Ночь триффидов

Глава 13 Через океан

— Сколько еще времени, по вашим подсчетам, займет переход?

— До Нью-Йорка? Полагаю, два-три дня.

— Рады вернуться домой раньше, чем рассчитывали?

— Приказ есть приказ. Но будет очень приятно снова пройтись по твердой земле. Похоже, вы здорово поднаторели в этом деле, не так ли?

— Получил хорошую практику, ожидая летной погоды в комнате отдыха экипажа.

Гэбриэл Дидс играл в настольный теннис не только очень умело, но весьма, если так можно выразиться, убедительно. Он обладал такой силищей, что от его сумасшедших смэшей справа мячики частенько разбивались вдребезги.

Стены спортивного зала были оклеены постерами с изображением полуголых кинозвезд. На меня со всех сторон смотрели смазливые личики с ярко-красными пухлыми губками в обрамлении роскошных платинового цвета волос.

— Ну и дела, Мэйсен! Где вы обучились этому крученому удару слева?

— В крикете.

— Крикете?

— Правда, с мячом я обращался лучше, чем с битой.

— Позвольте! Но ведь крикет — это же сверчок. Очень горластый маленький жучок.

— Неужели вам никогда не приходилось слышать об игре под названием «крикет»?

Гэбриэл покачал головой и направил мячик на мою сторону стола со скоростью миллион миль в час. Пластмассовый шарик ударился о мою ракетку и отлетел к потолку. Отыскивая мяч на полу, я, не теряя времени, разъяснял партнеру основные принципы крикета — игры, которую мой школьный учитель мистер Пинз-Уилкс величал не иначе как богоданной. Мои рудиментарные объяснения, видимо, не очень его удовлетворили, поскольку выражение недоумения на физиономии гиганта не только сохранилось, но даже слегка усилилось. Немного поразмыслив, он потребовал дальнейших уточнений.

— Итак, сколько же времени у обеих команд занимает процесс подачи, учитывая количество игроков? Часа два?

— Ну что вы, соревнование по крикету продолжается несколько дольше.

Когда я рассказал ему, насколько дольше, он взглянул на меня с таким подозрением, словно услышал в моих словах подвох.

— Два дня?! — переспросил он и для пущей убедительности повторил: — Неужели целых два дня? — Пытаясь ликвидировать вмятину на целлулоидном шарике и покачивая головой, он приговаривал: — До чего же выносливы эти англичане! И как же вы ухитряетесь выдержать столько времени без еды и сна?

— Команды берут перерывы на ленч и на чай.

— Чай?! — Теперь он почти не сомневался, что я над ним издеваюсь.

Чтобы снять все подозрения, мне пришлось объяснить, что в Англии слово «чай» означает не только напиток, но и прием пищи в период между ленчем и обедом.

В этот момент я еще раз осознал, что культурные и даже лингвистические расхождения между американцами и англичанами, какими бы поверхностными они на первый взгляд ни казались, могут стать причиной серьезной головной боли при установлении контактов.

Однако, несмотря на все наше несходство, с Гэбриэлом я уживался прекрасно. Его постоянное дружелюбие и душевная теплота помогали мне сохранять хорошее настроение. Мы с ним играли в настольный теннис, пили кофе (настоящий кофе, а не ту желудевую бурду, которая в наших краях почему-то именовалась «кофе по-французски») и болтали, перебрасываясь словами и фразами, словно шариками для пинг-понга, имевшими явную тенденцию разлетаться после ударов гиганта.

Гэбриэл и сообщил мне некоторые подробности деятельности исследовательской группы на борту парохода «Малый Бигль».

— Команда относится к нам подозрительно и величает олухами, — сказал он.

— Олухами?

— Вначале это было просто «ологи». Но, поднявшись на борт, мы, пожалуй, излишне задирали носы. Все эти книги, приборы, лаборатории. Отличный удар, Дэвид! Однако наша заносчивость скоро прошла. Пароход еще толком не успел выйти из гавани, как мы все свесились через фальшборт и принялись звать Хью.

— Звать Хью? — улыбнулся я. — Ах да, понимаю. Mal de mer.[5]

— Именно… Черт побери! Похоже, сетка приподнялась, чтобы поймать мой мяч…Затем mal de mer уступила место болезни, которую вполне можно назвать mal de pays.

Mal de pays? Употребление малознакомого французского термина, переводимого как «тоска по дому», кое-что говорило и о Гэбриэле. Судя по эрудиции, он получил первоклассное образование.

— Наверное, команда стала называть вас ологами из-за ваших профессий, — сказал я.

— Вы попали в самую точку, Дэвид. В самую точку. Я биолог, специализирующийся в ботанике.

— А Дек?

— Геолог. Если мы оказываемся вблизи нефтяных месторождений или залежей руд, то хотим узнать о них как можно больше. Керрис — зоолог. Она пытается выяснить, как чувствует себя фауна под игом этих милых триффидов.

— Плохо, как я догадываюсь.

— Крысы чувствуют себя превосходно.

— Хотите сказать, они подбирают крошки со стола триффидов?

— Опять мимо! Проклятие, эта сетка снова выросла у меня на глазах! Вы, приятель, обязательно должны научить меня этому крученому удару слева. — Гэбриэл выудил шарик из-под сетки и перекинул мне для подачи. — Ким Со занимается антропологией. Изучает, как поживает тот бедный Джон, которому удалось выжить.

— А Рори?

— Этот парень из другой компании. Он дипломат. Нечто вроде странствующего посла, устанавливающего контакты (а в идеале — и дружественные союзы) с колониями, которые нам попадаются на пути.

— По-моему, это очень непростая работа.

— Именно… Очко в мою пользу, старина! — Он произвел очередную подачу, и шарик просвистел мимо моего уха. — Матч-болл, похоже, приближается. — Он немного помолчал, чтобы вспомнить нить беседы, а вспомнив, продолжил: — Вам, видимо, тоже приходилось встречаться с подобным явлением… Люди боятся, что средства существования, которые они добывают тяжким трудом, отберут бандиты. Поэтому многие колонии замыкаются в себе и всеми силами пытаются скрыть сам факт своего существования.

— Их вполне можно понять.

— Но настало время ломать барьеры. Мы не можем позволить себе продолжать жить в своих огороженных фермах или крошечных изолированных мирках. Необходимо устанавливать контакты, чтобы в конечном итоге объединиться во всемирную федерацию.

— Второе издание ООН?

— А почему бы и нет? Некоторые из ребят, спрятавшихся в европейских анклавах, чтобы не выдать себя, даже не осмеливаются пользоваться радиопередатчиками. Но готов держать пари на что угодно: они не отходят от приемников, выясняя, как идут дела у соседей.

— Мы ничего не знали о Нью-Йорке — из этого следует, что вы тоже храните молчание в эфире.

— Все! Игра! — Шарик, с силой врезавшись в мою ракетку, распался на две аккуратные полусферы, а Гэбриэл без паузы продолжил: — Мы используем маломощные передатчики с радиусом действия не более тридцати миль. На нас, как и на вас, нападали пираты. Наше положение было крайне скверным до тех пор, пока новая власть не сумела наладить оборону. Теперь, если на нас нападут, мы можем ответить так, что мало не покажется. Кофе хотите?

Я был не в силах отказаться от восхитительного напитка. Мы пристроились на краю теннисного стола и принялись потягивать темную жидкость из бумажных стаканчиков, болтая о разных разностях.

Мы строили гипотезы о причинах окутавшей нашу планету тьмы. Говорили о своих семьях и годах детства, что давало нам возможность лучше понять друг друга. Я рассказал Гэбриэлу о всех приключениях, связанных с испытаниями построенных мною моделей самолетов. Особенно ему понравился рассказ об испытательном полете реактивной модели. История была действительно забавной, поскольку старый звонарь, услыхав шум реактивного двигателя, вдруг вспомнил о гитлеровских ФАУ и ударил во все колокола.

Гэбриэл смеялся громко и долго, шлепая себя по бедрам с такой силой, что на них наверняка осталась пара-тройка синяков.

Кончив хохотать, он провел пальцем по краю стола и застенчиво произнес:

— Как легко забывается детство… Я разводил кроликов. Они размножались с такой быстротой, что я не замечал, когда пара-другая исчезала. Отец время от времени отлавливал их для кастрюли. — Вспоминая это, Гэбриэл улыбался. — Что касается моих грехов, то… На первое место я поставил бы любовь к кино. Каждую субботу я оказывался первым в очереди к кассам «Левиса». «Левис», если вы не знаете, громадный подземный кинотеатр на Бродвее. Я обожал легкие комедии. Бастер Китон, Лоурел и Харви, Аркин Россет. Чаплина, надо признаться, я недолюбливал. Чересчур сентиментально. Перебор смальца, как говорится. Ковбойские фильмы я тоже обожал. Чем больше стрельбы, тем лучше. Но через некоторое время я перестал смотреть на то, как люди убивают людей.

— Почему?

— Отец застрелил маму. Бах! Прямо в сердце.

Эти слова меня буквально потрясли.

— Простите, Гэбриэл, я не хотел…

— Ничего страшного, Дэвид. Это произошло давным-давно. Говорят, что он неадекватно среагировал на хим-ин.

Я чувствовал себя не вправе спрашивать его, что значит этот «хим-ин». Но, видимо, прочитав в моем взгляде недоумение, он спокойно пояснил:

— Химическая инъекция. Боюсь, что и с этим вы тоже незнакомы.

Я молча кивнул, боясь произнести бестактность, но Гэбриэл благожелательно улыбнулся:

— Так называемая химическая инъекция — один из методов стерилизации мужчин. — Он изобразил, что вводит себе в вену шприц. — Папе было в то время двадцать шесть, и для этой процедуры он стал староват. Вливание вывело его из психического равновесия. — Гэбриэл постучал себя по виску. — Мне в этом отношении гораздо легче. Ведь я не могу страдать от отсутствия того, что мне совершенно неизвестно. Вы понимаете, о чем я?

Я все понял и в глубине души ужаснулся.

Продолжая улыбаться, он добавил:

— Так называемая розовая карта открыла для меня доступ в Высшую школу Нейтера, — он радостно фыркнул, — и в итоге я получил образование, о котором прежде не смел мечтать. Теперь у меня прекрасная квартира и лучшая в мире работа. Эй, Дэвид! Что с вами? Вы расплескали кофе. Еще налить?

Я поблагодарил его. Нет… Мне хотелось выскочить на палубу, чтобы вдохнуть свежего воздуха… У меня хватило сил выразить признательность за игру и потребовать реванша в ближайшем будущем. Получив обещание, я вышел, так ничем и не выдав обуревавших меня чувств.

Время замедлило бег. Бывали часы, когда день нельзя было отличить от ночи. Это случалось, когда небо затягивали тучи, еще больше затеняя и без того хилое солнце. Пароход тем временем, разрезая форштевнем тихие воды Атлантики, спешил на запад. Временами дул ледяной ветер, и тогда в воздухе начинали кружиться снежинки. Кто-то очень давно написал: «Снежинка в июне… Что может быть хуже?» Теперь я знал, что неизвестный мне поэт был очень близок к истине. По всем законам природы в это время должны были стоять теплые летние дни, но вместо этого в открытый иллюминатор каюты залетали снежинки. Возможно, потепление так и не наступит. Если так — человечество погибнет, а планета скроется под толстым слоем льда.

Кто знает, что произойдет потом? Тысячи и тысячи — а может, и миллионы лет ставшая ледяным гробом Земля будет вращаться вокруг невидимого солнца. На поверхности нашей планеты не останется ничего живого. Ни единого микроба.

Я смахнул образовавшуюся на стекле иллюминатора влагу. За стеклом была сплошная чернота, на фоне которой мелькали отдельные снежинки.

Да, давно покинувший наш мир поэт был прав. Ничего нет хуже летних снежинок…

— Хэлло, Человек Бум-Бум! — радостно крикнула Кристина из дальнего угла пассажирского салона. Она рисовала толстенным карандашом палочки, пыталась изобразить человечка.

Я улыбнулся в ответ и, прикоснувшись к груди, произнес:

— Дэвид. — И тут же повторил по слогам, растягивая первую гласную: — Дэ-э-вид.

— Дэвид Мэйсен, — весело произнесла она. — Да. Дэвид Мэйсен. Пора ужинать?

— Нет, — ответил я, потрясенный ее успехами, — ужин будет немного позже.

Сочинявшая отчет Керрис подняла голову:

— Кристина движется семимильными шагами. Еще пара лет — и она станет полноправным членом нашей ученой команды.

— Одним из «олухов»?

— «Олухов»? Ах да… Видимо, вам удалось пообщаться с кем-то из экипажа.

— Нет. Мне рассказал Гэбриэл. По правде говоря, члены экипажа, увидев меня, отруливают в сторону.

— Пусть вас это не тревожит. С нами они тоже избегают общаться. Как вам, наверное, известно, небольшая доза взаимной подозрительности только на пользу. Виски хотите?

— Хм-м… Если вы считаете, что…

— Оставьте ваши британские тонкости и выпейте со мной. Уже можно. Солнце стоит выше нок-реи, даже если мы его и не видим.

С этими словами она легко поднялась с кресла и, чуть покачивая бедрами, направилась через комнату. Гэбриэл как-то назвал ее походку развязной и при этом понимающе подмигнул.

— Если хотите знать мое мнение, — говорила Керрис, бросая кубики льда в стаканы, — то команда просто завидует нашим возможностям. — Она продемонстрировала мне бутылку виски. — Пока мы в море, для моряков установлен «сухой закон». Видя, как мы нянчим стаканы с выпивкой, они злятся. Этого для вас достаточно? — спросила Керрис, показывая мне более чем щедро заполненный стакан.

— Да. С избытком. Большое спасибо.

— Дрянное пиво! — сурово глядя на меня, выпалила Кристина и состроила недовольную гримасу. Затем скосила глаза и уронила голову на грудь, явно изображая позволившего себе некоторые излишества человека.

— Что-то подсказывает мне, — улыбнулась Керрис, — что через несколько месяцев ваша дикая девица не будет отличаться от своих ровесниц из Нью-Йорка… Ваше здоровье!

Через пару дней я уже ощущал себя морским волком и уверенно расхаживал по палубе даже во время качки. Более того, я вполне приспособился к морскому распорядку. Пища была великолепной, а кофе лился рекой целый день. Я частенько беседовал с «олухами». Самыми дружелюбными из них оказались Керрис Бедеккер и Гэбриэл Дидс. Гэбриэл получал огромное удовольствие, регулярно побивая меня в пинг-понг (впрочем, я тоже выиграл пару встреч), а зато я испытал сладкое чувство мести, разъясняя ему правила крикета с помощью картонной трубки и некоторого подобия мяча из пары плотно скрученных носков. Ким Со тратила все время на воспитание Кристины, и я их обеих почти не видел, но мне удалось заметить, что словарный запас Кристины заметно обогатился. Она начала говорить с заметным американским акцентом, иногда сдабривая речь словечками, имеющими хождение лишь среди горцев Шотландии.

Дек — очень приятный, но страшно застенчивый парень — с головой погрузился в работу. Он с утра до вечера составлял отчеты о своих геологических находках в тех местах, которые успело посетить судно. Насколько я понял, наши заокеанские собратья испытывали острую нужду в легкодоступных, свободных от триффидов нефтяных месторождениях. Найти такие залежи оказалось нелегко.

Боюсь, мне так и не удалось до конца растопить сердце Рори Мастерфилда. Когда Рори чувствовал, что я заметил его обращенный на меня изучающий взгляд, он старался скрыть интерес за дружеской улыбкой. Однако я видел, что этот парень испытывает ко мне скрытую неприязнь.

К своему немалому изумлению, я понял, что с нетерпением жду свидания с Нью-Йорком. Вновь пробудилась моя тяга к приключениям. Я стремился приступить к исследованиям. Вернувшись на остров Уайт, я, естественно, дам полный отчет о том, что мне удалось открыть в великом американском городе. Одну область потенциального напряжения между двумя колониями я уже успел определить. Гэбриэл Дидс не скрывал, что был кастрирован, получив за это некоторые привилегии. На моем острове, где плодовитость считалась доблестью, идея лишения молодого здорового мужчины детородной способности инстинктивно вызвала у меня полное отторжение. Но несколько успокоившись, я вспомнил, что в создании класса евнухов не было ничего нового. В Древнем Риме, Византии, Оттоманской империи и в некоторых других восточных державах кастрация мужчин получила широкое распространение. Евнухи, считаясь в некотором роде элитой, выполняли порой весьма ответственные государственные функции. Они не только охраняли гаремы султанов, но и служили высшими чиновниками у византийских императоров. Известно, что лошади в шорах гораздо лучше справляются с обязанностями, чем их глазеющие во все стороны собратья. Мальчики, пожертвовавшие своими мужскими достоинствами, подобно этим лошадям могли сосредоточиться на выполнении великих задач, не отвлекаясь на призыв гормонов.

Нравится мне это или нет, но существование евнухов считалось естественным явлением в том мире, в котором жил Гэбриэл.

На второй день к вечеру, когда солнце казалось всего лишь мазком кирпичной краски, на палубе парохода неожиданно развернулась бурная деятельность. У всех моряков были решительные и напряженные лица.

До меня донесся голос капитана Шарпстоуна. Голос звучал негромко, но весьма и весьма убедительно.

— Прошу вас спуститься вниз, мистер Мэйсен. — В полумраке я с трудом мог различить темный силуэт стоящего на мостике шкипера.

Не в силах победить врожденную любознательность, я спросил:

— Что случилось?

— Ничего такого, с чем мы не могли бы справиться. Прошу вас покинуть палубу.

К этому времени матросы уже сняли брезентовый чехол с пушки, некоторые продолжали возиться с пулеметами.

— Немедленно спуститесь вниз, мистер Мэйсен. Если вы этого не сделаете, я прикажу команде увести вас. Ради вашей же безопасности.

Я неохотно покинул палубу и прошел в пассажирский салон.

Там царила напряженная тишина. Гэбриэл смотрел в иллюминатор, нервно ломая пальцы.

— Что происходит? — спросил я. — Почему команда готовит к бою пушки и пулеметы?

— Всего лишь предосторожность, — ответил Рори. — Никаких оснований для беспокойства.

Сказано, конечно, прекрасно — но я не мог не заметить, что Ким и Дек страшно встревожены.

— Насколько часто это происходит? — не унимался я. Мне стало ясно, что у этих людей есть враги и что именно сейчас они, пользуясь полумраком, могут напасть на нас.

Я сел и, напрягая слух, стал ждать первых выстрелов.

Как вы, наверное, понимаете, ужин на сей раз запоздал довольно сильно, да и состоял всего лишь из наскоро приготовленного омлета. Когда мы уже заканчивали трапезу, репродуктор внутренней переговорной системы издал свистящий звук. Услыхав коллективный вздох облегчения, я понял, что это был сигнал отбоя тревоги. Потом послышался топот многочисленных ног: матросы расходились по своим обычным рабочим местам или торопились в кубрик.

Что бы это ни было, на сей раз, похоже, обошлось без пальбы.

Однако возня вокруг пушек и пулеметов давала обильную пищу для размышления. Вернувшись в свою каюту, я принялся строить догадки о том, кого так боялся встретить в открытом море капитан Шарпстоун.

Утро почти не принесло с собой света. Лишь далеко на востоке на линии горизонта возникла полоса цвета запекшейся крови. Полоса постепенно расползалась по темному небу, как кровавое пятно по одежде.

Проснулся я от холода. За завтраком мне сказали, что капитан Шарпстоун, чтобы максимально увеличить ход, распорядился подавать весь пар в машины, не оставив на отопление кают ни единого кубического сантиметра. Натянув на себя все, что возможно, я поднялся на палубу и, пройдя на нос, стал вглядываться в ледяной полумрак утра. Было настолько холодно, что на парусиновом чехле пушки образовался слой инея. За моей спиной в небе виднелся темно-красный мазок солнца. Медленно — страшно медленно — он становился чуть светлее. Часам к одиннадцати он снова стал похож на диск из красной фольги, но света практически не давал.

Я наклонился вперед, поставив локти на фальшборт. Поверхность совершенно спокойного моря обрела красно-коричневый цвет и так же, как небо, походила на запекшуюся кровь. Мне снова почудилось, что корабль влечет меня в подземный мир Аида.

Откуда-то издали донесся полный ужаса вопль. В нем были боль и одиночество потерянной души. Не требовалось большого воображения, чтобы представить, что слышишь стенания давным-давно погибшего моряка. Здравый смысл подсказывал, что это кричит парящая где-то в сумеречном мире чайка, но, вглядевшись, я не увидел ни единой птицы. Жалобный крик послышался снова.

Между небом и морем, насколько хватал глаз, тянулась бледная полоса. Туман, подумал я. Холодный воздух, видимо, пришел в соприкосновение с чуть более теплым морем. Внимательно всмотревшись, я увидел на горизонте едва заметные изменения.

Там вдали возникли какие-то продолговатые тени. Они скопились тесной группой в центре, становясь более редкими на периферии. Тени, медленно поднимаясь над туманом, тянулись к небу, напоминая зачарованный Вавилон или магический, плавающий над волнами замок.

Я был настолько заворожен этим зрелищем, что совершенно не заметил появления Керрис.

— Впечатляюще, правда? — Я обернулся и увидел ее сияющие глаза. — Вот мы и дома, — тихо сказала она.