Ночь Ягуара

18

На следующий день Паз долго провалялся в постели, пребывая в заторможенном, промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, в котором таились химеры тревоги и неудовлетворенности. А когда наконец проснулся окончательно, то еще долго лежал, заложив руки за голову, уставившись в белый потолок и перечисляя резоны – почему это должно быть так.

Колумбийские наемники? Галочка. Огромный магический ягуар? Еще галочка.

Довольно странно, подумал он, но ведь вовсе не все эти тревоги, какими бы зловещими ни показались они обычному человеку, составляли основу его беспокойства. Она коренилась глубже, существенно глубже.

Ни его, ни кого-либо из его близких кошмары не тревожили с тех пор, как он обзавелся амулетами сантерии из магазина «Ботаника». Он знал твердо, несмотря навею браваду перед неверием его жены, это было невозможно. Маленькие мешочки, чем бы там они ни были наполнены, никак не могли оказать воздействие на их сны, а вот надо же – оказывали. Даже несмотря на то, что Амелия была ребенком, а Лола – полнейшим скептиком.

Он сам больше уже не знал, во что верит и верит ли вообще, но понимал: этой жизни с отстраненным уважением к сантерии приходит конец. Оставаться ни здесь, ни там дольше уже нельзя – придется выбрать одно из направлений. Или вверх, к сияющим вершинам рационального знания, на коих обитают такие светлые личности, как Боб Цвик, его жена и их приятели, или вниз, в сумрачный туман мракобесия, заодно с матушкой.

А поскольку по жизни он общался с людьми, которые являлись или верующими, или скептиками, от них в такой ситуации невозможно было рассчитывать получить ценный совет.

Но тут он вспомнил, что есть, по крайней мере, одна особа, побывавшая в таком же положении, та, которая на самом деле и открыла ему глаза на возможность того, что невидимый мир действительно существует.

Он потянулся к телефону, заглянул в телефонную книжку и набрал давно забытый номер с кодом Лонг-Айленда.

Ответил женский голос.

– Джейн, – сказал он, – это Джимми Паз.

– Из Майами? – прозвучало в трубке после затянувшейся паузы.

– Среди чертовой уймы знакомых тебе Джимми Пазов я как раз тот, который из Майами. Как дела, Джейн? Сколько лет прошло – восемь или девять?

– Что-то вроде этого. Черт возьми, дай-ка я присяду. Ничего себе, ветер из прошлого.

Последовал обычный разговор ни о чем, который Паз поддерживал, немного нервничая при мысли о необходимости перейти к сути дела. Он узнал, как ее дела – ее дочке, Луз, уже двенадцать, вовсю цветет, сама Джейн преподает антропологию в Колумбийском университете. Он рассказал о своей семье.

– Ты, наверное, по-прежнему коп?

– Нет, теперь я на пару с матушкой управляю рестораном. А почему ты так подумала?

– Да ничего особенного… Просто мы с тобой провели вместе очень напряженные сутки восемь лет назад, но это было не то, что можно назвать какими-то отношениями. А тут вдруг ты звонишь. Я решила, это какие-то полицейские заморочки.

– Правду говоря, я был бы чертовски рад, если бы все это можно было назвать «полицейскими заморочками». Понимаешь, я попал в… Не знаю, как это и назвать, можно сказать, в экзистенциальный переплет.

Она рассмеялась, и этот глубокий смех вернул его на много лет назад. Ее образ запечатлелся в его памяти: Джейн Доу – миловидная женщина с коротко стриженными соломенными волосами и безумным взглядом светло-голубых глаз. Джейн Доу, женщина, с которой он разделил один из самых страшных опытов своей жизни, когда по улицам Майами разгуливали настоящие зомби и божества Африки прорывались в действительность, искажая вещество и пространство.

– Это хуже всего, – сказала Джейн. – А в чем проблема? Опять вуду?

– Не совсем. Скажи, что ты знаешь об изменении формы или облика?

– Немного. О каком преображении мы говорим – подражательном, псевдоморфном или физическом?

– А в чем разница?

– Это сложно.

– Если у тебя есть время, я постараюсь понять.

Он услышал, как она глубоко вздохнула.

– Ну, в общем, человеку изначально свойственно чувствовать себя неуютно, когда он замкнут в узилище своей самости. Наша тенденция солидаризации и отождествления по признаку национальности или принадлежности к фанатам какой-либо спортивной команды отражает это реликтовое чувство. Высшим уровнем его проявления является, разумеется, религия. В традиционных культурах люди нередко отождествляют себя с животными, из чего и проистекает подражательная магия. Шаман позволяет духу тотемного животного угнездиться в его душе и тем самым превращается в животное, причем отнюдь не только в символическом смысле. Для себя самого и для всех участников действа он и вправду, например, бизон. Во всяком случае, они видят бизона.

– То есть это галлюцинация?

– Ничего подобного. «Галлюцинации» – термин, совершенно чуждый данному течению в антропологии. Ошибочно было бы считать, что души представителей традиционных народов такие же, как и наши. С той же степенью достоверности можно заявить, что данные, получаемые физиком, являются «галлюцинацией», к которой он приводит себя с помощью ритуала, именуемого «наукой». Но так или иначе, феномен преображения, или изменения формы, описан в антропологической литературе. В случае псевдоморфного преображения шаман творит или призывает некую духовную сущность, обладающую наблюдаемой реальностью. Иными словами, наблюдатель слышит звуки, созерцает форму, обоняет запах этого существа и так далее. Тут надо заметить, что люди, ведущие традиционный образ жизни, как правило, разумеется, дуалисты.

Дух полностью независим от плоти, и тело, в котором он пребывает в тот или иной момент, не является единственным телом, в котором он может пребывать. Антропологам, однако, свойственно проводить здесь грань, ибо мы плохо представляем, как это может быть. Предполагается, что все мы славные маленькие материалистические монисты. У меня есть опыт общения и с теми и с другими, это помогает.

– А как насчет физического?

В трубке снова раздался смешок.

– А, так вот в чем дело. Слушай, Джимми, почему бы тебе не бросить ходить вокруг да около и не выложить мне все как есть.

Паз рассказал ей об убийствах, свидетельствах, снах, енкангуэ, индейце, о своих разговорах с Цвиком. И о том, что касалось Амелии.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь, Джейн? – спросил он. – Бредовая мистификация или как?

– Похоже, сам ты считаешь это реальным.

– Да я сам не знаю, что мне думать. Поэтому и решил позвонить тебе.

– Ладно, тогда скажем так: физическое преображение. Сама я ничего подобного не видела, но существует множество анекдотических примеров. Из них составлена целая книга под названием «Люди-животные». Автор – малый по имени Хэмел. Весьма занимательное чтение.

Очевидно, как говорит твой смышленый друг, если основываться на фактах, то мы понятия не имеем, как это было сделано. Не случись мне увидеть то, что мы с тобой тогда видели, я вообще не была бы готова принять это в расчет. Но то, что я видела, привело меня к заключению, что мир не таков, каким представляют его наши органы чувств, он значительно шире того, который поддается лабораторному исследованию. Как ты думаешь, почему ему понадобилось твое дитя?

– Представления не имею. В этом нет никакого смысла.

– Для тебя, может быть, и нет, но народы, сохранившие традиционную культуру, знакомы с той частью спектра, которую приборы высокотехнологичной цивилизации не улавливают. Твоя матушка все там же, рядом?

– Да, а что?

– И что она обо всем этом думает?

– Ну, вообще-то я ее пока этим не нагружал.

– А почему?

– Может быть, я надеялся, что ты посоветуешь мне использовать серебряную пулю и все будет в порядке. Или чеснок.

– Ну, видишь ли, маловероятно, чтобы существо, способное воздействовать на структуру пространства и вещества, было уязвимо для пули только потому, что она изготовлена из какого-либо особого материала. Ты по-прежнему боишься нырнуть внутрь этого, правда ведь? Помню, ты и тогда сопротивлялся необходимости пройти этот путь. Прелестная онтологическая невинность.

Паз нервно рассмеялся.

В спальне было прохладно, но он чувствовал, что по его лбу и бокам стекает пот.

– Виноват, но я не создан для этого дерьма. Всего-то и хочу, чтобы, как говорит моя дочка, «все было правильно».

Не так вроде бы много, а? Так почему же вся эта дрянь липнет именно ко мне, а? Почему я?

– Да уж, вопрос нешуточный. Ты ведь не религиозен, не так ли?

– Нет, тут уж ничего не поделаешь. А что?

– Да то, что религия – это прекрасный ответ на вопрос «Почему я?». И религиозные люди могут жить с молитвой, по большей части не соприкасаясь со всем, что принадлежит к тому невидимому миру. Мой тебе совет: поговори с матерью.

– Да, по сути дела, я и сам к этому склонялся.

– И?..

– Не знаю, Джейн. Думаю, я… Думаю, я не готов целиком принять, ну, ты понимаешь меня, целиком принять ту реальность…

– Ты просто чертовски напуган.

Сдержать нервный смешок он не смог, но, по крайней мере, не дал ему перерасти в истерику.

– Да, тут ты в точку попала.

– На самом деле это хорошо, – сказала Джейн. – Если ты не боишься, ты проклят. Со страха Божьего начинается мудрость.

– Но мы ведь не о Боге толкуем, а?

– Разве нет? Это, знаешь ли, большая ошибка: пытаться запихнуть Его в коробочку и говорить: это свято, а это нет. Всякий раз, когда мы поклоняемся чему-то доброму и хорошему, кроме себя самих, мы тем самым почитаем Его. Мы – и я, и ты – движемся по тропе жизни, как по дороге с левосторонним движением, тешим себя иллюзией, будто знаем, куда направляемся, и гордимся своими навигационными умениями. Ну а потом – ты сам знаешь!

Мы попадаем в пробку, в то маленькое узкое место, откуда нет выхода, и не можем проскочить, пока не осознаем, что мы не Бог Всемогущий и находимся под тотальным контролем. И тогда мы на своем опыте узнаем, что такое экзистенциальный ужас. Будь я тобой, я бы почаще наведывалась в ванную.

– О, спасибо, Джейн, что напомнила про узкое место, ты всегда умеешь найти нужное слово. Я чувствую себя гораздо лучше. Послушай, а не подумать ли тебе о том, чтобы прикатить сюда и подержать меня за руку, ты ведь во всем этом дерьме поднаторела?

Она охнула.

– Что ты, спасибо, но зря ты так думаешь! Могу твердо сказать: после случившегося в тот раз всем моим забавам с зомби настал конец, я порвала с этой жестокой магией. Теперь меня можно назвать порядочной католичкой: каждое воскресенье я вожу ребенка и папочку к мессе и даже обзавелась для таких случаев шляпкой. Да, тебя, наверное, это удивит и позабавит. Представляешь, церковь, куда мы ходим, посвящена Марии – Звезде Моря. Помнишь, ты распевал эту песню, когда наступал «ведьмин час»…

– Помню, хотя и пытался забыть, – быстро ответил Паз.

– Ага, я тоже. Так или иначе, можешь сказать своей матушке, что каждую неделю в посвященной ей церкви я зажигаю свечу Йемайе. И вот что, Джимми: когда настанет время, просто предоставь всему идти своим чередом, добираться до самого глубокого уровня. Любовь – это тоже магия. Она не допустит, чтобы с тобой случилось что-то дурное.

– Хорошо, Джейн, раз ты так думаешь, спасибо за совет. Может быть, наши дорожки еще пересекутся, не в этом мире, так в ином.

Она засмеялась низким грудным смехом.

– Держу пари, так и будет. Ну, всего тебе доброго. Я буду молиться за тебя.

Паз попрощался и разъединился, думая о самом глубинном уровне. Так и не положив телефонную трубку, он позвонил домой сестре. У них состоялась краткая, содержательная беседа. Теперь он был уверен, что ему известно, почему Габриэль Хуртадо прибыл в Майами. Итак, одна проблема была решена. Паз положил трубку на место, но ничуть не удивился, когда буквально через секунду телефон снова зазвонил и он услышал в трубке голос своей матери. Без всяких предисловий она перешла к сути дела.

– Для тебя настало время пройти асиенто, – заявила она. – Начать придется с сегодняшней ночи.

Паз набрал воздуха, намереваясь сказать «нет». Асиенто называли обряд приготовления личности к тому, чтобы она стала «вместилищем» божества.

– Это необходимо, если ты хочешь защитить Амелию, – заявила миссис Паз. – Santeros провели встречу, и все с этим согласились. Ты должен пройти посвящение. Скоро. Немедленно.

Словно со стороны он услышал, как соглашается. И его это уже не удивило.

– Буду через час, – обещал Паз. – Что привезти с собой?

– Ничего. Не на каникулы едешь.

Жену его сообщение о том, что он будет отсутствовать целую неделю, причем с ним даже нельзя будет связаться, мягко говоря, удивило.

Он сказал ей это в патио, разумно оттянув признание до того момента, когда ей нужно было отправляться на работу. Позади них раздавались радостные крики и слышался плеск воды: Дженни резвилась в надувном бассейне и развлекала Амелию.

– Это сумасшествие, – заявила жена.

– Это мнение психиатра или фигура речи?

– Джимми, ну не можешь же ты верить в подобную ахинею? Или… или все-таки можешь?

– Скажем так, мои верования переменчивы. Знаю, тебе удалось забыть кое о чем, имевшем место не так уж давно, и о том, как этому был положен конец. Для тебя так удобнее, ну и хорошо, но вот я, похоже, опять вовлечен во что-то подобное и не могу остаться в стороне.

– А как насчет Эйми? Не могу же я взять на работе недельный отпуск под предлогом, что тебе нужно принять участие в колдовском обряде, чтобы не огорчать мамочку.

– Тебе и не надо. Дженни приглядит за малышкой. Смотри, как все удачно устроилось – прямо мистика, да и только.

Он широко улыбнулся, но ответной улыбки не получил.

– Хорош молоть чепуху, эта девчонка сама-то о себе позаботиться не может. Что, если у нее опять случится припадок?

– Вообще-то, привозя ее сюда, ты знала о ее недуге.

– А колумбийцы?

– Мы под прикрытием. Я договорился с Тито, что, пока не вернусь, на углу Двадцать четвертой и Двадцать седьмой улиц будет дежурить патрульная машина. Но если тебя это не устраивает – ради бога. Могу позвонить матушке, и она с удовольствием поживет здесь недельку.

На лице Лолы, вопреки ее усилиям, появился ужас.

– Поговорим об этом позже, – сказала она и взобралась на свой велосипед.

Провожая ее взглядом, Паз не удержался от смешка. Будучи свиньей и манипулятором, он понимал, что Лола скорее доверит свою дочь безмозглому паралитику, чем поручит ее на целую неделю попечению Маргариты Паз.

Он повернулся и направился назад, туда, где развлекались девчонки.

– У вас тут, похоже, весело, – заметил он.

– Еще как! – подтвердила Амелия. – Ты не хочешь с нами искупаться?

Паз посмотрел на Дженни, надевшую принадлежавший Лоле вызывающего вида голубой купальник-бикини, который сама Лола, хоть и купила давно, надевать не решалась – он выставлял напоказ столько юных прелестей, сколько было возможно. На обдумывание ответа, принимая во внимание, что бассейн такой маленький, у Паза ушло около двенадцати секунд, но в конце концов благоразумие победило.

– Боюсь, что нет, детка, – сказал Паз. – Может быть, позже. Дженни, можно тебя на секундочку?

Она выскочила из воды, и он отвел ее в сторонку. С предложенным планом она согласилась с готовностью, впечатление было такое, будто девушка предвидела эту просьбу. У нее, разумеется, имелся обширный опыт присмотра за маленькими детьми, причем порой в весьма сложных условиях, а предложенные деньги ее вполне устраивали. Она заверила Паза в том, что состояние ее здоровья проблем не создаст.

– Ты ведь проходишь курс медикаментозного лечения, да?

– Э-э… угу.

Это ложь, мигом определил он, но оставил все, как есть. Когда Амелии сообщили о достигнутой договоренности, она заверещала и запрыгала.

Вернувшись в свой шезлонг в патио, Паз попивал остывающий кофе и без особого интереса читал газету. Горячей новостью было разрушение мощным взрывом насосной станции С-9 на севере Майами. Ответственность на себя взяла некая Народная армия Земли, но не все принимали это заявление на веру. Редакция была склонна видеть в произошедшем руку «Аль-Каеды», а то и еще более законспирированных террористических групп, стремящихся подорвать американское процветание путем затопления дорогостоящей недвижимости Флориды.

Пожелав злыдням всяческой удачи, Паз отбросил газету и переместился во «флоридскую» комнату. Там, переключаясь с канала на канал, он посмотрел турнир по гольфу, старую комедию положений, шоу для покупателей, отчет о заседании комиссии округа и ролик о путешествии на воздушном шаре по винодельческим регионам Франции – на каждой программе его терпения хватало на две минуты. После этого он приглушил звук и позвонил Тито Моралесу.

– Это тебя не затруднит? – спросил Паз, сообщив, что несколько дней будет за пределами досягаемости, и попросив обеспечить на это время полицейскую охрану его семье. Начет того, чем он собирается заняться сам, Паз умолчал.

– Беспокоишься насчет индейца, да? – спросил Моралес.

– Да, немного. Мне придется на время отлучиться.

– Ну, куда да зачем, я тебя спрашивать не собираюсь. Думаешь, нужна парочка копов, чтобы его остановить?

– Хочется думать, что этого не потребуется, но лучше подстраховаться. А тут еще колумбийцы, они могут по-прежнему интересоваться девчонкой Симпсон. Кстати, как продвигается их дело?

– А, дело. Забудь про это дело, приятель. Оно официально раскрыто. Всем подразделениям дана ориентировка на индейца, одержимого манией убийства. В округе удовлетворены, в нашей конторе тоже, тем более что у нас все опять на рогах, уже по другому поводу. Ты слышал о нашем террористе?

– Только то, что прочел в газете.

– Ну, представление, во всяком случае, имеешь. Федералов уже не интересуют колумбийские наркобароны и мало заботит, если у каких-то кубинских красавчиков жрут печенку, равно как их не волнует судьба тех двух головорезов, которых выпотрошили в гараже. Правду сказать, будь их воля, они бы тому, кто это сделал, медаль бы вручили. Кроме того, все имеющиеся в наличии детективы – федеральные, полиции округа, муниципальные – подняты по тревоге. Отпуска отменены, роздано автоматическое оружие – зоопарк, да и только.

– Из-за хренова насоса?

– Ты так говоришь, потому что не въезжаешь в гидрологическую ситуацию. Майами расположен на долбаном болоте. Эти ублюдки взорвали еще несколько насосов, и, случись в этом году парочка приличных ураганов, на Флаглер-стрит будут удить рыбу. Кстати, майор велел поблагодарить тебя за неоценимую помощь – они должны наградить тебя значком.

Паз услышал на заднем фоне голоса и шум моторов.

– Ладно, приятель, я закругляюсь, – сказал Моралес. – Поймаю тебя позднее.

Паз уже был готов рассказать Моралесу, что в городе есть по меньшей мере один человек, связанный с движением в защиту окружающей среды и имеющий профессиональную подготовку взрывника, но момент оказался упущенным. Пусть сами додумываются. В конце концов, у Паза была лодка, и он полагал, что неплохо бы поудить рыбку на затопленных проспектах деловой части города.

Кроме того, ему хотелось поговорить о том о сем с самим Кукси. Но не сегодня. Эта неделя расписана полностью.

Он вернулся в шезлонг и выбросил все из головы, прислушиваясь к птичьему щебету и детскому смеху, пока с подъездной дорожки не донесся шум мотора машины его матери.

Когда мужчина ушел, Дженни почувствовала облегчение. Не нравилось ей, как он на нее смотрел. Его острый взгляд невольно наводил ее на мысль об уличных копах. Ну, словно он знал о ней что-то такое, что сама она предпочла бы держать при себе. Острый взгляд был и у Кукси, но другого рода, будто он ухитрялся видеть в ней что-то, о чем сама она понятия не имела, но о чем было бы совсем неплохо узнать. Ей немного недоставало Кукси, однако предыдущая жизнь выработала в ней почти полный иммунитет к таким чувствам, отучив ее слишком уж переживать по поводу расставаний и разлук. Если честно, то ей больше недоставало рыбок.

Девочка докупалась до гусиной кожи, поэтому Дженни извлекла ее из бассейна и одела, не без удивления ознакомившись с подборкой одежды в ее гардеробе. Похоже, все эти вещи, а их было немало, были новыми. Ей самой в детстве никогда не доставалось новой одежды, да и вообще в семьях, где она росла, младшие дети донашивали одежду за старшими, но ее, беззлобную по натуре, это балованное дитя ничуть не раздражало. Она даже испытывала к ней некоторое сочувствие, хотя сама не знала, с чего бы это. Была здесь какая-то маленькая, не дающая покоя загадка.

День проходил вполне приятно. Она позвонила Кукси и более или менее ввела его в курс событий, имевших место после ее с Кевином отъезда из La Casita, включая и то, что ее спас Мойе, но без ненужных подробностей. Она сказала, что, наверное, побудет некоторое время в доме Паза, здесь она, кажется, нужна, и со стороны Кукси возражений не последовало. Он был удовлетворен тем, что она в безопасности.

Затем она приготовила для девочки ланч – сэндвичи с консервированным тунцом, причем сделала это в строгом соответствии с указаниями малышки, чтобы получилось в точности как у папы: тосты папиного образца были без корки. И еще шоколадное молоко, которое следовало подавать в особом стаканчике. Все эти требования Дженни выполняла безропотно и добродушно, радуясь тому, что маленькая девочка может чувствовать себя настолько уверенной, что отдает распоряжения взрослым. Сама она, пока росла, ни о чем таком даже не помышляла.

После ланча она быстро и деятельно привела в порядок кухню, а потом, сопровождаемая девочкой, прошлась по всему дому, устроив веселую игру наведения порядка, чистки, протирки, а также подбирания и водворения на место разбросанных повсюду игрушек и безделушек.

Относительно того, как содержала этот дом хозяйка, Дженни особо не задумывалась и знала, что мама девочки, доктор, считала это естественным. Такой же кавардак был у Кукси, видно, все умники по жизни неспособны навести дома порядок. Правда, Амелия сообщила ей, что входить в мамин кабинет в мамино отсутствие нельзя, и этот запрет Дженни нарушать не стала.

Они сели смотреть DVD, «Король Лев» и «Маленькая Русалка», причем девочка рассказывала Дженни, что случится потом, и подхватывала каждую исполнявшуюся в мультике песенку. Однако диснеевская музыка не могла вытеснить из головы Дженни другую песню, звучавшую там вновь и вновь, целый день, а то и дольше: старый хит «Пинк Флойд» «Повреждение мозга» – его без конца крутили в одном из домов, где ее воспитывали. Дженни много лет не вспоминала эту композицию, но сейчас никак не могла от нее отделаться.

Кто-то находился в ее голове, но не был ею; это присутствие было ненавязчивым, молчаливым, но ощущалось безошибочно – так, словно кто-то таращится на тебя в толпе, только не снаружи, а изнутри. Однако она ничуть не боялась, что само по себе было удивительно.

Все, случившееся с ней совсем недавно – мозги Кевина, вывалившиеся ей на колени, то, что ее похитили, раздели догола, связали и мучили, все, что она видела в гараже, – могло бы вызвать у нее нервный срыв. «У меня бы мог быть нервный срыв, – говорит себе Дженни, – но ничего такого нет. Мне сейчас все в кайф, словно забила косячок самой отменной дури, – просто плаваю посреди жизни, подобно той русалке из телевизора».

Она подумала, что это могло иметь какое-то отношение к посещению ими с Мойе страны мертвых: возможно, все ее страхи просто остались там. В любом случае это было круто – все равно что стать кем-то из «Людей Икс» с их тайными силами.

Она снова устроилась на кушетке и продолжала смотреть фильм, мурлыча что-то себе под нос.

К концу фильма Амелию сморил сон. Дженни же досмотрела его до конца, а потом, движимая потребностью применить к чему-то нерастраченную энергию, навела глянец на всю полированную мебель, перемыла с помощью уксуса и газет все окна, до которых смогла добраться, и взялась за готовку. Она занялась этим без размышлений, просто и естественно, как гекон, забравшись на зеленый лист, приобретает зеленый цвет.

Таким образом, когда Лола прибыла домой (не важно, что на другой стороне улицы торчала тачка Департамента полиции Майами с парой копов внутри), она получила в подарок осуществленную мечту любой работающей матери о помощнице, которая наводит порядок, моет, чистит, убирает, готовит. Ребенок от нее в восторге, она мила в общении, хоть и немного рассеянна, к тому же принадлежит не к вызывающей постоянное чувство вины прежде эксплуатировавшейся расе, а, напротив, к уменьшающей это чувство, имевшей фору.

Правда, Дженни могла иметь отношение к банде колумбийских убийц, и не исключено, что в этот самый момент киллеры выслеживают ее семью (в то время как ее ненормальный муженек свалил, крыса, заниматься какими-то колдовскими делишками, вместо того чтобы родных защищать). С другой стороны, через вымытые окна все видно, вымытые полы приятно не липнут к босым ногам, и к тому же из имевшегося дома небогатого набора продуктов уже приготовлены восхитительный крабовый салат и настоящее, еще теплое печенье, которое она сама испекла. Одно это стоит того, чтобы пренебречь картелем из Кайли, этого даже достаточно, чтобы простить ее мужа.

Тем временем Паза его мать поручила заботам трех престарелых, одетых в белое santeras; одна из них, оказавшаяся Джулией из botanica, видимо, являлась его йубона, кем-то вроде крестной матери. Джулия объяснила ему, что вообще-то они действуют не совсем по правилам, ибо дома, на Кубе, подготовка головы ийаво, инициируемого, к принятию ориша занимает девять месяцев, ускоренный же ритуал проводится потому, что Педро Ортиз и другие santeros и santeras признали это необходимым, а также из уважения к его матери.

Они находились в комнате в задней части дома, четверть которого принадлежала Педро Ортизу, в комнате, которая, наверное, предназначалась под кладовку или чулан, поскольку она не имела окон. Всю ее обстановку составляли циновка и большой canistillero – сделанный из красного дерева шкаф с выдвижными ящиками для хранения ритуальных предметов.

Некоторое время продолжались объяснения. Паз обладал базовыми познаниями в лукуми, имевшем африканскую основу священного языка культа сантерии, но Джулия использовала множество совершенно незнакомых ему слов, произносила речения не только из Ифа, но также и особые тексты, относящиеся к самой церемонии асиенто. При этом использовались не пальмовые орехи, а пригоршни раковин каури. Предсказания ита сулили нечто темное, если нечто не совершит чего-то с чем-то когда-то, в некоем особом месте.

– Вот еще одно, чего я не понял, – сказал Паз, – я всегда думал, что ориша призывает избранного, и лишь затем человек готовится принять его. Но меня никакой ориша не призывал.

– Ориша взывал к тебе годами, – последовало эмоциональное возражение. – Он взывал так громко, что это слышали решительно все, и только ты упорно держал уши закрытыми. Что весьма огорчительно.

– Я сожалею об этом, – сказал Паз и, произнеся эту традиционную фразу, вдруг почувствовал, что действительно сожалеет.

Старуха потрепала его по руке:

– Не тревожься, сын мой, мы все устроим, хоть это и будет непросто. Ты ведь упрямый осел, такой же, как твоя матушка, благослови ее Бог.

– Правда? А я думал, моя матушка была посвящена святым еще в детстве.

– Ну, если ты так думал, мало же ты про нее знаешь, – заявила Джулия и, прикрыв ему рот ладонью, когда он порывался задать еще вопрос, добавила: – Но сейчас не время говорить, во всяком случае для тебя. Тебе предстоит слушать, ждать и готовить свою голову к принятию ориша.

Итак, действо началось. Над Пазом совершили ритуальное омовение, обрили ему голову, облачили в белые одеяния, уложили на циновку, и три женщины, обращаясь с ним, словно с младенцем, стали кормить его с ложечки и поить, поднося чашку к губам. Кормили какой-то мягкой безвкусной кашицей, поили травяным чаем, отваром из множества трав. Все это сопровождалось пением и воскурением благовоний.

Пришедший мужчина, которого Паз не узнал, совершил жертвоприношение черного голубя, сцедил его кровь в чашу из кокосовой скорлупы и этой кровью начертил на бритой макушке Паза некие знаки. Снова чай, снова дым, снова песнопения. Паз потерял представление о времени, а порой казалось, оно двинулось вспять и он возвращается в детство.

А потом он уснул.

И конечно же, увидел сон. А когда проснулся, рядом находилась Джулия и, склонив к нему свое черное, морщинистое лицо с темными глазами, принялась расспрашивать, что он видел во сне. Остальные две женщины спокойно сидели на заднем плане, внимательно глядя на него, словно судьи на соревнованиях по гимнастике.

Паз рассказал свой сон.

Дело было в Гаване, он шел по лесной тропинке в обществе Фиделя Кастро, они беседовали, и Паз каким-то манером произвел на Фиделя столь сильное впечатление, что тот согласился покончить с коммунизмом и предоставить Кубе свободу.

Этому благословенному событию препятствовало лишь одно обстоятельство – Фидель вознамерился отметить окончание коммунистической эры праздничным пиром и потребовал добыть для него молочных поросят дикой свиньи. Семь молочных поросят.

Он вручил Пазу лук с семью стрелами, и Паз отправился в лес на охоту. Оказалось, что он великий охотник, и очень скоро семь подстреленных поросят лежали в его мешке.

А на обратном пути к дворцу Фиделя ему повстречалась Амелия.

Когда он рассказал ей, что у него в мешке, девочка стала просить отдать одного поросенка ей. Паз, однако, ответил «нет», ибо на кон было поставлено нечто жизненно важное – освобождение Кубы, которое Фидель обещал осуществить, если Паз принесет ему семь поросят.

Амелия плакала, уговаривая отдать ей всего-то одного поросеночка, но Паз остался непреклонен.

– Их должно быть семь! – заявил он.

Затем Амелия ушла, и тут пошел дождь и поднялся ветер – разыгралась настоящая буря. Паз явился во дворец весь промокший и усталый и подал Фиделю мешок. Однако когда Фидель достал поросят, их оказалось не семь, а только шесть. Фидель разгневался.

– Так-то ты исполняешь мои приказы, Паз! – закричал он. – Я велел принести семь! Никакой свободы для Кубы!

Тогда он, несмотря на ураган, снова отправился в лес, нашел другое стадо свиней, подстрелил из лука еще одного поросенка и принес Фиделю.

– Ты хорошо поработал и можешь просить для себя любую награду, – сказал Фидель. – Проси – и будет по-твоему.

Паз задумался, а потом сказал:

– Если так, я прошу, чтобы гадкий вор, укравший моего поросенка, был пойман полицией и застрелен.

И Фидель ответил: так тому и быть. Но полиция доставила Амелию, и Паз увидел, как ее поставили перед расстрельным взводом.

– И что, они застрелили твою дочь?

– Не знаю. Я прицелился из лука в Фиделя и пригрозил застрелить его, если он ее не отпустит. Похоже, это было что-то вроде тупика, безвыходной ситуации.

– Нет, во сне она умирает. Ты знаешь, что это сон об Ошоси?

– До этого момента не знал. А откуда ты знаешь, что в нем происходит?

– Это история из тех, которые мы называем апатаки. Они повествуют о жизни ориша, когда те еще были людьми. Но в той истории Ошоси охотится на перепела для Олодумаре, бога богов, а когда его мать похищает добычу, Ошоси, чтобы снискать благоволение Олодумаре, отправляется на охоту снова. Он молит о том, чтобы его стрела поразила сердце вора, и его пожелание исполняется – он убивает свою мать. Кроме того, семерка – это цифра Ошоси, вот почему появляются семь стрел и семь поросят. А во что ты был одет во сне?

– Ну, точно не скажу. Во что-то зеленое с коричневым, вроде той униформы, которую сейчас носят на Кубе.

– Да, зеленый и коричневый – это цвета Ошоси, Владыки Охоты. Теперь ты знаешь, кто пытается заполнить твою голову. Это хорошо.

Она одарила его широкой улыбкой, что сделали и остальные посвященные женщины.

И это действительно хорошо, подумал Паз. Охотник Ошоси имел с ним сродство, ведь он и сам, в определенном смысле, был охотником, охотником на людей, пусть даже больше этим и не занимался. Тяга, если признаться, все равно осталась: недаром он и позволил вовлечь себя в охоту за магическим ягуаром. Паз вспомнил, как в botanica держал в руках маленький лук, вспомнил и другой символ Ошоси, тюрьму. А ведь и манго, любимый фрукт Паза, тоже относится к плодам, посвящаемым Ошоси.

Да, все сходилось, все было взаимосвязано. Его жена назвала бы это верным признаком душевного нездоровья, но его жены здесь не было. Здесь были только madrinas, посаженные, пока сон не сменился другим, в котором он находился в маленькой белой комнате, где одетая в белое женщина ухаживала за ним как за младенцем, но что было об этом думать, если это предопределено?

Он с интересом наблюдал за тем, как они выкладывали перед ним полукругом круглые камни, fundamentos Ошоси, содержавшие аш ориша, которому предстояло переместиться в его голову. Женщина почтительно омыла fundamentos и полила их гладкую поверхность травяным отваром. То же было проделано и с головой Паза.

В течение пяти дней Пазу не разрешалось ни говорить, ни ходить, руки его были связаны. Одурманили ли его наркотиками, он не знал, и очень скоро это перестало его волновать. Его прошлая жизнь отступала, затягиваясь туманом, превращаясь в смутное, давнее воспоминание. Реальностью были лишь эти медленные, монотонные, нескончаемые дни и ночи, полные новых и новых жертвоприношений. Santero приходил снова и снова, принося в жертву разнообразных живых существ: петухов, голубей, маленького поросенка, черного козла. Жертвенной кровью santero орошал камни, головы и конечности жертв складывал в особые глубокие глиняные сосуды, сапера. К концу пятого дня Джулия объявила, что место для приема ориша в голове Паза сформировалось.

Паз и сам ощутил это изменение, едва уловимое, но реальное, как утрата невинности. Или то чувство, которое испытываешь, впервые убив человека. Сейчас он, как ему кажется, может говорить и способен ходить, что он и делает. У него такое ощущение, будто его ноги почти не касаются пола. Пятидневный период тайного созревания закончен, настал el dia de la coronation – день венчания. Паз стал ийаво, невестой ориша.

Набросив ему на плечи богато расшитое бисером и висюльками из ракушек широкое ожерелье, collares de mazo, его отвели в главную комнату дома, превращенную в тронный зал: в одном из ее углов, задрапированном зеленым и коричневым шелком, красовался пилон – высокий, подобный трону стул, какие некогда использовались царями Ифа.

Усадив его на этот престол, они кучками сложили к его ногам манго и ямс. Воздух наполнился запахом этих плодов и перемешивался с запахом жарившегося для свадебного пиршества мяса жертвенных животных.

Среди них находилась его мать, и Паз понимал, что его прежние отношения с ней исчерпаны, что личина этакого саркастичного разгильдяя, под которой он прятался от нее всю свою сознательную жизнь, с него слетела, ибо полубогам не дано дурачить друг друга ложными обличьями.

Народу в помещение набивалось все больше, и там становилось жарко. Пазу дали стакан и велели выпить: оказалось, это не вода, а водка aguardiente, напиток Ошоси. Над его верхней губой выступил пот. Появились барабанщики, троица мужчин с очень черной кожей. Они поприветствовали santero и установили свои инструменты – могучий барабан ива, другой, поменьше, итотеле, и третий, маленький, оконкойо, – на устроенном в дальнем конце комнаты деревянном помосте.

Как это обычно бывает у африканцев, все началось словно между делом, само по себе. Вдруг, будто ни с того ни с сего, послышался пробирающий до мозга костей стук ива, который тут же подхватили другие барабаны и тыквы в руках santero, сплетаясь в древний, замысловатый узор музыкального языка santos. Иле затянули песнь, обращенную к Ешу-Елеггуа, Стражу Врат.

Аго, аго, аго, иле аго. Открой, открой, открой.

Паз сидел на своем стуле, подобном трону, думая о своей матери и о ком-то еще, кого когда-то давно назвали Джимми Пазом, о человеке, имевшем ребенка, женатом на враче. Он был довольно симпатичным парнем, хоть и хитрожопым. Он думал и гадал: могло ли то, былое вместилище, которое сейчас танцевало перед ним, снова принять в себя то, чем он стал теперь?

Песнопение звучало все громче, все более настоятельно. Люди ритмично раскачивались, старшие женщины, посвященные Ешу, танцевали перед Пазом. Песнь призывала Ошоси снизойти и взять свою новую невесту. Глаза Паза заливало потом, и он заморгал, чтобы прояснить зрение. Это помогло мало: фигуры людей, расплывающиеся и дрожащие, выглядели все более зловеще. А в сознании его тем временем звучал тихий, допытывающийся голос, и Паз вынужден был признать – да, он прошел-таки через этот весьма утомительный ритуал. Да, он осознает преимущества очищения и признает это как символ некой новой степени зрелости, символ некоего возвращения к своим афро-кубинским корням, и да, это его действительно изменило. В определенном отношении сделало лучше, и он даже представил себе, разумеется в терминах рационального знания, как разъясняет все это своей жене. Но в разгар этого воображаемого разговора (порожденного ужасом, который Паз еще не желал признать своим) Ошоси, Повелитель Зверей, прошел сквозь врата незримого мира и вошел Пазу в голову.

Теперь Паз понял, что существует истинная девственность, нетронутость, несравненно более глубокая, чем отсутствие сексуального опыта, с которым иные носятся как курица с яйцом. Что способность соприкоснуться с глубинной сущностью бытия заложена в человеке с рождения, однако почти каждый в нынешнем мире так и не пробуждает ее в себе до самой могилы. Представление о том, что мир таков, каким он представлен в наших ощущениях, что мы постоянно пребываем в собственных головах, что вера есть выбор, который мы делаем посредством нашего сознания, – все это исчезло в первые же секунды, едва ориша проник в его тело. Тут-то до него дошло, что используемое ритуальное понятие «новобрачная» вовсе не было просто фигурой речи. Божество овладело им, кажется, не насильственно, но неотвратимо, с тем чтобы он уже больше никогда не был прежним.

Паз и раньше видел людей, одержимых ориша, и всегда полагал, что, когда ориша проявляет себя, человек находится в беспамятстве, но оказалось, что это не совсем так. Он пребывал вне своего тела, бесплотный дух, ощущавший лишь мягкий, доброжелательный интерес к тому, что это тело делает. А оно там знай танцевало себе перед троном, под песнь барабанов. Танец продолжался долго, и Паз видел, как его тело выделывало такие коленца, на какие в норме было решительно неспособно.

Затем Паз снова оказался во плоти, и люди помогали ему стоять, потому что ноги его не держали и он насквозь пропотел. В паху и суставах чувствовалось тепло, и вообще ощущение было такое, будто он часами занимался любовью.

Они усадили его на его трон, после чего Джулия, madrinas и santero говорили с ним о его новой жизни, о связанных с ней эвос – ритуальных задачах и ограничениях. Так прошел el dia de la coronacion, день венчания. За ним настал el dia del medio, день середины, посвященный празднованию. Представители мира сантерии со всего Майами наносили ему визиты и приносили поздравления, простираясь ниц перед Ошоси в образе Паза.

Паз обнаружил, что быть божеством ему по нраву. Пришла его матушка. Между ними состоялась долгая беседа на данную тему, в ходе которой он оказался способен весело признать, что был не прав чуть ли не во всем, но и мать его смогла сделать то же в отношении совершенных ею, пока она его поднимала, ошибок. Над всем этим они вместе по-доброму посмеялись.

Следующий день был el dia del Ita, день ита. Италеро, очень старый мужчина с темно-коричневой кожей, в незапятнанном белом одеянии, войдя, разбросал по циновке раковины каури и, по тому, как они выпали, предсказал Пазу его дальнейшую жизнь с ее опасностями, неудачами и триумфами.

Что-то из услышанного Паза удивило, но остальное казалось приемлемой проекцией его нынешнего состояния. Он спросил италеро насчет ягуаров и дочерей, получив обычный, характерный для всех оракулов невразумительный ответ. Очевидно, для Паза процедура закончилась вне зависимости от его решения. Он будет зависеть от его ориша. Теперь, встретившись со своей сущностью, Паз думал, что это не так уж плохо.