Некромаги

Глава двадцать пятая

Когда я проснулась ночью, при свете маленькой лампы, то обнаружила себя чистой, голой и наполовину в «гробу». Больничные фиксаторы были как две колоды на ногах, заползали на бедро и часть живота полукоробкой, фиксируя подвздошную кость. Под спиной жестко, под головой, и плечи мягко зафиксированы скрученными полотенцами. Лежала почти распятая, прикрытая простынкой, только руки на свободе и шеей могла крутить.

Гудело, зудело и горело все так сильно, что поразилась — Нольд на самом деле идеально собрал кости. Регенератор работал бешено.

Одиночество было не долгим. Он зашел в комнату, сверившись с часами и подгадав пробуждение точно:

— Ты как?

— Как в печи. Через три дня встану. Я должна рассказать…

— Потом. Ева, на полу у кровати вода, бутылки с дозатором. Поставил так, что дотянешься. Я уеду сейчас, если не смогу вернуться днем, пришлю Троицу или Вилли. Не думай, что бросили, потом информацией обменяемся. Лечись.

— Договорились… нет, стой! Дай что шепну, пока не убежал.

Нольд в первую секунду шагнул на автомате, а во вторую секунду сообразил, что просьба дурацкая. И было забавно увидеть, как на лице отразилось воспоминание о такой же уловке старой Ханы. Некромагка заманила его для благодарного поцелуя поближе.

— Я не кусаюсь.

— Врешь. У меня на руке до сих пор след от зубов.

Подошел вплотную и наклонился. Мне было больно, но все равно хорошо и счастливо, и даже сонм пережитых смертей поблек. Захотелось дурашливо, даже по-детски, чмокнуть в щеку и сказать свое искреннее «спасибо». А Нольд, приблизив лицо, щекой не подставился… он тронул меня за шею и поцеловал в губы. Прижался плотно и горячо, с вдохом откровенного удовольствия.

— Говори, если на самом деле хотела что-то сказать.

Секунды немого молчания, и Нольд просто выпрямился и просто ушел, как собирался, оставив одну.

С организмом что-то творилось… по всем законам некромагии, из жизни, а не из брошюр Инквиза, я знала с какой скоростью залечивались легкие и тяжелые раны, сколько нужно дней на сращивание костей до полной прочности. А тут вдруг что-то не то. Не так. Я захлебывалась эндорфином, обезболивающим наркотиком, и огонь регенерата воспринимала как внутренний шторм. Вулканический, испепеляющий, но ничуть не мучительный. Он был сильнее в два, в три раза, и я могла сравнить — пережив прежде схожие травмы.

Я много пила. Вливала в себя почти без остановки литров пять за пять часов до утра, чувствуя, как мало потею и как киплю. А с рассветом отключилась. В какой-то момент, взглянув в сумеречно-розовое окно, выдохнула и закрыла глаза, провалившись в сон.

— Никуда ты ее не перевезешь, даже через два дня. Она останется…

— Ты рехнулся?

— Рехнулся!

Тишина. Разговор снизил громкость и из коридора слов стало не различить. Ян и Нольд старались, а злость с обоих сторон перевешивала необходимость осторожности. Сцепились в споре в квартире, а не на улице и не в машине.

— Ноль, я понимаю…

— Нет, и никогда не поймешь! Твоя ущербность лучший подарок — жить как человек!

— Гад же ты… сделаю вид, что не слышал. — Тихое почти рычание, несколько слов в полтона. И различила: — …себя жалко, а ее нет?

— Я не смогу жить, Ян, если не попытаюсь…

Даже сквозь двери, сквозь толщу воздуха, почувствовала, сколько в выдохе было усталости и отчаянья. Не звонкого, с надрывом, а глухого и с самого дна. Ян притих так, словно в квартире все вымерло.

Меня остро кольнуло тревогой, и я не выдержала:

— Кто-нибудь! Есть кто-нибудь?

После короткого стука в дверь, створка приоткрылась, и Ян заглянул:

— Доброе утро. Что, в туалет приперло?

— Ну нет, ты и так видел слишком много… я проверяла — есть кто или одна?

— Воды, еды?

— Новостей.

— Нет новостей. Спину почесать, а то затекла как прикованная мумия, наверное? Кстати, я тебе подарки привез.

Засмеялась и скривилась. Ян такой измученный и вымотанный, а нашел для меня улыбку. Несносный северянин тоже добрался до сердца, пусть и с чувством братской любви, и я по всем его жестам и голосу чувствовала пережитую за меня тревогу.

Ян оглянулся на коридор и зашел, закрыв дверь. У него на самом деле в руках был пакет с чем-то.

— Одежда?

— Нет, развлечение. — На тумбочку легли четыре книги, кубик-рубика и пластиковая плоская коробочка «Пятнашки». — У Нуля ничего нет, а тебе лежать долго. Не в потолок же смотреть.

— Спасибо. Ян…

— Что?

— Оставь меня Нольду. Мы разберемся сами.

Он помрачнел и даже посерел как туча, утратив совсем северную бледность. С сомнением свел светлые брови и спросил, вложив в интонацию больше смысла, чем в сами слова:

— Понимаешь, что говоришь?

— Понимаю.

Ян бросил взгляд на мои ноги под простынью, зло шевельнул челюстью, но потом, когда снова посмотрел в глаза, успокоился.

— Моя совесть чиста, я тебя честно предупредил. Выздоравливай.

Хмыкнул и вышел, оставив дверь открытой. А из коридора секунду спустя послышалось:

— Все, я поехал отсыпаться, иначе свалюсь. Удачи, Ноль!

К концу выходных Нольд принес все:

— Новый телефон, новая сумка, запасная сигаретница, бумаги для практики — два дня ты якобы проведешь в клинике на особой практике, отчет почитаешь. Одежда тоже тут — Вилли километры намотал по магазинам, но нашел дубликаты тех же туфель и костюма. Будем надеяться, что первая сигаретница утонула в ручье. Данные стерты, но сам факт существования устройства… ладно. Внутри коробочки лежала кость — сейчас она у Троицы на анализе. Если Валери хоть как-то донесли о всех найденных вещах на месте аварии, то подстраховали, как видишь, на практике появишься в чем обычно.

— Кость, говоришь. Значит, мы угадали с мощами Морса. А почему коробка дрожала?

— Что?

— Ощутимый такой зуммер был, как сигнал нагрева в той же сигаретнице — рукой можно почувствовать.

Нольд задумался, потом сказал:

— Минуту… — Достал телефон и нажал кнопку: — Ян, коробку из-под кости нужно срочно забрать из «Науки», в ней может быть что-то встроено. Плохо, если маячок. Пусть Вилли в своем экранированном бункере ее на щепы разберет… Да… понятно.

Скинув, поднялся с места:

— Самому сейчас быстрее, он дальше меня. Что-то нужно привезти, когда вернусь?

— Только новости. Я с телефоном теперь, так что вызвоню, если срочно.

Нольд кивнул и ушел.

Вчера он весь день и ночь отсыпался, сегодня весь день пропадал и вернулся сейчас, к вечеру, собираясь опять исчезнуть по делам. Или просто сбежать от меня подальше.

Поцелуя как не было. Это вообще кто-то посторонний вытаскивал меня из илистой грязи, вез домой, раздевал, отмывал, собирал по косточкам и разложил на кровати голую. Точно — не Нольд. Я сама ни о чем не просила, кроме как воды и хоть что-то от скуки, и он не рвался с врачебным интересом залезать под простынь на посмотреть — как там дела? Фиксирующие полотенца с плеч убрал, подушку вернул, и вся забота.

Я как лежала под белым саваном, так и лежала. Смиренно терпела уже не жар регенерата а необходимую неподвижность. Есть хотелось, но решила железно — пока сама на ноги встать не смогу, ни крошки в рот, в туалет только на своих, никакого позора! Живот залип к позвоночнику, но это ерунда — потом наверстаю.

Я засыпала и всякий раз проваливалась в темноту, в которой не было тяжести — а я ожидала долгого осадка от отравления смертями погибших. И мучений тела не было — что-то с регенератом точно не так, раз я перестала его чувствовать в полную силу. Походило на температуру — по всем симптомам заживление должно длиться дольше, как у обычных людей грипп, дней шесть и температура под тридцать семь. А перегорела под сорок и в два раза быстрее.

Я много спала и просыпалась в тишине, догадываясь, что квартира пустует. Сообщений на телефон не приходило, лично никто не приезжал, и Нольд не объявлялся. Я бы проснулась на любой его шорох!

Прошли вечер и ночь воскресенья, почти весь день понедельника, который я тратила на чтение книг, спасибо Яну, и на дурацкие «пятнашки». Не ожидала, но детская игрушка на самом деле пришлась по душе — глупость, а развлекала.

В шесть вечера, открыв глаза после очередного сна и напившись воды, поняла, что пора вставать.

Ногам и бедру кандалы мешали, спина под жестким заныла и мышцы стали подрагивать, устав от неподвижности, а не от боли. Ее и след простыл. Зудело по чуть-чуть в косточках, словно изнутри комары покусали, — верный признак организма, который перебрал с отдыхом.

— Почему так рано?

Нольду ляпнула, что через три дня встану — так пошутила, конечно, бравировала. А сама — сначала села, откинув простынь, отодрала липучки шин, все отбросила и — встала. Потянулась всем телом сладко и аккуратно, прощупывая ощущениями подвижность и целостность. Сил недостает, но все на месте и все крепко!

На кровати лежала снятая с петель дверь, поверх знакомое тонкое покрывало. Дверь не тронула, тяжелая, а шины поставила в угол, как набор детских лыж. Собрала лоскуты. На себе еще не нитки, а первым делом взялась за наведение порядка!

Потому что спальня была такой — чистой.

Завернувшись в простынь, вышла в коридор и пошла на разведку тихо-тихо, как будто меня, воровку, вот-вот нехорошо застукает хозяин дома. Маленькая прихожая, маленькие комнаты — зал и спальня, кухня как пятачок. Побывав у двух мужчин команды в личных квартирах, я собрала дополнительный портрет к образу. Все разные, и все — чистюли. Нольд же перешиб всех! У него — стерильно и первозданно, словно тут человек совсем не жил. Дом пустой. И холодный. Личных вещей на первый взгляд не было вовсе, — одни только необходимые для жизни наборы, будто в гостинице.

Самым бесцеремонным образом я повела себя на кухне — обшарила все и заглянула всюду. Посуды — нет, только две чашки. Кастрюль, чайников, сковородок, вилок и ложек — тоже. Один ножик, мерная ложка и бумажные салфетки в ящике. Еще турка для кофе. Из продуктов — сам кофе в пачке к нему. Холодильник идеально новый и пустой, включенный ради меня — на чистых полках стояли две порционные упаковки из кулинарии: говяжий бульон и отварная курица. Рацион болеющего человека. И то, и то я достала на стол, чтобы потеплело. Разогревать все равно не в чем.

Нольд не готовил, не приглашал к себе гостей, и даже мусорное ведро, как у всех, стоящее под раковиной не дало ничего кроме пустого пакета. И фантика от конфеты нет.

Спальню я пока лежала рассматривала — пустая. Кровать узкая, тумба, шкаф и темные занавески на окнах — все убранство. В ящике никакой крамолы — одна аптечка с бинтиком! Жуткая аскеза, неуютная и почти-по нежилому безликая.

Только зал спас положение, и даже содранная дверь не испортила впечатления. Здесь ощущалось присутствие человека и немного отдалось теплом дома, а не выхолощенной коробки. Я осмотрелась и поправилась — не зал, а кабинет. Письменный стол, ноут, много папок и книг. Осмотрев корешки, поняла, что все касается общей медицины, биологии, физиологии, анатомии, — весь набор литературы вокруг этих тем.

В папки с бумагами не полезла, побоявшись нарушить порядок беспорядка, который тут как раз присутствовал. Приоткрыв пальчиком высокий шкаф-купе, скелета не нашла, одно только постельное белье и полотенца, коробку с зарядниками и запасной обувью.

Когда зашла в ванную, то долго и обалдело стояла на пороге: все как из магазина! Похлеще, чем на кухне, но ей-то точно пользовались. По микроследам от капель, по утоптанному коврику на кафеле, по скудным вещичкам на полках — пользовались, но вылизано все до скрипа и кристального блеска.

Смотреть больше не на что. Я подвела итог немного парадоксальному Нольду, который никак не проявлял брезгливости к грязи и крови, не гнушался все убирать лично — он даже у Ханы кухню отмыл! И был гиперчистоплотным в быту.

Вернувшись в спальню, полезла в сумку. И возликовала от предусмотрительности Вилли — он не только купил тот же самый комплект практикантки, он не забыл о домашнем — нашла пару штанов и футболок, носки и гольфы комплектом. И о белье подумал… я даже посмеялась, когда достала пакет с трусами и лифчиком — бронебойные. Все идеально по размеру, с маленькой занозой от последнего — модель, какую я не носила, крой не тот. Всегда подбирала, исходя из удобства бегать и прыгать. А Вилли купил такое, что у меня теперь будет бронежилет, а не белье.

В ванной я отлежалась в горячей воде, осмотрев себя тщательно, и только по тактильным ощущениям поняв — где точно были травмы. Внешне и следа не осталось, а если касаться пальцами «комарики» просыпались. И подвздошная кость не в хлам, и голени без открытых переломов. Ушибы и повреждения мягких тканей — уже не могла разобрать где и были.

Переоделась в штаны и майку, подсушила полотенцем волосы и решила, наконец, поесть. Только, выйдя из ванны, на пороге и застряла — в конце коридора, подпирая лопатками входную дверь, стоял Нольд.

— Как ты смогла встать так рано?

— Хорошее настроение и хорошая сборка помогли.

Я шагнула, а Нольд с предупреждением и голубым блеском в глазах сказал:

— Стой там, где стоишь. Иначе разговора не получится.

Закрыла дверь, оперлась на створку почти в такой же позе, что и он, убрав руки за поясницу. И молча стала ждать. Нольд с обходных путей не пошел, дал себе секунд двадцать тишины и сказал прямо:

— Я полузверь, Ева. У нас, как и у некромагов, своя природа… Я тебя люблю. Я тебя хочу. Ты вольная и не поддаешься, как большинство, притяжению, относишься к боли не как жертва. Нет страха… моя капля надежды на то, что ты — выдержишь. И, может быть, не станешь после ненавидеть и презирать, потому что я не рассчитываю силу и не смогу считаться с твоим желанием или нежеланием. Я — насильник, а не любовник, и причиняю боль, а не ласку. Сейчас, как человек, могу заставить себя уйти… если скажешь «нет».

Не знаю, что бы я чувствовала, если бы услышала такое без того, что знала заранее? Все звучало пугающе и на самом деле нездорово.

Нольд не собирался долго ждать ответа, выдохнул, прищурился, как будто хотел скрыть или погасить новую вспышку:

— Решай быстрее. И учти, если сделаешь шаг ближе — я кинусь.

И я этот шаг сделала, даже два — сколько успела..