Невеста тирана

Глава 20

Фацио Соврано был мрачен, и даже показалось, что его смуглое лицо стало еще более контрастным и жестким. Черные глаза под прямыми бровями будто залегли еще глубже, на переносице образовалась поперечная складка. В полнейшей тишине он сделал несколько шагов, подошел к своему стулу и положил руку на резную спинку. Джулия невольно отметила, что у него красивые нервные пальцы с ровными удлиненными ногтями. Как у лютниста Пинеро в Лимозе.

Соврано окинул взглядом собравшихся женщин, кивнул тиранихе:

— Добрый вечер, матушка.

Та натянуто улыбнулась:

— Добрый вечер, сын, — голос скорбно треснул.

Он посмотрел на сестру:

— Розабелла…

Девчушка едва слышно хихикнула, но тут же взяла себя в руки и почтительно склонила голову:

— Брат…

— Сеньора Джулия…

Джулия не сразу поняла, что он обратился к ней. Стояла напряженная, будто оглохшая от неловкости. Подняла глаза и увидела пристальный выжидающий взгляд. Наконец, она опомнилась, пробормотала, едва слышно:

— Сеньор Соврано…

Она чувствовала этот взгляд. Тяжелый и горячий. Как он скользит по лицу, спускается ниже на уродливое платье. И будто запахло жженой шерстью. И стало обидно. Джулия никогда не считала себя красавицей, но и не хотела казаться большей дурнушкой, чем это было на самом деле. Особенно в его глазах. Она украдкой бросила взгляд на нарядную Доротею и заметила, что та напряглась, раскраснелась и поглядывала на тираниху, будто искала поддержки. Фацио словно почувствовал, повернул голову, поприветствовал Доротею едва заметным кивком. Та раскраснелась еще больше. Казалось, она была в ярости, что ее приветствовали последней.

Наконец, Соврано опустился на стул, и остальные тоже смогли сесть. Фацио подал знак слугам, и те начали подносить блюда, выставлять на стол и накладывать в тарелки, наливать вина. Столовая наполнилась звуками. За столом завязался довольно живой разговор о людях и вещах, Джулии не знакомых, но говорили в основном мать и Доротея. Фацио молчал, и складывалось впечатление, что он чем-то расстроен или вовсе нездоров. И чем больше времени проходило, тем больше он мрачнел, будто этот ужин был ему в тягость. Но Джулия снова и снова ловила на себе его взгляд, и от этого внимания кусок не лез в горло.

— Как вы находите Альфи, сеньора Джулия?

Она вздрогнула всем телом так, что ложка звякнула о серебряную тарелку. Джулия выпрямилась, убрала руки на колени, подняла голову:

— Альфи прекрасен, сеньор. Но, признаться, я еще почти ничего не видела.

Он помолчал, наблюдал за помрачневшей в свою очередь матерью.

— Нравятся ли вам ваши покои?

Джулия кивнула:

— Благодарю, покои прекрасные.

— Всем ли вы довольны?

— Я всем довольна, сеньор.

Он вновь замолчал, и повисла гнетущая тишина, над столом будто разлилось плотное напряжение. Слышался треск свечных фитилей и звуки ночного сада, доносящиеся их раскрытых окон.

— Есть ли у вас просьбы или пожелания?

Сердце заколотилось часто-часто. Желала Джулия сейчас только одного — писать сестре, но озвучивать просьбы здесь, при всех, было невозможно.

Она опустила голову:

— У меня есть одна личная просьба. Я бы хотела говорить с вами… наедине, если вы сочтете возможным. Теперь или позже. Кажется, вы не совсем здоровы. Я бы не хотела оказаться в тягость, моя просьба подождет.

Все за столом напряглись. Джулия обвела собравшихся взглядом и заметила, что мамаша вот-вот то ли закипит, то ли набросится. Кажется, ей стоило немалых усилий взять себя в руки. Она то и дело смотрела на сына, будто ждала, что тот вмешается, но Фацио невозмутимо молчал. Тираниха даже спрятала руки на коленях.

— Владетель Альфи неуязвим, моя дорогая. Ни для болезни, ни для клинка. И стоило бы это знать, если вас почтили и ввели в этот дом. Поэтому оставьте свое лживое сострадание — здесь вы этим никого не обманете. — Она всплеснула руками: — Какой стыд! Какое невежество! Какое неуважение к этому дому!

Джулия вновь чувствовала, что предательски краснеет. От возмущения звенело в ушах. Да, она приняла решение не воспринимать тираниху слишком остро, но… это было просто невозможно. И молчать тоже было невозможно. В горле скопился комок печного жара, и если не дать ему выхода, он просто сожжет изнутри.

Джулия выпрямилась, подняла голову:

— Да простит меня сеньора, но сострадание никогда не было стыдом и неуважением. Это одна из божественных добродетелей. Наряду со справедливостью суждений и умением прощать. В сострадании лишь созидание, которое не может оскорбить.

Сеньора Соврано неестественно выпрямилась, поджала губы и нервно наглаживала своего жирного кота. Казалось, слова застряли у нее в глотке, как раз там, где шею окаймляла щетина жесткого кружева. Она переводила острый горящий взгляд с Джулии на сына и обратно, будто ждала, что тот вмешается, но Фацио молчал.

Мать оставила кота в покое и подалась вперед:

— Владетель Альфи не нуждается в вашем сострадании. Ни в вашем, ни в чьем либо еще. И потому впредь…

— …довольно, матушка, — Фацио небрежно щелкнул ногтем по опустевшему бокалу, давая понять слуге, чтобы тот его наполнил.

Сеньора Соврано прикусила язык и бледнела на глазах. Но, все же, не выдержала:

— Разве я не права? Разве не права?

Она с вызовом смотрела на сына, на Доротею, на Розабеллу. Но те молчали. Доротея сидела с чинным вытянутым лицом, Розабелла уже привычно прятала озорную улыбку. Казалось, она просто не воспринимала мать всерьез или от души прощала всю эту театральность.

Фацио покручивал за ножку бокал, отпил, устало посмотрел на сеньору Соврано:

— Матушка, я бесконечно ценю вашу заботу, но также я ценю и покой этого дома. Я не хочу видеть ваши ссоры. И я не хочу, чтобы они были в мое отсутствие. И я надеюсь, что вынужден это говорить лишь один единственный раз. Вы меня понимаете? Впрочем, это касается всех.

Тираниха молчала, упрямо поджав губы. Теперь на ее бледных щеках проступали лихорадочные розовые пятна. Фацио продолжал:

— Надеюсь, что я услышан, матушка. А сейчас я хочу, чтобы вы, наконец, отдали сеньоре Джулии ее сундук со всем содержимым, если не хотите включить в срочные траты суконщиков и портних. Полагаю, вы уже вытрясли всех клопов, как и хотели. Она невеста владетеля Альфи и должна выглядеть соответственно. В этом доме вполне достаточно черного. Ровно столько, сколько должно быть.

Мать какое-то время в немом бессилии искрила глазами, вдруг вскочила, подхватила на руки жирного кота и, шурша юбками, демонстративно вышла.

Фацио посмотрел на Доротею и Розабеллу:

— Идите за ней. И позовите Мерригара.

Он шумно выдохнул и откинулся на спинку стула. Казалось, ему становилось все хуже и хуже, но этого, похоже, больше никто не замечал.

Какое-то время сидели в полнейшей тишине, наконец, Джулия подняла голову:

— Благодарю вас за сундук. И за мо…

Фацио едва не фыркнул, перебив:

— …не принимайте это на свой счет, сеньора. Смерть отца оказалась слишком сильным потрясением для матери. Ей можно и нужно простить некоторые грехи. Она все еще не в себе. Но, у всего бывают границы, определенная свобода опьянила ее. Надеюсь, вы тоже сделали выводы.

Джулия кивнула:

— Я не скандальна, сеньор, я уже это говорила. Я отношусь к вашей матушке со всем уважением. И сделаю все возможное, чтобы мое присутствие доставляло ей меньше хлопот.

— Так о чем вы хотели говорить? — его лицо все больше и больше мрачнело, голос становился глуше.

Сердце замерло, дыхание сбилось. Джулия опасливо огляделась — кругом были слуги. Она опустила голову:

— Это касается моей сестры, сеньор, — прошептала едва слышно.

Фацио поджал губы:

— Не здесь. Выйдем в сад. Кажется, вы еще не видели наши сады.

Джулия лишь покачала головой и последовала за Соврано, который вышел из столовой, свернул на одну из боковых винтовых лестниц. Он шел впереди, будто спускался в колодец. Джулия подобрала юбку и молча шагала следом, вдыхая острый запах сырых камней. Вдруг Фацио остановился, схватился за стену. Его дыхание стало шумным, грудь тяжело вздымалась, на смуглом лице выступила испарина. Он навалился на камни всем телом и начал медленно оседать.

Джулия какое-то время онемело стояла, наконец, очнулась и кинулась к нему, подставляя плечо:

— Что с вами? Что с вами, сеньор? Вам плохо? Я позову на помощь!

Она дернулась, но Фацио крепко схватил ее за руку повыше локтя, прокричал, подняв голову:

— Дженарро!

Джулия едва не плакала от беспомощности, отчаянно замотала головой:

— Его нет здесь… Нет, сеньор!

Фацио усмехнулся, будто через силу:

— Он всегда где-то рядом…. А ты, — его черты исказились, глаза будто полыхали огнем, — если скажешь хоть кому-то…

Она снова и снова мотала головой:

— Нет, нет, сеньор! Даю слово. Клянусь, никто не узнает!

Сверху на лестнице уже слышались спорые тяжелые шаги камердинера. Он подскочил, поставил на ноги своего господина. Блеклое лицо Дженарро было напряженным. Он заглянул в глаза Фацио:

— Что случилось? Почему сейчас?

Тот лишь покачал головой, давая понять, что не знает ответа.

Дженарро повернулся к Джулии:

— Сеньора, поднимайтесь в дом. Прикажите любому встречному слуге проводить вас в покои.

Она стояла, как вкопанная. Дженарро процедил сквозь зубы:

— Идите же!

Джулия сглотнула:

— С сеньором Фацио все будет хорошо? Вы обещаете?

Тот сам прошипел:

— Уходи немедленно! И запомни, что должна молчать!

Джулия выпрямилась:

— Я дала слово, сеньор. Значит, я буду молчать.

Он смотрел на нее так же, как тогда на балконе. Будто что-то внутри подцепило острым крюком и тянуло. И невозможно было оторваться от искаженного каким-то неведомым страданием его красивого лица, от лихорадочно горящих глаз. Фацио приоткрыл, было, рот, чтобы вновь прикрикнуть, но Джулия резко развернулась, подобрала юбки и побежала вверх по лестнице, борясь с мучительным желанием оглянуться.