Неприкаянный 2

Глава 2 Тот, кто лучше стреляет

– Что скажете, Олег Николаевич? – спросил Колчак, когда меня притянули к палубе.

Ну вот такой я. Придерживаюсь одного непреложного правила – если хочешь что-то сделать хорошо, сделай сам. Поэтому попросил разрешить воспользоваться парашютом.

– Три трубы, малые размеры, по одному стодвадцатимиллиметровому орудию на носу и корме, по две семидесятишестимиллиметровых пушки по бортам. Полагаю это авизо «Тацута». Брони нет, но вооружения более чем достаточно, чтобы разделать нас под орех. Скорость же позволит без труда нагнать «Ляодун».

– И каков ваш вердикт?

– Нужно дать ему по зубам, – пожал я плечами.

– Уверены?

– Груз «Ляодуна» слишком важен, причём не столько для меня лично, сколько для крепости.

– Большая доля доходов? – хмыкнул он.

– Десять процентов от прибыли, – не стал юлить я.

– Мне говорили, что вы за ночь больше поднимаете игрой в карты, чем при такой доле сумеете заработать на этой мастерской за год. Да чего уж там, одна лишь постройка цехов во что обошлась.

– Я ведь говорил, что мне за державу обидно.

– А как же быть с вашими же словами, относительно того, что нас разделают под орех?

– Без меня, у вас не было бы шансов. Со мной, ситуация немного иная. Как писал Вольтер – Господь помогает не большим батальонам, а тем кто хорошо стреляет.

– Хвастаете?

– Имею право.

– Л-ла-адно, посмотрим как оно у вас получится на деле. Сигнальщик, сообщение на «Ляодун» – идти самым полным ходом в Артур. Рулевой, курс двести двадцать. Идём на сближение с противником.

– Вы настолько мне доверяете? – подпустив иронии спросил я.

– Ни в коем случае. Посмотрю как оно будет у вас получаться, и если пойму, что игра не стоит свеч, буду уходить прикрывшись дымами, – в тон мне ответил Колчак.

– У вас имеется дымогенератор?

– Представьте себе. Приметил этот агрегат на «Новике», и признаться не понимаю, отчего наши командиры кораблей не спешат обзавестись ими.

– Быть может боятся получить по загривку?

– Это их проблемы. Что же до вас, то прошу к орудию. Гурьянов, а ну-ка позволь их благородию подержаться за штурвалы.

– Слушаюсь, ваше благородие, – тут же вытянулся находившийся у пушки дюжий артиллерийский кондуктор.

– А шрапнели у вас случайно не осталось? – спросил я Колчака.

– Я слышал, что вы неплохо с нею управляетесь в море, но на вас рассчитывать не приходилось, а зная о печальной статистике использования сегментных снарядов, предпочёл от них отказаться.

– Ясно. Жаль. Двести шестьдесят пуль в одном снаряде, это впятеро больше чем в пушке Барановского. Вот уж повеселился бы. Ладно, за неимением гербовой, пишем на простой, – потёр я руки, и двинулся к пушке, обживаться.

Японцы открыли по нам огонь ещё до того, как сами оказались в зоне поражения нашей пушки. Действовали грамотно. Для начала выстрелили из носового орудия, пристрелочным. И должен заметить, что изрядно при этом промахнулись. Барашек сегментного снаряда вспух далеко в стороне, и поражающие элементы взбили свинцовые воды ничуть нам не навредив.

Колчак тут же приказал изменить курс, и слегка уменьшил скорость. Так что, очередной гостинец, теперь уже из кормового плутонга, так же не взял нас под накрытие. А мы снова ускорились, забирая левее.

Так, меняя курс, и скорость, мы упорно шли на сближение с авизо, командир которого решил оставить удаляющийся пароход на закуску и сосредоточить основное внимание на нас. Вообще-то, вполне ожидаемо. Ценность «Сердитого» в сравнении «Ляодуном» несопоставима. Всего лишь небольшой пароход, водоизмещением до тысячи тонн, и истребитель, за которым, к тому же, не нужно гоняться.

Я наблюдал за нашими и японскими манёврами вцепившись в плечевой упор, чтобы ненароком не улететь за леера, а там и вообще в воду. Не всё Колчак перенял у меня, и это прискорбно. Страховочные пояса не помешали бы. Пусть миноносец мотает и послабее катера, но я не сказал бы, что разница так уж ощутима, чтобы пренебрегать мерами безопасности.

Несколько раз ловил на себе взгляды Александра Васильевича, который словно вопрошал, и до коле я буду отмалчиваться. Нам вполне себе удавалось избегать попаданий, даже когда к главному калибру присоединились две трёхдюймовки левого борта. Благодаря им плотность обстрела усилилась, и они уже пару раз брали нас под накрытие. Я даже расслышал как неподалёку пожужжал осколок, а один из матросов матернувшись схватился за руку. Ничего серьёзного, всего лишь царапина.

Но я продолжал отмалчиваться, предлагая командиру ещё немного сократить дистанцию. Увы, гранат у нас немного, а потому не хотелось бы мазать. Если нам удастся заставить замолчать орудия противника, то появится шанс приблизиться и пустить торпеды. Даже если попадёт только одна, сомнительно, что авизо останется наплаву. Возможность уничтожить японца, вполне себе достойная цель для риска.

Жаль сейчас не получится грамотно использовать дымогенератор. Слишком неудобная позиция относительно ветра. Не будь на нас ответственность за пароход, можно было бы попробовать обойти «Тацуту» по большой дуге, и атаковать с выгодного направления. Но мы вынуждены действовать именно так, а не иначе.

Наконец я прикинул дистанцию, удовлетворённо кивнул, приник к механическому прицелу, упёршись плечом в упор и взялся за штурвал вертикальной наводки. Задал нужное возвышение, взял упреждение, и отойдя в сторону скомандовал.

– Огонь!

Матрос дёрнул за шнур и пушка рявкнула, отправляя в полёт первую гранату. Я вскинул бинокль наблюдая её падение, пока обслуга перезаряжала орудие. Как ни обидно, но снаряд не попал в цель, плюхнувшись в воду с недолётом, который никак нельзя было списать на разброс орудия. Иными словами, у меня однозначно не получилось взять авизо под накрытие.

Вот только меня это не расстроило. Прикинув где именно был всплеск, увы, но наши взрыватели не срабатывали от удара о воду, я вновь приник к прицелу, даже не подумав смотреть в сторону Колчака. К гадалке не ходить, он сейчас излучает скепсис. И совершенно напрасно, если что. Я ещё никогда не стрелял из семидесятипятимиллиметровый пушки системы Канэ, и уж тем более, не стоит рассчитывать на градуировку прицела, так как масса снаряда ни разу не соответствует пристрелке.

По нам продолжали стрелять, и «Сердитый» выписал очередной манёвр, сбивая противнику прицел. Я же, чуть припозднившись из-за этого, влепил первый снаряд в основание фок-мачты. Собственно, почти туда, куда и целился. Вообще-то, из шрапнельного снаряда получилась уже не граната, а полноценный фугас. И рвануло вполне себе знатно. Настолько, что досталось обслуге носового орудия, и оно временно выбыло из боя.

Сыто клацнул замок, а я уже взял в прицел корму. Подгадал момент в непрекращающейся качке и выстрелил. Увы мимо. Как и во второй раз. Зато в третий попал точно под основание щита кормового орудия. Сомнительно, что кто-то пострадал, но взрыв шестисот грамм ружейного пороха не мог пройти даром, даже попади в щит, контузия гарантирована. Но я попал удачно и теперь у этого орудия появились проблемы с горизонтальным наведением…

Я стрелял так быстро, как только мог, и за какую-то минуту сумел добиться ещё трёх попаданий. И это не прошло бесследно, хотя вся артиллерия «Тацуты» и укрывалась за щитами, это не спасало матросов, так как фугасы рвались за спинами и с боков. Последний рванул в основании передней трубы, пробив её. Из рваной пробоины палубу начало заволакивать шлейфом чёрного дыма, что мешало комендорам. И немного облегчило жизнь нам, благодаря меньшему числу манёвров миноносца, мне удалось ускориться в стрельбе, и снаряды на палубе японца стали рваться куда чаще.

Семьдесят пять миллиметров несерьёзно? Ну это как сказать. Когда снаряды часто рвутся на участке по фронту не более шестидесяти метров, это ох как серьёзно. А я неплохо приноровился, улавливая подходящий момент для стрельбы, и теперь уже практически не мазал. Если бы не качка, то я и вовсе развил бы ураганный огонь. Пушка в умелых руках страшная штука и самураям сейчас однозначно «весело».

И именно в тот момент когда я поддался азарту уверившись в нашей неуязвимости, прямо перед нами раздался громкий хлопок, и возникло довольно крупное молочно белое облако. Раздалось несколько гулких ударов в щит, на обращённой ко мне стороне возникли бугорки, а в лицо прилетело несколько бритвенно острых сколов брони. Вокруг прогудели пронёсшиеся сегменты. Дробный перестук, чавканье и хруст, с которым гранённые стальные стержни впивались в тела, крики полные боли.

Всё это пронеслось передо мной в стремительном калейдоскопе. Я осмотрелся вокруг, не веря в происходящее. Из четверых человек, что помогали мне, на ногах не осталось никого. Трое попросту отсутствовали, на леерах висела чья-то оторванная нога. Последний из комендоров сидел на площадке, зажимая обрубок руки, ошалело моргая не в состоянии понять, что тут вообще произошло.

Удачное накрытие сегментным снарядом это нечто страшное. Мало того, что поражающие элементы прошли косой смерти, так они ещё и понаделали дыр в корпусе, трубах и надстройках. Это ведь не щит, и сталь там конструкционная, а не броневая. Разнесли в щепки оказавшуюся на их пути шлюпку, ошмётки которой раскачивались на блоках шлюпбалок.

Мне оставалось только радоваться тому, что в момент подрыва снаряда я как раз целился будучи прикрыт щитом, и поворотной рамой орудия. А вот Родионову похоже нужно благодарить царицу небесную. Матрос был вооружён кинокамерой, и… я не мог в это поверить, но находясь на надстройке за первой трубой, он продолжал снимать происходящее с мрачной решимостью человека занятого своим делом. При этом он удерживал деревянную коробку синематографа с помощью хитрых ремней, которыми обзавёлся после нашей атаки японского транспорта.

В следующее мгновение трёхдюймовая граната прилетела на корму. Я увидел как трое комендоров у сорокасемимиллиметровки повалились словно подрубленные. Другой снаряд рванул у борта, и находившийся на ходовом мостике Колчак, схватился за щёку, а из под лайковой перчатки появилась алая струйка крови. Вот как не снесло его и рулевого сегментами, для меня осталось загадкой. Потому что, тот же компас разворотило в хлам.

– Какого чёрта, Кошелев, стреляйте! – выкрикнул лейтенант, и бросился ко мне.

Я же молча обернулся к орудию, подметив, что оно заряжено, и вновь приник к прицелу. Навёлся, затем отступил, чтобы поймать шнур и дёрнуть спуская боёк. Однако Александр Васильевич уже держал его в руке и смотрел на меня. Я утвердительно кивнул, и он выстрелил. Пара секунд и на палубе авизо свернуло и появилось сизое облачко от очередного попадания.

Колчак без лишних разговоров открыл затвор выбрасывая гильзу и подхватил снаряд, чтобы затолкнуть его в казённик. Я благодарно кивнул, и мотнул головой, в направлении мостика, давая понять, что его место не здесь. Тот скривил губы, как видно ему было неприятно, что молоденький мичманец указывает командиру на очевидное.

Я вновь прицелился, и на этот раз сам дёрнул за шнур, посылая японцам горячий привет. Когда же открыл затвор, чтобы зарядить орудие, на площадку взбежали трое матросов. Двое тут же занялись орудием, а последний бросился к раненому, пока тот не истёк кровью.

Наконец мы достаточно сблизились с японцами, и выстрелили по «Тацута» обеими торпедами. После чего Колчак отвернул и отдал приказ запустить дымогенератор. Завеса быстро скрыла нас от противника, и последующие снаряды ложились наугад. Самураи били по площадям, делая ставку на сегменты. Мы же отсчитывали секунды, гадая попали или нет. Пока наконец не раздался приглушённый, но от этого не менее мощный взрыв.

– Есть контакт, Александр Васильевич, – улыбнувшись, констатировал я.

– Признаться даже не верится, – в ответ произнёс он.

– Мины сами по себе не взрываются, – заметил я.

– Я не об этом. Не верится, что всего лишь два удачных попадания, наворотили столько дел. Даже подумать боюсь, что же творится на борту «Тацуты». Вы вогнали в него не меньше двух десятков гранат.

– Девятнадцать. Из них пятнадцать по палубе и надстройкам и четыре в борт, – уточнил я.

– Всё одно преизрядно. Павел Михайлович, доложите о неисправностях, – приказал он лейтенанту, вахтенному начальнику, и уже к минному офицеру. – Андрей Петрович, доложите о потерях.

– Есть, – коротко отозвался мичман.

Тем временем вырубили дымогенератор и мы наконец сумели посмотреть на дело рук своих. Ну что сказать, это у нас лихо так получилось. Водоизмещение «Тацута» конечно не дотягивает и до тысячи тонн, но ведь он по идее должен был остаться наплаву при затоплении любых двух отсеков. Однако, торпеда попала весьма удачно, а может переходы между переборками не были задраены. Как бы то ни было, с него хватило и одного попадания. Авизо погружался в свинцовые воды сильно накренившись на левый борт. Члены команды спешно покидали его используя оставшиеся три шлюпки и пробковые матросские койки.

– И что будем с ними делать? – спросил я, наблюдая эту картину.

– Предлагаете их спасать? – вздёрнул бровь Колчак.

– Вода холодная, и большинство из них погибнет от переохлаждения.

– И?

– Полагаю, что их можно спасти.

– Разрешите доложить, Александр Васильевич, восемь убитых и двенадцать раненых. Из них не способны встать в строй пять, – доложил мичман Афонин.

– Двенадцать пробоин палубы, надстройки и труб. Разбит компас на ходовом мостике, выведено из строя кормовое орудие. Машины и котлы исправны, ход держим уверено, – сменил его лейтенант Юдин.

– Два попадания, и треть экипажа долой. С такими потерями ещё и о пленных думать? – глянул на меня Колчак.

– Родионов, на сколько у тебя ещё хватит плёнки? – спросил я, не отводя взгляда от командира «Сердитого».

– На две или две с половиной минуты, ваше благородие, – отозвался мой кочегар, погладив лакированный деревянный корпус кинокамеры.

– Павел Михайлович, прикажите матросам вооружиться винтовками. Половину матросов из котельного и машинного отделения на палубу, – приказал Александр Васильевич вахтенному начальнику, читай, старшему офицеру.

– Есть, Александр Васильевич.

Колчак жёсткий человек. Это видно уже сейчас. Он требователен к себе и к подчинённым и не питает сантиментов к врагу, даже поверженному. Если верить изученным мною материалам в будущем он должен стать кровавым диктатором. Хотя, хватает и тех, кто защищает его. Гражданская война грязная и кровавая штука, чистеньких и пушистых в ней нет по определению. Так что, сомневаюсь, что зверства белых, сильно превосходили таковые со стороны красных. Когда брат идёт на брата, рубка идёт страшная и безжалостная.

Впрочем, сейчас речь о японцах, и тут уж у Колчака нет ни единой причины проявлять благородство или жалость. Разве только его тщеславие, являющееся его явной слабостью. Вот на него-то я и надавил.

Когда мы приблизились к спасшимся, находящиеся в шлюпках вооружённые винтовками моряки открыли огонь, и пули звонко защёлкали по металлу. Колчак едва не отдал приказ расстрелять их из пушки, но я удержал его ухватив за руку.

– Ложитесь в дрейф, дайте мне винтовку, и пять минут. Я решу этот вопрос.

– Тульский, винтовку мичману Кошелеву, – выкрикнул Колчак.

– Слушаюсь, ваше благородие, – откликнулся боцман.

Я взял в руки оглоблю, сиречь пехотную винтовку образца 1891 года, которая сантиметров на тридцать длиннее моего маузера, гражданского образца. Признаться, тот меня устроил бы куда больше. Да кто же знал, что в нём возникнет нужда. Так что мой красавец дожидался хозяина на борту «ноль второго».

До противника порядка кабельтова. Волнение конечно присутствует, раскачивая как миноносец, так и шлюпки, но для меня это не помеха. Мне не понадобилось даже вскидывать бинокль, чтобы рассмотреть офицеров. Три выстрела, и все трое отправились к праотцам. Ну или к своей несравненной богине Аматэрасу. Без разницы.

Затем вооружился биноклем, и высмотрел четверых унтеров. Этих получилось достать следующими четырьмя выстрелами. Колчак только одобрительно или всё же восхищённо качал головой. Ну что сказать, далеко не полигонные условия, чтобы раз за разом бить в яблочко. Тем более, что японцы так же стреляли.

Я выискивал тех, кто пытался командовать, после чего выделял их в общей массе, и доставал. Это не так уж и сложно, учитывая то, что дистанция успела сократиться до сотни метров. Наконец до японцев дошло, что сопротивляться бесполезно, и они побросали свои винтовки за борт. Вот и ладушки. Теперь их можно брать тёпленькими. И лучше бы поспешить, пока находящиеся в воде не заполучили переохлаждение.