Нарушители спокойствия (рассказы)

Никогда не интересуйтесь, почему увядает салат

«Вторник?» — удивленно подумал Генри Леклер, глядя на листочек с предсказанием в левой руке, только что вытащенный им из китайского печенья, находящегося у него в правой. Он прочитал еще раз: «Вторник». Затем снова вопросительно подумал: «Вторник? Все и больше ничего?»

Там не было никаких предсказаний о том, что во вторник встретишь свою настоящую любовь, никаких слащавых клише типа «вторник — синоним удачи», никаких предупреждений о нежелательности инвестирования в акции высокотехнологичных компаний во вторник. Ничего. Только узкий, слегка сероватый прямоугольный листок бумаги с напечатанным словом «Вторник» и точкой сразу после него.

Генри пробормотал себе под нос: «Почему вторник? Какой вторник?» Он, рассеянно потянувшись за следующим печеньем, выпустил то, которое держал.

— Черт! — пробормотал он, наблюдая, как печенье быстро опускается на дно его стакана с чаем.

Да, сегодня же вторник.

На блюдце оставалось еще два печенья с предсказаниями. Прикусив нижнюю губу, Гарри положил бумажку со «Вторником» на стол и, взяв еще одно печенье, потянул за край бумажку с предсказаниями, торчащую из завитков теста. Развернул листок и прочитал: «Ты тот самый».

Генри Леклер был недоношенным ребенком. Его мать, Марта Аннет Леклер, не доносила его до конца срока. Семь месяцев и два дня. — Бум и появляется малыш Генри. Этому не было никакого объяснения, кроме капризов женской физиологии. Однако было и другое объяснение: Генри — еще до рождения — был любопытен. Патологически, даже внутриутробно, он был любопытен. Он торопился вырваться из утробы, хотел узнать, что там, снаружи.

Когда Генри было два года, в середине зимы его обнаружили в пижаме на корточках в снегу возле дома — ему было интересно почему падающее белое сверху не просачивается сквозь землю.

Когда Генри было семь лет, его-еле успели спасти. Он качался на бельевой веревке, натянутой в подвале для сушки белья. Генри было любопытно: каково это, когда тебя душат?

К тринадцати годам Генри прочитал все тома британской энциклопедии, огромное количество текстов по всем разделам науки, все материалы, распространенные правительством за последние двадцать восемь лет, и десятки биографий. Кроме того, где-то от семи тысяч восьмисот до семи тысяч девятисот книг по истории, религии и социологии. Романы и книги с карикатурами он не читал.

К двадцати годам Генри стал носить очки с толстыми линзами, и у него начались мигрени. Но его всепоглощающее любопытство еще не было удовлетворено.

Свой тридцать первый день рождения Генри провел раскапывая развалины затерянного города где-то у Мертвого моря. Женат он не был.

Любопытство. Генри Леклеру было интересно практически все. Его интересовало, почему женщины носят на шляпах перья цапли, а не павлина. Его интересовало, почему омары становятся красными, когда их готовят. Его интересовало, почему в офисных зданиях нет тринадцатых этажей. Он задавался вопросом, почему мужчины уходят из дома. Он задавался вопросом, каков уровень накопления сажи в его городе. Он задавался самыми разными вопросами.

Любопытство. Он был беспомощен перед ним. Загнан, обречен этой его зудящей, подавляющей, липкой хваткой.

«Ты тот самый».

— Я тот самый? — Обратился Генри к лежащим на столе листочкам с предсказаниями. — Я? Я — кто? Кто я такой? О чем, черт возьми, вы говорите?

Внезапно Генри понял, что он не сможет жить не разгадав эту загадку. Что-то здесь было не совсем так. «За этими двумя бумажками, скрывается нечто большее, чем кажется на первый взгляд!» — Так подумал Генри про себя, с потрясающей оригинальностью.

Генри позвал официанта. Невысокий, почти лысый и чересчур надменный азиат прошел мимо еще дважды — по разу в обоих направлениях — и наконец соизволил остановиться возле Генри. Генри протянул ему две бумажки с предсказаниями и поинтересовался: «Кто это пишет?»

Официант что-то буркнул с оттенком беззаботности, но в то же время подчеркнутой наглости.

— Прошу прощения, — сказал Генри, снимая очки с толстыми стеклами и держа их в руке, — но не могли бы вы говорить по-английски?

Официант брезгливо сморщил нос, погладил салфетку, накинутую на предплечье, указал на менеджера, который дремал за кассовым аппаратом и отправился восвояси.

— Спасибо, но счет, пожалуйста.

Официант остановился как вкопанный, расправил плечи, словно ему нанесли особенно сильный удар, и вернулся к столику. Он торопливо выписал чек китайскими иероглифами, за исключением суммы, и бросил его на стол. Бормоча восточные эпитеты, он зашагал прочь.

Генри, сунув в карман листочки с предсказаниями и третье оставшееся на блюдце печенье, быстро нахлобучил шляпу на голову, взял со стула свое пальто и направился к менеджеру. Старик лежал, привалившись к стеклянной витрине, одной рукой крепко держась за выдвижной ящик кассового аппарата. Он проснулся почти в тот момент, когда Генри остановился перед ним. Его рука автоматически потянулась за чеком и наличными.

Генри наклонился к нему и тихо спросил:

— Не могли бы вы сказать мне, откуда у вас такие предсказания? — И показал одно из них. Генри ожидал, что ему снова будут пудрить мозги, как это было с официантом, но менеджер-китаец, не отрывая взгляда от сдачи, которую он давал, сказал:

— Мы покупаем печенье партиями у торговой компании, печенье приходит уже с ними. Хочешь купить дюжину и забрать домой?

Генри отмахнулся от этого предложения и попросил сообщить название и адрес компании. После нескольких секунд раздумий менеджер сунул руку под прилавок и вытащил оттуда большой блокнот. Он открыл его, пробежал пальцем по столбцу адресов и сказал:

— Торговая компания «Сайгон-Сан-Франциско», Бессемер-стрит, 431.

Генри поблагодарил его и вышел на улицу.

— Такси! — крикнул он в поток проезжающих машин, и через несколько минут уже ехал по направлению к дому 431 по Бессемер-стрит.

Багровая хватка холодного любопытства. О боже!

Торговая компания «Сайгон-Сан-Франциско» располагалась в заброшенном складе в безлюдном нижнем конце Бессемер-стрит. В городе эта улица считалась конечной точкой всей известной вселенной. На самой Бессемер-стрит к нижнему концу относились примерно так же. У Генри здание склада вызвало крайнюю степень отвращения. В нем царила тьма, беспокойная тьма.

Окна жалкого строения были, по большей части, разбиты, многие из них заколочены. Само здание сильно накренилось, словно ища поддержки у какого-то обездоленного родственника с западной стороны. Эта западная сторона выходила на пустой, кишащий крысами пустырь. Как, впрочем, и восточная, северная и южная стороны.

— Довольно неподходящее место для действующей торговой компании, — пробормотал Генри, поднимая воротник пальто до ушей. Ветер, обдувающий темное здание и вырывающийся из его разбитых окон, был таким холодным, что пробирал до костей. Генри взглянул на свои наручные часы. Почти одиннадцать часов вечера. Это был час, когда смертельно любопытные разговаривали сами с собой:

— Хм. Вероятно, в это время никто не работает, ночной смены нет, но, по крайней мере, я могу составить представление о том, что это за место, раз уж я здесь.

Он мысленно ругнул себя за то, что не подумав отправился сюда, в порыве желания разгадать загадку, и у него вырвалось:

— Мне следовало дождаться завтрашнего утра, когда можно было без проблем все узнать. Балбес я балбес. Ну что поделаешь.

Перейдя улицу, освещавшуюся одиноким уличным фонарем с лампочкой без плафона (что впрочем соответствовало всей окружающей обстановке), Генри нервно оглянулся.

Вдалеке, в той стороне, откуда они приехали, он увидел быстро удаляющиеся задние огни такси.

— Какого черта я не попросил его подождать?

У Генри не было ответа на этот вопрос, хотя он, на самом деле, существовал: любопытство затуманило разум. Теперь ему предстоял обратный долгий путь в темноте, на холодном ветру до ближайшего киоска или, по крайней мере, жилого строения.

Здание нависло над ним. Он подошел к входной двери. Она была надежно заперта — приварен стальной засов, навесной замок.

— Хм. Надо же какие запоры.

Он взглянул на грязную табличку на двери — «НЕ РАБОТАЕМ». Затем удивленно пробормотал «Странно», потому что на уличной грязи были свежие следы от шин грузовика. Следы вели к задней части склада. Генри обнаружил, что его интерес к этой проблеме растет. — «Интересно, интересно, интересно. Не работает, весь разрушен, но все еще получает поставки или вывозит? Все любопытнее и любопытнее».

Он направился по следам грузовика. Там, где они заканчивались, в грязи были несколько прямоугольных углублений. — «Кто-то ставил здесь ящики».

Он огляделся по сторонам. Задняя часть здания выглядела еще уродливее, чем передняя — удивительно, но это было возможно. Все окна, кроме одного, были заколочены, и это одно…

Генри понял, что смотрит на свет, льющийся из окна на верхнем этаже. На мгновение он погас, затем появился снова. Как будто кто-то прошел перед ним.

«Но эта лампочка на потолке, как кто-то может пройти перед ней?»

Его изумление было прервано новыми признаками активности в здании. Из круглого отверстия в стене рядом с окном, совершенно темного, выходили большие клубы слабо фосфоресцирующего зеленого тумана.

«Там, наверху, кто-то есть», — заключил Генри, как настоящий ученый-исследователь.

В Генри Леклере снова вспыхнуло желание во всем разобраться. Проблема крутилась у него в голове. Любопытство, превратившееся в цунами, полностью захлестнуло даже самый крошечный атолл осторожности и самосохранения.

«Так ты говоришь, что я тот самый? Ну, ты сейчас в этом убедишься, потому что я иду!»

Он внимательно осмотрел заднюю часть здания. Дверей не было. Но окно на первом этаже было разбито, и доски болтались. Притащив два старых ящика из мусорного контейнера, стоявшего не далеко, поставив их друг на друга, он как можно бесшумнее оторвал доски и забрался в здание. Любопытство — это весьма опасная вещь, ведь вы слышали, что оно убивает кошку?

Внутри была кромешная ночь, эбеново-черная, без блеска, абсолютная темнота. Генри поднял зажигалку и чиркнул ею, позволив пламени осветить помещение на несколько секунд.

Сломанные ящики, старые газеты, паутина, пыль. Место выглядело заброшенным. Но ведь он видел, что на последнем этаже горел свет.

Он поискал лифт. Бесполезно. Вот похоже лестничный проем, но он заложен кирпичом. «Что за ерунда?». — Генри раздраженный сел на упаковочный ящик.

Затем до него донесся странный звук. Как-будто кто-то чем-то подавился и не может прокашляться. Затем опять и опять. — «Да. Кому-то явно очень плохо».

— Пламмис! — дрожащим фальцетом выругался чей-то голос.

Генри прислушивался еще с минуту, но больше до него не донеслось ни звука.

— Но, это была ругань, — пробормотал Генри себе под нос. — Я не знаю, кто это делает и откуда это исходит, но это, несомненно, чей-то эквивалент «черт возьми!».

Он начал искать источник голоса. Когда он приблизился к одной из стен, послышалось вновь:

— Пламмис, вальтс эр веббел эр веббел эр веббел… — и затем невнятное бормотание.

Генри посмотрел вверх. Сквозь неровную дыру в потолке пробивался свет, очень слабый. Он шагнул прямо под него, чтобы лучше рассмотреть… и его тело понеслось вверх через множество подобных отверстий во многих подобных потолках, пока его голова с силой не ударилась о полированную металлическую пластину потолка верхнего этажа.

— Ааааа! — простонал Генри, рухнув на пол и схватившись за ушибленную голову, за смятую шляпу.

— Надо же, явился! — возмутился дрожащим фальцетом голосок. Генри огляделся. Комната была заполнена машинами странной формы, установленными на металлических верстаках. Все они гудели, щелкали, задыхались, мигали и булькали. Но затем опять этот приступ продолжительного кашля и «Пламмис! Вальтс эр веббел…» — то есть явно проклятия, фальцетом, неистовые.

Генри еще раз огляделся. Комната была пуста. Он посмотрел вверх. Оно сидело там, скрестив ноги, в воздухе, примерно в шести дюймах от потолка.

— Вы… — Продолжение фразы застряло у Генри где-то в горле.

— Я Эггзаборг[13]. Для тебя я представитель высшей расы, если ты понимаешь, что это такое.

— Вы… — Генри попытался еще раз.

— Да, ты правильно думаешь. Я вторгаюсь на Землю, — отрывисто сказало существо. Хотя это даже отдаленно не соответствовало тому, о чем думал Генри.

Генри присмотрелся к собеседнику повнимательнее. — Маленький, не более двух футов ростом, почти гном, с длинными узловатыми руками и ногами, заостренной головой и огромными голубыми, как у совы, глазами с мигающими веками. В центре лба у него мягко покачивалась тонкая антенна, заканчивающаяся пером, светло-голубым.

«Голубое, как яйцо малиновки», — совсем не к месту подумал Генри.

Нос у существа был тонкий и прямой, с тройными ноздрями, нависающий над плотно сжатым ртом. Щеки пухлые, как у херувима. Бровей не было, волос на голове не было. Его уши были заострены и посажены очень высоко на черепе.

На нем был облегающий костюм ярко-желтого цвета, а к груди была приколота огромная пуговица, размером в половину его груди, на которой ясно читалось: «ЗАВОЕВАТЕЛЬ».

«Завоеватель» поймал взгляд Генри и произнес несколько смущенно:

— Пуговица. Сувенир. Придумал для себя. Не могу удержаться от напыщенности, время от времени поддаюсь высокомерию. Привлекательно, правда?

Генри наморщил лоб, тряхнул головой, позволив своим очкам с толстыми линзами немного соскользнуть с носа, крепко зажмурил глаза, надавил на них ладонями:

— Нет, мне все это мерещится. Видимо я болен. Галлюцинации. Сильно, сильно болен.

Дрожащий фальцет перешел в щебечущий смех:

— Хорошо. Уже достаточно хорошо! Но только подождите три тысячи лет, только подождите!

И далее Генри услышал довольное фырканье. Он приоткрыл левый глаз: Эггзаборг беспомощно крутился в воздухе, держась за то место на своем теле, где должен был находиться живот. Мальчик, одурманенный своим весельем, слегка ударился о потолок и на лицо Генри посыпалась штукатурка. Он почувствовал, как она прохладно пощекотала его веки и нос.

«Штукатурка настоящая. Следовательно, этот Эггзаборг тоже должен быть настоящим. Это очень похоже на большие неприятности».

— Вы написали эти предсказания? — Генри показал листочки.

— Предсказания? Предска… а-а! Ты, должно быть, имеешь в виду разрушители психики, которые я кладу в печенье! — Существо потерло друг о друга длинные тонкие пальцы. — Я знал, говорю я, я просто знал, что они принесут результаты! — На мгновение он задумался, затем вздохнул. — Все шло так медленно. Я на самом деле пару раз задавался вопросом, действительно ли я преуспеваю. Ну, на самом деле, не раз и не два. На самом деле, около десяти или двадцати миллионов раз! Пламмис!

Он опустил плечи и сложил свои узловатые руки на коленях, задумчиво глядя на Генри Леклера. — Бедняжка, — сказал он. (Генри не был уверен, имел ли в виду пришелец его… или себя самого).

Поскольку комментарии «Завоевателя» были непонятны в свете любых исторических завоеваний, о которых Генри когда-либо читал, он решил, прежде чем пытаться разобраться в этой бессмыслице, изучить повнимательнее окружающее. Это должно помочь решить головоломку. Так он действовал всегда — последовательно, шаг за шагом

Генри поднялся на ноги и, пошатываясь, подошел к машинам. Все время поглядывая вверх, чтобы не упустить из виду Эггзаборга.

Похожий на трубку аппарат, установленный на восьмиугольном корпусе, выплевывал через отверстие пуговицы. От вида аппарата у него зарябило в глазах. Пуговицы были разного размера, цвета и формы. Пуговицы для рубашек, пуговицы для пальто, промышленные пуговицы для герметизации швов, пуговицы для кепок, пуговицы для брезентовых палаток, пуговицы экзотического назначения. Множество пуговиц, все виды пуговиц. Многие из них были с трещинами, или края отверстий для ниток были заострены настолько, чтобы нить порвалась. Все они попадали в желоб с отверстиями, распределялись по группам и через прикрепленные трубки попадали в картонные коробки на полу. Генри моргнул.

Второй станок выполнял вообще какую-то странно-непонятную операцию. — Маленькое вращающееся колесико проделывало на гвоздях почти невидимые канавки на разных расстояниях от их шляпок. После чего гвозди падали в ведро. Генри дважды моргнул и помотал головой.

Другие аппараты производили такие же мелкие, непонятные, но явно пакостные операции. Один из них, весь из стекла, отчаянно булькал и чрез дыру в стене выплевывал наружу клубы светящегося зеленого тумана. Генри видел это снизу, когда только подошел к зданию.

— От этого увядает салат, — с гордостью сообщил Эггзаборг.

— Увядает салат??

Эггзаборг выглядел шокированным:

— Ты что же думаешь, что салат вянет сам по себе? Правда, ты так думаешь?

— Ну, я никогда не задумывался об этом… то есть… еда гниет, она портится сама по себе… э-э, по своей природе… энтропия… не так ли? Не так ли? Конечно, так и есть, да?

— Бедняжка, — повторил пришелец, выглядя еще более задумчивым, чем раньше. В его глазах светилась жалость. — Это почти как пытаться победить в скачках резвых скакунов, сидя на очень медлительном пони.

Генри чувствовал, что настал подходящий момент, но, поскольку «Завоеватель» явно не был человеком, ему придется действовать осторожно. Инопланетный разум. О да, в этом-то все и дело. Пришелец из другого места Вселенной. Инопланетное существо. Да, действительно. Он никогда не должен забывать об этом. Вероятно, это может быть очень опасный инопланетный разум. Хотя сейчас он не выглядит опасным. Но, с другой стороны, с этими инопланетными разумами наверняка никогда ничего сказать нельзя. Орсон Уэллс знал, что с этими коварными инопланетными разумами всегда нужно быть настороже.[14] По-моему вот вполне безобидный вопрос:

— Ну, хорошо, значит, у нас вянет салат. Ну и что? Как это поможет вам завоевать Землю?

— Дезорганизация, — многозначительно ответил Эггзаборг, зловеще указывая пальцем на Генри. — Дезорганизация и деморализация! Подрывает ваши позиции! Заставляет вас колебаться, выводит из равновесия, заставляет сомневаться в фундаментальной структуре вещей: гравитации, энтропии, времени приготовления. Наносит удар по самим основам вашей безопасности! Хе-хе! — Он усмехнулся еще несколько раз и сложил руки на груди. Так он повторил много раз: усмехнется, разведет руки и вновь сложит их на груди.

Генри начал понимать, насколько чуждыми на самом деле были мыслительные процессы этого пришельца. Хотя Генри и не осознавал психологического значения увядшего салата, для чужака это, очевидно, имело большое значение. Очень большое. Это надо иметь ввиду. Хотя ясности это не прибавляло. Нужно попробовать другой метод. Может если его слегка разозлить, он скажет что-нибудь более существенное?

— Деморализация, гравитация, энтропия, что за ерунда, не понимаю. Ты просто сумасшедший фокусник или… или что-то в этом роде. Ты совсем не тот, за кого себя выдаешь. Кстати, — ехидно добавил Генри, — кто ты такой, черт возьми?

Эггзаборг подпрыгнул от возмущения в воздухе, ударившись остроконечной головой о потолок. Посыпалась штукатурка:

— Пламмис! — выругался он, массируя череп. Его усики начали заметно увядать, словно листья салата. Он был в ярости:

— Ты смеешь подвергать сомнению мотивы, махинации, методологию и… и… — он подыскивал подходящее слово, — мощь Эггзаборга? — Его лицо, голубоватого, приятного небесного оттенка, становилось зеленым прямо на лазах. — Дурак, тупица, слабоумный, глекбунд, неотесанный болван, придурок! — Слова срывались с языка и обжигали лицо Генри. Он съежился и подумал, что это, возможно, был не самый умный подход.

Да, не самый умный. Он убедился в этом, когда его ноги оторвались от пола, и он повис в воздухе вниз головой, подпрыгивая и вращаясь вокруг вертикальной оси, а вся мелочь посыпалась из карманов. Вот прилетели ключи, ударив его по носу. Вот слетели очки с толстыми линзами и все стало видно как в густом тумане.

— О-о-о-остановите! П-п-пожалуйста, о-о-о-остановите! — Умолял Генри, крутясь в воздухе, как неисправный миксер. Последовало несколько болезненных ударов головой об пол. Зажигалка выпала из кармана жилета и это почувствовал его подбородок.

Внезапно все прекратилось. Генри обнаружил, что лежит на полу лицом вверх, и пыхтит от боли. Затем послышались слова:

— Ужасно, ужасно сожалею.

И Генри почувствовал, что ему аккуратно надевают очки. Вид лица Эггзаборга и его тон говорили, что он, похоже и в самом деле, сожалеет о произошедшем. Так, по-крайней мере, хотелось думать.

— Это просто результат ожидания всех этих лет. Шестьсот лет ожидания. И никаких признаков сдвигов в процессе завоевания. Это любого заставит нервничать. Обычная стандартная смена двести пятьдесят лет, а я здесь уже шестьсот. К тому же эта планета не такая уж интересная, не в обиду будь сказано, но у вас только одна луна, одно солнце, нет флемналла и всего четыре времени года. В общем, чувствую себя ужасно подавленным. — Эггзаборг вздохнул, прикусил губу и погрузился в молчаливое уныние.

Генри почувствовал, что силы понемногу возвращаются к нему. По крайней мере, он чувствовал себя способным задать несколько вопросов.

— Р-расскажи-те мне свою и-историю, Э-Эггзаборг.

Повиснув в воздухе над распростертым Генри Леклером, тоном показывавшим, что разговаривать с этим кретином ему, вообще-то, не очень хочется, это существо заговорило:

— Ну… история проста. Я с отличием окончил школу Дорвиса Лефама. Был одним из лучших фагов, конечно. Первый в кватт-вункери, первый в Паджетте, шестнадцатый в крамбпф, но профессор имел на меня зуб… вот поэтому я и оказался здесь…

— А, что такое…?

— Заткнись, не смей перебивать!

— Но откуда вы взялись?

Эггзаборг снова позеленел, и Генри почувствовал (с растущим ужасом), как его тело дернулось, словно собираясь подняться еще раз. Но этого не произошло, и он понял, что на этот раз его пожалели, — лектор взял себя в руки.

— Пламмис, чувак! Дай мне закончить! Прекрати богохульствовать, перебивая меня!

«Раздражительный. Очень раздражительный. Вероятно, не очень дружелюбный вид. Вероятно, не ладит с другими видами». — Генри быстро жестами, прося прощения, показал, что он все понял.

Эггзаборг фыркнул, затем продолжил. — Из Космоса, придурок, вон оттуда. — Он махнул рукой. — В общем, я прилетел из космоса. Не перебивай меня — я родом из тех мест, о существовании которых вы даже не подозреваете. Как о пространстве, так и слоях между пространством. Межпространственные пространства. Обширные пустоты. А здесь я, потому что… Я здесь, потому что… Ну, пламмис, я здесь дружище, чтобы побеждать и завоевывать! — Он беспомощно покачал антенной, не зная, как приукрасить объяснение.

— Но зачем и почему?

— Зачем? Почему? Каким же упрямым невеждой ты можешь быть? Разве я не говорил тебе, что я был студентом! С чем ассоциируется у тебя это слово?

— С жареными креветками.

— О-о-о! — Инопланетянин носился по комнате, едва избегая столкновений со стенами и машинами. — Какая тупость! Это одна из причин, по которой я так хорошо прятался! Я не выношу вашей глупости, люди! Неотесанные, грубые! Вероятно, самый оскорбительно-грубый и невоспитанный вид в этой галактике, а возможно, и во всей расширяющейся Вселенной! Когда произносится слово студент, вы, естественно, думаете о завоевании!

— Правда? — спросил Генри, все еще не до конца убежденный. От инопланетянина послышались приглушенные ругательства. И Генри решил прибегнуть к лести:

— Вы очень хорошо говорите по-английски.

— А почему я не должен? — огрызнулся тот. — Ведь я его придумал!

Это снова заставило Генри засомневаться в реальности происходящего. А, вообще, на полу он лежит, или на потолке? — А французский? Французский вы тоже изобрели? Как насчет арамейского? Язык басков — хороший язык. Меня всегда он интересовал. Итак, вы его тоже?

Эггзаборг на мгновение выглядел искренне сбитым с толку, затем продолжил говорить, глядя на Генри пронзительным взглядом, словно заставляя его заткнуться и взглядом же говоря, что отвечать на идиотские вопросы ниже его достоинств:.

— Я учился в выпускном классе. В том году было много разговоров. Хотя мы не считаем годами, конечно, мы даже не называем их так. В самом деле, «год» — это отвратительное слово, и звучит, как чистой воды тарабарщина. И так, было много разговоров о грядущем Флиба. Хотя я и думал, что это просто пустая болтовня, но меня беспокоила скорость, с которой моим одноклассникам выдавали дипломы. — Он испуганно вздрогнул и пробормотал: «Флиб… о». Снова вздрогнул и затем продолжил:

— Когда настал мой черед и я понял, что моя учеба закончена, я только об этом и думал, все остальные мысли вылетели у меня из головы. Итак, я пробыл здесь на триста пятьдесят лет дольше, чем моя смена, в общей сложности шестьсот лет, шестьсот лет, и я не могу связаться с Лефамастером. Флиб, вероятно, уже расширился в продольном направлении. Не то чтобы я был сильно напуган, — поспешил добавить он, — просто я немного, ну, в общем, волнуюсь и хотел бы выпить йербля. О да, — и он задумчиво посмотрел на Генри, — просто мелх из светлого, густого, влажного ячменя.

— Если вы здесь уже шестьсот лет, — спросил Генри, начиная принимать сидячее положение, — почему вы до сих пор нас не завоевали?

Эггзаборг странно посмотрел на него:

— Кто когда-нибудь слышал о завоевании менее чем за четыре тысячи лет? Это было бы неэтично. Мы здесь говорим об этике, варвар. — Он надулся и потер пуговицу на груди.

Генри решил задать еще один острый вопрос:

— Но как могут нас покорить предсказания судьбы на печенье и вянущий салат?

— Это не все, чем я занимаюсь. Ну, я заставляю людей улыбаться (это очень важно), и я делаю так, чтобы ржавели водопроводные трубы, и завиваю поросячьи хвостики, и лечу простуду, и сбиваю черепицу с крыш, и останавливаю войны, и пачкаю белые туфли, и я… — Казалось, он собирался продолжить этот, похоже, бесконечный перечень, но Генри, сбитый с толку, остановил его:

— Простите, что перебиваю, но я не понимаю. Возможно, я упустил какой-то момент. Каков общий план?

Эггзаборг раздраженно вскинул руки, и Генри впервые заметил, что у инопланетянина всего по четыре пальца на каждой руке:

— Этот «план», о котором ты, мясорубка, так небрежно отзываешься, разрабатывался объединенными силами на протяжении тысячелетий, и никто не понимает его, кроме высших лефамастеров. Какого черта, по-твоему, я должен объяснять такие сложные вещи такому дураку, как ты? Этот план был разработан, чтобы справиться с трудностями четырехтысячелетней протяженности, а ты хочешь услышать его в четырех предложениях! Полный идиотизм!

— Вы здесь уже шестьсот лет, надо же, — благоговейно пробормотал Генри.

— Да. Довольно умно с моей стороны держаться подальше от посторонних глаз, тебе не кажется?

— О, я не знаю, — Генри почувствовал, как в нем вспыхивает искра воинственности. Все эти вращения, толчки и подпрыгивания в конце концов одолели даже его ненасытное любопытство, и теперь он был более чем удовлетворен. — Держу пари, что вы — основа для всех этих дурацких легенд о гномах, гремлинах и полтергейстах, а также о летающих тарелках. Не такая уж это и потрясающая работа, если хотите знать мое мнение. Не говоря уже о том, что ваш, как там его, Наставник, похоже, вообще забыл, что послал вас сюда!

Эггзаборг огорченно развел руками:

— За шестьсот лет случались кое-какие мелкие сбои. Особенно из-за неисправных экранов на этих, — он выругался на чужом языке, — грузовиках с сырьем, которыми я пользуюсь. Сейчас они очень старые, изрядно потрепанные, и время от времени какой-нибудь любопытный человек видит, как они приближаются или улетают.

Генри понял, что на самом деле он имел в виду НЛО, летающие тарелки. Затем до сознания Генри внезапно дошло то, что существо сказало за минуту до этого, и он с изумлением спросил:

— Вы говорите, что останавливаете войны?

— Конечно. Ведь я должен победить вас? Если вы поубиваете друг друга, кого я буду побеждать? — Он умоляюще посмотрел на Генри. — Я действительно хочу, чтобы вы прекратили всю эту стрельбу, поножовщину и взрывы.

Все потенциальные тираны, о которых Генри когда-либо читал, всегда поощряли внутреннюю борьбу. Этот, похоже, перепутал провода. — Вы уверены, что должны останавливать войны?

— Конечно!

В конце концов Генри решил, что это было своеобразное мышление странного инопланетного разума. Он не мог понять логического обоснования, но это определенно являлось выгодной сделкой для человечества.

— А что делают вон те машинки с пуговицами и гвоздями?

— Они их просто портят, — с плохо скрываемой гордостью заявило маленькое существо. — Ты когда-нибудь задумывался, почему до сих пор вы пользуетесь пуговицами, а не, например, застежками, зажимами, молниями, липучками, швами и другими гораздо более совершенными приспособлениями? Пуговицу легко потерять, она теряет свою форму при стирке, нитки рвутся, она не очень привлекательна, ее трудно расстегивать и застегивать. Так почему вы до сих пор ими пользуетесь? — Он не стал дожидаться ответа Генри. — Потому что я продолжаю распределять их по магазинам, и им приходится их продавать, а это создает еще больший спрос. Ну и, конечно, постоянное «промывание мозгов» моим принудительным мозговым лучом 24 часа в сутки. Это очень помогает.

Генри согласился:

— Пуговицы. Коварно, без сомнения. Это понятно. А вон та машина, что делает с гвоздями?

— Гвозди обрабатываются хитрым образом. Ты когда-нибудь видел человека, который мог бы забить десять гвоздей подряд прямо в кусок дерева? Нет, гвозди наклоняются, гнутся, ломаются! Вот что делает моя милая маленькая машинка! Разве это не здорово? Другая машина, вон та, трапециевидная, помогает поддерживать рождаемость на высоком уровне, чтобы компенсировать смертность в ваших войнах. — Он строго посмотрел на Генри. — Она проделывает микроскопические отверстия в…

Генри вдруг застеснялся и быстро оборвал его. — Э-э-э… все в порядке, я понимаю. Но как же те печенья с предсказаниями? Зачем эти странные послания?

— Деморализация. Видишь, как они тебя достали? Только представь, что миллионы людей открывают печенье с предсказаниями и находят внутри послание. Как ты думаешь, что происходит с их настроением, уверенностью в себе, жизнерадостностью? Их нервирует, выводит из равновесия желание найти печенье с предсказанием, а все, что там написано, загадочно и сводит с ума, ведь там всего одно слово: «Вторник»!

— Во всех «Вторник»?

— В тех что датированы, — да. Я уверен, что это единственный день, когда не было никаких зловещих предзнаменований о Флибе. — Он содрогнулся. Генри не знал, что такое Флиб, но Эггзаборг, похоже, очень за него пережимал и боялся. — О, я так рад, что они дают положительный результат! Думаю, стоит увеличить их производство.

Он проплыл по воздуху к плоскому механизму с несколькими рычагами-змеями и нажал на наконечник на одном конце. Машина начала вибрировать. Вонкл, вонкл, вонкл.

— Пламмис! — выругался Эггзаборг, нанося машине сильный удар ногой. Машина еще раз дернулась в агонии, затем начала мигать. Мигить, мигать, мигать.

Эггзаборг вздохнул с облегчением:

— Вообще то, это модернизированное оборудование должно служить лучше. Ему всего около тысячи лет. Не ваших лет, — снова напомнил он Генри. — Мы не местные, помнишь?

— Почему вы все это мне рассказываете? Я думал, вы должны были держать все это в секрете… или отправить меня отсюда куда-нибудь подальше. — Внезапно Генри пришла в голову ужасная мысль. — Вы что, собираетесь убить меня… и… переработать мою бренную плоть?

Эггзаборг снова уселся в воздухе, скрестив ноги:

— Ты что, спятил? Убить тебя?!? Через десять минут меня здесь не будет, и ничего не будет здесь напоминать обо мне, и ты меня больше никогда не найдешь. Кроме того, кто тебе поверит, если ты расскажешь, что видел? Вы, люди, такие кроты. — Он начал смеяться высоким, тонким, писклявым голосом. Это действовало Генри на нервы. — Убью тебя. Отправлю на переработку. О, это круто! Какие же вы, люди, тупоголовые!

Генри вышел из себя, проявив непростительную недальновидность. — Вы, сэр, — начал он, всю жизнь практиковавший вежливость, — шарлатан и эгоистичный…

Он так и не закончил эпитет. Внезапно каждая монета в его карманах — каждая монета, оставшаяся от его предыдущей скачки, — стала обжигающе горячей, каждый его волосок зажил своей собственной жизнью, корчась и извиваясь, растягивая кожу на каждом дюйме его измученного тела; подошвы его ботинок превратились в арахисовое масло; его нос стремился убежать куда-то; его авторучка просочилась сквозь рубашку. Все это произошло одновременно.

Затем его снова перевернуло вверх тормашками в воздухе, и он начал испытывать чередующиеся горячие и холодные волны спазматической тошноты.

— Заруби у себя на носу — Эггзаборг говорил тихо, внушительно — я не хочу убивать тебя, жалкий кусок дерьма, и никого из вас всех. Ты высокомерный… человечешка!

Последнее он произнес так, как Генри произнес бы «прокаженный», или «ловец собак», или «телеевангелист».

— А теперь проваливай, любопытная, грубая обезьяна! И просто подожди три тысячи лет! Просто подожди — и ты увидишь!

Мгновение спустя Генри обнаружил себя в квартире на Перри-авеню, 6991, на пятом этаже, в одной ванне с маленькой голенькой девочкой и ее тремя пластиковыми уточками. А в дверях стоял полицейский. Ему зачитали права, небрежно, но основательно избили, протащили вниз по пяти лестничным пролетам многоквартирного дома и в конце концов он оказался в тюрьме. Генри больше не испытывал любопытства.

В камере гуляли сквозняки. Генри чувствовал себя больным, его подташнивало, и он все еще был сбит с толку всем с им произошедшим. Тем не менее, он чувствовал себя менее обеспокоенным своим положением, чем того требовали здравый смысл и прагматизм. Да, он сидел в тюрьме, ожидая предъявления обвинения по множеству пунктов, которые только начинались с моральной распущенности. И он не мог оправдаться, поведав правду, — его живо поместили бы в сумасшедший дом. Но от любопытства, из-за которого он попал в эту ужасную историю, он излечился полностью, обменяв его на то, чего не было ни у кого на Земле. Ведь каждый человек на планете (будь то ребенок из пригорода Ла-Паса или мультимиллионер из Швейцарии, алеут, живущий в иглу, или алжирец-бунтарь, мужчина или женщина, богатый или бедный, независимо от возраста), каждый жил с некоторой долей страха перед будущим, с меньшей или большей тревогой по поводу войны, атомной бомбы, глобального потепления, метеоритов из космоса, уличной преступности, загрязнения генофонда, бесконечной бесчеловечности человеческой расы по отношению к самой себе.

Все боялись завтрашнего дня. Но не Генри.

Генри был посвящен в тайну. Любопытство Генри привело его к знанию того, что у нас у всех все будет хорошо, что существует безумное, чокнутое, отсталое инопланетное существо по имени Эггзаборг, которое, ошибочно полагая, что оно готовит почву для инопланетного вторжения, на самом деле присматривает за человеческой расой и в течение следующих трех с лишним тысяч лет на Земле не произойдет ничего неизлечимо ужасного.

Этот Эггзаборг либо сошел с ума от того, что пробыл на Земле слишком долго из-за того, что в системе произошел сбой, и о нем просто забыли поскольку Земля находилась где-то в конце списка. Либо сошел с ума заразившись этой болезнью от людей. А может быть это обычная инопланетная технология недоступная к пониманию человеческому разуму. Но так или иначе человечество получает помощь извне.

И Генри улыбнулся. У него было нечто более ценное, чем свобода, здравомыслие или право голоса, которого он, вероятно, лишится, если его осудят. Однажды он выйдет из тюрьмы. Однажды он вернется в этот мир. И он был самым счастливым парнем на планете, потому что он был единственным парнем, единственным в своем роде… кто бы мог подумать!

Через час, сидя за столом тюремной столовой, Генри вновь улыбнулся, увидев на своей тарелке завядший лист салата. Обед был довольно скудным, и Генри вспомнил о третьем печенье с предсказаниями в кармане пиджака. Он выудил его оттуда и вытащил предсказание. Генри вспомнил слова Эггзаборга: «В тех что датированы, — да. Я уверен, что это единственный день, когда не было никаких зловещих предзнаменований о Флибе». Следовательно там должно быть написано «Вторник», подумал Генри. Но, когда он прочитал, то стал судорожно глотать ртом воздух — там было написано: «Среда». — Как среда? Почему среда? Что это значит?