Невозможная птица

ЖИЗНЬ – ЭТО ТО, ЧТО УДАЛОСЬ

Всегда ли в мире было так пусто? – недоумевал Майк, пересекая двор следом за Дот.

Если что-то и подтверждало виртуальную природу данной реальности, то это была неземная тишина. Можно было посмотреть вдоль улицы и не увидеть ничего – ни машин, ни людей, ни домашних животных, ни птиц. Так мог выглядеть мир после взрыва нейтронной бомбы. Земля, очищенная ото всех шумов и суматохи.

Жизнь никогда не бывала такой обнажённой. Несомненно, это было доказательством.

Даже эта католическая школа, которая должна была бы кишеть детьми, была настолько опустевшей, что когда они вошли внутрь, их шаги отдавались эхом. Естественно было бы, бросив случайный взгляд, увидеть полупустую классную комнату, в которой идёт урок, или незадачливого «новенького», драящего полы. Но здесь все напоминало Майку вид некоторых съёмочных площадок, на которых он работал, после того как актёры и рабочая группа уже собрались и разъехались по домам. Фальшивые стены, слегка подкреплённые раствором. Сеть осветительных ламп над головой, погашенных и ждущих перестановки для следующего эпизода. У него было чувство, что если он посмотрит наверх, то увидит это: череп, проглядывающий из-под кожи.

И все же он до сих пор не мог заставить себя принять это. Нервная система?

Разве это возможно? Он мог чувствовать биение своего сердца, слышать своё дыхание, ощущать запах табака от чёрного костюма Дот, наблюдать её тело и то, как оно движется.

Она провела его через тёмный холл в раздевалку, залитую светом. Солнечные лучи водопадом струились сквозь зарешеченные окна. Запах сырых полотенец и нестираных тренировочных костюмов. Ряды и ряды серых шкафчиков – у которых, как ни странно, не было замков.

Как-то очень страшно все складывалось с тех пор, как он вернулся из джунглей. Он убил женщину, и она восстала из мёртвых. Он видел, как человек исчез у него на глазах. Он не мог этого отрицать. Но пришельцы? Мертвецы, продолжающие жить? Углеродные копии? Его брат, собирающийся его убить? В конце концов, он ведь был загипнотизирован. Может быть, гипноз не снят до сих пор. Может быть, поэтому и кофе с печеньем имели такой восхитительный вкус. Может быть, и с By ничего не случилось. Все это могло быть трюком. Нужно было нечто большее, чем магия, чтобы убедить его, что все это было правдой. Для этого нужно было чудо.

В одном из углов – мерцающий холмик: то, что было выброшено за ненадобностью – как праздничный реквизит, сваленный в кучу наутро после Марди Гра[51]. Груда спящих колибри. Она напоминала кучу опущенного в воду каменного угля с радугами, играющими на гранях, или наполненную жизнью и гниением амазонскую сельву: смятение красок. Она пахла шампунем.

– Это мы, – сказала Дот, положив руки на бедра. Здесь было, должно быть, несколько сотен птиц, сваленных друг на дружку.

– Потрясающие цвета, – сказал он.

– Иллюзия, – сказала она.

Он вопросительно посмотрел на неё.

– Их цвет. В действительности перья на шее и груди у них прозрачные. Маленькие воздушные пузырьки в оперении создают ощущение цвета благодаря рефракции. Как и все здесь – сплошное надувательство, – она улыбнулась этой своей улыбкой, говорящей «я доступна». – Я бывший зоолог. Не хочешь потрогать?

Он посмотрел на неё. Привлекательная женщина, которая однажды пыталась убить его.

Она показала рукой:

– Птичек.

А, ну да. Майк наклонился, чтобы рассмотреть груду птиц поближе. Он протянул руку и взял одну из них, с красным воротничком. На минуту он ощутил толчок – удар грома в миниатюре – биение сердца спящей птицы.

И он получил своё чудо.

Это был шок какого-то нового типа, скользнувший из его кулака вверх по руке и пронзивший мозг. Вспышка немого ужаса. Тот факт, что он длился не более секунды, не делал его ни на йоту менее кошмарным.

Он был в сознании женщины.

Женщины, запертой в разбитой дымящейся машине.

Умирающей и испытывающей сильную боль.

Она глядит сквозь покрытое трещинами ветровое стекло. От двигателя идёт пар.

Пластмассовая игрушка – «Большая Птица» – лежит рядом на кресле.

Она думает о своём ребёнке.

«Пожалуйста», – это было единственное слово, которое она успела произнести до того, как он выронил птицу.

Она скатилась к основанию кучи, Майк стоял рядом на коленях, часто дыша.

Пожалуйста. Пижамисто. Пожабимся.

Боже мой, это было правдой. Это все было правдой.

– Видишь? – сказала Дот. – Теперь ты видишь, почему мы их ненавидим? Они коллекционеры. А мы – их частная коллекция садистских фильмов.

Справившись с дыханием, он сказал:

– Это было… ужасно.

– Хочешь внести свой вклад? Майк проглотил сгусток жёлчи.

– Что?

– Добавить свой экземпляр в кучу?

Ох, подумал он, я не знаю. Он покачал головой.

– У тебя её нет, правда? – спросила она восторженно, пробегая взглядом по его телу с ног до головы. – Кио говорил мне, но я не могла в это поверить, пока не увидела тебя сама.

И снова это имя отозвалось трепетом ужаса в его мозгу. Он не мог понять почему.

– Поверить во что?

В её глазах светилось нечто похожее на похоть.

– Ты – тот самый.

Майк закрыл глаза и вздохнул. Он хотел побыть вдалеке от этой невыносимой женщины, которая постоянно тыкала ему в лицо все эти безобразные вещи, о которых он ничего не хотел знать. Он хотел уйти отсюда. Он хотел получить свою жизнь обратно. Жизнь, в которой люди не говорили загадками. Его существование превратилось в цепь случайностей и ошибок. Как эта новая теперешняя мода в конце фильмов: неудавшиеся кадры. Все путают слова, спотыкаются и переворачивают мебель, взрываются хохотом в середине роли. Его жизнь была серией неудавшихся кадров.

Постой. Постой-ка секундочку. В жизни нет неудавшихся кадров, подумал он.

Жизнь – это то, что удалось[52].

– Можно мне немного побыть одному? – попросил он.

– Конечно… Ты хочешь остаться здесь? – спросила Дот, указывая на груду, словно это было что-то неприличное.

– Я не собираюсь её больше трогать, не беспокойся. – Даже мысль об этом заставила его вздрогнуть.

– Я могу найти для тебя более удобное место. Или мы можем пойти поспать.

Он взглянул на неё. Спать. Это был бы не первый раз, когда он спал с женщиной, которую не любил. Но этого ему сейчас хотелось меньше всего.

– Нет, спасибо.

Он смотрел, как она уходит, вращая ягодицами в этом бесконечном обворожительном танце. Он не стал рассказывать Дот, что было самым поганым из всего этого. А именно: женщина в разбитой машине напомнила ему Джулию. Самый неудачный снимок в его жизни.

То, как она сказала «Пожалуйста».