Невозможная птица

ИЗБРАННЫЙ АД

Рэчел была его парикмахером, и Дэниел, разумеется, не ожидал увидеть её, отворяя парадную дверь своего дома воскресным утром. Её глаза были прищурены от солнца. Симпатичные смеющиеся голубые глаза были её лучшей чертой.

– Милая пижамка, – сказала она.

– О Рэчел! – почему он был так рад видеть её?

Рэчел была крупной женщиной; крупной, но не толстой. В ней была особая мягкость, присущая некоторым людям больших габаритов. Зная о впечатлении, какое производит их комплекция, они не делают резких движений. «Мягкие гиганты» – это, конечно, клише, но в данном случае это было правдой. Её тело было широким. Её глаза были широко расставлены. Она выглядела как женщина, решившая стать двумя и остановившаяся на полдороге – вроде одной из старых тряпичных игрушек Шона, – или, возможно, это был результат неоконченной схватки двух сплетённых в поединке божеств. Даже её грудь позволяла предположить это: словно две орудийные башни военного корабля. Она очень нравилась Дэниелу.

– Хочу писать, как скаковая лошадь. Можно войти?

– Конечно, – сказал он, но она уже проскользнула мимо него.

– Подумала, может, ты хочешь подстричься, – она улыбнулась и приподняла свой большой кошель чёрной кожи, как сельский врач свою сумку с инструментами. Он знал, что она купила его в Африке. Рэчел часто рассказывала о своей поездке в Африку на страховку, выплаченную за мужа. Это был звёздный час её жизни. Первый раз, когда она куда-то поехала. Дэниела не особо интересовала Африка, но в устах Рэчел она выглядела очень экзотично. Она нырнула в туалет, а он остался стоять в дверях, глядя наружу. Какой прекрасный день, подумал Дэниел, надеясь, что там, снаружи, есть хоть кто-нибудь, кто мог наслаждаться.

Он услышал шум спускаемого бачка, и вот Рэчел уже стоит на кухне – большой дружелюбный силуэт в ослепительных лучах солнца. Он закрыл дверь.

– Я могу прибрать здесь, – сказала она, глядя на окружающий беспорядок.

– Прошу прощения. Все время забываю, – объяснил Дэниел.

– Где Шон?

Ответ на этот вопрос он знал.

– В гостях у приятеля, – сказал он, гордясь своей осведомлённостью. – С ночёвкой.

Может быть, как раз сейчас он ищет птиц. Шон постоянно приносил домой птенцов, как старательный ретривер. Пораненных синичек, ласточек, скворцов. Дэниел объяснял мальчику, что это не очень-то правильно. Что он оставит на них свой запах, и мать может выбросить их из гнёзда. Он где-то об этом читал. Но Шон каждый раз настаивал на том, чтобы кормить птенцов подслащённой водой из пипетки; он клал их в корзиночку, выстланную папиросной бумагой. Шон очень старался, но его усилия никогда ни к чему не приводили. Птенцы редко проживали больше одного дня, и их хоронили вместе с остальными на заднем дворе.

– Почему бы тебе не принять душ? – предложила Рэчел.

Дэниел кивнул, глядя на свой измятый наряд, не в силах вспомнить, когда в последний раз одевался.

Удостоверившись в том, что дважды вымыл голову шампунем, как это всегда делала Рэчел, он вернулся на кухню и увидел, что она перемыла всю посуду и теперь поливала цветы. Что она делает здесь? Рэчел, насколько он знал, никогда не была приходящей домработницей. Он заметил, что она оставила книжку в бумажной обложке на кухонном столе. Один из этих вульгарных романчиков с вытисненным золотом названием. Обложка напомнила ему ту книгу, которую он читал Шону в последний раз, когда у него был кошмар. Клайв Синклер Льюис. «Расторжение брака». На самом деле это была одна из самых его любимых книг. Если не обращать внимания на самодовольство, которым грешило все, что писал Льюис. Книга о людях, избравших ад. О людях, застрявших на полпути; людях, не знающих о том, что они умерли. Это звучало пугающе правдоподобно: мы предпочитаем знакомый ад, который создали для себя, попытке достичь рая, которого не можем себе представить и на который не можем надеяться. Или не чувствуем, что заслуживаем его.

– Какой ты симпатичный, когда приведёшь себя в порядок! – сказала Рэчел, улыбаясь.

Он оторвался от книжки.

– Я, наверное, пропустил свою стрижку, да?

Она движением руки отбросила его извинения.

– Меня не было в городе, – она печально улыбнулась. – Прости, я не смогла прийти на похороны.

Дэниел не очень хорошо помнил похороны. Бог благословил его плохой памятью.

Он помнил только, что день был пасмурный.

Был Майк, который держал его за руку.

И ещё там была их двоюродная бабка Мэйбл. Он видел её, только когда умирал кто-то из семьи. Мэйбл хотела, чтобы её утешали. Как будто это было худшее из всего, что с ней когда-либо случалось. Её веки были красны, словно она не спала предыдущую ночь. В обоих её кулаках было зажато по носовому платку. И он поддерживал её, деликатно похлопывал по спине, слушал её полузадушенные всхлипы и обонял её туалетную воду, а она объясняла, как это все ужасно и несправедливо.

Он смутно припоминал, что между его женой и Мэйбл вроде бы существовала какая-то недоговорённость. Ну да, – они же не разговаривали годами. Он должен был бы сказать ей: «Тётя Мэйбл, ведь вы были не в восторге от Джулии, припомните-ка! Она вам никогда не нравилась». Но это оскорбило бы её чувства.

– Сядь, – сказала Рэчел. – У тебя есть пылесос? Конечно, где-то должен быть. Разве не у всех людей есть пылесосы?

– Дэниел!

– Да?

– Сядь.

– Хорошо, – сказал он, разворачивая один из кухонных стульев.

Она обернула вокруг его шеи красное кухонное полотенце и подоткнула его. Ощущение было успокаивающим и знакомым. Она была профессионалом; он был в хороших руках. Она прикасалась к его голове. Щёлкала ножницами. Подрезала чёлку. Жужжала машинкой. Прикосновение холодной нержавеющей стали к ушам было приятным. Он уже забыл, какое глубокое удовлетворение приносит эта процедура – когда тебя стригут. Тяжёлые пряди падали с головы и покрывали грудь, как завитки эмблемы «Найк». Её живот коснулся его плеча, и он отодвинулся.

– Когда ты в последний раз брился? – спросила Рэчел.

Да, это был вопрос. Он молча обдумывал его.

– Подожди-ка, – сказала она, кладя ножницы на стол и направляясь к лестнице. Она вернулась с бритвой, и на его шею и щеки легла тёплая волна мыльной пены. До сих пор его никто никогда не брил. Мягкое нажатие лезвия на щеки. Наждачный звук, когда оно проходило вдоль кожи. Дэниел глубоко вздохнул. И где-то в середине процесса ему стало так хорошо, что он закрыл глаза.

Рэчел была, без сомнения, привлекательная женщина. Вдова. Он почувствовал, что не хочет развивать эту мысль.

– Я потеряла мужа двенадцать лет назад. Иногда (щёлк) во сне мы разговариваем (щёлк). Не очень часто (щёлк) (щёлк). Но у нас несколько лет подряд были постоянные сеансы психотерапии (смех) (щёлк). Обговорили все на свете. По крайней мере, так мне казалось. Никогда не могла вспомнить, о чем мы говорили, но всегда просыпалась с таким чувством, будто мы решили множество вопросов.

Она стояла перед ним, наклонившись, держа в руке его подбородок и испытующе рассматривая чёлку.

– Дэниел! – сказала она. – Открой глаза.

Он открыл и был вознаграждён видом ложбинки между её грудей.

Она улыбнулась.

– В моих снах он был гораздо более милым, чем тогда, раньше – в моем доме.

Так вот что происходит, подумал Дэниел. Где-то в промежутке между нулём и двенадцатью годами «наш дом» становится «моим домом». Вот как это работает. Это было полезное знание.

– Как ты, справляешься? – спросила она.

Он знал, что она имеет в виду. Это слово использовалось в различных ток-шоу, как будто каждый проходит через одно и то же, вне зависимости от того, в чем состоит его горе. Справляешься. Они с Майком говорили об этом. Справляешься. Это означало, что ты умираешь в душе, но при этом лишь плачешь в темноте – или по телевизору, перед толпой незнакомцев, которые платят тебе за это.

– Да, – кивнул он, уставившись на её грудь. – Я думаю, да. Определённо. – Потом он поднял на неё взгляд (она исследовала его виски) и спросил: – Ты это так называешь?

– Ты хорошо держишься. – Он чувствовал аромат её дыхания. Мята. – Как малыш?

Он пожал плечами.

– Знаешь, Дэниел, ты ведь мой любимый клиент. Я бы не хотела потерять тебя.

Такая мелочь, как ушедшая жена, здесь роли не играет, не так ли? Ушедшая. Уход. Странные слова. Для этого было более подходящее слово, но он даже ради спасения собственной жизни не смог бы его произнести.

– Дэниел? – Она опять держала его за подбородок и легонько покачивала его голову взад-вперёд. – Кажется мне, что тебе надо поискать чего-нибудь новенького.

– Новенького?

– Посмотреть на вещи по-другому. Может, не так широко. Убрать излишки.

Так, ну, это уже воняет. Дэниел ненавидел, когда в книгах метафорическое содержание вылезало на поверхность – подтекст, вытаскиваемый нетерпеливым автором на уровень текста.

– Послушай, – сказал он, вставая, и хлопья волос посыпались на его шлёпанцы. – Не надо. Не надо, пожалуйста. Я не в отчаянии. Я не влюблён в тебя. Моя жена… Она просто… – Ему было трудно дышать. – Постричься – это ещё не значит завязать роман.

Рэчел посмотрела на него.

– Сядь, – сказала она.

Он сел. Она спрыснула его из маслянистого флакона и провела рукой по его волосам.

– Кто говорит о том, чтобы завязать роман? – сказала она (щёлк). – В любом случае, ты не мой тип (щёлк, щёлк). У меня более изощрённый вкус в плане секса.

– Секса? – каркнул он.

– Ой, перестань. Я не ангел сострадания. Просто я считаю, что тебе это нужно.

Было очень трудно понять, куда смотреть.

– Ты хочешь?..

– Что ж. Пожалуй… Но… не сейчас.

Почему, удивился он. Почему не сейчас?

– Без проблем, – сказала она. – Но имей меня в виду, – она наклонилась ближе. – Не беспокойся (щёлк). Я не какая-нибудь лесбиянка, – она улыбнулась. – Ну… то есть да. Но я не настаиваю на этом.

Дэниел заплакал. Он смотрел на обрезки волос на красном кухонном полотенце, повязанном вокруг его шеи, и плакал.

Рэчел держала его, обняв своими полными руками за плечи. Как медведица, нянчащая детёныша.

Он открыл рот и не смог издать ни звука.

Через некоторое время Рэчел подошла к холодильнику, достала жестянку пива, отпила и протянула ему. Она вытерла слезы с его щёк, и он глотнул. Вкус пива был изумительным. Действительно, он был превосходным. Стоя позади, Рэчел протянула ему ручное зеркальце, чтобы он мог взглянуть на конечный результат.

– Превосходно, – сказал он, глядя на свой профиль и мельком – на отражение её тела.

– Ну и чудно, – сказала она.

– Покажи мне твои груди, – попросил он, чувствуя холод банки в руке.

Он услышал, как она засмеялась, и потом – как она снимает блузу.

– Не подсматривай, – сказала она, и он опустил зеркальце на колени.

Он запомнил щелчок выключателя бра. Затем она вышла вперёд из-за его спины и встала посреди кухни. Крупная женщина с весьма крупными грудями. Она скрестила руки на животе и смотрела, как он смотрит на неё. Забавно, но он не сравнивал её ни с кем. Её груди были прекрасны сами по себе, в отвлечённом смысле. Они могли бы быть грудями любой другой женщины. Какая поразительная мысль. Какое тонкое наблюдение. На какие-то тридцать секунд боль отпустила Дэниела, и он, казалось, впервые за многие годы почувствовал себя живым. Желание, безопасное и гипотетическое, водоворотом закружилось у него внутри. Он глубоко вздохнул и сглотнул.

– Спасибо тебе.

– Не за что. Не поможешь мне с моими шмотками?

Она натягивала обратно свою блузу, а он убирал её парикмахерские принадлежности, когда обнаружил странную вещь: на дне её огромного африканского кошеля лежала маленькая птичка с красным горлышком. В точности как у Шона.

Рэчел пришлось напомнить, чтобы он заплатил ей. И перед тем как она ушла, он обещал ей, что не пропустит следующую стрижку.

В дверях, охваченный внезапным приступом раскаяния, Дэниел сказал,

– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я…

Рэчел положила прохладный палец на его губы, прервав его на полуслове.

– Не надо портить это, – сказала она.