Новая эпоха

19. Телефонное право

— Идобал, сын Сирома, просит тебя принять его, досточтимый! — доложила мне секретутка, когда я, закончив с последним посетителем, курил сигариллу, — Он на приём не записывался, и по какому вопросу, тоже не говорит, и я сказала ему, что время приёма окончено, но он уже долго ждёт и очень настаивает, чтобы я тебе о нём доложила. Может, вызвать охрану?

— Не нужно, Тонгета. Приглашай, я приму его, — докурив, я уже собирался домой вообще-то, дабы честно отдохнуть с семьёй после честно отработанного приёмного дня, и другому кому-нибудь назначил бы приём назавтра, но Идобал, хоть и не шишка ни разу, но и не совсем уж "кто-нибудь". Дело даже не в том, что он — тесть Бената, моего главного охранника как-никак, он и сам по себе из тех, кого мы держим на примете и всегда готовы помочь, если что. А мужик серьёзный, и если бы задался целью пройти без промедления, так прошёл бы и сквозь охрану, не особо-то при этом и запыхавшись. Я ведь рассказывал уже про давешний бунт оссонобских финикийцев? Он там показал себя во всём блеске…

— Присаживайся, Идобал, — я указал финикийцу на несколько кресел рядом со своим столом, — Зачем ждал-то? Бенат же рядом, попросил бы его, он бы доложил мне сам, и ты давно уже попал бы ко мне безо всякой очереди.

— Да неудобно было как-то, досточтимый. Ты по важным делам важных людей принимаешь, а я — по своему частному…

— Давай без чинов — тем более, что и у меня приёмы по делам окончены, и у тебя, сам говоришь, дело частное. Рассказывай.

— Мой сын арестован, и никто не объясняет, за что.

— Он ничего не натворил? Ну, серьёзного, в смысле?

— Ну, немного похулиганил, если честно, но не настолько, чтобы под арест за это угодить. Стража на него не жалуется — не сопротивлялся и даже не пререкался, как в прошлый раз. Я хотел заплатить штраф, сколько там за это мелкое хулиганство положено, да и забрать парня домой, но мне сказали, что Адермелек арестован по приказу самого Хула Васка, так что отпустить его никак не могут. А дома жена волнуется — третий день уже сын под стражей сидит…

— Ясно, — у меня возникло по этому поводу кое-какое подозрение, — Подожди-ка меня здесь, Идобал. И — это самое — заткни-ка уши наглухо, ты сейчас абсолютно ничего не слышишь. Тонгета, дай ему пока вина и сухофруктов или чего у нас там есть из закуси, чтоб не скучал, — я откинул занавеску и прошёл в аппаратную к "телефону". Усаживаюсь, проверяю работу генератора, настраиваю конденсатор переменной ёмкости и катушку на волну рабочего аппарата в кабинете Васькина, проверяю связь по загоревшейся лампочке у его отметки и щёлкаю тумблером вызова — у него сейчас должен затрезвонить звонок. Я думал, сразу не ответит — ему ведь тоже в аппаратную пройти надо, даже если и не ушёл ещё домой, а там, оказывается, уже и без меня эдакое "телефонное право" полным ходом применяется…

— Хренио, млять, ну так же тоже нельзя! — доносится из "телефонной" колонки искажённый помехами, но всё-же узнаваемый голос Володи, — Мало ли, чей это обормот? Попался — нехрен выгрёбываться, и правильно мои орлы ему по печени и по его наглому торцу постучали! Пусть ещё скажет спасибо, что вообще не грохнули на хрен!

— Лучше бы в самом деле грохнули — думаю, вони тогда поменьше было бы, — отозвалось из колонки тоже искажённым, но тоже узнаваемым голосом нашего главного мента, — На труп мне было бы проще повесить всех собак, и тогда уж о рукоприкладстве никто бы и не заикался. Слушаю, Макс! Что там у тебя? — ага, он определил по такой же лампочке, что это я из служебного кабинета вклинился.

— Ну, вы с Володей вопрос дорешайте, у него-то тоже важный, а потом и мой обкашляем, — я был в общих чертах в курсе этой истории с володиными спецназерами, задействованными в накрытии последних остатков секты дионисанутых уже в городе, и бойцов, конечно, надо отмазать первым делом.

Там вот что было. Одна из самых крутых менад-кампанок в наши сети в лесу не угодила по причине алиби — валялась на городской хате их бин больная и по этой причине на их главном лесном шабаше отсутствовала. Васкес, как он нам и сам потом с ухмылкой признался, и от агентуры о ней прекрасно знал, и сам этот жирный Меандр Филодионис всех их сразу же сдал, включая и её — даже не после первой же пытки, а ещё в процессе её подготовки, когда у него перед носом только разложили набор инструментов и объяснили, для чего тот или иной предназначен. Доминантные бабуины — они такие. Храбрее того же льва, когда не своей драгоценной шкурой, а чужими отважно рискуют, а вот когда своя в опасности, и сила солому заведомо ломит, да ещё и свидетелей нет — куда только вся эта их хвалёная отвага улетучивается! Ну, когда местонахождение самого святого, то бишь казны секты, у него выпытывали — тут он упирался не в пример дольше, но тоже сломался, так и не испробовав на себе специнструмента. Ему даже яйца брить ещё не начали, а этот великий и несгибаемый служитель Диониса уже запел соловьём, гы-гы! Да и те менады евонные, что попались, тоже далеко не все героинь-комсомолок из себя корчили. Сперва попытались, конечно, но когда самую упёртую, а заодно и малоценную, стража прямо у них перед глазами на скамье разложила, да во все дыхательные и пихательные её на той скамье всем подразделением и продегустировала, остальные героини без допинга своего алкогольно-наркотического как-то быстренько сдулись и после — уже поодиночке — стали куда понятливее, общительнее и разговорчивее.

Собственно, брать за жопу и ту Мауру Капуанскую оставшуюся можно было бы уже вполне и через день после операции "Дихлофос", одновременно со взятием казны дионисанутых — свидетельских показаний хватало за глаза, и куда бы она на хрен делась, дрищущая перманентно? Но у Хренио были на сей счёт несколько иные планы. Идеала ведь в реальной жизни не бывает, и не всех сектантов, конечно, на том сборище накрыли. Нужно было дать оставшимся скучковаться, да не мелкими кучками, а одной общей, как раз вокруг признанного авторитетного лидера. Наш испанец планировал поначалу одного самого продвинувшегося в секте агента на эту роль, но перед самой операцией той Мауре занемоглось что-то, и планы поменялись — кампанка подходила гораздо лучше, надо было только алиби ей продлить, что агент и провернул с блеском, подкормив её соответственно. Ведь каков стол — таков и стул. Зато, когда стул ейный восстановился, все дионисанутые, что на свободе остались, знали уже, под чьё крылышко им стянуться, ну и стянулись под него, ясный хрен — стадного обезьяньего инстинкта никто не отменял. Собирались они теперь в городе на конспиративных хатах и особо не отсвечивали, а Васькин старательно распускал слухи, что арестованные героически держатся и уцелевших хрен сдают. На эту версию, естественно, и глашатаи на улицах работали, объявляя награды тем, кто сектантов страже сдаст — то, что римляне сделают сдуру в самом начале, всю рыбу этим без толку распугав, как говорится, у нас делалось уже после основного улова и чисто ради показухи — типа, все прочие методы уже исчерпали, теперь вот только на добровольных доносчиков вся надежда и осталась.

Ну а позавчера как раз и накрыли всю эту оставшуюся кодлу разом. Операция в городе проводилась, где особая квалификация нужна, чтоб лишнего кого-то не зацепить и важному кому-то чего-нибудь не то не прищемить, да и знать городской страже следовало тоже не всё. Поэтому и задействовали спецназ, дело своё знающий и привыкший лишних вопросов не задавать и лишнего с кем попало не болтать. Накладок особых не ожидалось, поскольку главная была нейтрализована заранее. Главная — это Рузир, сынок и наследник нашего монарха Миликона. Я уже рассказывал, кажется, о его художествах в ходе давней уже операции "Ублюдок", то бишь завоевания нашей нынешней родины? Так-то парень в принципе неплохой, но обезьянист в большей степени, чем следовало бы, да и компашка холуйская тому способствует, и в результате заносит его иногда на виражах. О том, что на оргиях дионисанутых он с дружками — нередкий гость, агентурная информация поступала регулярно, и накануне операции "Дихлофос" мы с Миликоном втихаря по этому поводу переговорили. Итогом стала командировка Рузира и компании в Конисторгис, главный город кониев на берегу Анаса, но в глубине страны. Типа, строительство крепости там срочно понадобилось проинспектировать. Каковы были его успехи в той командировке, нас как-то не шибко волновало, главное — продихлофосили основную массу сектантов без помех и осложнений. Но вернувшись оттуда, он долго потом исходил на говно оттого, что лишили его "настоящих греческих развлечений". Потом, значится, возродились остатки секты уже под руководством той продриставшейся Мауры Капуанской, и снова Рузир с компашкой начал ейные оргии посещать. На днях, готовя операцию "Мухобойка", снова с Миликоном переговорили, и на сей раз он охоту на туров объявил всем своим двором, так что опять наследнику оставаться в Оссонобе было никак не можно. Он, впрочем, и не возражал особо — думал, ещё наверстает. Ну, человек предполагает, а судьба располагает, и не он первый, не он последний. Хреново только то, что не вся его гоп-компания на ту охоту с ним отправилась.

Крусей, сын Януара, одного из знатнейших вождей среди примкнувших перед операцией "Ублюдок" к Миликону, был в числе самой элитной "золотой молодёжи" в стране и одним из самых основняков в компании Рузира. Но и обезьяна, надо сказать, ещё та. Неизменный участник всех рузировских выходок, а в большинстве их — вдохновитель и организатор. И надо ж было случиться, что именно этот деятель в аккурат перед царской охотой приболел, но так, что на посещение оргии ему здоровья хватило. Хватило и на то, чтобы выступить не по делу, когда это безобразие накрыла володина спецура. Ворвались бойцы на ту греческую конспиративную хату, а там оргия уже полным ходом. Ну, не все кучей, кое-кто и попарно, особенно элитные посетители, включая и того Крусея, а Маура та развалилась себе на ложе, шкурой леопёрдовой бёдра прикрыла, да обозревает всё это безобразие — не иначе, как в качестве заместительницы самого Диониса по разврату.

— Так ты прикинь — хрен бы с ними, пускай бы они там хоть все друг дружку по кругу перегребли, похрен это всё моим орлам! — доказывает Володя.

Ну, тут он малость лукавит, конечно, и Васькину об этом прекрасно известно, как и мне. Не совсем уж похрен это дело оказалось его орлам, и когда они навели там порядок, то и сами оприходовать всех этих дионисанутых красоток как-то не поленились, причём, именно всех по кругу — типа, тоже и от себя Диониса почтили, чтоб тому обидно не было. Но во-первых, хрен с ними, с шалавами теми греческими, которые, собственно, за чем пришли, то и схлопотали, а во-вторых — это было уже "после того", а в процессе всё было и круче, и интереснее. Пока шелупонь пыталась права качать и огребала за это по шее, основняки с основнячками в подвал прошмыгнули. Орёлики володины — следом, а там — пещерка небольшая, в которой у сектантов целое потайное святилище оказалось. То, что барана там успели во славу Диониса зарезать — хрен бы с ними, опять же. Понятно же, что и бог проголодался, а одним виноградом сыт не будешь, и его преданные почитатели с почитательницами тоже — немало ведь калорий в его честь, надо думать, в горизонтальном положении потратили, и компенсация им явно требовалась. Но там же у них в той пещере ещё и наркота дымила в курильницах — что удивительного в том, что и спецура в процессе наведения порядка тоже этой дряни воленс-неволенс нюхнула? Если по уму, так и на это тоже напирать надо. Это если по своей воле, то обстоятельство отягчающее, а если не по своей ни разу? Хотя — там и без той наркоты, как я понял по рассказу очевидцев, впору было молча охренеть со всеми вытекающими…

— Хренио, тебе же докладывали, и ты сам всё знаешь не хуже меня! — убеждает Володя, — Ну как там было удержаться?

— Да разве о тех шлюхах речь? — мент понял его по-своему.

— Так ведь и я не о них тебе толкую! Ну их на хрен, жоповёрток этих! Но ты ж прикинь, чего пацаны в той пещере увидели! Ты сам-то на их месте как реагировал бы на всю эту грёбаную хрень? Это ещё меня там, млять, не было, а был бы — может и поубивал бы их там всех на хрен собственноручно!

Если верно всё то, что мне самому о тех подробностях рассказали, то спецназер прав — и за себя-то при таком раскладе не ручаюсь, а разведчики по специфике служебных нагрузок — ребята достаточно нервные и с обострённым чувством справедливости. А там было за что не просто поубивать, а ещё и с особой жестокостью и цинизмом.

Не поручусь за самих сектантов, потому как не дали им володины орлы довести их обряд до конца, но Диониса они, по всей видимости, собирались накормить не одной только бараниной. Жрица, только что зарезавшая того несчастного барана и перемазанная в его кровище похлеще той, что мы сами видели в лесу у грота, не особенно-то торопилась расстаться с жертвенным ножом, да только вот ведь незадача — не было у них там больше приготовлено никаких других животных для жертвы, зато имелась пленница-блондинка, которой заткнули рот кляпом и явно подготавливали в качестве главной жертвы…

— Там кроме неё и некого им было больше резать, прикинь! — горячится Володя, — Ну и как было такое спускать?

— В этом никто твоих людей и не винит, — растолковывает ему испанец, — Спасли девчонку, предотвратили убийство — молодцы, за это — только хвалю. Что жрицу на месте убили — тоже претензий нет, нож у неё в руках был, так что это я легко на "при попытке" спишу. С той мегерой, что к жертвоприношению её подготавливала, уже труднее, но и её я, пожалуй, по этой же статье спишу — сопротивлялась ведь? Значит, тоже "при попытке". Но это — сектанты, преступники по определению, за которых никто и не спросит. А как ты мне с этим Крусеем прикажешь быть?

— Хренио, да этот грёбаный Крусей — тоже, млять, пробы негде ставить! Он один из них! На них на всех, млять, перстни эти ихние с виноградной гроздью были, и у него на пальце — точно такой же! Вот клянусь тебе, мой старшой сам его с его пальца сорвал!

— Володя, я об этом прекрасно знаю и от своей агентуры. Но этот Крусей — сын самого Януара, важного придворного вельможи. Ты предлагаешь мне засудить его вместе с сектантами и повесить на одном с ними суку? Сам же понимаешь, что мне этого никто не позволит. Его папаша бухнется в ноги Миликону, тот попросит Фабриция, уступит ему за это в каком-то из спорных вопросов, и Фабриций прикажет мне снять с этого хлыща все обвинения, закрыть его дело и отпустить его с извинениями. А обидчиков его — примерно наказать. Лучше бы твои ребята и в самом деле убили этого щенка януаровского на месте — я бы тогда попробовал на сектантов его смерть повесить — ну, хоть выдавил бы из этой кампанки нужные показания в конце концов…

— Но ведь пустяк же по сравнению с этими двумя укокошенными шалавами! Ну подумаешь, морду щенку набили и немного попинали. Нехрен было выгрёбываться!

— Как раз наоборот, Володя. Это шалавы эти сектантские — пустяк по сравнению со слезами и соплями потомка какого-то из древних тартесских царей. Всё понимаю, но дело тут такое, что я твоих ребят этим арестом от гораздо худшего спасаю — ПОКА, но вот дальше я даже представить себе не могу, как тут их отмазать…

— Стоп, господа! — у меня мелькнула мысля, и я решил вмешаться, — С перстнем этим сектантским точно никакой ошибки нет?

— Да я тебе клянусь, Макс! Сам же всё слыхал.

— Тогда — вот что, Володя. Бери-ка ты своего старшого за жабры, да садись с ним составлять текст рапорта на твоё имя — официального, в письменном виде, всё как положено. А в нём должно быть чётко указано, что при захвате преступников один из них имел наглость назваться Крусеем, сыном самого "блистательного" Януара, пользуясь своим внешним с ним сходством. Но твои орлы знали совершенно точно, что ни у самого "блистательного", ни у членов его семьи нет и не может быть в принципе никаких дел с этой дионисанутой мразью. Именно поэтому твои доблестные орлы, возмутившись этой наглой клеветой на "блистательную" и глубоко уважаемую всем нашим народом семью, и наваляли подлому самозванцу звиздюлей от всей своей широкой турдетанской души. Что там ему реально сделали, выясни поточнее и не забудьте со старшим ПРЕУВЕЛИЧИТЬ всё это в рапорте в "стандартные" три раза. Въехал?

Где-то секунд с пять царило абсолютное молчание, а затем из колонки раздался хохот обоих. Ну, не синхронный — первым заржал спецназер, а ещё примерно секунды через две к нему присоединился и Васкес.

— Человек, ПОХОЖИЙ на генерального прокурора! — выдавил из себя Володя сквозь смех, — Думаешь, прокатит?

— Пишите, регистрируй как положено, и завтра же с ним ко мне! — велел ему испанец, — И все трое с этой бумагой к Фабрицию на доклад пойдём. Тут это дело так повернуть можно, что Януар нам ещё и благодарен будет за то, что щенка его от ТАКОГО скандала отмазали, хе-хе! А что за шпана его где-то на улице в противоположном конце города избила — это они с его обалдуем уже сами пускай придумывают…

— Жаль только, этот угрёбок безнаказанным останется, — проговорил спецназер, когда отсмеялся, — Несправедливо это выходит.

— Ну, так уж прямо и безнаказанным! — хмыкнул я, — Звиздюлей-то ведь твои ему вломили? Прикинь, каково обезьяньму отродью было огрести их.

— Дык, мало ж вломили-то! Даже душу ни хрена не отвели.

— Володя, нам сейчас главное — людей твоих от большого залёта отмазать, а для этого — НЕЙТРАЛИЗОВАТЬ очень большую и очень влиятельную шишку, — разжевал я ему, — А окончательная справедливость — вопрос уже второй. Если этот бабуин выводов не сделает и не поумнеет — ну, иногда ведь и несчастные случаи происходят…

— Так, этого вы уже не говорили, а я — не слыхал! — напомнил о себе Хренио, — А у тебя, Макс, что за вопрос?

— Да собственно, как мне кажется, говно вопрос, но без тебя это говно хрен кто разгребёт. У меня тут сейчас Идобал сидит, тесть Бената. Помнишь его?

— Брат того Дагона? Ну да, забудешь тут такого!

— Ага, дал мужик копоти в тот финикийский бунт! — вклинился и спецназер.

— Ну так вот, Хренио, его оболтус, говорят, сидит у тебя в кутузке уже третий день. И говорят, за какую-то собачью хренотень, за которую обычно просто штрафуют, но арестован, говорят, по твоему приказу, и без твоего приказа его тупо бздят отпустить. Так чего пацан натворил-то там на самом деле? Адермелек, сын Идобала.

— Да понял я, понял. Так, дай бог памяти, за что ж я его арестовал-то? А, всё — вспомнил! Он же в списке у меня. Помнишь, мне давно уже списки подавали, за кем в случае чего присмотреть, чтоб в неприятности не вляпались. Так он как раз в твоём списке был, ну я и скомандовал его прихватить, чтоб у меня под присмотром на эти дни был…

— На эти дни, говоришь? С дионисанутыми как-то связано?

— Ну, вообще-то связано, но самым косвенным образом.

— То есть, ничего серьёзного?

— Да нет, конечно. Было бы серьёзно — мне бы доложили.

— Так держать-то парня ты сколько ещё планируешь?

— Ну, если честно — вчера ещё можно было спокойно отпускать. Но перед этим я побеседовать с ним хотел, а ты же в курсе, как меня вчера забегали? Ну и сегодня тоже — вот, недавно только и освободился, но мозги же, сам понимаешь, вынесены. Хорошо, что ты напомнил — я уже домой собирался. Отец его сейчас у тебя, говоришь? Ну так бери его, и давайте оба с ним ко мне, а я с парнем прямо при вас поговорю, да и сдам отцу с рук на руки. Сейчас Антигоне звякну, что задержусь немного. Ну, всё, конец связи!

Забегали нашего мента — не то слово. Заездили, так точнее будет. Казна секты — для Тарквиниев мелочь, и Фабриций решил — ага, по букве закона — в государственную казну изъятые ценности передать. А они же все людьми Васькина захвачены и, пока не переданы, на нём все и висят. А передать — это же целое дело. Во-первых, государство есть государство, эдакая вещь в себе, и от него даже положенное получить — процедура не из быстрых, а мурыжить отличившихся людей долгим ожиданием честно заслуженной ими награды — разве ж это наши методы? Проще и быстрее было вознаградить достойных прямо не отходя от кассы, как говорится. А во-вторых — отчётность же эта злогрёбучая и дохлого-то загребёт, а там ведь и звонкой монеты хватало, и ювелирки. Хоть и серебро в основном, но один же хрен ценность. Боги — они же, если служителей их послушать, все страшно обожают приношения драгметаллами, а сектанты — народ особенно набожный, и Дионис у них тоже исключения в этом плане не составлял, так что было там чего считать.

А Васькин же наш — не Сципион Африканский ни разу, и изорвать трофейный гроссбух в клочья, как тот давеча в римском сенате, позволить себе не мог. Поэтому он и не пытался сесть не в свои сани, а злополучный гроссбух "сам сгорел". Ну, не весь, спасли в основном, но концовка листов на пять таки сгорела. Светильник масляный уронили при захвате, а папирус — он же такой, горючий, гы-гы! Потом, когда нужная по его наградной ведомости сумма "испарилась в неизвестном направлении", остальное уже заприходовали честь по чести и уж по этой документации в казну передали, и без него всё это обойтись, конечно, ну никак не могло. А ещё же и доклады наверх, ещё же и совещания, ещё же и следственные мероприятия, ещё же и встречи с агентами законспирированные, а между делом — ещё и процедура награждения тех, ради кого тот самый светильник на тот самый гроссбух "нечаянно" роняли — в общем, заездили Хренио капитально, и хвала богам, что главный мент у нас — он, а не я…

— Идобал, ты не стесняйся, наворачивай — наверняка ж проголодался, пока ждал, — выглянув из-за ширмы, я заметил, что финикиец едва притронулся к угощению, — Ещё немножко потерпи, и пойдём с тобой забирать твоего парня.

Я настроил аппарат на дом, чтоб звякнуть Велии, а там, млять, и без меня-то уже целая онлайн-конференция.

— Пятьсот убитых, и из них большинство — женщины! — доносится голос Юльки, — Кто бы тут на месте Аглеи не закатил истерику? Вдумайтесь — пятьсот!

— Юля, ну ты же сама знаешь, что такое рыночные слухи, — втолковывает ей моя, — Не удивлюсь, если преувеличено, как Максим говорит, в "стандартные" три раза. А на самом деле, наверное, в лесу столько и не было.

— Нет, пятьсот там всё-же было, даже немножко больше, — уточнила васькинская Антигона, — Но погибших где-то сотни полторы, и это вместе с умершими от ран и теми, которых затоптала сама толпа. И женщин среди них не большинство, а около четверти. Я бы спросила Хренио поточнее, но он ещё со службы не вернулся — позвонил, сказал, что ещё одно срочное дело, так что задержится…

— Велия, я тоже задержусь, — вклинился я, — Как раз вот по этому самому делу.

— То есть, по бабам с ним решили прогуляться? — подгребнула меня Юлька.

— Да нет, в этот раз боюсь, что по мужикам, — из колонки донёсся смех всей бабьей троицы.

Предупредил супружницу, отключил аппарат, щёлкнул рубильником питания, затем муфтой привода генератора, выхожу из-за ширмы.

— Всё, на сегодня закончили. Ты, Тонгета, тоже до завтрашнего утра свободна, — отпустил я секретутку, когда она прибралась на столе, — Вот теперь, Идобал, мы займёмся наконец и твоим делом, — договаривая, я уже и кобуру подмышечную с револьвером на одно плечо накинул, и перевязь с мечом на другое, и плащ на оба. Запер кабинет, передал ключи дежурному охраннику, уже на выходе из здания зашли в караулку, где финикийцу вернули его сданную при входе фалькату, а я забрал Бената с двумя бодигардами.

"Министерство" Васкеса — буквально через площадь. Охрана у входа уже в курсе, начальник караула знает нас всех прекрасно — даже Идобала разоружать никто не потянулся. Входим, подымаемся наверх, а в приёмной уже и оболтус идобаловский сидит — под конвоем, но без кандалов, и не скажешь по нему, чтобы в эти дни с ним хреново обращались.

— У досточтимого сейчас одна из арестованных сектанток и Аглея, но он велел впустить и тебя сразу, как только ты придёшь, — сообщила мне секретутка нашего мента, — Почтенный Идобал может пока посидеть здесь и поговорить с сыном — их вызовут…

А в кабинете — картина маслом — одна из повязанных нами в ходе операции "Дихлофос" менад-кампанок в позе провинившейся школьницы, с кислой мордашкой, в ручных кандалах, порядком замызганная, да ещё и носом хлюпает — явно, в отличие от пацана-финикийца не в отапливаемой ВИП-камере сидела, а в обычной, которая ни разу не санаторий.

— Извини, Макс, не успел тут немножко. Зато ты только посмотри, какая перед тобой важная сеньора! — испанец изобразил дурашливый поклон в сторону арестантки, — Сама "несравненная и дионисолюбивейшая" Елена Неаполитанская!

— Я думал, ты её давно уж засудил и вздёрнул высоко и коротко, — подыграл я ему, — Ведь ясно же с ней всё и так, и пробы на ней негде ставить, — на самом деле я даже имя-то её слыхал впервые, хоть мордашка смутно и припомнилась по той операции.

— Да вот, Аглея за неё просит — даже не знаю, как теперь и быть, — ухмыляется он при этом одними глазами, а морда серьёзная, кирпичом.

— Ну, нашёл проблему! Просто монету кинь — если миликоновская харя наверху окажется, так царь у нас — гарант законности, вот и вздёрни её на хрен, а если конь — ну, у нашей солдатни хрены, конечно, не конские, но всей центурией, это где-то оно то на то и выйдет — пусть тогда молит своего Диониса, чтоб здоровья ей дал достаточно…

Мы с ментом ржём, потом зацениваем стати кампанки, технично прикидываем, спорим и склоняемся к идее заключить пари на пару-тройку денариев, скольких солдат подряд эта несчастная выдержит, а сидящая рядом Аглея глядит на нас, аж рот раскрыла, и глаза чуть ли не с блюдца. А Васкес, заметив это, и говорит ей:

— Ты глазами нас не сверли, ты переведи ей, что её ожидает божий суд — самый справедливый на свете. Мы, простые смертные, можем ошибаться, но боги всегда правы.

Массилийка, отчаявшись прожечь в нас глазами дыры, переводит, кампанка в ужасе, а ближе к последним фразам гетера снова оглядывается на нас и вдруг улыбается уголками рта — дошло наконец, что прикалываемся.

— Ты переводи до конца, — говорю ей, — И объясни ещё, что у нас центурии не римские, а полного состава — ровно сотня человек.

Технически это уже несущественно — вряд ли кампанка выдержит и полсотни, и сама она понимает это прекрасно, так что осознать всю серьёзность момента ей нетрудно.

— С одной стороны, вроде бы, она и не так замарана, как остальные — не убивала, не пытала, не подстрекала к вымогательствам, да и на опиум людей сама не подсаживала, — теоретизировал между тем Хренио, — Но с другой — определённо была в числе активистов секты и вовлекала в неё здешнюю молодёжь, которой немало погибло в ходе операции, и это тянет на полноценную виселицу. Ну, разве что если только…

— Что-то всё-таки можно сделать? — сразу же спросила Аглея.

— Можно ПОПРОБОВАТЬ, — уточнил Васькин, — Фабриций против кампанцев настроен жёстко, и я не уверен в его согласии, но в принципе вербовку агентуры из этих сектантов он мне разрешил. Может статься, что я и смогу уговорить его насчёт одной не слишком замаранной в тяжких преступлениях кампанки — если увижу в этом смысл и если буду уверен в том, что не пожалею об этом позже.

Массилийка, проникшись, залопотала с арестанткой по-гречески со скоростью хорошего пулемёта — мы оба едва успевали разобрать только отдельные слова и понимали только с пятого на десятое…

— Елена говорит, что согласилась бы на ВСЁ, — по глазам обеих было предельно ясно, что понимается под этим "всё", и не менее ясно то, что кампанка готова разлечься и раздвинуть ноги хоть прямо сейчас и хоть прямо на столе, — Но только не это. Это было бы предательством по отношению к братьям и сёстрам по вере, — переводя, Аглея и сама явно не была обрадована, — Боюсь, я не смогу её убедить. Нельзя ли ей заслужить снисхождение как-нибудь иначе? — и улыбается эдак намекающе.

— Хренио, хочешь поржать? Нарочно — хрен придумаешь! — прикололся я, — Я звоню домой, а моя там с твоей и с Юлькой лясы точит. Я говорю своей, что задержусь по тому же делу, что и ты, и Юлька тут же версию выдала, что мы с тобой по бабам втихаря прошвырнуться намылились, а тут — прикинь, нас с тобой как раз на это и подбивают, — и мы оба расхохотались.

— Для "как-нибудь иначе" у нас и без неё женщин достаточно, — ответил мент, когда отсмеялся, — А от неё мне нужны имена и адреса тех, кто ещё не втянут в секту, но помогал ей или намеревался помогать.

— Для Елены это предательство, — перевела гетера ответ арестантки.

— А чего ты хотела? — испанец обратился к кампанке напрямую по-гречески, — И невинность соблюсти, и капитал приобрести? Так в жизни не бывает. Или ты с ними, или — с нами, и от этого будет зависеть твоя дальнейшая участь. Да, это — предательство, если уж называть вещи своими именами, но и предательство тоже бывает разным. Вряд ли ты расскажешь мне что-то такое, чего бы я не выпытал у прочих ваших, да и уже известного мне вполне достаточно, чтобы всех их вздёрнуть высоко и коротко. В чём ухудшится их судьба от рассказанного тобой? Зато на тайной службе у нас ты сможешь спасти многих других — тех, кто ещё на распутье. Почитайте своего Диониса сами, развратничайте в его честь друг с дружкой — не за это мы вас преследуем, а за мошенничества, вымогательства, убийства и вовлечение местной молодёжи. Любого из сочувствующих вам, которого ты отвратишь от преступной деятельности, ты спасёшь тем самым от гибели при облаве или от петли на шее. Это, по-твоему, тоже предательство? Пусть оступаются и гибнут оттого, что некоей Елене Неаполитанской захотелось героически пасть, но остаться чистенькой? Я не тороплю тебя с решением, можешь подумать пару-тройку дней. А чтобы тебе лучше думалось, эти дни ты проведёшь не в вашем холодном обезьяннике, а в тёплой одиночной камере — у нас как раз одна такая освободилась. Увести — в пятую одиночную!

Конвоир увёл кампанку, а Хренио, ухмыльнувшись нам с Аглеей, нырнул за такую же ширму, как и у меня, после чего оттуда донеслись характерные щелчки…

— Чем эта неаполитанка отличается от остальных? — спросил я массилийку, — Не просто же так ты хлопочешь именно за неё?

— Я хорошо знаю её по Коринфу. Елена училась вместе с нами в школе гетер.

— Что-то я не припоминаю её в вашем выпуске.

— Её выгнали из школы, не допустив к испытаниям.

— Так, так! — я поднапряг память, — Меропа рассказывала мне, кажется, о трёх любительницах разгула — одна уже была выгнана, а две сидели под замком?

— Елена — одна из этих двух. Мы ведь с Хитией рассказывали тебе, как у нас зарабатывались деньги? Мы вдвоём позировали скульптору и довольствовались тем, что он мог заплатить нам. А кому-то хотелось заработать больше и быстрее. Кора, Гелика и Елена решились зарабатывать на продажной любви. Кора залетела и попалась на аборте — её выгнали в порны ещё за месяц до выпускных испытаний. Гелику выдала наставницам Фиона, которая потом перед самым испытанием отравила Лаодику, а Елена попалась и вовсе глупо — даже не на связи с любовником, а на позировании ему как художнику…

— За это разве тоже выгоняют?

— Нам с Хитией это не грозило — отделались бы поркой и запретом на выходы в город, но Елена соблазнилась на щедрую плату и позировала совсем не там, где следовало бы. Представь себе только — нагишом среди бела дня в храмовом портике!

— Храма Афродиты?

— Если бы! За это ей, конечно, тоже влетело бы, и посильнее, чем нам с Хитией, если бы мы попались, но это был храм Геры, и хотя портик был не главным, да и видел её только храмовый сторож, её выходку посчитали святотатством. Тут уже вообще казнью попахивало, но это грозило бы большим скандалом и школе, поэтому дело о святотатстве замяли, а выгнали Елену как бы за любовную связь, на самом деле так и не доказанную…

— Оторва ещё та! — констатировал я, — И с таким отношением к богам она вдруг стала фанатичной поклонницей Диониса?

— А куда ей ещё было идти? Это за Гелику заступился богатый и влиятельный любовник, а художника Елены самого изгнали из города. И сколько бы она протянула в портовых порнах? Обычно их век недолог! А научиться она успела многому и решила, что достойна лучшей участи…

— Хул Васк приветствует тебя, досточтимый! — донеслось тем временем из-за ширмы, — Я прошу твоего дозволения на вербовку в тайные агенты одной из кампанок, Елены Неаполитанской… Да нет, досточтимый, на ней как раз висит не так уж и много, и Аглея за неё просит, а для показательного судилища с расправой нам хватает кампанцев и без неё… Ну, для начала я выдавливаю из неё перечень сочувствующих секте местных греков… Да знаю я о них уже, конечно, и без неё, но тут смысл в другом. Этим я её вяжу, чтоб ей пути назад уже не было… Да нет, досточтимый, никакой полной амнистии. Или вышлем из страны, или "сама сбежит" — я ещё подумаю, как это лучше всего обтяпать… Пригодится, досточтимый! Для начала — в Бетике, там ведь тоже италийцев уже хватает, в том числе и кампанцев, и наверняка тоже есть сектанты. На ближайшую пару-тройку лет там её и задействуем, а позже подумаем и над Италией… Нет, сразу в Рим её нельзя — пропадёт во всей этой заварухе безо всякой пользы. Пройдёт шумиха, улягутся страсти, она сама себя зарекомендует за это время — вот тогда и подумаем о самом Риме. Это же коринфская гетера, хоть и немного недоучившаяся — куда там до неё местным!.. Нет, пока ещё не согласилась, но куда она денется? Отправил на три дня подумать над моим предложением в тёплой одиночке, хе-хе!.. Ну, полной уверенности, досточтимый, тут ни у кого быть не может, но если и подведёт — руки ведь у нас длинные… Да, я понимаю, досточтимый… Благодарю тебя, досточтимый!

— Как там "телефонное право"? — спросил я Васькина, когда тот вынырнул из-за ширмы обратно, — Даёт таможня "добро"?

— Уфф! Боялся уже, что тебя, Макс, на помощь звать придётся, но таки уломал. Это же Фабриций! Позволил, но с большим скрипом и под мою личную ответственность. Ну, если эта сучка теперь подведёт меня — собственными руками башку ей сверну! А ты помолчи, Аглея! Что мог — сделал. Что у нас там ещё? Ах, да, финикийцы. Нет, сперва перекур! Кончится ли когда-нибудь этот сумасшедший день?

Мы выкурили по сигарилле, после чего Хренио, переведя дух, вызвал наконец "арестованного Адермелека" с отцом. Входят, присаживаются по приглашающему знаку нашего мента.

— Итак, Адермелек, сын Идобала, ты полон вопросов ко мне, как я понимаю?

— Ну, не то, чтоб полон, почтеннейший, но странно всё-таки. За эту собаку…

— Я был готов заплатить за сына штраф, но у меня его не приняли, — напомнил Идобал, — Он ведь не убил эту собаку и даже не искалечил, а только пинка ей дал носком сапога, когда она облаяла его первой и оскалилась. Никогда ещё за это не арестовывали, только штрафовали самое большее, и я был готов заплатить, но у меня не приняли…

— Попробовали бы только принять! — хмыкнул Васкес, — Я бы им так принял, что им небо с овчинку показалось бы! Смешно же в самом-то деле даже штрафовать за такую ерунду — тем более, что хозяин этой шавки, как мне докладывали, так и не пожаловался…

— Тогда за что НА САМОМ ДЕЛЕ арестован мой сын?

— Не "за что", а "почему", — поправил его испанец, — Мне нужно было убрать его с улиц города на эти дни, когда мы брали последние остатки этой греческой секты. Разве лучше было бы, если бы он вляпался сгоряча в НАСТОЯЩИЕ неприятности? Да, кстати, Адермелек, у тебя есть жалобы на условия содержания под арестом?

— Никаких, почтеннейший. Обращались со мной нормально, ничего не отняли, даже дали ещё два армейских плаща — под голову и укрываться, камера тёплая, кормёжка сытная — как в армии, я даже удивился. Скучно только было сидеть…

— Ну уж, не обессудь — не до твоих развлечений мне как-то было. Скажу тебе прямо — ты бы остался на свободе, если бы не повадился ухлёстывать за имеющими не самую лучшую репутацию гречанками. Вроде бы, ты взялся в последний год за ум, во Втором Турдетанском совершенно добровольно военную кампанию отслужил…

— А что тут странного, почтеннейший? Нашим ребятам обидно, между прочим, что нас служить не призывают. Сами же говорите нам, что мы такие же граждане, как и ваши турдетаны, а на деле получается, что не совсем такие же.

— Но ведь тебя же приняли, как и всех твоих приятелей, которых ты привёл? По договору с вашим Старым городом вы не подлежите ПРИНУДИТЕЛЬНОМУ призыву в турдетанскую армию, но добровольцев, как ты мог убедиться, принимают охотно. И кто служит хорошо, тем только рады. Тебя, например, твой центурион очень хвалил. Всё бы хорошо и с тобой самим, и с твоими друзьями, если бы не это ваше увлечение греческими шлюхами из секты Диониса.

— А разве это преступление, почтеннейший? Когда наши девушки в праздник Астарты являются в храм послужить богине, так греки чуть ли не первыми сбегаются попытать счастья. Знают наши обычаи и нагло пользуются ими, а у них такого обычая нет, и мы в проигрыше! А когда наконец-то в городе появляются гречанки, готовые точно так же послужить своему богу — разве не справедливо и наше желание тоже попробовать их?

— Справедливо. Но излишне рьяный поиск справедливости иногда доводит до беды. Несколько твоих соплеменников искали её в лесу в день нашей облавы, и ты знаешь уже и сам, что они нашли там в результате.

— Да, и я хорошо знал одного из них. Жаль его, но он сам виноват — не надо ему было втягиваться во все их обряды. Но мы с друзьями и не собирались вступать в секту, а хотели только попользоваться податливыми гречанками, как греки пользуются нашими в праздник Астарты.

— Ты полагаешь, что у втянутых были сперва другие намерения? Почти всех их заманивали в секту постепенно как раз через такие развлечения. Легко ли удержаться по молодости-то, а попав в облаву — не наделать сгоряча глупостей? В лучшем случае ты бы угодил под арест, и уже не такой, как этот — ты же понимаешь, надеюсь, что не со всеми арестованными здесь обращаются так, как обращались с тобой?

— И с Крусеем? — язвительно поинтересовался парень.

— С человеком, ПОХОЖИМ на Крусея, сына Януара, который имел наглость выдавать себя за него и этим бросать тень на репутацию знатного и уважаемого в нашей стране рода, — "поправил" я его, — И его за это даже поучили немножко хорошим манерам.

— Говорят, отбили печень и выбили три зуба?

— Ну, это сильно преувеличено, — ухмыльнулся Хренио, — Пара зубов шатается, но он их сохранит. По дороге проблевался, и за это его ещё разок "уронили" на мостовую в его же лужу — при этом ещё и расквасили нос. Ну и в одиночку усадили не в такую, как тебя. Завтра выдадим наглеца головой "блистательному" Януару на его собственный суд, и не наше уже дело, как он с ним поступит…

— А жаль, — хмыкнул Адермелек, — Опять этот "человек, ПОХОЖИЙ на Крусея" отделается за свои выходки слишком легко и дёшево. Справедливо ли это?

— Ну, для него-то с его непомерной гордыней пережитое унижение пострашнее, чем твои мытарства для тебя…

Мы-то с Васькиным в курсе, за что сын Идобала так неровно дышит к этому Крусею. Ага, первая юношеская любовь мозги ему года полтора назад переклинила, а зазноба — ну, внешне смазлива была, конечно, но натура — вполне среднестатистическая, то бишь от обезьяньей недалеко ушедшая. Я-то сам ей как-то не интересовался, мне потом уже Бенат рассказывал, но по всем обстоятельствам той истории это просматривается элементарно. Вышло ведь как? На носу праздник Астарты, и все благочестивые молодые финикиянки, кто не замужем, договариваются, как это и заведено неофициально издавна, с женихами и любовниками. Договорился тогда и Адермелек со своей честь по чести, а как наступил сам праздник, сбежались халявщики, а среди них и расфранченная что твой павлин "золотая молодёжь", и у многих мартышек, как и всегда в подобных случаях, все их договорённости под действием инстинкта как-то из их бестолковок поулетучивались. Не составила исключения и та адермелековская зазноба, которую как раз тот януаровский Крусей сходу и склеил. А дурында ещё и продолжила с ним шашни после этого, да ещё и залетела от него в результате и спалилась на тайном аборте, когда тот "передумал" на ней жениться. Идобаловскому сыну хватило тогда ума и гордости тоже послать эту обезьяну лесом и далее по маршруту, чем та была изрядно ошарашена. Не из простой ведь семейки, и убеждена была свято, что ей можно всё, а жених из семьи попроще должен всё стерпеть и взять её "и такой", как многих её подруг и взяли в конечном итоге — женятся-то ведь в финикийской элите в основном ради бизнеса и связей, сцепя зубы и терпя всё остальное, а тут вдруг жених попался неправильный, и с ним не прокатило. Пришлось ей соглашаться на подысканного в срочном порядке роднёй "правильного", а Адермелек, хоть и отказался от неё наотрез, внутри-то, конечно, кипел, и Крусея того януаровского целенаправленно подкарауливал. Убить он его хотел или только кастрировать, история умалчивает, потому как арестовали его превентивно и в тот раз тоже "не за это" и спрашивали не об этом, а беседу на тему "сучка не захочет — кобель не вскочит" провели с ним "просто для общего развития". В общем, не дали парню глупостей наделать и сгинуть ни за хрен собачий…

— И всё-таки несправедливо это получается, — гнёт своё молодой финикиец, — Летом снова будет праздник Астарты, наши дурочки снова раздвинут ноги перед этими "похожими на некоторых" и перед греками, и наши ребята снова окажутся в проигрыше — ведь возможность отыграться на таких же гречанках вы нам теперь перекрыли.

— Да, это несправедливо, но при чём тут греки? Разве они навязали вам этот ваш дурацкий обычай? Вам самим давно пора реформировать его, как это сделано и в Тире, и в Карфагене, и в Гадесе, где служба Астарте телом заменена денежным пожертвованием, а те, кто продолжает исполнять старый обычай, давно уже не в почёте и репутацию имеют соответствующую. Ну да ладно, это уже ваши финикийские дела, которые можете решать только вы сами. Ты свободен, Адермелек, сын Идобала, — объявил ему мент.

Встают они, к выходу направляются, а Аглея парню уже в дверях:

— Ты обижен тем, что тебе не дали поразвлечься с какой-нибудь эллинкой? — и беседуют в приёмной, даже на скамейку присели, и похоже на то, что их знакомство этой беседой не ограничится…

— Она знает об его особых способностях? — заподозрил Васкес.

— Наслышана о том, что такой факт имеет место быть, — подтвердил я, — Мы с Бенатом как-то раз ей рассказали об обстоятельствах его женитьбы и о той родне, а уж сообразить, что яблоко от яблони далеко не падает, ей и самой нетрудно.

— Ясно. Кстати, насчёт ожидающихся яблок. Если твои не будут претендовать, то как насчёт моих?

— Я — только "за". И мои, и твои, и володины, и серёгины, и велтуровские, и фабрициевские — для кого я, по-твоему, всем этим сводничеством занимаюсь? Но ты не забывай, что подобное тянется к подобному, а посему — настраивай своего балбеса на то, чтобы он и сам тоже учился этому делу как следует…

— Ну, наконец-то! — испанец облегчённо вздохнул и снова нырнул за ширму в "аппаратную", когда посетители покинули кабинет, и снова там защёлкали тумблеры.

— Всё, Антигона, я наконец-то разгрёб весь этот завал и собираюсь домой. Да, грей уже ужин, скоро буду, — потом выглядывает и мне, — Макс, своей будешь звонить?

Звякнул и я Велии, предупредив, что и я тоже на подходе — полезная всё-таки штука этот наш громоздкий и примитивный, но вполне работоспособный радиотелефон.

Принципиально в его основе — старая как мир и простая как три копейки схема искровой радиостанции Брауна, лишь слегка усовершенствованная по сравнению с радио Попова и Маркони разделением антенны и колебательного контура. У нас там, конечно, не искра, а дуга, но что такое электродуга, если не та же самая искра, только не точечная, а длительная и относительно стабильная? Вот в этой относительности как раз и порылась, собственно, собака. С медными и угольными электродами стабильность той дуги в нашем современном реале была, конечно, ни в звизду, ни в Красную Армию, отчего и не привели дуговые радиостанции к нормальной голосовой связи, хоть и должны были обеспечивать такую возможность теоретически. А всё элементарная человеческая жадность! Применить платиновые электроды жаба давила, вот и мучались с той морзянкой вплоть до появления нормальных радиоламп. Мы бы тоже с удовольствием те лампы замутили, если бы не секс с получением нужного для тех ламп вакуума, а главное — с их надёжной герметизацией. Поэтому лампы у нас — не радио, а просто лампочки накаливания на той же тоненькой платиновой проволочке, не нуждающейся в вакууме, и служат они нам в радиотелефоне в качестве "определителя номера". Нет, конечно, и самих "номеров" как таковых, а есть только выделенный каждому "номеру" частотный максимум, как раз и обеспечиваемый брауновской схемой. Излучение по всем частотам, конечно, один хрен остаётся, отсюда и те помехи, но по сравнению с тем максимумом это мизер. Музыку так слушать тонким её ценителям не рекомендовал бы, но поговорить можно вполне.

Настройка на нужный "номер", то бишь на тот частотный максимум, который как раз нужному аппарату и соответствует, идёт у нас двояко — и регулировкой ёмкости переменного конденсатора, и сдвигом подвижного контакта катушки реостатного типа. Конденсаторы такие и промышленность нашего современного мира выпускала, потому как применялись они в радиоделе широко, а вот такие катушки — не в пример реже, и их отдельные продвинутые любители чаще всего из тех же самых реостатов и делали. Нам же этот дополнительный наворот понадобился затем, чтобы побольше запас "номеров" иметь. Один аппарат в служебном кабинете, второй в квартире городской инсулы, третий на пригородной вилле — это и у меня, и у Володи, и у Серёги, и у Хренио, и у Фабриция, и у Велтура. Шесть на три — с утра восемнадцать было, так у меня ж ещё и четвёртый — ага, на моём "заводике" в Лакобриге, и это уже девятнадцатый. Почти двадцать "номеров" нам самим нужны, и это скромненько, только по самому минимуму. А в перспективе ведь и рост нашей компании намечается, и дети ж растут, которых тоже связью обеспечить надо будет, как вырастут, и подвижные радиотелефонные точки для армии и спецслужб со временем напрашиваются, и в других городах резиденции понадобятся вроде этой моей лакобрижской. Туда, кстати, с наших компактных корзиночных антенн сигнал добивает уже с трудом — там уже с колонки не послушаешь, и приходится слушать через наушники, а в колонку уже не говорить, а орать, если отдельным микрофоном пользоваться лениво. Так вот, с учётом "на вырост", так минимум полторы, а лучше — все две или три сотни "номеров" вынь, да положь. Частично эта проблема облегчается самим ограничением дальности действия этой местной связи — на Азорах, например, когда у нас уже и до их "телефонизации" руки дойдут, можно будет спокойно пользоваться всё теми же самыми "номерами", что и здесь, а вот в относительной близости от Оссонобы это хрен прокатит.

Тот "конференц-режим", который у нас получается при звонках с нескольких аппаратов на один и тот же "номер" — это неизбежное следствие простоты нашей сети. В нашей части, где я срочную служил, такая же сеть была между караулкой и постами, и даже номеров не было, а была просто вертушка — звонит один, слушают и могут ответить все. Мы этим на постах пользовались, когда скучно становилось — вертушку не вертели, чтоб караулку не беспокоить, а дули в трубку вместо звонка и болтали меж собой, коротая время до смены. У нас связь беспроводная, но при настройке на один и тот же "номер" и эффект получается тот же самый.

Вот с трубкой нормальной — с той облом вышел. Я ведь уже упоминал, какой ток требуется для работы нашей платиновой лампочки накаливания? Ага, все семь ампер, если кто запамятовал. В наших условиях пока-что легче его обеспечить, чем сверхтонкую проволочку вытянуть, не говоря уже о том, чтобы хоть какие-то светодиоды замутить. А как ещё "номер" определять прикажете? Ну и проводка со всеми прочими прибамбасами тому току под стать, включая и угольные микрофоны, так что в нормальную телефонную трубку образца двадцатого века хрен тут уместишься, и вместо неё получилась колонка. Зато мощная — сидишь просто перед ней и общаешься в режиме громкой связи…