Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки

62

Смотрю ему в глаза. Слова сейчас лишние. Они кажутся тяжелыми, громоздкими, грубыми. Поэтому я просто улыбаюсь, пытаясь вложить в улыбку и взгляд тепло и нежность.

— Давай отправимся в Зеленую, — тихо говорит Эдвард.

— А твои раны? — невольно хмурюсь.

— Они скоро заживут, — спокойно отвечает он.

Конечно, я хочу вернуться в Зеленую. Я там столько всего оставила! И мне никак не избавиться от ощущения, что я эгоистично бросила местных один на один с проблемами, которые обещала решить. В душе поднимается тоска и чувство вины.

— Тогда давай обсудим поездку после твоего выздоровления, — в голос невольно просачивается досада.

Ощущаю неловкость. Ведь Эдвард пострадал, защищая меня. И от этого чувство вины усиливается втрое. Эдвард медлит, а потом нежно касается моего подбородка. Для этого ему приходится сесть, и я вижу, как ему непросто даются эти движения:

— Почему ты огорчилась? — ни намека на раздражение, лишь участие и забота.

— Для начала, — вздыхаю, — потому что ты принял участие в этом дурацком поединке. Зачем повёлся на провокацию предателя? Зачем сам сражался? А чего добился?

Эдвард усмехается и осторожно откидывается на подушки. Оттуда снисходительно смотрит на меня.

— В том поединке я выиграл больше, чем просто схватку с подлым драконом, — спокойно и рассудительно объясняет он. — Во-первых, я показал, что предавать меня невыгодно и опасно. Во-вторых, все увидели, что я не прячусь за спинами других, а сам принимаю вызовы. В-третьих, на фоне грязных приемчиков Альфреда я однозначно выгляжу благородным и честным героем. Кроме того, закон дарует всем право на суд поединком. А Альфред, с его званием и титулами, мог вызвать на дуэль только меня. В общем, вся эта история с заговором лишь укрепила мои позиции.

Я молча перевариваю, а Эдвард снова спрашивает:

— Что еще тебя огорчает? Ты переживаешь, что бросила жителей Зеленой?

Просто киваю. Если начну говорить, могу разреветься.

— Обещаю, как только я поправлюсь, сразу отнесу тебя в Зеленую, — последние слова он произносит с закрытыми глазами и совсем тихо.

Я наклоняюсь и невесомо целую его в лоб. Потом беру его за руку. Вскоре Эдвард, измотанный длинными беседами, проваливается в сон.

Хотя в последующие дни Эдвард много спит, но уже очевидно, что он на пути к выздоровлению.

Его сон стал крепче и спокойнее. Дыхание больше не равное и поверхностное. Оно стало глубоким и размеренным, бледность уступает место здоровому цвету лица. А периоды бодрствования всё длиннее.

Всё это время я с ним — обрабатываю раны, укутываю в одеяло, подношу кружку с водой, держу миску с бульоном, когда он ест.

Скоро Эдвард поднимается с кровати и делает несколько шагов по комнате. А на следующий день уже готов к вылазке в сад. Несмотря на мои попытки оградить его от забот и дел, прогулка превращается в нескончаемую аудиенцию.

К нам поочередно подходит то один чиновник, то другой. На Эдварда обрушивается шквал вопросов, на которые нужно срочно ответить. Пока он болел, придворные и чиновники его потеряли. А для меня становится ещё более очевидно, насколько он уважаемый правитель и значимая фигура в королевстве.

Он подписывает бумаги прямо в тенистой беседке, увитой виноградом. Потом, стоя на ажурном мостике через рукотворный ручей с золотыми рыбками, обсуждает с сенешалем дворцовые изменения.

Рядом с кустом роз Эдварда перехватывает министр иностранных дел. Когда мы блуждаем по зеленому лабиринту из кустов, где я надеялась спрятать мужа от посторонних, нас находит казначей.

На этом я сдаюсь и позволяю Эдварду совмещать оздоровительную прогулку с работой.

Засыпаю, как и все вечера до этого, в домашнем платье на оттоманке у кровати Эдварда после того, как он, измученный горой забот, проваливается в сон после обработки ран.

А просыпаюсь… в его постели укрытая нежным шелковым покрывалом. Судорожно скидываю его и обнаруживаю, что на мне то же платье, в котором я засыпала. А вот Эдварда в комнате нет. И простыни на том месте, где он лежал, остыли.

Сердце заходится в тревоге. Вдруг с ним что-то случилось, а я проморгала? Вдруг ему стало плохо ночью, а я проспала? Несусь к дверям императорских покоев, распахиваю их и сталкиваюсь с Эдвардом, едва не выбив из его рук поднос.

В последний миг отскакиваю и испуганно замираю, глядя на застывшего в дверях мужчину. На подносе тарелка с румяными сэндвичами и две чашки, от которых идет кофейный аромат. И небольшая ваза с аккуратным букетиком.

— Доброе утро, Адель, — мягко рокочет Эдвард и делает шаг в покои. — Хотел подать тебе завтрак в постель, но раз ты проснулась, давай устроимся за кофейным столиком у окна.

Я обескураженно оглядываюсь. Я столько дней провела в этих комнатах, но мне было совсем не до изучения обстановки. Всё, что я успела изучить здесь, — оттоманка, кровать и прикроватный столик, уставленный лекарствами и бинтами.

А тут, оказывается, всё это время был кофейный столик. Да еще с двумя мягкими креслами рядом с ним.

Эдвард раздвигает шторы, и комнату заливает яркое утреннее солнце. Вид из окна волшебный — бескрайнее небо и горные пики, снизу изумрудные, сверху покрытые снежными шапками.

Позавтракав, мы собираемся в дорогу. Эдвард провожает меня в мою спальню и оставляет выбирать удобный наряд. Мое зеленое платье уже выстирано и аккуратно висит на плечиках в шкафу. Без тени сомнения надеваю его. Накидываю тёплый плащ.

Вскоре мы отрываемся от уже знакомого мне балкона и летим. Дневной перелет тоже завораживает. Небо прозрачное и ясное. Внизу змеятся голубые речушки, проносятся зеркала озер, дорожки, деревеньки, большие города…

К вечеру мы подлетаем к Зеленой. И когда заходим на посадку, я вижу, что рядом с селением вырубили лес, а дорога к деревне изрыта. На самой окраине установлен палаточный городок, в его центре разведен костер, вокруг которого толпится множество людей в рабочей одежде.

Не могу поверить! Сердце радостно пускается вскачь. Кажется, тут затевается грандиозная стройка!