Казалось, Джулия все время думала не о том. Совсем не о том. И сердце колотилось не о том. Может, это подлая магия Темного дара, которая может застить взор и туманить разум? Она все время вспоминала глаза Фацио, тот самый последний взгляд, который он бросил перед тем, как спешно уйти. В нем отразилась такая невообразимая тоска, что все будто перевернулось. И он предстал совсем другим, словно появилась брешь в плотной непроницаемой скорлупе. Трещина в крепкой кожуре ореха, которая едва-едва обнажила сердцевину. Джулия снова и снова видела перед собой эти глаза и… вопреки желанию и стыду, снова и снова вызывала в памяти касание его мягких губ. И каждый раз что-то будто вспенивалось в крови, пробуждая незнакомое чувство. Непостижимое, но томительно-приятное, будто она сделала глоток вина. А все остальное отошло вдаль, повисло призрачной дымкой, как длинные тенета тумана. Если бы он всегда был таким… И каким станет, когда все изменится? И какой станет она сама?
Джулия подняла ручное зеркальце в филигранной оправе, поймала собственное отражение и долго смотрела, пытаясь представить, что может измениться. Но воображения не хватало. Разве что она станет совсем непохожей на себя. Например, такой, как нянька Теофила… Лицо расползется и побагровеет, глаза уменьшатся, нос вспухнет мясистым волдырем… Амато в приступах гнева даже смел называть Теофилу свинорылой. Джулия не могла это слышать, но возражать брату было неразумно. Свинорылая… Марена тоже всегда слишком нелестно отзывалась о ее внешности. Пусть даже так, зато у Теофилы самое большое на свете сердце, и Джулия ни за что не променяла бы старую няньку ни на какую другую. Какой прок от красивого лица, если за ним никчемное гадкое нутро? Какой красавицей казалась тираниха… до тех пор, пока не явила всю свою суть. И теперь эта красота представлялась холодной и бесполезной. Она будто утрачивала истинный смысл. Словно звенела внутри мертвой высохшей оболочки гулкая пустота, как в детской погремушке. Пустота, которую злоба выела внутри, подобно тому, как червяк съедает налитое румяное яблоко. Пусть это и не ее вина, как утверждает Фацио. Но он и сам не знает, какой была прежде его мать. Если бы только знать, если бы суметь оценить эту перемену…
Джулия пристально посмотрела в глаза своему отражению, вычертила знак, отгоняющий беду, и покачала головой: если было бы возможно выбрать из предстоящих кар, она бы предпочла подурнеть, но не озлобиться. Какая разница, с каким лицом жить в этом доме затворницей. В зеркало можно и вовсе не смотреться…
Будто совершая какой-то ритуал, Джулия положила зеркало обратно на столик, перевернув глянцевой стороной вниз. Но если бы все можно было решить этим простым жестом… Фацио тоже изменится, станет, как его отец. И Джулия понятия не имела, каким был его отец. В народе гуляли лишь ужасные слухи, и никто не измерит, сколько в них истины.
Джулия была рада, что Альба с самого обеда куда-то запропала, не буравила взглядом за ее задумчивость, не задавала неудобных вопросов, на которые Джулия не могла дать ответы. Она доверяла Альбе, любила ее, но не все тайны нужно делить со слугами. Она хотела выйти на террасу, спокойно полюбоваться бухтой, пока не вернулась тираниха, но не успела — в двери без стука шмыгнула Розабелла. Подбежала, широко улыбаясь, чмокнула Джулию в щеку и взяла за руку:
— Пойдем, скорее! Там такое!
Джулия насторожилась:
— Куда? Что там?
Розабелла скорчила гримаску и лишь потянула за руку:
— Придем — узнаешь!
Джулия едва успела плотно закрыть дверь, запирая Лапушку в комнате, как Розабелла, смеясь, потащила ее по лестнице, юркнула в изрезанную окнами и залитую светом галерею. В отдалении, у дверей, толпились слуги, заглядывали в комнату через головы друг друга. Услышав шаги, они рассыпались в разные стороны и замерли в поклонах.
Ступив на порог, Джулия едва не охнула. На длинном столе, на сундуках, на стойках были разложены тюки невероятных тканей. От тончайшего белоснежного льна до драгоценной парчи и травчатого шелкового бархата. Мотки кружев и галуна. На подставке расположились рядком тесаные чурбаки, обряженные в дивные расшитые шапочки самого щегольского вида. Рядом возвышались два болвана с вырезанными лицами в платьях с пышными разрезными рукавами по последней моде. В углу, в отдалении, почтительно склонились двое почтенных мужчин и четверо совсем молоденьких безусых пареньков. Судя по платью, суконщик, портной и подмастерья. Там же терся дворцовый управитель.
Джулия поприветствовала их кивком и тут же уставилась на Розабеллу:
— Что все это значит?
Та лишь широко улыбнулась и вытащила из рукава сложенную бумагу:
— Читай.
Джулия сглотнула, развернула лист, всмотрелась в ровные угловатые буквы:
«Сеньора Джулия, ваше семейство ограничило вас в вещах, полагая, что я возмещу утрату. Не вижу для этого никаких препятствий. Сегодня к вашим услугам суконщик и портной. Выбирайте столько, сколько сочтете нужным. Я не хочу, чтобы вы в чем-то себе отказывали.
Ф.С.»
Джулия чувствовала, как щеки яростно заливает краска. Она вновь пробежала глазами короткий текст и посмотрела на Розабеллу:
— Это все… для меня? Для меня одной?
Та притворно надула губы:
— Разве ты не умеешь читать?
Джулия пожала плечами, но Розабелла уже увлеклась и медленно шла вдоль стола, проводя ладонью по разноцветным тюкам. Остановилась, благоговейно поглаживая кончиками пальцев дивный небесно-голубой узорный атлас. Ее личико преобразилось и засветилось, будто Розабелла только что стала свидетелем какого-то божьего чуда. Казалось, девчушка даже задержала дыхание.
Джулия подошла и тоже тронула ткань:
— Давай договоримся: я выберу себе ткани на одно платье, а другое пошьют для тебя. Из этого прекрасного атласа. Надеюсь, твой брат не будет против.
Розабелла широко улыбнулась:
— Почему одно? Ты можешь забрать все, что принесли. И пошить столько, сколько захочешь. Мой брат очень богат, тебе совсем ни к чему скромничать. Ты невеста владетеля Альфи.
Джулия вновь пожала плечами:
— Мне всегда нужно было выбрать только одно. — Она грустно улыбнулась: — После того, конечно, как сделает выбор моя сестра. А Паола ходила следом и неизменно шлепала по рукам, если я касалась слишком дорогой ткани. — Она посмотрела на Розабеллу: — К чему мне столько? Хватит одного. Ведь я даже никуда не выхожу…
Джулия вдруг замолчала и сделала вид, что любуется отливом атласа, а разум, словно грозовые тучи, заслонили темные мысли. Захочет ли она платьев и драгоценностей потом, после?.. Что сказала бы сейчас нянька Теофила? Наверняка, махнула бы красным крепким кулаком и заявила, что нужно хватать все и побольше. Хотя бы в виде платы…
Розабелла подняла ясные глаза:
— Чтобы быть красивой, конечно. Самой красивой!
Она сказала это с такой искренней простотой, с таким простодушием, что стало неловко. Джулия лишь кивнула с натянутой улыбкой:
— А ты разве не хочешь быть самой красивой? Посмотри, как этот прекрасный атлас подойдет к твоим голубым глазам.
Она рывком размотала тюк, приложила ткань к груди Розабеллы, сама поражаясь, как освежилось, как засияло белое личико каким-то жемчужным светом. Розабелла разулыбалась, но тут же помрачнела, отложила ткань, опустила голову:
— Нельзя. Мне еще долго носить траур.
Джулия лишь кивнула, чувствуя стыд — она неуместно забылась.
— Прости. Это было очень глупо с моей стороны. Но траур закончится, и будет много красивых платьев. Можно забрать эту изумительную ткань, а пошить после, когда придет время.
Розабелла скорчила мордашку и покачала головой:
— Лучше не стоит. Матушка очень рассердится, если я что-то сделаю без ее ведома. А если она не одобрит эту ткань, то и надеть не смогу.
Джулия поджала губы:
— Она не сможет не одобрить такой дивный атлас. Просто, — она обернулась, убеждаясь, что остальные стоят достаточно далеко, чтобы услышать разговор, — скажешь матушке, что я намереваюсь пошить платье из чудесной дорогой ткани, которая мне совсем не идет. И ей все понравится, когда она отберет ее.
Розабелла грустно улыбнулась и опустила голову:
— Вероятно, так и будет…
— Значит, договорились.
Повисло глубокое молчание. Джулия буквально чувствовала, что Розабелле было неловко. Та подняла глаза:
— Я не знаю матушку другой… но мне всегда этого хотелось.
— А твой отец… Каким он был? — Видя, что Розабелла отворачивается, Джулия тронула ее за руку: — Фацио сказал, что станет таким, как ваш отец. Каким он был?
Розабелла помрачнела. Оторвалась от атласа и снова медленно пошла вдоль тюков, поглаживая материю ладошкой. Подняла голову:
— Я сама не знаю, каким он был. Мне кажется, для того, чтобы подсчитать, сколько раз в жизни я видела отца, хватит пальцев на руках. — Она вдруг нарочито просияла: — Ну, о чем мы в такой чудесный день? Давай выбирать тебе самую красивую ткань. Не будем портить праздник. Ведь это же настоящий праздник!
Она вдруг помрачнела и с ужасом уставилась на дверь. И Джулия уже каким-то невероятным чутьем заранее знала, кого увидит, если обернется. Знакомые визгливые нотки, которые, словно дробь, ударяли в спину:
— Какой еще праздник, когда в доме траур?