Нелегкая поступь прогресса

Глава 5

Первое боевое соприкосновение с австрийскими войсками произошло спустя три дня.

С высот мы наблюдали, как на всхолмленную равнину перед нашей горной грядой сначала вышли передовые разъезды, продвинулись до проходов в горах, и, увидев нас, и наши оборонительные сооружения, умчались на доклад. Потом появились части авангарда, и занялись разведкой: на возвышения поднимались группы офицеров, и внимательно рассматривали нас в зрительные трубы. Небольшое подразделение, не более полуроты занялись каким-то подобием организации обороны, но явно чисто для отмаза — никто не ожидает нашего отпора, и кстати, совершенно непонятно почему.

Остальные солдаты, тем временем, занялись собой и конями: коней повели на водопой, из переметных сумок достали овёс, насыпали его в кормушки и подвесили на морды тех коней, что уже напились. Кашевары развели костры и сноровисто принялись варить обед. До нас дотянуло запахом кулеша на копчёном свином сале. Полковник Эрдоган потянул носом и задумчиво предложил:

— Ваше сиятельство, а не позаботиться ли нам о телесном и духовном здоровье австрияков?

— Каким образом?

— Судите сами: я слышал, что копчёности вредны для здоровья. А поститься, наоборот, полезно, особенно для души. Думаю, артналёта из десятка выстрелов будет довольно, чтобы эти пащенки шайтана пришли в замешательство, а там и придёт время порезвиться нашим кавалеристам. Они не станут далеко гнать австрияков, думаю, довольно будет простой демонстрации нашей бдительности.

— Да, в самом деле, господин полковник, наша задача протянуть время до подхода основных сил, так что командуйте.

Не прошло и двадцати минут, как батарея, прикрывавшая этот проход, повела стволами и дружно рявкнула залпом. Без пристрелочных выстрелов, сразу на поражение. А почему бы и нет? Наши артиллеристы заранее объехали все поле предстоящего сражения, отметили все лога и низины, где непременно будет накапливаться пехота и кавалерия перед атакой. Ну и пристрелялась к ним, как же без этого.

Полуэскадрон гусар и такой же по численности отряд сипахов на рысях вышли из-под прикрытия скальной стены и ударили по ошеломлённому артналётом противнику. Тяжёлые турецкие кавалеристы выстроились в атакующий строй, и никто не мог им противостоять. Гусары прикрывали сипахов с флангов. В сущности, остановить кавалерийский удар способен только правильный строй, например, каре, но на этот раз организовать каре было некому: всё наличное командование погибло от шрапнели и фугасных снарядов.

В общем, наши кавалеристы прошлись по полю, порубали всех, кто пытался организовать хоть какое-то сопротивление, а остальных согнали в кучу и погнали в наш тыл.

На командный пункт поднялся молоденький офицер, с известием от командира кавалерийского отряда, совершившего вылазку:

— Ваше сиятельство, разрешите доложить, атака увенчалась полнейшим успехом, неприятель частично уничтожен, частично рассеян, частично пленён. Нам удалось захватить девяноста восемь нижних чинов, восемь обер и штаб-офицеров и одного генерала. Доложил корнет Рощин.

— Ого! Кто же попал в ваши сети, скажите, Рощин?

— Не могу знать, ваше сиятельство! Капитан Ермолаев отправил меня с докладом сразу, как только мы втянулись на свои позиции.

— Ну что же, пройдусь, полюбопытствую, что за генерал нам попался.

Мне подводят коня, и в сопровождении корнета еду в лагерь кавалеристов. Там уже царит полнейший порядок: пленные солдаты выстроены в три шеренги, перед ними прохаживается, поигрывая крепкой палкой здоровенный сержант, и громко, чётко, доходчиво, кстати, на отличном немецком языке, объясняет правила поведения в плену. Вижу на лице одного из пленных унтеров расцветающий синяк и хорошее рассечение — этот явно не захотел по-хорошему, вот и получил от души, по-плохому.

Офицерам установили одну десятиместную палатку, для генерала выделили четырёхместный шатёр на одного.

— Куда дели раненых? Спрашиваю у Рощина, слезая с коня у генеральской палатки.

— Просто не стали их брать, ваше сиятельство. — отвечает корнет — За тяжёлыми присмотрят легкораненые, а для нас и те, и другие простая обуза и перерасход лекарств.

— Разумно. Передайте капитану моё удовлетворение.

Откинулся полог, из палатки выскочил австрийский солдат, вытянулся передо мной и залопотал на прескверном русском языке:

— Ваша сиятельстффа. Ихь есть деньщик хаспадин генерал…

— Передай господину генералу, что я желаю с ним побеседовать. — обрывая денщика говорю я по-немецки.

Из палатки раздаётся:

— Прошу войти, ваше сиятельство!

Ну, раз приглашают, следует войти.

В палатке уже стоит застеленная складная кровать, стол, пара стульев. Генерал стоит у стола, смотрит гордо, в тщетной попытке сохранить величие. Я смотрю на генерала, слегка приподнимая бровь: да, я младше чином, но, чёрт возьми, это он пленный, а не я. Что-то в глазах моего визави дрогнуло, и он чуточку склоняет голову:

— Фельдмаршал-лейтенант[4] Ойген Франц фон Габсбург.

— Полковник Булгаков Юрий Сергеевич. — отдаю скупой ответный поклон — На правах хозяина поинтересуюсь: довольны ли вы созданными для вас условиями, или что-то следует добавить?

— Благодарю, господин полковник, я вполне удовлетворён. Если мне будет разрешено общение с моими офицерами, то станет ещё лучше.

— Теперь удовлетворите моё личное любопытство, господин генерал: насколько вы близкий родственник царствующей особе вашей империи? Согласитесь, этот вопрос далеко не праздный.

— Соглашусь. Не знаю, удовлетворю я вас своим ответом или огорчу, но нет, я не родственник царствующей династии, поскольку принадлежу к весьма отдалённой ветви рода Габсбургов.

— Если пожелаете написать своим родственникам о произошедшем, можете написать письмо, но прошу вас не указывать подробностей нашей позиции, численности и вооружения. Такие же письма я разрешу написать и вашим офицерам. Вам я ещё позволю написать краткое сообщение командованию, но также попрошу без подробностей.

— Это справедливые требования, господин полковник, обещаю выполнить их.

А я, поворачиваясь к двери, задаю последний вопрос:

— Господин генерал, приношу извинения заранее, но ваше письмо будет прочитано и все нескромные сведения вымараны. Когда к вам прислать офицера за письмом?

— Для писем мне будет довольно часа. Но позвольте, господин полковник, вы не собираетесь меня допрашивать?

— Зачем, господин генерал? Численность и состояние войск, противостоящих мне, хорошо известна. Сорок пять тысяч, в том числе пятнадцать тысяч кавалерии. Артиллерия представлена шестидесятью орудиями полевой артиллерии четырёх, шести и двенадцатифунтового калибра. Интендантское хозяйство также вполне известно, и заодно огорчу вас, господин генерал: в Дунай уже вошел отряд канонерских лодок, так что водные перевозки и мосты через Дунай и крупные притоки через него вскоре окажутся под нашим ударом. В сущности, армия, выдвигающаяся в нашем направлении, обречена.

— Позвольте! — напыжился генерал — По моим сведениям, в вашем отряде более пяти тысяч, ну пусть шесть тысяч солдат и офицеров, а у нас сорок пять тысяч! Это превосходство в семь с половиной раз!

— Ах, оставьте, господин генерал! Вы проводили рекогносцировку в полном соответствии с существующими уставами, на полуторном удалении от максимальной дальности артиллерийского огня. И что? Вы живы только потому, что по вашей группе огня не велось, но ваших коней, оставленных в лощине, накрыли первым же залпом, тем отрезав путь к бегству. Что до личного оружия солдат, то хотите, я продемонстрирую маленький фокус?

— Не знаю о чём вы, господин полковник, но согласен.

— В таком случае, следуйте за мной.

Мы вышли из палатки, и я повёл генерала на импровизированный полигон, где мои сержанты-инструктора тренировали турок в прицельной стрельбе. Только мы появились, прозвучала команда «смирно», и ко мне подошел старший сержант и доложил:

— Ваше сиятельство! Взвод турецких союзников проводит занятия по целевой стрельбе под руководством инструкторов по стрелковой подготовке. Руководитель занятия старший сержант Мохов.

— Скажи-ка, сержант, насколько подготовлены турки?

— У нас уже десятое занятие, поэтому стреляют прилично.

— На какую максимальную дальность научились стрелять?

— Шестьсот шагов.

— Хорошо! А что вы используете в качестве мишеней?

— Камни, положенные на другие камни, ваше сиятельство. Получается наглядно: попал, значит, камень сбил. Не попал — двадцать раз отжался.

— Молодец, Мохов! А теперь покажи австрийскому генералу, как ты обучил своих подопечных. И желательно, чтобы генерал запомнил твой урок. Сможешь?

— Отчего же не смочь? Мои орлы пули кладут, как вышивальщица иголкой колет. давайте команду, Ваше сиятельство!

Поворачиваюсь к генералу:

— Господин генерал, эти турецкие солдаты как раз переучиваются стрелять из казнозарядных ружей, и сейчас учатся стрелять на максимальную дальность: пятьсот-шестьсот шагов. целями служат камни, которые следует сбить выстрелом с другого камня.

Генерал недоверчиво посмотрел на длинный ряд крупных камней, лежащих метрах в трёхстах от нас, и скептически усмехнулся:

— До камней слишком далеко.

— Вы не поняли, генерал. — покровительственно усмехаюсь я — Стрелять следует не в эти крупные камни, а в более мелкие камни, которые солдаты положат сверху.

А вот сейчас генерала проняло. Со всё возрастающим интересом он наблюдает за тем, как солдаты прошли к своим мишеням, подобрали валяющиеся рядом с большими более мелкие камни и водрузили их, иногда подсовывая обломки, чтобы верхний камень не упал. Когда они двинулись обратно, генерал принялся считать шаги, а я, признаться, стал считать тоже: нет ли жульничества. Нет, шаги отмерялись полноценные, и строй остановился, когда сержант отсчитал: «Шестьсот! Стой! КруГОМ».

— Целиться прилежно, огонь по готовности! Начали!

Солдаты подняли ружья и принялись наводиться. Делали они это споро и привычно. не прошло и пяти секунд, как первый выпалил. Есть! Камень повалился. Бах! Бах! Бах! Зачастили выстрелы, а потом и вообще вышло подобие залпа, впрочем, в завершение выстрелы были тоже раздельные. Хм… А ведь совсем неплохо! Из полусотни камней не сбитыми оказались всего несколько штук.

— Господин полковник, Вы позволите мне освидетельствовать результаты? — церемонно обратился ко мне генерал.

— Пожалуйста!

И мы, вместе с генералом, отправились к мишеням. Да, четыре камня оказалось не сбитыми, но на одном из них генерал обнаружил свежую отметину, а в другом случае пуля попала между камнями, потому и не сбила, но клякса ещё не остывшего свинца говорила сама за себя.

— Невероятно! — решительно рубанул генерал — Полковник, вы выставили передо мной самых лучших егерей!

— Можно сделать по-другому. Господин генерал, вы ведь хороший стрелок?

— Разумеется!

— Сейчас пять или десять, по вашему выбору, солдат, зарядят свои ружья и дадут их вам, а вы определите: можно ли научить прицельной стрельбе из этих ружей. обратите внимание, вы каждый раз будете стрелять из другого.

— Согласен! — азартно отозвался генерал.

Десять камней заняли своё место мишеней, генерал встал на позицию и открыл огонь. Все десять камней он свалил тринадцатью выстрелами. Выстрелив последний раз, он отдал ружьё солдату и повернулся ко мне:

— Это дьявольски хорошее оружие, ваше сиятельство. С его помощью вы действительно остановите мой корпус, не доведя дело до рукопашной схватки, и не понеся собственных потерь.

— Да, господин генерал, примерно это я и планирую.

— Разрешите мне наблюдать течение этого сражения?

— Нет, господин генерал, это невозможно. мы враги сейчас, и, при всём взаимном личном уважении, останемся врагами в дальнейшем. Так уж распорядилась судьба: мы служим враждующим державам. У меня нет ни малейшего желания делиться новейшей тактикой с вами и кем-либо другим. Искренне прошу меня извинить.

— Это вы меня извините, ваше сиятельство, я вынудил вас на резкий ответ.

В общем, расстались мы на вполне дружелюбной ноте. Генерала и его свиту я отправил в штаб Румянцева, а сам занялся текущими делами.

Спустя сутки весь австрийский корпус стоял перед нами, грозно шевелился, перестраивался и готовился к завтрашнему бою.

— Ваше сиятельство, диспозиция предстоящего дела кристально ясна. — делится своими соображениями начальник штаба нашего отряда, полковник Терентьев Егор Варухович — Обратите внимание, урок разгрома авангардного отряда не учтён, штабы и основные построения войск неприятеля расположены в зоне действенного нашего артогня. Имею предложение не тянуть с началом боя, а завтра с рассветом ударить всей мощью.

— Считаю ваше решение совершенно верным, Егор Варухович, вам за него и ответ держать. Разработайте боевой приказ, расставляйте силы и средства подразделений, я утверждаю ваше решение. Особое внимание прошу уделить командованию неприятеля и его артиллерийским батареям. Остальная масса войск большой угрозу не представляет.

Тут же вспыхнула суета: Терентьев, усвоивший мой ритм работы, уселся писать боевой приказ, имея перед глазами собственные наброски и предварительные варианты. Офицеры штаба на основании его приказа готовили приказы и распоряжения для всех частей и подразделений ниже по подчинённости. Я, отдалившись от основной массы работающих офицеров, уселся в тени парусинового навеса, и стал составлять план действий на случай нашего поражения: война есть война, случайности неизбежны. Вероятность того, что нам придётся воспользоваться этим планом, близка к нулю, но он нужен. Потом, когда выпадет свободное время, я выложу этот план перед штабистами, пусть они поиграют с ним, действуя «за австрийцев». Штабист должен иметь незашоренное, изощрённое, где-то и коварное мышление, для этого его и содержат.

Война, и сражение в частности, с точки зрения генерала крайне увлекательный процесс, да вот беда, ужасно неторопливый. Читал я «лейтенантскую прозу», там всё понятно: вот на наши позиции ломятся оголтелые вражины, мы отбиваемся, а кто-то там, в высоких штабах не чешется, и не присылает нам патроны, снаряды, подкрепление. Ату их, штабистов!

А теперь смотрим на бой с позиции генерала. Перед лейтенантом участок фронта много если километр. Перед генералом может быть фронт и в полсотни километров, но чаще от пятнадцати до двадцати. у лейтенанта в подчинении тридцать бойцов, а у генерала может быть и полста тысяч, но чаще от десяти до пятнадцати тысяч человек, где только лейтенантов может быть под тысячу. И вот мы приготовились к бою, а противник у нас вовсе не дурак. Он тоже учился в академии, изучал приёмы и методы вооружённой борьбы, знает тактику армии противника — нашу тактику. Он ищет слабые места для удара, и никогда не складывает все яйца в одну корзину. Он хитрит и выгадывает, он разоблачает твои хитрости и устраивает коварные финты. Шахматы — игра лейтенантов, поскольку по сравнению с полем даже небольшого сражения, шахматная доска ничто. Генерал держит в голове несколько сотен шахматных досок и на каждой из них противником является гроссмейстер.

Скажем, получил генерал сведения, что противник навалился на левый фланг, вот он и думает: это главный удар, или отвлекающий? А где тогда главные силы? Какое из вспомогательных направлений станет острием удара?

Не забываем и о дорогах по болотам, лесам и оврагам. Ты даёшь команду: «Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert!»[5], чтобы помочь тому или иному подразделению, но пока они дойдут, будет потеряно время, да и не факт, что неприятель не устроит засаду, или участок, куда ты бросил резервы, не окажется ложным, и тебе придётся разворачивать части прямо на марше.

А в некоторых случаях оказывается выгодным не помогать своим подразделениям, попавшим под основной удар, а всеми силами ударить по неприятелю в другом месте и тем переломить ход сражения. А потом читать о себе неприятную и однобокую правду в произведениях типа «Батальоны просят огня».

На самом деле я ворчу, потому что душа требует действий, активности, а тут приходится изображать невозмутимость, уверенность и воплощённое величие — такова моя нынешняя работа. Хорошо, что появляются люди с хорошими известиями, нынче таковым стал лейтенант Востроносов.

— Рад вас приветствовать, Карл Акакиевич! — поднимаюсь я навстречу врачу — Не желаете ли чаю, кофе или спиртного?

— Если можно, кофе. Признаться, я пристрастился к этому напитку, уж не знаю, как буду обходиться без кофе после военной службы.

— Теперь, когда мы подружились с Турцией, трудностей с покупкой кофе не предвидится. Йемен, где производится лучший кофе, является турецкой провинцией, так что для нас этот товар будет вполне доступен. Однако, не прогневайтесь, но в первую очередь я бы хотел узнать подробности вашего осмотра и лечения графини Александры Орбан.

— В сущности всё просто. Женщина и её супруг абсолютно здоровы и никаких препятствий к зачатию и рождению детей у этой пары нет.

— Отчего же у них не было детей столь долгое время? Насколько я знаю, брак был заключен в семьдесят четвёртом году, прошло почти восемь лет.

— Причин несколько: во-первых, приверженность графини аристократическим привычкам. Женщина никогда не принимала солнечных ванн. Её диета была направлена на поддержание так называемой стройности, а на деле истощённости. К тому же доктор Шварц всемерно поддерживал графиню в её вредных заблуждениях, усвоенных в институте благородных девиц от таких же шарлатанов как он. Единственную полезную привычку она усвоила с детства в родном доме, да и то не от родителей и воспитателей, а от кормилицы и няни, это чистоплотность.

— Господи помилуй, аристократия убьёт себя безо всякой революции!

— Уже убивает. Понятие «аристократическое вырождение» возникло не на пустом месте и обозначает вполне осязаемое и грозное явление.

— Да, уважаемый доктор, проблему вы обрисовали более чем серьёзную. Но что вы предприняли по отношению к нашей милой графине?

— Начну с того, что негодяй по имени доктор Шварц болтается в петле. Граф Орбан лично вышиб табуретку из-под его ног. Граф обожает жену, и мои слова о вопиющем непрофессионализме высокооплачиваемого врача он воспринял крайне серьёзно. В самом деле: врач своими немытыми руками внёс инфекцию в половые органы женщины. По счастью, воспалительный процесс не достиг внутренних органов, но исключительно благодаря чистоплотности графини Александры. Мне пришлось применить новейшие средства для борьбы со стрептококковой инфекцией, и это при том, что я был не убеждён в предварительном диагнозе. А что делать? У меня нет бактериологической лаборатории. Но по счастью диагноз «на глазок» оказался верным. Я предупредил графа и графиню о риске, и они, подумав и посовещавшись, согласились со мной. До полного излечения графине ещё далеко, но вчера я убедился, что воспалительный процесс пошел на убыль. Сюда я прибыл доложить об относительном успехе лечения, ну и в преддверии сражения.

— Прекрасная у вас профессия, Карл Акакиевич! — искренне говорю я.

— Несколько рискованная, надо признать. — парирует он — В пиковом случае можно угодить в петлю.

— Но согласитесь, доктор Шварц зарабатывал свою петлю не жалея усилий.

— И, в конце концов, он добился своего. Кстати, Ваше сиятельство, вы слышали, что Министерство здравоохранения России собирается провести аттестацию всех лекарей состоящих на военной службе, а потом и лекарей, работающих в подведомственных министерству учреждениях?

— Правильная мысль. На мой взгляд, нужно обеспечить обучение всех лекарей и медицинского персонала в государственных учебных заведениях по едкой программе. Ну, а на первых порах следует проверить квалификацию имеющихся лекарей. Да и организовать курсы по обучению тем же асептике, антисептике, родовспоможению и прочим важным вещам.

— Нам, молодым, легче: мы изначально обучались по новым правилам.

— Ну ладно, Карл Акакиевич, скажите-ка, чего вы ожидаете от завтрашнего дня?

— В наше поражение я не верю, поскольку уже несколько раз видел столкновение нашего войска нового типа с многочисленным противником. Соответственно, не ожидаю и больших потерь, но ранения неизбежны, поэтому лазареты уже готовы. Отправляясь на встречу с вами, я принял доклад о готовности восьми лазаретов, из которых три ориентированы на наших и союзных офицеров и солдат. Остальные пять будут принимать раненых австрияков. Я намерен поднатаскать практикантов, прибывших под мою руку перед нашей отправкой в рейд. Правильная сортировка раненых, подготовка раненых к операции, первая хирургическая помощь… Практикантам повезло: весь комплекс мероприятий передового хирургического госпиталя от приёмки раненых до передачи на излечение, они увидят в одном месте.

— Тяжело будет мальчикам. — вздыхаю я.

— Да уж, как водится. Для меня первое время в передовом госпитале оказался тем ещё шоком. Тогда я впервые напился пьяным. — признался молодой врач — Вина не было, пил разведённый спирт, ох и отвратительное пойло, доложу я вам! И эти напьются или как-то по-другому настроят свою душу к жестокому гуманизму нашего ремесла.

— Я тоже никак не могу привыкнуть к жестокости своей профессии. — меня что-то потянуло на откровенность — Казалось бы, кадровый офицер, а вот никак не привыкаю. Обиднее всего, что враг иногда достойнее и даже ближе чем кое-кто из союзников, а его надо бить, порой и до смерти.

— Вы неправы, ваше сиятельство. Бьёте вы не личность, а неправую сторону, это надо осознавать. И раз уж несчастный принял неправую сторону, то пусть несёт наказание за дурное решение.

— И тут вы, Карл Акакиевич, несомненно, правы. Будем же готовиться к бою!