Невозможная птица

ПЕРВОЕ СЛОВО

Ничего страшного.

Меряя шагами комнату, Дэниел напоминал себе снова и снова: ничего страшного. Его сын может вернуться домой с минуты на минуту. Сколько раз он уже опаздывал? Он должен был бы уже привыкнуть к беспечности Шона. Привыкнуть к тому, как тот соскальзывает вниз головой с покрытой ковром лестницы на собственном животе, издавая мультяшный птичий крик, когда каждая ступенька выбивает из него очередную высокую ноту дикого вибрато – как муэдзин на минарете мечети, выкликающий призыв к молитве варварскими четверть-тонами. Это дядя Майк показал ему этот трюк. Шон захихикал и сказал: «Щекотно». Как будто это было совсем не опасно. Как будто он не мог с лёгкостью раскроить себе череп о стенку в конце пролёта. Он был так похож на своего дядю. Любил рисковать по пустякам. Словно собирался жить вечно.

Ничего страшного. Он просто ребёнок.

Шону было неведомо чувство паники, которому так подвержены родители. По крайней мере, некоторые родители. Дэниел не мог поверить, что есть люди, позволяющие своим детям играть посередине улицы. Это было преступлением. Они напрашивались на беду. Иногда ему хотелось обнести сына колючей проволокой, или огородить его стадом слонов, или, по крайней мере, снабдить его парочкой танков в качестве эскорта. Запереть его в подземном бункере, в котором он смог бы пережить все что угодно – даже ядерную войну. После Джулии катастрофа всегда была неподалёку. Больше не было никаких поблажек.

Поэтому Дэниел почувствовал облегчение, когда зазвонил дверной звонок.

Шон опять забыл ключи. И ему лень было обойти вокруг до заднего входа, который они держали – он держал – постоянно открытым. Или, может быть, он опять спасает очередную птицу.

Дэниел успел уже забыть, как чудесно бывает открывать дверь на звонок, особенно если кто-то потерялся и ты его ждёшь. Много дней прошло с тех пор, когда он в последний раз ждал гостей. Или хотел, чтобы к нему кто-нибудь пришёл.

Пробираясь по дому ко входной двери, он вспоминал тот день, когда Шон исчез из их старой квартиры на верхнем этаже. Ему тогда едва исполнился год. Он падал на каждом шагу. Ковылял по дому в болтающихся пелёнках – дикий, бесстрашный. Батарея научила его первому слову: «Горячо». Квартира была маленькой, так что его исчезновение было абсолютно необъяснимым. Он не мог выйти наружу ни через парадную, ни через заднюю дверь – он не смог бы дотянуться до ручки. Они осмотрели все: буфет на кухне, ванную, свою спальню, его спальню, туалеты, гостиную, столовую – поиск становился все более отчаянным по мере того, как они убеждались в его тщетности. Шона не было нигде.

Они обменялись взглядом. Потом обыскали все по второму разу.

Джулия ринулась вниз по ступенькам во двор, уверенная, что Шон с его чутьём прирождённого спелеолога каким-то образом нашёл путь на свободу. Дэниел сидел на полу в пустой комнате сына, с набухающим комом в груди, когда заметил кое-что.

Столик.

Жёлтый столик Шона. Оклеенный стикерами с подсолнухами.

Два нижних ящика были выдвинуты. Верхний из них был завален грудой одежды, как будто Джулия затолкала в него слишком много вещей и он перестал закрываться. Дэниел поднялся и рассеянно – таким движением человек подбирает завалявшуюся на кухонном столе палочку от мороженого и кидает её в мусорное ведро – примял кучу одежды и задвинул верхний ящик в стол.

И взору его предстал, подобно младенцу Иисусу в яслях, прикрытый лишь пелёнкой Шон, спящий, свернувшись калачиком, в пустом нижнем ящике.

– Ты напугал меня, – сказал Дэниел, берясь за бронзовую ручку входной двери.

Шон преобразился, превратившись в высокого человека в безупречном чёрном костюме. У него были тёмные очки и белозубая улыбка. Его рука была засунута в карман пиджака, как будто он держал что-то в кулаке. И когда он заговорил, его голос оказался невыразительным и лишённым ударений. Он мог бы заменить любого диктора в Северной Америке.

– Добрый вечер, мистер Глинн. Моё имя Такахаши. Я агент NSA[16], особый отдел. Я только что прилетел из Сан-Франциско. – Улыбка на его плоском лице говорила: «Попался! » – Мы повсюду вас искали.