили массивные башни. Движение по мостам было не в пример Канлууму оживленнее, поскольку Запустение отстояло от города гораздо дальше. В ворота и из ворот текли потоки людей, верхом и на своих двоих, тянулись вереницы повозок и тележек, но стражники в шлемах и кирасах с эмблемой Красного Коня на груди оказались не менее придирчивыми, чем в Канлууме. Поэтому прошло немало времени, пока четверо путников пересекли Мост Восхода.

Едва миновав городские ворота и уступив дорогу тяжело груженным купеческим фургонам, с грохотом катившим мимо, Лан сразу же натянул поводья. Пусть даже в Чачине его ждет встреча с Эдейн, он радовался, что оказался тут, и радовался этому, как никогда в жизни. Если не кривить душой, то нельзя сказать, что они уже въехали в Чачин – вторая стена, повыше первой, располагалась в сотне шагов впереди, а третья стена, выше предыдущей, виднелась еще дальше, – однако Лану не терпелось побыстрее расстаться с Элис. Где, Света ради, в такую пору года она исхитрилась отыскать блох? Да еще и черных мошек в придачу? Черная мошка должна лишь в следующем месяце появиться, не раньше! Тело зудело от укусов и расчесов. По крайней мере, удовольствия от своей затеи она не получила. В чем, в чем, а в этом Лан был совершенно уверен.

– Было дано обещание защищать вас до Чачина. Обещанное исполнено, – сказал он спутнице. – Держитесь подальше от пользующихся дурной славой кварталов, и на улицах города вам ничего не грозит. Все равно как если бы вас защищал десяток телохранителей. Так что можете заняться своими делами, а у нас – своя дорога. Деньги оставьте себе, – холодно прибавил Лан, когда женщина потянулась за кошелем. Самообладание, уступив вспыхнувшему раздражению, все же дало трещину. Несмотря ни на что, она громоздит оскорбление на оскорбление.

Рин тотчас же напустился на Лана, мол, негоже так разговаривать с Айз Седай, принялся с виноватой улыбкой извиняться перед ней, отвешивать низкие поклоны с седла, так что колокольчики в косицах зазвенели тревожными гонгами. А Букама глухо и угрюмо заворчал, что у некоторых людей манеры просто-таки свинские. На это, впрочем, он имел некоторые оправдания. Сама Элис воззрилась на Лана с ничего не выражающим лицом; судя по бесстрастным чертам, она, возможно, и в самом деле та, за кого себя выдает. Если такое заявление – неправда, то она многим рискует. А если правда, то... Тогда ему тем более не терпелось с ней расстаться.

Развернув Дикого Кота, Лан галопом поскакал по широкой улице, взбирающейся на гору; испуганные прохожие, как и кое-кто из верховых, шарахались в стороны. В другой раз из-за такого могли вызвать на дуэль. Хадори и сопутствующая кожаной повязке слава способны отпугнуть разве что простолюдинов. Однако Лан скакал слишком быстро и вряд ли бы услышал оскобленные крики или вызовы на дуэль; даже не замедляя бега коня, он ловко объезжал портшезы, груженные товарами лавочников тележки на высоких колесах, носильщиков, что на положенных на плечи шестах несли поклажу. После тишины и покоя сельской местности по ушам едва ли не били громыхание по брусчатой мостовой окованных железом колес и крики торговцев-разносчиков и лавочников. Слух резали флейты уличных музыкантов. После чистого воздуха лесов и полей ароматы жареных орехов и мясных пирожков на тележках продавцов, запахи стряпни с кухонь дюжины ближайших гостиниц и сотен окрестных домов мешались в неприятную вонь. Немалую лепту в общий «букет» вносили и лошади из многих десятков конюшен.

Букама и Рин, с вьючной лошадью в поводу, нагнали Лана, когда он одолел уже полпути к Айздайшарскому дворцу. Если Эдейн в Чачине, то она, несомненно, именно там. Букама и Рин, пристроившиеся к Лану по бокам от него, хранили молчание – весьма мудро с их стороны. Букама, по крайней мере, имел представление, с чем предстоит встретиться Лану. Вступить в Запустение и то было бы намного проще. Во всяком случае, уцелеть и выбраться из Запустения живым. Любой придурок может отправиться в Запустение. Неужели он такой дурень, раз едет сюда?

Чем выше они забирались, тем медленнее ехали. На улицах наверху людей было меньше, здесь крытые черепицей дома уступали место дворцам и особнякам богатых купцов и банкиров, их стены украшали разноцветные изразцы, а вместо уличных музыкантов появились спешащие по поручениям хозяев ливрейные слуги. На смену торговым фургонам и портшезам пришли красочные кареты с родовыми гербами Домов. Карета, запряженная или четверкой, или шестеркой лошадей с плюмажами на уздечках, занимала большую часть улицы, и обычно ее сопровождало пять-шесть верховых, не говоря уже о паре выездных лакеев, стоявших на запятках экипажа. Все всадники были вооружены и в доспехах и готовы задать трепку всякому, кто попытается проехать чересчур, на их взгляд, близко от кареты. Не говоря уж о том, чтобы проучить каких-то трех просто одетых мужчин, вздумавших именно так и поступить. Желтый кафтан Рина выглядел не столь шикарно, как в Канлууме, а Лану пришлось сменить свою запачканную кровью куртку – вторую самую лучшую, на третью – поношенную настолько, что Букама рядом с Ланом казался чуть ли не принарядившимся. При воспоминании о заляпанной кровью одежде в голову Лану пришли и другие мысли. Он в долгу перед Элис – за проведенное ею Исцеление, и еще есть также должок за доставленные ею мучения, хотя, говоря по чести, только за первое он вправе расквитаться. Нет. Нужно выбросить из головы эту странную маленькую женщину, пускай она каким-то образом словно бы засела где-то у него в черепе. Сейчас Лану необходимо сосредоточиться на Эдейн. На Эдейн – и ему предстоит самая отчаянная схватка за свою жизнь.

На плоской вершине, полностью заняв площадь гайдов в пятьдесят, раскинулся напоминающий небольшой городок Айздайшарский дворец – сверкающая громада куполов, галерей и переходов, где на каждой стене, на каждой плоской поверхности красовались зеленые и красные узоры. Гостеприимно распахнутые огромные бронзовые ворота под выложенной красной мозаикой аркой украшала сиявшая лакировкой эмблема Красного Коня. Ворота вели на Гостевой Двор, но когда Лан и его спутники подъехали к ним, выскочившая из-за створок дюжина стражников преградила путь. Поверх кирас солдаты носили короткие плащи-табарды зеленого цвета, на которых был вышит Красный Конь, а на алебардах красовались красно-зеленые вымпелы. В красных шлемах и штанах и в начищенных до блеска высоких зеленых сапогах стражники выглядели весьма живописно, однако каждый из них был испытанным ветераном, прошедшим не одну битву, и взирали они на появившуюся троицу через стальные решетчатые забрала шлемов весьма суровыми взглядами.

Лан спрыгнул с седла и поклонился, не очень низко, прикоснулся рукой ко лбу, к груди и к эфесу меча.

– Я – Лан Мандрагоран, – назвался он. И ничего больше.

При этом имени суровый вид стражников чуть смягчился, но освобождать проход они не торопились. В конце концов, назваться можно любым именем. Один солдат убежал и очень скоро возвратился с седоволосым офицером, который нес у бедра шлем с красным плюмажем. Джурад Шиман был закаленным бывалым воином, который какое-то время сражался вместе с Ланом на юге, и его длинное лицо рассекла улыбка.

– Добро пожаловать, ал’Лан Мандрагоран! – сказал он, кланяясь ему куда ниже, чем когда-либо в прошлые посещения Лана. – Тай’шар Малкир!

Ну, да, конечно – если Эдейн здесь сейчас и нет, то она тут уж точно побывала.

Взяв своего гнедого под уздцы, Лан последовал за Джурадом сквозь красную арку, ступая по гладким плитам, которыми был замощен Гостевой Двор, с таким чувством, будто бы сам был облачен в доспехи, а в руке сжимал меч. Для его глаза причудливые узорчатые балкончики, выходившие на просторный внутренний двор, слишком смахивали на галереи для лучников. Разумеется, нелепая мысль. Лучникам на этих открытых балконах, с виду не каменных, а сплетенных из кружев, практически и не укрыться. Они предназначались не для отражения нападения, а для того, чтобы по большим праздникам любоваться с них на прибывающих гостей. Никогда врагу не удавалось прорваться за вторую кольцевую стену, а если троллоки когда-нибудь сумеют пробиться так далеко в город, то тогда все уже будет потеряно. Тем не менее здесь может оказаться Эдейн, и Лану никак не удавалось избавиться от ощущения, что он очутился на поле битвы и каждый шаг приближает его к врагу.

Подбежали конюхи в красно-зеленых ливреях, с вышитыми на плечах эмблемами Красного Коня, приняли поводья и увели лошадей. Другие слуги, мужчины и женщины, сняли с вьючной лошади плетеные дорожные корзины, споро разобрали их содержимое и проводили каждого гостя в подобающие его положению апартаменты. И что тревожно, последнюю задачу взяла на себя сама шатайян дворца – статная женщина в ливрее ступала величаво, гордо выпрямив спину, седеющие волосы были уложены на затылке в тяжелый узел. Серебряная связка ключей на поясе свидетельствовала, что госпожа Ромера вправе распоряжаться всеми дворцовыми слугами, но шатайян была не просто слугой, пусть и выше всех прочих, а чем-то большим. Обычно шатайян встречала у ворот только коронованных особ; стоящий даже на ступеньку ниже не смел и надеяться на подобный прием. Лан плыл в море, где волнами были людские надежды. В подобных морях уже утонули многие.

Он отправился вместе со своими спутниками в отведенные Букаме и Рину комнаты, не преминув выразить свое удовлетворение госпоже Ромере – не потому, что предполагал, будто им могут предложить нечто неподходящее, а потому, что сначала необходимо позаботиться о своих людях, а потом уже подумать о себе. На лице Рина застыла кислая мина, но вряд ли он рассчитывал на нечто иное, чем эта маленькая комнатка в одной из дворцовых каменных казарм, такая же, как и у Букамы. Он-то хорошо знал, как и что тут будет. По крайней мере, Рину досталась комнатка на одного – комната знаменщика, с выложенной изразцами печкой, встроенной в пространство под кроватью. Солдаты, как припомнил Лан, обычно ночевали в казарме по десять человек в комнате, причем зимой, бывало, по полночи спорили, кто займет ближние к камину кровати.

Букама в своем пристанище устраивался с довольным видом – ну, с довольным для него; привычная хмурость исчезла, – а потом он разговорился с несколькими солдатами, с кем ему доводилось вместе сражаться, и вскоре ветераны уже вовсю дымили трубками. К Рину, по-видимому, прежнее настроение тоже быстро вернулось. Во всяком случае, когда Лан уходил вслед за своими провожатыми, тот уже расспрашивал солдат, есть ли среди горничных и служанок симпатичные девушки и как здесь можно почистить и погладить одежду. Своей внешностью, особенно в обществе женщин, будь те молоды или в летах, Рин интересовался, пожалуй, не меньше, чем самими женщинами. Возможно, его мрачный вид вызван был мыслью о том, каким он предстал перед шатайян и служанками – в грязной и помятой после долгой дороги одежде.

К громадному облегчению Лана, несмотря на сопровождение шатайян, ему предоставили вовсе не королевские гостевые апартаменты. Ему отвели три просторные комнаты: голубые стены были обиты шелком и украшены гобеленами, под высоким потолком тянулся широкий карниз, выполненный в виде стилизованных гор, солидную мебель покрывала незатейливая резьба, а позолоты было совсем мало. Маленький балкончик в спальне выходил во внутренний дворцовый садик, на широкой кровати с пуховой периной вполне могли расположиться сразу четыре, а то и пять человек. Обстановка в высшей степени соответствовала его положению, и Лан поблагодарил госпожу Ромеру с несколько излишним чувством, судя по тому, что она улыбнулась, а вокруг ореховых глаз лучиками разбежались маленькие морщинки.

– Никому не дано знать, милорд, какое ему уготовано будущее, – сказала госпожа Ромера, – но нам ведомо, кто вы такой.

И перед тем как оставить Лана, она ответила на его благодарности совсем неглубоким реверансом. Замечательно – реверанс! Что бы госпожа Ромера ни говорила, и у шатайян имелись свои предположения о том, что готовит будущее.

В придачу к комнатам в распоряжении у Лана оказались две широколицых горничных, Ания и Эсне, которые принялись раскладывать его скудные пожитки в шкафу, и долговязый паренек на посылках. Булен – так его звали – с открытым ртом глядел на шлем, нагрудник и спинную часть кирасы, размещая их на специальной, покрытой черным лаком стойке возле двери, хотя в Пограничных Землях доспехи были вовсе не в новинку и мальчик наверняка повидал их столько, что и не перечесть.

– Ее Величество пребывает во дворце? – вежливо поинтересовался Лан.

– Нет, милорд, – отозвалась Ания. Нахмурившись, она рассматривала запачканную засохшей кровью куртку, потом со вздохом отложила ее в сторону. Если судить по седым волосам, она, как показалось Лану, могла приходиться матерью Эсне. И вовсе не вид крови заставил ее вздохнуть – наверняка она привыкла к подобным пятнам, – а то, что отчистить с куртки засохшую кровь будет непросто. Если повезет, Лан получит одежду обратно уже чистой и отглаженной. Впрочем, иначе и быть не могло. – Королева Этениелле совершает поездку по стране.

– А принц Брис? – Ответ на свой вопрос Лан знал заранее – одновременно покинуть город Этениелле и Принц-Консорт Брис могли только в случае войны, – однако требовалось следовать общепринятым правилам.

При предположении, что Принц-Консорт мог бы отсутствовать в королевской резиденции, у Булена от изумления отвалилась челюсть, однако от мальчика на побегушках трудно ожидать знания всех дворцовых обыкновений. А вот Ании вряд ли поручили бы прислуживать Лану, не будь она совершенно в них осведомлена.

– О да, милорд, – сказала она. Приподняв рубашку с черным пятном, Ания покачала головой, а потом тоже отложила ее в сторону. Не туда же, куда куртку. По-видимому, с рубашкой дело безнадежно. Горничная качала головой едва ли не на каждый предмет одежды Лана, даже в тех случаях, когда вещь отправлялась в шкаф. Большая часть его одежды уже была порядком поношена и видала лучшие времена.

– Кто-то из знати гостит во дворце? – От желания задать вопрос, который вертелся на языке, Лан испытывал едва ли не такой же физический зуд, как и после укусов блох и черных мошек.

Ания и Эсне переглянулись.

– Только один человек, милорд, по-настоящему заслуживает внимания, – ответила Ания. Она сложила рубашку и положила ее в шкаф, заставляя его ждать. – Леди Эдейн Аррел.

Обе женщины улыбнулись друг другу, отчего еще больше стали похожи. Разумеется, они с самого начала понимали, что он старается разузнать, но у них нет никаких оснований так себя вести и так по-идиотски ухмыляться.

Поручив Булену почистить и надраить ваксой сапоги – что тем давным-давно требовалось, Лан не стал дожидаться, пока принесут и приготовят ванну, а сам вымылся с головы до пят из умывальника, втер в раны и шрамы мазь, за которой Ания сгоняла Эсне. Тем не менее одеть себя он позволил горничным. Незачем обижать их только потому, что они слуги. У Лана была с собой одна белая шелковая рубашка, с виду не очень ношеная, черные узкие шелковые штаны, выглядевшие почти как новые, и вполне приличная черная шелковая куртка; на ее рукавах золотилась вышивка – розы-кровавки, окруженные крючковатыми шипами. Розы-кровавки – в напоминание об утрате. Подойдет в самый раз. Благодаря стараниям Булена сапоги глянцево засверкали, что для Лана оказалось весьма неожиданно. Итак, доспехи к бою готовы, лучше и не придумать. С оружием в руке Лан мало чего боялся, но оружием Эдейн была вовсе не сталь. В таком сражении, какое Лану предстояло сейчас, у него было мало опыта.

Вручив Ании и Эсне по серебряной марке, а Булену серебряный пенни – предложи кто госпоже Ромере деньги, она пришла бы в ярость, но приставленным к гостям слугам обычай велит что-то дать в первый день и в день отъезда, – Лан отправил мальчика на конюшню, чтобы тот проследил, как исполняют отданные в отношении Дикого Кота указания, выпроводил женщин в коридор сторожить у дверей. А сам потом уселся и стал ждать. С Эдейн он должен встретиться на людях, причем чем больше их будет рядом, тем лучше. Если встреча мужчины с его карнейрой происходит наедине, то все преимущество неминуемо оказывается на ее стороне.

Лан поймал себя на том, что размышляет, куда подевалась Элис, чего она хотела от него и от его спутников, и попытался выбросить ее из головы. Даже после расставания с этой женщиной она оставалась плевельной колючкой где-то в основании затылка. На резном боковом столике стоял высокий серебряный кувшин с чаем, несомненно приправленным пряностями и мятой, рядом с ним – еще один кувшин, с вином, однако Лан на них даже не взглянул. Пить ему не хотелось, и, чтобы всецело сосредоточиться на Эдейн, ему понадобится ясная голова. В ожидании он погрузился в ко’ди и так и сидел, обернув себя коконом ничего не чувствующей пустоты. Всегда лучше вступать в сражение, отринув всякие эмоции.

Через поразительно короткое время вернулась Ания, она вошла и аккуратно притворила за собой дверь.

– Милорд, леди Эдейн обращается к вам с просьбой прийти к ней в апартаменты. – Тон у горничной был безучастный, а лицо такое же ничего не выражающее, как у какой-нибудь Айз Седай.

– Скажи ее посланцу, что я еще не отдохнул с дороги, – ответил Лан.

Казалось, присевшая в учтивом реверансе Ания была разочарована подобным ответом.

Учтивое обхождение с гостем требовало дать ему отдохнуть с дороги, причем столько времени, сколько тот потребует, однако стрелки на циферблате золоченых шарообразных часов, что тикали на полке над камином, не отмерили и получаса, как вновь вошла Ания и принесла письмо. На печати синего воска был оттиснут герб – припавшая к земле львица. Готовая к прыжку, замершая в настороженном ожидании львица. Личный герб Эдейн, и он вполне отвечал ее нраву. Лан без всякого желания сломал печать, развернул послание. Оно оказалось лаконичным: «Приходи ко мне, любимый. Приходи немедленно».

Подписи не было, да она и не нужна была Лану. Даже не будь на печати эмблемы, каллиграфически замысловатый почерк Эдейн был ему очень хорошо знаком – как его собственный, намного менее затейливый. В этом письме была вся Эдейн. Привыкшая повелевать. Эдейн рождена, чтобы быть королевой, и она знала о том.

Лан отправил бумагу в пламя камина. На сей раз сомневаться в разочаровании Ании не приходилось. О Свет, горничную приставили прислуживать ему, но, знай о том Эдейн, она бы обрела в Ании союзницу. И скорей всего, Эдейн о союзнице не только догадывается, но и знает почти наверняка. Она всегда узнавала обо всем, что могло бы оказаться ей полезным.

Больше с приглашениями от Эдейн не приходили, но стоило шаровидным часам прозвонить еще трижды, как появилась госпожа Ромера.

–Милорд, – обратилась она церемонно, – если вы уже отдохнули, то вас хотел бы видеть Принц-Консорт.

Ну наконец-то.

Лану оказывали честь, поручив шатайян лично проводить его, но в Айздайшарском дворце без провожатого любой гость запросто заблудился бы. Лан уже бывал здесь много раз, но иногда, случалось, плутал по дворцовым переходам и коридорам. Меч Лан оставил на лакированной стойке возле двери – от оружия не будет никакого толку. Кроме того, он нанесет оскорбление Брису, появившись перед ним с мечом; это все равно что показать, что Лану требуется защищать себя. Так оно и есть, но сталь в таком деле не подмога.

Лан предполагал, что предстоящая встреча с Брисом будет носить частный характер, однако госпожа Ромера ввела гостя в большой церемониальный зал, высокий купол в центре был расписан наподобие небесного свода, а основание потолка поддерживали белые стройные колонны с каннелюрами. Зал был полон людей, и приглушенный гул голосов сразу стих, когда присутствующие заметили появление Лана. В толпе неслышно сновали ливрейные слуги, разносившие вино с пряностями. Они предлагали кубки кандорским лордам и леди, красовавшимся в шелковых одеждах с вышитыми эмблемами Домов, и выборным от наиболее влиятельных гильдий – судя по цеховым эмблемам на одеждах из тонко выделанной шерсти. Впрочем, были тут и другие. Лан заметил нескольких мужчин в долгополых кафтанах и с хадори, которые они не надевали по меньшей мере лет десять – это Лан знал наверняка. У женщин с коротко – до плеч и выше – подрезанными волосами Лан разглядел нанесенные на лоб круглые пятнышки ки’сайн. Завидев Лана, они склонялись в поклонах и глубоких реверансах – все эти мужчины и женщины, которые решили вспомнить о Малкир. Они не спускали взоров с Лана, пока шатайян представляла его принцу Брису, – так соколы следят за полевой мышью. Или же они походили на соколов, готовых взлететь по сигналу ловчего и устремиться на добычу. Наверное, напрасно он пришел сюда. Но слишком поздно – решительный шаг уже сделан. Обратной дороги нет, нужно идти вперед – что бы ни ожидало его в конце.

Взглянув на принца Бриса, коренастого, словно вытесанного из скалы мужчину средних лет, можно было сказать, что доспехи смотрелись бы на нем естественней, чем шелковые, шитые золотом зеленые одежды, однако принц был привычен и к тому, и к другому. Брис носил титул Носящего Меч при королеве Этениелле, командовал ее армиями и был ее консортом. Однако пост военачальника он получил вовсе не потому, что женился на Этениелле, Брис заслуженно пользовался славой хорошего полководца. Принц, не давая Лану поклониться, приобнял его за плечи.

– Нет-нет, Лан! Человек, дважды спасавший мне жизнь в Запустении, не должен кланяться, – засмеялся Брис.

– А ты дважды спас жизнь мне, – ответил Лан. – Рассчитались честь по чести.

– Что ж, наверное, так и есть. Но ты, по-видимому, едва приехав, успел поделиться своим везением с Дайриком. Этим утром он свалился на брусчатку с балкона, а это добрых пятьдесят футов, и ухитрился ничего не сломать.

Принц коротко взмахнул рукой, и вперед выступил его второй сын, красивый темноглазый мальчик лет восьми, в такой же куртке, как у отца. Сбоку на голове мальчика виднелся крупный кровоподтек, и двигался Дайрик немного скованно – явно сказывались и другие ушибы, – но он учтиво поклонился, чуточку подпортив церемонность широкой ухмылкой.

– Ему бы сейчас уроки учить, – доверительным тоном сообщил Брис, – но он так хотел с тобой встретиться, что совсем позабыл о своих занятиях. Даже о собственный меч порезался.

Насупившись, Дайрик стал возражать, что такого с ним никогда не бывало.

На приветствие мальчика Лан ответил с не меньшей учтивостью, но Дайрик в то же мгновение напрочь позабыл о всяких правилах этикета, обрушив на гостя целый водопад вопросов.

– Говорят, милорд, вы сражались с айильцами на юге и на шайнарских рубежах? – первым делом спросил Дайрик. – Это правда? А они в самом деле десяти футов росту? И правда, что Айил перед сражением лица вуалями закрывают? И что они своих мертвецов поедают? А Белая Башня и впрямь выше любой горы?

– Дайрик, дай же человеку ответить! – произнес Брис с напускным возмущением, а потом сам же радостно рассмеялся.

От смущения мальчик залился краской, но все же ответил отцу застенчивой улыбкой, а тот любовно потрепал сына по голове, взъерошив ему волосы.

– Ладно, Брис! Вспомни себя в восемь лет, – сказал Лан. – Позволь мальчику проявить любопытство.

Сам Лан, когда ему было восемь лет, постигал ко’ди и узнавал, с чем ему придется столкнуться, когда он впервые попадет в Запустение. Тогда же он начал учиться тому, как убивать голыми руками. Пусть у Дайрика будет в детстве больше счастья – и пусть ему как можно позже придется задуматься о смерти.

Воспряв духом, Дайрик закидал Лана новыми вопросами, хотя на сей раз у него хватило терпения дожидаться ответов. Дай пытливому пареньку волю, он не отстал бы от Лана, пока не выспросил бы все и об Айил, и о чудесах и диковинах огромных городов на юге, таких как Тар Валон и Фар Мэддинг. Судя по всему, ему не верилось, что по размерам Чачин им обоим ничуть не уступает. Наконец отец прервал казавшийся нескончаемым поток расспросов.

– Попозже лорд Мандрагоран расскажет тебе обо всем, что твоя душа пожелает, – сказал Брис сыну. – Но ему здесь еще кое с кем нужно встретиться. Так что ступай к госпоже Тувал и садись за книги.

Когда в сопровождении Бриса Лан пересекал зал, выложенный красно-белыми плитками, ему показалось, будто все присутствующие в ожидании чего-то затаили дыхание.

Эдейн была такой же, какой ее помнил Лан. Пусть старше на десять лет, с поседевшими прядями на висках и новыми морщинками у глаз, но эти большие темные глаза захватили его. Ее ки’сайн по-прежнему был белого вдовьего цвета, и ее волосы черными волнами ниспадали ниже талии. Эдейн облачилась в красное шелковое платье в доманийском стиле, облегающее и почти прозрачное. Она была прекрасна – и даже не пыталась этого скрывать. Лан невозмутимо поклонился ей.

Какое-то мгновение Эдейн просто смотрела на Лана, холодно и оценивающе.

– Было бы... проще, если бы ты пришел ко мне, – тихо произнесла она. Ее будто не волновало, что эти слова слышал Брис. А потом Эдейн грациозно опустилась на колени перед потрясенным Ланом и взяла его ладони в свои. – Именем Света, – громким чистым голосом заговорила она, – я, Эдейн ти Гемаллен Аррел, клянусь в верности ал’Лану Мандрагорану, Повелителю Семи Башен, Лорду Озерному, истинному Клинку Малкир. Да рассечет он Тень!

Даже Брис выглядел ошеломленным. В оглушительной тишине Эдейн поцеловала пальцы Лана, затем со всех сторон раздались приветственные кличи. Кричали «Золотой Журавль!» и даже «Кандор вместе с Малкир!»

От криков Лан очнулся, высвободил руки и поднял Эдейн на ноги.

– Миледи... – начал он тихим, срывающимся голосом. – Нет короля Малкир. Великие Лорды не бросали свои жезлы.

Она приложила ладонь к его губам. Такую теплую ладонь.

– Из пятерых оставшихся в живых трое находятся в этом зале, – сказала Эдейн. – Спросить у них, какой выбор они сделают? Пусть свершится то, что должно.

И затем она отступила, растворилась среди тех, кто радостно кинулся к Лану с поздравлениями, – тех, кто, позволь им Лан, готов был немедленно принести ему клятву верности.

Лана выручил Брис. Взяв его за локоть, принц увлек Лана на длинную, обрамленную каменными перилами галерею. Внизу, сотнях в двух футов, виднелись городские крыши. На эту галерею над обрывом Брис удалялся, когда хотел уединиться или побеседовать с кем-то с глазу на глаз; всем это было известно, и поэтому никто не осмелился идти следом. На галерею вела одна-единственная дверь, окна сюда не выходили и из дворца не доносилось ни звука. Брис с Ланом принялись неспешно прохаживаться по галерее, заложив руки за спину.

– Знай я, что она затеяла, – промолвил Брис, – я бы никогда не принял ее в качестве гостьи. Если тебе угодно, я дам ей понять, что ее пребывание тут нежелательно, и откажу в гостеприимстве. Эй, не смотри так на меня. Я достаточно осведомлен в обычаях Малкири, чтобы не нанести оскорбления. Она весьма ловко загнала тебя в угол, заколотила в ящик, куда ты, насколько я понимаю, сам ни за что бы не залез.

Брис понимал намного меньше, чем предполагал. Однако, сколь бы учтивы ни были слова, отказ в гостеприимстве все равно стал бы смертельным оскорблением.

– «Время точит даже горы», – процитировал поговорку Лан. Он был не уверен, удастся ли теперь избежать того, чтобы возглавить войско для похода в Запустение. Не был уверен, хочет ли он этого избежать. Все эти мужчины и женщины помнят о Малкир. Малкир достойна о себе памяти. Но какой ценой?

– Что ты будешь делать? – без околичностей спросил Брис. Вопрос был прост и задан впрямую, но ответить на него было очень непросто.

– Не знаю, – ответил Лан. Она выиграла поединок, но легкость одержанной ею победы оглушила его. Грозный противник – женщина, которая носит в прическе частицу твоей души.

Потом Брис с Ланом негромко поговорили об охоте, о разбойниках, о том, скоро ли сменится затишьем прошлогодняя вспышка активности Запустения. Брис высказал сожаление, что вынужден был отвести свою армию и потому не участвовал до конца в войне с Айил, но другого выхода не было. Они обсудили также расплодившиеся слухи о неком мужчине, способном направлять Силу, причем о том, где именно он появился, рассказывали разное. Брис считал, что все это – досужие басни, еще один болотный огонек, и Лан с ним согласился. Еще молва твердила, что ныне повсюду встречаются Айз Седай, а что тому причиной, никто не знает. В своем письме Брису Этениелле сообщила, что в одной деревне, которую она миновала на своем пути, две сестры поймали женщину, выдававшую себя за Айз Седай. Она могла направлять Силу, но это ничего ей не дало. Две настоящие Айз Седай плетками прогнали самозванку через всю деревню, заставив признаться в своем преступлении всем жившим там мужчинам и женщинам. Потом одна из сестер увезла обманщицу в Тар Валон, где ее и ждет настоящее наказание – что бы последнее ни значило. Если Элис соврала, назвавшись Айз Седай, то ей придется несладко. Поймав себя на этой мысли, Лан слегка удивился – ему-то какое до нее дело?

Лан еще тешил себя надеждой, что до конца дня ему удастся избегать встречи с леди Эдейн. Но когда гостя проводили в его апартаменты – на сей раз провожатым был один из дворцовых слуг, – она уже была там. Эдейн поджидала Лана в гостиной и сидела на позолоченном стуле, устало откинувшись на спинку. Ни горничных, ни Булена Лан не заметил. Похоже, Ания и в самом деле заодно с Эдейн.

– Боюсь, сладкий мой, красавцем тебя уже не назовешь, – сказала Эдейн вошедшему Лану. – Думаю, с годами ты станешь даже уродливей. Но больше, чем твое лицо, мне всегда нравились твои глаза. – Улыбка ее стала томной и призывной. – И твои руки.

Лан стоял у порога, так и не отпустив дверную ручку.

– Миледи, и двух часов не прошло, как вы клялись...

Она перебила его.

– И я послушна моему королю. Но, как говорит пословица, наедине со своей карнейрой и король – не король. – Она дразняще засмеялась. Явно наслаждаясь своей властью над ним. – Я принесла твой даори. Подай его мне.

Невольно Лан посмотрел, куда она указала, – на столике возле двери стояла плоская лакированная шкатулка. Крышку он приподнял так, будто весила она с добрый булыжник. Внутри, свернутый кольцами, лежал плетеный волосяной шнурок. Лан до мельчайших подробностей помнил утро после их первой ночи, когда она привела его на женскую половину Королевского дворца в Фал Моране и на глазах придворных дам и служанок обрезала его волосы по плечи. Она даже объяснила всем, что сие означает. Все женщины были заинтригованы и принялись шутить, когда он сел у ног Эдейн и начал плести для нее даори. Эдейн блюла древние обычаи, но на свой манер. Волосы на ощупь были мягкими и гладкими; должно быть, она каждый день смазывала их бальзамом.

Медленно подойдя к Эдейн, Лан опустился перед ней на колени и, держа даори двумя руками, протянул ей.

– В знак того, чем я обязан тебе, Эдейн, всегда и навеки. – Если в его голосе и не слышалось трепета того первого утра, вряд ли она удивилась.

Эдейн не приняла шнур. Вместо этого принялась рассматривать Лана – так львица разглядывает молодого оленя-несмышленыша.

– Я знала, что даже за столь долгое отсутствие ты не забудешь наших обычаев, – наконец промолвила Эдейн. – Идем.

Поднявшись, она схватила его за запястье и увлекла за собой к балконным дверям. Балкон отстоял от земли локтей на двадцать и выходил в сад. Двое слуг поливали садовые растения и отдельные кусты водой из ведер; по дорожке из сланцевых плит ступала молодая женщина в голубом платье, таком же ярком, что и ранние цветы, распустившиеся возле деревьев.

– Это моя дочь, Изелле. – На миг голосу Эдейн придали теплоту материнская гордость и любовь. – Помнишь ее? Теперь ей семнадцать. И она еще не нашла себе карнейру. – Молодых мужчин выбирали их будущие карнейры, и таким же правом обладали и молодые женщины. – Но, по-моему, ей все равно пора замуж.

Лан смутно припомнил ребенка-непоседу, за которым слугам было не угнаться, отраду материнского сердца, но мысли его в те времена были заняты лишь одной Эдейн. О Свет, она и сейчас всецело завладела его мыслями, а дурманящий аромат ее духов текуче вползал в ноздри. И волнующий запах ее самой.

– Красотой она похожа на мать, – вежливо заметил Лан, вертя в руках даори. Пока этот волосяной шнур у него, все преимущество на ее стороне, но она должна забрать у него даори. – Эдейн, нам нужно поговорить.

Она не обратила на его слова никакого внимания.

– Да и тебе, сладкий мой, пора жениться. И раз уж никого из твоих родственниц нет в живых, значит, этим придется заняться мне. – Эдейн с теплой улыбкой посмотрела на прогуливавшуюся внизу девушку – с улыбкой любящей матери.

Лан от удивления открыл рот, поняв, к чему клонит Эдейн. Поначалу он не поверил своей догадке.

– Изелле? – охрипшим голосом произнес он. – Твоя дочь? – Может, по-своему она и держалась стародавних обычаев, но подобное предложение было просто вызывающим. – Никакой уздой, Эдейн, меня не втянуть в это постыдное дело. Никому, и тебе тоже! И это вот не поможет!

Он потряс перед ней даори, но Эдейн лишь взглянула на шнурок и улыбнулась.

– Конечно, сладкий мой, никто тебя ни во что не втянет. Ты ведь мужчина, а не мальчик. Однако ты блюдешь обычаи, – проворковала она, проведя пальцем по волосяному шнурку, дрожащему в руках Лана. – Наверное, нам и в самом деле нужно поговорить.

Но увлекла она его лишь в постель. Заберет она у него даори или нет, но какие-то потерянные позиции Лан по крайней мере должен отвоевать. В конце концов, он – мужчина, а не олень-несмышленыш, сколько бы в Эдейн ни было от львицы. Так что Лан не удивился, когда она разрешила ему отложить волосяной шнурок, чтобы помочь ей снять платье. Эдейн никогда не откажется от того преимущества, которого добилась. Ее хватка ослабнет только тогда, когда она подарит даори его невесте в день свадьбы. А этой невестой, по замыслу Эдейн, должна стать Изелле, и Лан не видел никакой возможности спастись из капкана.