Умиротворения, вызванного дорожной усталостью, теперь как не бывало. Внутри сжалось пружиной, тревожно загудело. Джулия лишь опустила голову, крепче прижала к себе Лапушку и последовала в дом за чужим слугой. За спиной семенила Альба. Поднялись по серой каменной лестнице, скрипнула дверь. Слуга запалил от своей свечи пятирожковый канделябр на столе, поклонился и вышел. Дрожащий свет позолотил небольшую комнату с приготовленной кроватью под зеленым балдахином. Их, разумеется, ждали…
Джулия опустилась на перину, выпустила из рук Лапу. Тот спрыгнул на пол и тут же начал присматриваться и принюхиваться, поводя огромными ушами. Чужие запахи, чужие звуки — все чужое. Потому интересное и опасное.
Джулия взглянула на молчаливую Альбу:
— Умыться бы с дороги…
Та лишь кивнула и принялась осматриваться в поисках чана с водой или кувшина.
Хозяева оказались предусмотрительными. За резной ореховой ширмой в углу обнаружилась деревянная лохань и ведро с нагретой водой. Джулия скинула дорожную одежду, наскоро обмылась. Альба обернула ее полотном. Тем временем слуги молча внесли багаж, оставили у двери и тут же вышли. Джулия вновь опустилась на кровать, поджала озябшие ноги. Кивнула на сундук:
— Достань синее, суконное.
Альба присела, с трудом откинула тяжелую деревянную крышку, обитую кожей, но повернула голову:
— Значит, пойдете?
Джулия обхватила колени:
— А как не идти? Все сказано.
Альба подскочила, уперла кулаки в бока:
— А не ходите, сеньора! Весь день в дороге. Скажитесь уставшей. Может, вас мигрень от тряски разбила!
Джулия покачала головой:
— Это не разумно.
Альба пожала плечами:
— Еще как разумно. Вон вы какая: нежная, хрупкая. Я-то ни рук, ни ног не чую, до сих пор зубы стучат, и вон, — она пошлепала себя по щекам, — колючки по всему лицу от этой тряски проклятой! А что об вас говорить? Может, и не голодны вы вовсе! Могли бы и вашу волю спросить, а не приказывать.
Джулия вновь покачала головой:
— Нет, Альба. Не дело с такого начинать. Велит — значит, приду. Хоть посмотрю на него, как следует. К тому же… не думаю, что мы будем одни. А это уже станет неуважением к хозяевам этого дома. — Она решительно кивнула: — Готовь платье.
Альба заглянула в недра сундука, достала наряд, встряхнула. С беспокойством посмотрела на Джулию:
— Тогда уж больно простое, сеньора. Будто и не по чину вовсе. Пусть уж видят, что вы не замарашка какая.
Джулия поежилась от холода, нервно растерла ладонями предплечья:
— А я, моя хорошая, теперь и не знаю, что мне по чину. Что дозволено, а что нет. Но мой жених в трауре. И будет совсем не к месту, если я явлюсь разряженная, как на праздник.
Альба всплеснула руками:
— Тогда уж и вы в траур оденьтесь по незнамо кому!
Джулия лишь улыбнулась. Нет, конечно, она не злилась на Альбу, но не уставала удивляться занятной перемене. Как старшая горничная, она держала служанок в кулаке. Рассудительная, практичная, строгая. Ничего не упустит и за всем проследит. За глаза ее даже называли злюкой. Но наедине с хозяйкой Альба становилась обычной девушкой с сомнениями, предрассудками, глупостями. Может, от того, что не было чужих глаз… Или потому, что та безоговорочно признавала превосходство своей госпожи и уже ни в кого не рядилась.
Джулия покачала головой:
— Траур — это слишком. Так можно и оскорбить. Наверняка оскорблю. А умеренная скромность — в самый раз.
Альба больше не возражала. Разложила на кровати свежую рубашку, платье тонкого узорного сукна. Старательно прошлась по нему щеткой. Но весь ее вид говорил о том, что она не одобряла. Джулия не заостряла на этом внимания, не высказывала. Альба — такой же человек, она имела право на свое мнение. Но такой поступок впрямь был бы необдуманным, неосторожным. Глупым. Матушка иногда говорила, что упорство не всегда во благо, но Джулия сумела понять эти слова только спустя много лет. Бывают ситуации, в которых надо стоять насмерть, но бывают и те, в которых можно и нужно поступиться мелочами. Деловые люди именуют это кредитами. Меньше всего хотелось бесповоротно все испортить по собственной вине в самом начале, даже не разобравшись в ситуации. Даже не пробуя. Впрочем, велика вероятность, что никаких шансов и не было… но в этом тоже стоило хотя бы увериться.
Джулия совсем не знала Фацио Соврано. Не знала о нем ничего, кроме слухов. А он о ней — и подавно. Они и виделись лишь один раз, да и то не смотрели друг на друга. Два незнакомых человека, связанные по воле обстоятельств… Придется ли смотреть теперь? Едва ли. Обычный ужин, чтобы отблагодарить хозяев этого дома за ночлег. Не больше. И вновь накатила странная уверенность, что все будет так, как Джулия вообразила еще днем. Почти так… с той лишь разницей, что ее будущий супруг, судя по всему, охотно возьмет на себя роль тюремщика, выставив охрану перед дверью.
Дверь… Проверить было даже интересно. Джулия окликнула Альбу:
— Выгляни за дверь. Посмотри, есть ли охрана?
Та сначала удивилась, но, наконец, кивнула. Прокралась к двери, прислушалась, приложив ухо к резной створе. Наконец, тронула массивную ручку и дернула. Но дверь не поддалась. Альба дернула еще раз с тем же результатом, наконец, повернулась, пожимая плечами:
— Заперто, сеньора. Нас заперли. Наверное, тогда, когда принесли сундук.
Джулия лишь кивнула, но это открытие ничем не отдалось в душе. Ни страхом, ни разочарованием. Она встала с кровати и, босая, на цыпочках, побежала к окну. Выглянула, заметив внизу начищенный до блеска шлем одного из стражников. Один… Похоже, Соврано решил, что в этой глуши довольно и одного…
Альба тоже выглянула. Шумно выдохнула, демонстрируя свое возмущение:
— Сеньора, так это же сущая тюрьма… Даже сеньор Амато так не лютовал. Хотите, я на этого молодца ночной горшок вылью?
Джулия покачала головой:
— Даже не вздумай!
— Что же, так и позволить ему здесь расхаживать?
Джулия кивнула:
— Так и позволить. И не смей даже мелочью выказывать нашего недовольства. Дверь не трогали, в окно не смотрели. Знать не знаем.
Но в груди заледенело, завязалось узлом и тянуло. Неужели Соврано думает, что она сбежит? Неужели он считает, что ей есть, куда бежать? Некуда. Больше некуда во всем свете… Возвращаться некуда. И единственный вариант — налаживать ту жизнь, на которую ее обрекли. С тем, кого навязали.
Джулия отошла от окна, встала посреди комнаты и скинула влажное полотно, в которое все еще была закутана после купания:
— Альба, одеваться!