Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки

45

Бандиты замирают.

На входе стоит Его Величество император Эдвард как его там собственной персоной… И от него разит такой ледяной яростью, что мне становится холодно. Ого! Да он на меня, оказывается, никогда и не злился по-настоящему!

Смотрю на мужа распахнутыми глазами. Он ловит мой взгляд. Не знаю, что он там читает, но только руки у него мгновенно сжимаются в кулаки, и глаза приобретают нечеловеческий блеск, а зрачки… Теперь узкие и вертикальные, как у змеи.

— А мужчинам не пристало так вести себя с дамой… — цедит Эдвард и направляется к моим мучителям с уверенностью танка.

Разбойники поворачиваются к императору лицом. Ну прекрасно! Теперь я вижу только лестницу.

— А это у нас кто? Защитничек? — Главарь сплевывает.

— Отпусти ее, и я обещаю вам мгновенную смерть… — в негромком голосе Эдварда ледяная угроза.

— А ты забери! — бросает с презрением главарь.

И тут слышу немного неуверенный шепот Крака:

— Э-э-э… Хан, кажется, он не так прост…

— Да не ссы! — зло обрывает главарь. — Он один, нас трое.

Грумпель бесцеремонно стряхивает меня с плеча. Я падаю в паре сантиметров от ступенек и больно ударяюсь о деревянный пол. Сердце пускается в дикий галоп. Я отползаю в сторону, чтобы не попасть в заварушку. Я даже не успеваю обернуться, а события набирают ход, как паровоз.

Слышу за спиной грузные шаги разбойников, их глумливые смешки. А затем — нечеловеческий рык, душераздирающие вопли, полные ужаса и боли, спиной ощущаю нестерпимый жар. И всё это длится доли мгновения.

Огонь? Да он же спалит мою таверну! Эта мысль буквально подбрасывает меня. Молниеносно вскакиваю. Адреналин и гнев глушат пронзающую тело боль.

Резко разворачиваюсь к императору. Но моего порыва хватает ненадолго. То ли от усталости, то ли от резких движений — меня ведет в сторону. Голова идет кругом, а ноги подкашиваются. Перед глазами взрыв искрящейся мушками темноты.

Но она отступает так же быстро, как пришла. А я понимаю, что не упала. Мне не дали. Крепкие горячие руки бережно поддерживают меня под спину. Когда зрение фокусируется, я вижу встревоженное лицо Эдварда в нескольких сантиметрах от моего.

Смотрю в его удивительные глаза и не могу отвести взгляда.

— С тобой всё в порядке? Они не успели тебя обидеть? — обеспокоенно спрашивает Его Величество.

— Всё хорошо, спасибо… — бормочу и с трудом разрываю зрительный контакт.

Пытаюсь отстраниться. Эдвард нехотя отпускает меня. А я наконец могу увидеть, что он сделал с разбойниками… И от зрелища меня начинает мутить. Три горстки пепла. Это он их… сжёг? Моментально испепелил? Да, это были разбойники. Головорезы. Насильники… Но вот так? Сжечь?

Наверное, я слишком долго пялюсь на останки бандитов. Эдвард хмурится и рявкает:

— Эгберт! Живо сюда.

Пару секунд ничего не происходит. Глаза императора снова наливаются жутким змеиным сиянием. А я молча сопоставляю факты. Откуда он может знать этого постояльца по имени? Только в том случае, если… Вот так, значит? Шпиона прислал? То-то этот проныра всюду совал свой нос…

Вдруг дверь комнаты гостя распахивается, и оттуда, босиком, спешно натягивая рубаху, выкатывается мой постоялец. Дышит тяжело. Спускается, перепрыгивая через ступеньки. Из комнаты высовывается девичья смазливая мордашка. Ойкнув, девица прячется в комнате, захлопывая дверь.

Как он её сюда привел? И где этот паршивец нашел молодую прелестницу? Она точно не из местных. Разве что… Эгберт тоже дракон и приволок в мою таверну девчонку. Паршивец тем временем проносится мимо меня и встает по стойке смирно перед императором.

Эдвард в ледяном бешенстве. Им можно реки замораживать. Он нависает над своим засланцем и с тихой яростью говорит:

— Я тебя приставил присматривать за императрицей… А ты… Проморгал трёх утырков из-за потраху… — император косится на меня и поправляется, — из-за своих жалких плотских желаний.

Эгберт стоит всё так же на вытяжку, только немного бледнеет. Да ну! И тебя, оказывается, можно пронять! А муженек хлещет провинившегося засланца словами, каждое как свинцовая оплеуха:

— Ты. Меня. Очень. Подвел. Поэтому будешь наказан. Исправительными работами. — Эдвард кивает на горстки пепла. — Уберись тут. А потом возвращайся в столицу. Здесь ты больше не нужен.

Не прекословя засланец принимается за уборку. Не без злорадства вручаю ему совок, метлу и швабру и поручаю убирать отсюда и до понедельника. Затем подбираю котелок, драгоценное содержимое которого выплеснулось на половые доски, и плетусь на кухню, бросая мужу:

— Пойдем! Чаю, что ли, сделаю.

Всё-таки он меня спас. И нашел способ прибрать за собой. Я умею ценить добро.

В полном молчании кипячу воду, завариваю сухую мяту, чабрец и листья смородины. Эдвард, тоже в полном молчании, находит чашки, блюдца и ставит их на стол. Садимся.

— Зря ты их сжег, — наконец выдаю.

Кажется, я уязвила императора. Потому что он выдыхает, злобно сверкнув глазами:

— Предпочитаешь быть изнасилованной и убитой?

Встречаю и выдерживаю его взгляд:

— Нет. Предпочитаю иметь возможность выяснить, кто их нанял.

Он хмурится, но молчит. Я продолжаю:

— Главарь упоминал заказчика.

Крак! Бздынь! Ручка чашки, которую держит Эдвард, рассыпается — так крепко муженек стискивает ее. Чашка падает на стол. Отвар разливается. Да что за день! Его Величество разжимает ладонь, оглядывается, находит тряпку и вытирает стол. Ну надо же! Может же быть человеком, если захочет.

— Тогда Эгберт остается, — произносит тихо.

— Зачем?

— Защищать.

— А я думала, шпионить, — не могу сдержать яд в голосе.

— Ну а как иначе, если я не могу быть уверен в собственной жене? — Эдвард начинает кипятиться, но в голосе, кроме ярости, чувствуются нотки боли. — Если она в глаза говорит одно — а за спиной пишет любовные письма другому?

— Да что за письма? Что в них такого? — вскакиваю из-за стола.

Эдвард подходит и нависает надо мной:

— О! Очень горячие, чувственные письма… Как там было? — он закрывает глаза и цитирует с брезгливым выражением лица: — Я часто вспоминаю наши встречи, когда время останавливается, и мир вокруг нас исчезает. В твоих глазах я вижу отражение своих самых сокровенных мечтаний. Что? — он с изумлением смотрит на мою реакцию.

Мои плечи подрагивают. Я с трудом давлю смех, даже прижимаю к губам ладонь, чтобы не засмеяться в голос.