Нарушители спокойствия (рассказы)

Джинн

— Кто, черт возьми, когда-нибудь слышал об этом «турецком периоде», зачем он тебе нужен? — Произнес Дэнни Сквайрс во весь голос на городской улице.

— Дэнни! Люди смотрят на нас, говори тише! — Конни Сквайрс ударила его по плечу. Они стояли на улице перед мебельным магазином. Дэнни был полон решимости не заходить внутрь.

— Давай, Конни, уйдем подальше от этой лавки старьевщика и поищем что-нибудь недорогое современное. Ты прекрасно знаешь, что я зарабатываю недостаточно, чтобы наполнять квартиру дорогим антиквариатом.

Конни украдкой оглядела улицу — ее больше интересовал не сам спор, а то как все это воспринимают окружающие, — а затем решительным голосом продолжила:

— А теперь слушай внимательно, Сквайрс. Ты взял меня замуж четыре дня назад и обещал любить, почитать и лелеять и все такое прочее. Так?

Голубые глаза Дэнни закатились к небу; он понял, что теряет почву под ногами. Инстинктивно защищаясь, он ответил: — Ну, конечно, Конни, но…

— Но, свадебного путешествия у нас не было и…

— Я не могу себе этого позволить!

— … и поскольку свадебного путешествия не было, — Конни была непреклонна. — Мы купим мебель и оформим этого кроличье логово, которое ты в шутку называешь маленьким любовным гнездышком, в том стиле, о котором я мечтала долгие годы. Кстати, «маленькое» — это не совсем то слово: судя по той цене, которую заломила за нее Барбара Фритчи нужно говорить «огромное».

— То есть это будет «Турецкий период»

— Да, «Турецкий период». По крайней мере моя жизнь будет сносной следующие несколько недель, пока мы не сможем уговорить мистера Апджона повысить тебе зарплату…

— Мы? Апджона!? — Дэнни буквально взвизгнул. — Ты должна держаться подальше от босса, Конни. Не валяй дурака. Он не повысит мне зарплату, и я бы предпочел, чтобы ты держалась от него подальше…

Дэнни всплеснул руками. Что толку? Он знал, что у Конни сильная воля, когда женился на ней. В то время это казалось ему привлекательным качеством, теперь он уже не был в этом уверен. Но у него тоже была сильная воля; он был уверен, что возьмет верх. Возможно.

— Ладно, — сказал он наконец, — пусть это будет «турецкий период». Но что, черт возьми, такое «турецкий период»?

Она ласково взяла его за руку и повернула лицом к витрине магазина.

— Смотри, дорогой. Правда, это не совсем по-турецки. Скорее больше похоже на персидское. Ну, знаешь, тик, шелк и…

— Смотрится отвратительно.

— Значит, ты снова начинаешь! — Она отпустила его руку, ее глаза сверкали, губы сжались в тонкую линию. — Мне стыдно за тебя, за то, что ты лишаешь меня тех немногих маленьких радостей, которые мне нужны, чтобы в моей жизни было меньше слез…

И в глазах Конни блеснули слезы. Преимущество на этот раз было явно за ней.

— Конни… Конни… — Она оттолкнула его успокаивающую руку со словами: «Ты чудовище». Это было уже слишком для него. Слова были такими наигранными, что он внезапно пришел в ярость:

— Прекрати сейчас же, черт возьми!

Ее слезы хлынули быстрее. Дэнни стоял, разъяренный, беспомощный, отчаянно надеясь, что ни один полицейский не подойдет и не спросит: «Этот парень к вам пристает, леди?» Да, на этот раз его явно перехитрили.

— Конни, ладно, ладно, пусть у нас будет «турецкий период». И не имеет значения, сколько это будет стоить, я как-нибудь наскребу денег.

Это не был магазин, где предлагалась модернистская мебель из стеклопластика, которую потом будет не жалко выкинуть, заменив на что-нибудь более удобное. Нет, это был антикварный магазин.

Они рассматривали кровати с балдахинами. Они рассматривали ковры, на которых были разбросаны подушки, чтобы можно было сидеть на полу. Они рассматривали столы со столешницами, расположенными на высоте шести дюймов от пола. Они осматривали курильницы, кальяны, сундуки и гигантские вазы, пока у Дэнни не закружилась голова от приходивших ему в голову видений дворцов давно умерших халифов.

И все же, несмотря на свою решимость, Конни выбрала очень мало вещей, а те, что она выбрала, были недорогими и довольно неплохо отвечали своему предназначению… И по мере того, как проходили часы, и по мере того, как они передвигались по городу от одного унылого магазина старья к другому, уважение Дэнни к вкусу жены росло. Она обставляла квартиру совсем не плохой мебелью.

Они закончили к шести часам, потратив чуть меньше двухсот долларов. — Ровно на тридцать долларов меньше, чем Дэнни собирался потратить на обустройство нового дома. Он был уставшим, но довольным. Конни сделала покупки с умом.

Дэнни огляделся. — Что за убогий район? Как они сюда попали? Пустырь между двумя многоквартирными домами. На веревках сушится белье после стирки. Участок зарос сорняками и завален мусором.

— Могу я обратить твое внимание на удручающую обстановку вокруг и мое изнеможение? — сказал Дэнни. — Давай возьмем такси и вернемся домой. Я хочу упасть в обморок.

Они огляделись. Пустое такси стояло между домами. Дэнни уже сбирался подать призывный знак, как вдруг такси исчезло, а на его месте, зажатый между двумя многоквартирными домами, появился небольшой магазинчик. — Одноэтажное здание с грязным фасадом и витриной, полностью покрытой серым налетом пыли. На стеклянной панели двери, тоже покрытой грязью, от руки была выведена замысловатая надпись: «МОХАНАДУС МУКХАР, РЕДКОСТИ».

Маленький человечек в развевающемся халате и феске выскочил из двери магазинчика, резко затормозил, развернулся и прилепил к окну огромное объявление. Он четыре раза провел по нему большой кистью, приклеивая объявление к стеклу, и, резко повернувшись, вернулся в дом, хлопнув дверью.

— Нет, — сказал Дэнни.

Изо рта Конни вырывались странные звуки.

— В моей семье нет сумасшедших и никогда не было, — твердо заявил Дэнни. — У нас очень хорошая семья.

— Нам все это почудилось, — сказала Конни.

— Да, мы просто не заметили этот магазин. — Обычный баритон Дэнни стал гораздо ближе к сопрано.

— Если мы и сошли с ума, то одновременно — заметила Конни.

— Должно быть, так оно и есть, если ты видишь то же, что и я.

Конни немного помолчала, а затем сказала:

— Большое морское судно под флагом Лихтенштейна, три трубы, может быть, «Титаник». Фламинго на капитанском мостике. Так?

— Не играй со мной, женщина, — захныкал Дэнни. — А то я и вправду сойду с ума.

Она серьезно кивнула:

— Было пустое такси. Правильно?

Он кивнул в ответ:

— Да. Пустырь. Бельевая веревка, сорняки, мусор.

— Все верно. Так и было.

Он указал на маленький магазинчик.

— А это маленький магазинчик. Правильно?

— Правильно.

— Мужчина в феске, Мукхар?

Она закатила глаза:

— Все верно. Был такой.

— Так почему же мы идем к нему?

— Разве не так всегда бывает в историях, когда странные магазины внезапно появляются из ниоткуда? Что-то неумолимое притягивает туда ни в чем не повинных прохожих. Ведь верно?

Они остановились перед невзрачным магазинчиком. Прочитали объявление. Там было написано:

БОЛЬШАЯ РАСПРОДАЖА! ПОТОРОПИТЕСЬ! ТОЛЬКО СЕЙЧАС! БЫСТРЕЕ!

— На ум приходит слово «неестественно», — сказал Дэнни.

— «Волнующе», — сказала Конни, и, повернув ручку, открыла дверь.

Звякнул крошечный колокольчик, и они переступили порог лавки Моханадуса Мукхара.

— Наверное, это был не самый умный шаг, который мы когда-либо предпринимали, — тихо сказал Дэнни. Дверь за ними закрылась без чьей-либо помощи.

В магазине было прохладно и затхло, — странные ароматы преследовали друг друга.

Они внимательно осмотрелись. Магазин был забит всяким хламом. От пола до потолка, от стены до стены, на столах и в кучах, все было завалено странностями и безделушками. На полу громоздились друг на друге груды вещей; кучи вещей были прислонены к стенам. По проходу между стопками и нагромождениями вещей едва можно было пройти. Вещи всевозможных форм, размеров и цветов. Вещи. Они пытались выделить отдельные предметы из общей картины, но все, что они могли различить, — это хлам… хлам! Хлам, обломки и всякий хлам.

— Любопытные вещи, не правда ли? — Произнес чей-то голос.

Конни подпрыгнула от испуга и наступила Дэнни на ногу.

Мукхар стоял перед кучей барахла и различить его на этом фоне было трудно.

— Мы увидели это ваше объявление, — сказала Конни.

Но Дэнни был более прямолинейным:

— Здесь стояло пустое такси, а мгновение спустя возник этот магазин. Как так вышло?

Маленький человечек отошел от груды вещей, и его маленькое морщинистое личико орехового цвета расплылось в улыбке:

— Счастливая случайность, дети мои. Возникла небольшая морщинка на ткани космоса — и вот я здесь, а на долго ли я не знаю. Но почему бы не заняться бизнесом, пока я здесь?

— Конечно, конечно — произнес Дэнни. Он посмотрел на Конни. Судя по выражению ее лица, она мало что соображала, впрочем, как и он сам.

— О! — воскликнула Конни и бросилась в один из боковых коридоров, уставленных антикварными вещицами. — Это прекрасно! Как раз то, что нам нужно для сервировочного столика. О, Дэнни, это мечта! Это будет абсолютно новый писк моды!

Дэнни подошел к ней, но в полумраке прохода между диковинками с трудом разглядел, что именно она держит в руках. Он вывел жену на свет возле двери. Это должно было быть что-то вроде лампа Аладдина.

Ну, возможно, это не лампа для освещения, а одно из древних, отвратительно пахнущих приспособлений для сжигания масла: длинный тонкий носик, корпус с круглым дном, широкая, расширяющаяся ручка.

Лампа была цвета зеленых водорослей, потемневшая. Ее древность не вызывала сомнений, ничто настолько испорченное временем не могло не быть подлинным:

— Какого черта тебе понадобилось от этого старья, Конни?

— Но, Дэнни, она так прекрасна. Ты только представь себе какой она станет великолепной, когда мы ее очистим.

Внезапно перед глазами Дэнни возникло чудное видение:

И он понял, что потерпел поражение… Конни, вероятно, была бы права. Вероятно, лампа будет очень красивой, если ее начистить и привести в должный вид.

— Сколько? — спросил он Мукхара. Он не хотел выглядеть заинтересованным; старые торговцы верблюдами были безжалостны в торгах, когда знали, что товар, о котором идет речь, очень желанный.

— Пятьдесят драхм, как? — В тоне старика слышался ехидный юмор. — По текущему обменному курсу, с учетом падения Османской империи, тридцать долларов.

Дэнни поджал губы:

— Положи это, Конни, и пошли отсюда.

Дэнни развернулся к двери и потянул жену за собой. Но она все еще сжимала лампу, и голос Мухара остановил их:

— Хорошо, благородный господин. Я вижу, вы опытный покупатель. Вы умеете торговаться. Но я не знаком с вашими долларами и странными местными обычаями, связанными с фастфудом, поскольку был здесь до этого всего один раз; и поскольку драхма меня больше устраивает, чем доллар, шекель — больше, чем цент, я перережу себе горло, вскрою оба запястья и предложу вам эту великолепную древность за… э-э-э… …двадцать долларов? — Его голос был ворчливым, в нем звучали удивление и надежда.

— Подлинный грабеж. — Прорычал Дэнни, снова отворачиваясь к двери.

— Пятнадцать! — Взвыл Мукхар. — И пусть всем вашим детям понадобятся корректирующие линзы, из-за слишком долгого сидения у телевизора!

— Пять. И пусть сто тысяч больных сифилисом верблюдов наблюют тебе в тарелку, — крикнул Дэнни через плечо.

— Неплохо, весьма впечатляюще, — сказал Мукхар.

— Спасибо, — сказал Дэнни, сдерживая улыбку и ожидая продолжения.

— Кровопийца! Прыщ на фундаменте порядочности! Граффити на вагоне метро жизни! Тринадцать — мое последнее предложение. Пусть боги и Bank of America закроют глаза на твою гнилую сущность! — В глазах старика был золотой блеск прирожденного торгаша, наконец-то, к счастью, оказавшегося в своей стихии.

— Шесть, и ни пенни больше, проклятый араб! И пусть какой-нибудь увесистый предмет упадет с огромной высоты и раздавит тебя до глубины души. — Конни уставилась на Дэнни с нескрываемым благоговением и восхищением.

— Одиннадцать! Одиннадцать долларов, сущие гроши, подлинный грабеж, как ты сказал. Вызовите полицию, вызовите защитника прав потребителей!

— Моя тень исчезнет от злого блеска твоего хищного взгляда, прежде чем я заплачу хоть пенни больше, чем семь баксов, и пусть по всем оазисам бескрайней пустыни разнесется слух, что Моханадус Мукхар крадет личинки из протухшего мяса, мух из конского навоза и с трудом заработанные драхмы у честных тружеников. Семь, придурок, и все!

— Моя смерть вот-вот станет реальностью, — проревел араб, вырывая пряди седых волос, выглядывавшие из-под фески. — Грабь меня, давай, грабь меня, пей мою кровь! Десять! На двадцать долларов убытков я согласен.

— Ладно, ладно. — Дэнни повернулся и достал бумажник. Он вытащил одну из трех десятидолларовых купюр, которые все еще были внутри, и, повернувшись к Конни, спросил: — Ты уверена, что тебе нужен этот уродливый, грязный кусок дерьма?

Она кивнула, и Дэнни поднес купюру к глазам маленького торговца. Только сейчас Дэнни заметил, что на Мукхаре остроносые тапочки, носки которых загибаются вверх, а из его ушей растут волосы.

— Десять баксов.

Маленький человечек двигался с проворством хорька и выхватил десятку из протянутой руки Дэнни, прежде чем тот успел отдернуть ее.

— Продано! — усмехнулся Мухар.

Он развернулся, а когда снова повернулся к ним, десяти долларов уже не было видно:

— Не сделка, Аллах свидетель, а грабеж, настоящий грабеж, благословенный господин!

Дэнни внезапно понял, что его обвели вокруг пальца. Вероятно, лампу подобрали на свалке и она ничего не стоила. Он хотел спросить, действительно ли это антикварная вещь, но груды хлама начали колебаться, мерцать и переливаться светом.

— Эй! — Что это еще такое? — встревоженно спросил Дэнни. — Что это еще такое?

Морщинистое лицо маленького человечка исказилось в панике:

— Вон! Убирайтесь, быстро! Время поджимает! Вон! Убирайтесь сейчас же, если не хотите вечно скитаться со мной и этим магазином… А я не могу позволить себе содержать помощников! Вон!

Он толкнул их вперед, и Конни поскользнулась и упала, врезавшись в груду стеклянной посуды. Ничего из этого не разбилось. — Ее руки погрузились в стекло, как в воду. Дэнни поднял ее на ноги, его охватила паника… В это время магазин продолжал колебаться и становиться все более расплывчатым вокруг них.

— Вон! Вон! Вон! — Мукхар продолжал кричать.

Они оказались на тротуаре. Лампа выпала из рук Конни и со звоном упала в канаву. Они услышали, как Мукхар радостно пробормотал:

— Чистая прибыль девять долларов семьдесят пять центов. Вот это да!

Затем магазин исчез, и они оказались на заросшем сорняками пустыре.

— Ты спишь?

— Да.

— Почему же ты мне отвечаешь?

— Меня воспитали вежливым.

— Дэнни, поговори со мной… Ну поговори же!

— Ответ отрицательный. Я не собираюсь говорить об этом.

— Но, мы должны!

— Мы ничего не должны, я не хочу и не собираюсь разговаривать, и заткнись, чтобы я мог уснуть.

— Мы лежим уже почти час. Никто из нас не может уснуть. Нам нужно это обсудить, Дэнни.

Она включила ночник слабо осветивший несколько упаковочных ящиков с посудой и постельным бельем, три кухонных гарнитура, которые они получили в качестве свадебного подарка, стулья с прямыми спинками от тети Конни Медоры, стол и раскладной диван, на котором они сейчас лежали. Диван, бывший в употреблении, они купили у брата Дэнни в Нью-Джерси. Стала видна вся голая и удручающая реальность их первого совместного дома. Если бы мебель, которую они купили сегодня, была доставлена вид был бы лучше. А сейчас это была та самая картина, которая заставляла разведенных и стареющих холостяков кончать жизнь самоубийством на Рождество.

— Я собираюсь поговорить об этом, Сквайрс.

— Можешь говорить. Я заткнул уши большими пальцами.

— Думаю, нам следует потереть лампу.

— Я тебя не слышу. Этого никогда не было. Все это нам почудилось. Я заткнул уши большими пальцами, чтобы не слышать ни звука из того безумия, которое вырывается из твоего рта.

— Ради бога, Сквайрс, я была там с тобой сегодня. Я видела, как это случилось, так же, как и ты. Я видела этого странного маленького старичка и видела, как его магазин появлялся и исчезал. Теперь никто из нас не может этого отрицать!

— Если бы я мог слышать тебя, я бы согласился, а потом отверг свидетельства своих чувств и сказал бы тебе… — Он с огорченным видом вынул большие пальцы из ушей — …сказал от всего сердца, что я люблю тебя, что я полюбил тебя с того самого момента, как увидел в машинописном бюро мистера Апджона, что, если я проживу сто тысяч лет, я никогда никого не полюблю так сильно, как люблю тебя в этот самый момент; а потом я бы сказал тебе отвалить и забыть об этом, и позволить мне спокойно уснуть, чтобы завтра я мог заставить себя поверить, что этого никогда не было.

Она откинула одеяло и встала с дивана. Она была обнажена. Они были женаты не так уж долго, чтобы не обращать на это внимания.

— Куда ты идешь?

— Ты знаешь, куда я иду.

Он принял сидячее положение на диване. В его голосе не было легкости:

— Конни!

Она остановилась и уставилась на него.

Он тихо проговорил:

— Не надо. Мне страшно. Пожалуйста, не надо.

Она ничего не сказала. Некоторое время она смотрела на него. Затем, обнаженная, села, скрестив ноги, на пол недалеко от дивана. Она оглядела то немногое, что у них было, и мягко ответила ему:

— Я должна, Дэнни. Я просто должна… … если есть шанс, я должна.

Так они и сидели, молча устремив взгляды в первозданный хаос, пока, наконец, Дэнни не кивнул, тяжело выдохнул и встал с кушетки. Он подошел к одной из картонных коробок, вытащил тряпку для пыли, встряхнул и протянул ей. Конни подошла к подоконнику, где стояла потускневшая и заржавевшая масляная лампа. Взяла в одну руку лампу, в другую — тряпку:

— Сквайрс. Кто знает, может быть, мы действительно заполучили джинна в 24 карата. — Несколько минут ничего не происходило. — Мне тоже страшно, — пояснила она, и, задержав дыхание, быстро потерла лампу. — Сияй, о хозяйка особняка в Месопотамии.

Под ее быстрыми пальцами патина начала отходить пятнами.

— Нам понадобится полироль для латуни, чтобы сделать все как надо, — сказала Конни; но внезапно остатки, покрывавшие лампу, исчезли, и она принялась тереть блестящую поверхность самой лампы.

— О, Дэнни, посмотри, как она красива, несмотря на всю эту грязь!

И в этот самый момент лампа выпрыгнула у нее из рук, испустив резкий клуб серого дыма, и чудовищный голос разнесся по квартире:

— АГА! — Грохотало громче, чем от поезда в метро. ХА-ХА! НАКОНЕЦ-ТО Я СВОБОДЕН! СПУСТЯ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЛЕТ! СВОБОДЕН ГОВОРИТЬ И ДЕЙСТВОВАТЬ! И ОБО МНЕ СКОРО МНОГИЕ УЗНАЮТ!

Дэнни упал навзничь. Звук был такой силы, что вылетело оконное стекло и все лампочки в квартире разлетелись вдребезги. Из коробки с их скудной фарфоровой посудой доносились звуки свидетельствующие, что ни одной целой тарелки, ни одной целой чашки там не осталось. Завыли собаки в округе. Конни закричала — хотя ее голоса было не расслышать — и упала на пол в угол у окна, все еще сжимая в руках тряпку. С потолка посыпалась штукатурка. Шторы окна развивались как флаги на ветру.

Дэнни пришел в себя первым. Ему удалось усесться на стул и он с ужасом уставился на лампу. Глянул на Конни — она сидит в углу, лицо белое, глаза огромные, зажимает уши руками. Дэнни поднялся на ноги и строго обратился к этой, казалось бы, безобидной лампе:

— Прекрати шуметь! Ты что, хочешь чтобы нас лишили права аренды?

— КОНЕЧНО, ОТРОДЬЕ ЧЕРВЯ!

— Я требую: прекрати это чертово рычание!

— ЭТОТ ШЕПОТ? ЭТО НИЧТО ПО СРАВНЕНИЮ С УРАГАНОМ, КОТОРЫЙ Я МОГУ УСТРОИТЬ, ПОРОЖДЕНИЕ ОБЕЗЬЯНЫ!

— Кошмар! — завопил Дэнни. — Меня выгонят из единственной квартиры в Нью-Йорке, которую я могу себе позволить, из-за какого-то крикливого джинна в кувшине…

Дэнни и Конни опустились на колени и поползли к ламп лежащей на боку на полу возле дивана. «Боже мой» вздыхала Конни. «Не ужели все это действительно происходит?» недоумевал Дэнни.

— Ты правда там? — Поинтересовалась Конни.

— ГДЕ ЖЕ МНЕ ЕЩЕ БЫТЬ, ШЛЮХА!

— Эй, ты не можешь так разговаривать с моей женой…

Конни шикнула на него:

— Если он джинн, то может говорить все, что ему заблагорассудится, лишь бы выполнял наши желания.

— Да? Ну, я не могу позволить так называть мо…

— Заткнитесь, Сквайрс. Я могу сама о себе позаботиться. Если то, что в этой лампе, даже хотя бы вполовину меньше джинна из того фильма, на который ты водил меня…

— «Багдадский вор»… версия 1939 года… но Рекс Ингрэм был обычным актером, лишь при помощи технических приемов кино он казался большим.

— Даже если так. Даже если этот джинн только наполовину больше тебя, изображающего из себя мачо, чрезмерно заботливого муженька-шовиниста…

— НАДО ЖЕ, ЛЮДИ ПРОДОЛЖАЮТ ТАРАТОРИТЬ, КАК ОБЕЗЬЯНЫ, ДАЖЕ СПУСТЯ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЛЕТ! НЕУЖЕЛИ НИЧТО НЕ ИЗБАВИТ ЗЕМЛЮ ОТ ЭТОГО НАШЕСТВИЯ НАСЕКОМЫХ?

— Нас просто вышвырнут отсюда жильцы. — Лицо Дэнни исказилось в ужасе от такой перспективы. — Если копы их не опередят. Пожалуйста, джинн, — Дэнни наклонился вплотную к лампе. — Только немного потише, ладно?

— ПОТОМОК МИЛЛИОНА ВОНЮЧИХ СУЩЕСТВ! СТРАДАЙ!

— Ты не джинн, — самодовольно заявила Конни. Дэнни посмотрел на нее с недоверием:

— Он не джинн? Тогда кем, черт возьми, ты его считаешь?

Она шлепнула его. Затем приложила палец к губам.

— Я ДЖИНН, РАЗВРАТНАЯ ШЛЮХА!

— Нет, это не так.

— Я ДЖИНН.

— Нет.

— НЕТ. ДЖИНН

— Конечно, нет.

— Я ДЖИНН, БЛУДНИЦА ИЗ СКЛЕПА! ПОЧЕМУ ТЫ ГОВОРИШЬ «НЕТ»?

— Джинн обладает огромной силой, джинну не нужно так кричать, чтобы его услышали. Ты не джинн, иначе говорил бы тише. Ты не можешь говорить на приличном уровне, значит ты мошенник.

— ОСТОРОЖНО, ШЛЮХА!

— Фу, ты меня не пугаешь. Если бы ты был таким могущественным, каким хочешь казаться, ты бы говорил потише.

— Так лучше? Ты довольна?

— Да, — сказала Конни, — так лучше. Но ты сможешь продолжать в том же духе дальше? Вот в чем вопрос.

— Смогу. Постоянно. Если понадобится.

— И ты можешь исполнять желания? — Дэнни вернулся к интересующей его теме.

— Естественно, но не для тебя, отвратительное отродье человечества.

— Эй, послушай, — возмутился Дэнни, — мне наплевать, кто ты такой! Ты не можешь так со мной разговаривать. В конце концов, я твой хозяин!

— Ха! Вношу поправку, грязь первобытных морей. Есть некоторые джинны, которыми управляют их хозяева, но, к сожалению для вас, я не один из них. А дело вот в чем. Много веков назад я был заключен в этот проклятый сосуд одурманенным колдуном, который ничего не знал о молекулярном сжатии и еще меньше о связующих силах Вселенной. Он поместил меня в эту трижды проклятую лампу, слишком маленькую для меня, и с тех пор я был зажат внутри, и не могу покидать эту металлическую тюрьму. С годами мое добродушие испарилось. Я могущественен, но я в ловушке, и те, кто владеет мной, не могут надеяться на осуществление своих желаний. Я несчастлив, а несчастливый джинн — это злой джинн. Будь у меня возможность свободно перемещаться в пространстве, я мог бы стать твоим рабом, но сейчас, я лишь с удовольствием навлеку на тебя миллион бед в тысячах форм!

Дэнни усмехнулся:

— Черта с два ты это сделаешь. Я брошу тебя в печь для сжигания мусора.

— Ха! Ты, купив лампу, не можешь ее потерять, уничтожить или отдать. Ее можно только продать. Таковы правила магии. Поэтому я с тобой навсегда, ибо кто станет покупать такую жалкую лампу? — Ведь я постараюсь, чтобы она опять приобрела отвратительный вид. — После этих слов, в небе прогремел гром.

— Как ты собираешься нас мучить? И когда? — Поинтересовалась Конни.

— Для этого по правилам меня должны о чем-нибудь попросить. Вот сделайте это, и вы увидите, на что я способен.

— Просить, — засомневался Дэнни, — ну не знаю, ты такой обидчивый.

— Неужели тебе не нужен бумажник, набитый деньгами? — В голосе, доносившемся из лампы, звучала искренность.

— Ладно, давай доллары, зеленые будут не лишними, хотя…

Смех джинна был оглушительным и внезапно оборвался дождем лягушек, которые посыпались с потолка. Зеленые маленькие, извивающиеся вонючие, они падали и падали на Дэнни и Конни. Конни вскрикнула и бросилась к шкафу с одеждой. Секунду спустя она вышла, и в волосах у нее было полно лягушек — они, каким-то образом, пролетали и сквозь крышку шкафа. Дождь из лягушек продолжался и на лестничной площадке, когда Дэнни выскочил туда, чтобы спастись от них. Он захлопнул дверь — до него дошло, что он все еще голый, — и закрыл голову руками. Лягушки падали, корчась, издавая зловоние, и вскоре они оказались по колено в них, а маленькие грязные, покрытые бородавками тельца прыгали и прыгали, стараясь угодить им прямо в лицо.

— Надо же, что за паршивый у меня характер! — сказал джинн и рассмеялся оглушительным смехом, который смолк только тогда, когда лягушки исчезли и начался поток крови.

Это продолжалось неделю.

Они не могли спастись от всего этого, куда бы ни пошли. Они медленно умирали от голода: поскольку не могли выйти за продуктами без того, чтобы земля не разверзлась у них под ногами, или чтобы стадо слонов не погналось за ними по улице. Все консервы, которые были припасены за первые четыре дня совместной жизни, были съедены. Да и не до еды им было — квартиру сверху донизу заполонила саранча, а змеи норовили сожрать их, как маленьких белых крыс.

Последовательность их бед была такова: сначала лягушки, потом поток крови, за ним пыльная буря, потом пауки и мошки, змеи, саранча, тигр, который прижал их к стене и разгрыз стул, которым они защищались от него. После летучие мыши, град, затем пол под ними исчез, и они вцепились в настенные светильники, а их мебель, включая и ту, которую грузчики привезли во время града, едва не убила маленькую старушку, жившую под ними.

Потом стены нагрелись так, что до них нельзя было дотронуться. И, наконец, нервная система Дэнни не выдержала — он начал что-то бормотать, спотыкаясь о лианы-людоеды, которые росли из розеток и половиц. В конце концов он сел в огромную лужу обезьяньей мочи и плакал до тех пор, пока его лицо не опухло, глаза не покраснели, а нос не распух в три раза больше обычного.

— Я должен уйти от всего этого! — истерично кричал он, стуча каблуками и пытаясь откусить отвороты своих брюк.

— Ты можешь развестись с ней, оговорив условие, что это она купила лампу, а не ты. Ведь по сути так оно и было — ты не хотел лампу, а она хотела, — предложил джинн. — Я могу это устроить.

Дэнни поднял голову (как раз вовремя, чтобы в лицо ему прилетел сочный бифштекс) и завопил:

— Нет! Ты меня не заставишь. Мы женаты всего неделю и четыре дня, и я ее не брошу!

Конни, покрытая кровоточащими ранами, подбежала к Дэнни и обняла его, хотя он уже слабо напоминал нормального человека. Но три дня спустя, когда ему стали мерещится призраки, стало ясно, что его душевное здоровье сильно подорвано, и если его срочно не отправить в соответствующую клинику, то это может для него плохо кончиться. В очередной момент просветления Дэнни согласился с этим и позволил Конни позвонить в психиатрическую лечебницу.

— Ты можешь прийти и забрать меня оттуда, когда все закончится, — жалобно воскликнул он, целуя ее в губы, покрытые ядовитым плющом. — Может быть, если мы расстанемся, он проявит милосердие.

Но они оба сомневались в этом.

Когда санитары вошли в разгромленную квартиру и увидели, как Конни с трудом вытаскивает ноги из болотной жижи, они не удивились этому (как и грузчики привезшие мебель) — джин им этого не позволил.

Конни плакала в унисон с Дэнни, когда когда его запихивали в белую машину скорой помощи. Все это сопровождалось неземным смехом, подобным грому.

Конни осталась одна. Она поднялась наверх; ей больше некуда было идти.

Она упала в какую-то лужу и попыталась собраться с мыслями, пока муравьи грызли ее плоть, а бешеные крысы обгладывали обои.

— Все это лишь прелюдия. Я только разогреваюсь, — донеслось из лампы.

Не прошло и трех дней после того, как Дэнни поместили в психиатрическую больницу, как за ним пришла Конни. Она вошла в его палату — белоснежные простыни, шторы на окне задернуты. Дэнни лежал в кровати. Когда он увидел ее, у него застучали зубы.

Она нежно улыбнулась ему:

— Если бы я не знала тебя достаточно хорошо, то могла бы поклясться, что ты не очень обрадовался, увидев меня, Сквайрс.

Он натянул на себя простынь, так что остались видны только глаза, и оттуда донеслось:

— Если у меня появятся фурункулы, это определенно вызовет рецидив, а дневная медсестра терпеть не может беспорядка.

— И это мой муж-мачо, мой защитник?

— Извини, это все последствия болезни. Конечно я очень рад. — И Дэнни высунул голову из-под простыни.

— Ну, что ж, тогда все в порядке. Ты в отличной форме, так что пошевеливайся, и давай уйдем отсюда.

Дэнни Сквайрс нахмурился. Это не был тон женщины с лягушками в волосах:

— Знаешь, я подумывал о разводе или самоубийстве.

Она сдернула с него полностью простынь. — Стали видны его голые ноги выглядывающие из-под больничного халата.

— Забудь об этом, дружок. Есть еще по меньшей мере сто десять поз, которые мы еще не испробовали, прежде чем я подумаю о разводе. А теперь, может, ты встанешь с кровати и пойдешь со мной?

— Но…

— …если ты сейчас же поднимешься, получишь хороший пинок.

Сбитый с толку, он поднялся.

Снаружи их ждал «роллс-ройс» с включенным мотором. Когда они вышли из здания, Конни помогла Дэнни выбраться из инвалидного кресла, шофер в ливрее выскочил из машины и открыл перед ними дверь. Они сели на заднее сиденье, и Конни сказала: «Домой, Марк». Шофер кивнул, быстро обошел машину и сел за руль. Они тронулись с места под приглушенный рев пары глушителей.

Голос Дэнни превратился в недовольный писк:

— Мы можем позволить себе арендованный лимузин?

Конни не ответила, только улыбнулась и прижалась к нему еще теснее.

Немного погодя Дэнни спросил:

— Домой это куда?

Конни нажала кнопку на пульте в подлокотнике, и стеклянная перегородка между передним и задним сиденьями бесшумно закрылась.

— Сделай одолжение, — попросила она, — подожди с вопросами, пока мы не приедем домой. Это были трудные три дня, и все, о чем я прошу, — это чтобы ты подождал еще час.

Дэнни неохотно кивнул. И тут он заметил, что на ней очень дорогая одежда.

— Мне тоже лучше не спрашивать о твоем жакете, отороченном норкой, верно?

— Лучше не стоит.

Он погрузился в молчание, испытывая неловкость и обдумывая вопросы теснящиеся в голове. Он молчал, пока не понял, что они едут не в Нью-Йорк. Он резко выпрямился, выглянул в заднее стекло, покрутил головой вправо-влево, пытаясь определить их местоположение, и Конни сказала:

— Мы едем не в Манхэттен. Мы едем в Дэриен, штат Коннектикут.

— Дэриен? Кого, черт возьми, мы знаем в Дарьене?

— Ну, например, Апджон живет в Дарьене.

— Апджон!?! О Боже, он уволил меня и прислал машину, чтобы привезти к нему и казнить! Я так и знал!

— Сквайрс, Дэниел, любовь моя, Дэнни, звезда моего сердца, будь добр, закрой ненадолго кран! Апджон больше не имеет к нам никакого отношения. Совсем никакого.

— Но… но мы ведь живем в Нью-Йорке!

— Уже нет.

Двадцать минут спустя они свернули в самый дорогой район Дарьена и помчались по частной дороге.

Они проехали метров триста по частной дороге, обсаженной прекрасно ухоженными этрусскими соснами, и свернули на извилистую подъездную дорожку. Еще пятьсот метров, и дорожка, закручиваясь спиралью, обогнула фасад огромного, роскошного, со вкусом оформленного викторианского особняка.

— Приехали, — сказала Конни. — Полюбуйся на свой дом.

— Что ты сказала?

— Полюбуйся на свой дом.

— Значит опять начинается. Высади меня здесь, я дойду пешком до психушки.

«Роллс-ройс» остановился перед особняком. Из него выбежал дворецкий и открыл им дверцу машины. Они вышли, слуга низко поклонился Конни. Затем он повернулся к Дэнни:

— Рад видеть вас дома, мистер Сквайрс. — Дэнни был слишком взволнован, чтобы ответить.

— Спасибо, Пензлер, — сказала Конни. Затем обратилась к шоферу:

— Отведи машину в гараж, Марк, сегодня днем она нам больше не понадобится. Но подготовь «Порше», мы можем выехать позже, чтобы осмотреть территорию.

— Слушаюсь, миссис Сквайрс, — и Марк уехал.

Дэнни был как сомнамбула. Он позволил провести себя в дом, где был еще больше ошеломлен дорогой отделкой, великолепными залами, коврами с глубоким ворсом, эффектной мебелью, коммуникационным комплексом, занимающим целую стену, баром, который вырастал из пола нажатием кнопки, роскошным интерьером. Слуги, кланялись и улыбались ему, как будто он был здесь хозяином. Он был поражен огромной кухней, оснащенной по последнему слову техники, и французским шеф-поваром, который отсалютовал Конни огромным половником, когда она вошла.

— Ч… — откуда все это взялось? — Наконец он выдавил из себя, когда они с Конни поднимались наверх по эскалатору.

— Да ладно тебе, Дэнни, ты же знаешь, откуда все это взялось.

— Лимузин, дом, территория, жакет с отделкой из норки, прислуга, бар из кобальтового стекла, развлекательный центр с телевизором, кинозал, боулинг, поле для поло, бассейн, эскалатор и ожерелье из шести нитей черного жемчуга, которое, как я теперь заметил, ты носишь на шее… и все это джинн?

— Просто дух захватывает, не так ли? — Простодушно сказала Конни.

— У меня с этим небольшие проблемы.

— Проблема у тебя одна — Масуд погрузил нас в трясину бед, ты не смог с этим справиться, а мне каким-то образом удалось вытащить нас из этого болота. И ты не можешь с этим смириться.

— Да, я снова подумываю о разводе.

Они шли по длинному коридору, увешанному произведениями современной японской живописи. Конни остановилась и положила обе руки на дрожащие плечи Дэнни.

— Сквайрс, у тебя тяжелый случай переоценки своей персоны. Никто не может постоянно побеждать. Мы женаты меньше двух недель, а знаем друг друга уже три года. Но ты не знаешь, сколько раз я проигрывала до этого, и я не знаю, сколько раз ты одерживал победы до этого. То, что я узнала о тебе за это время, позволило мне, выходя за тебя замуж, думать: «Этот парень сможет справиться с проблемой, когда я не смогу». По-моему, так и должно быть в настоящей семье. Я не могу каждый раз набирать очки, и ты тоже. Работает пара. На этот раз с проблемой справилась я. В следующий раз справишься ты. Может быть.

Дэнни слабо улыбнулся…

— Я больше не думаю о разводе.

Краем глаза он уловил какое-то движение, заставившее его оглянуться через плечо.

Чернокожий мужчина ростом явно больше трех метров стоял в открытых дверях комнаты — физически совершенный во всех отношениях, с точеными чертами лица, Адонис[15] да и только, одетый в безупречно сшитый костюм-тройку, с аккуратно завязанным шелковым галстуком.

— Э-э… — только и мог выдавить из себя Дэнни.

Конни оглянулась через плечо:

— Привет, Масуд. Сквайрс, я хотела бы познакомить тебя с Масудом Джаном бин Джаном, джинном-мазикином из племени ифритов, милостью Сулеймина, повелителя всех джиннов, да не оставит Аллах нас своей мудростью. Наш благодетель. Мой друг.

— Насколько хороший друг? — Прошептал Дэнни, глядя на это сексуальное совершенство, возвышающееся перед ним.

— Мы не знали друг друга с плотской точки зрения, если я правильно понимаю твое убогое замечание, — ответила она. И с легкой тоской добавила. — Я не в его вкусе. Думаю, он положил глаз на одну известную тебе певицу, Лену Хоум. — Видя все же недоверчивое выражение на лице Дэнни, она возмутилась. — Ради бога, перестань быть таким чертовски подозрительным!

Масуд шагнул вперед, сделав два шага, чтобы преодолеть расстояние в пять метров, и произнес приветствие с традиционным исламском жестом «голова-сердце», с улыбкой на лице:

— Добро пожаловать домой, господин. Я жду вашей малейшей просьбы.

Дэнни перевел взгляд с джинна на Конни, изумление лишили его способности связно изъясняться:

— но… ты застрял в лампе… вспыльчивый, о боже, каким же ты был вспыльчивым… как ты… как же она…

Конни рассмеялась, и джинн с большим достоинством присоединился к ее смеху.

— …но ты сказал, что не дашь нам ничего, кроме несчастий! И ты дал нам все это… Почему?

Глубоким, сладкозвучным голосом, но которым (как казалось Дэнни) можно было сбить птицу, летящую высоко в небе, джинн тепло улыбнулся и ответил:

— Ваша добрая жена освободила меня. После десяти тысяч лет, проведенных в тесноте, с вечными болями в животе, в этой самой жалкой темнице, госпожа Конни выпустила меня на свободу. За эти десять тысяч лет я сменил более ста тысяч жестоких и продажных хозяев, и наконец попал в руки того, кто относится ко мне с уважением. Мы друзья. Я с нетерпением жду возможности распространить эту дружбу на вас, господин Сквайрс.

Воодушевившись этим объяснением, пространным и напыщенным, джинн продолжил:

— Теперь я свободен, мне позволено существовать среди людей во времена, когда мой вид считается легендой, и, таким образом, я могу жить интересной, новой жизнью, моя благодарность не знает границ, как не знали границ мои ненависть и гнев. Теперь мне больше не нужно выступать в роли демона, теперь я могу быть таким ифритом, о котором говорил учитель Иеремия бен Элиазар в псалме XLI. За последние три дня я многое увидел в этом мире. А как люди проводят время! Я нахожу это самым приятным, по мне так это просто прелесть. Скорость, блеск, освещение. Несравненный дом Лены! Вам нравится баскетбол?

— Но как? Как тебе это удалось, Конни? Как? Ведь никто не мог вытащить его оттуда…

Конни взяла Дэнни за руку и повела к пятиметровой высоты дверям:

— Можно нам войти в твою квартиру, Масуд?

Джинн сделал приглашающий жест и поклонился так низко, что его голова оказалась на уровне талии Дэнни, когда они с Конни проходили мимо.

Они вошли в покои джинна, и им показалось, что они перенеслись во времени в древнюю Басру, в «Тысячу и одну ночь».

Но среди всех этих шелков, драпировок, подушек, свечей, шкатулок и медной посуды, в центре зала, в люцитовой витрине на ониксовом пьедестале, освещенный единственным ярким пятном света из неизвестного источника, находился единственный объект поклонения.

— Иногда волшебству приходится уступать технологии, — сказала Конни. — А древнему гневу уступать здравому смыслу.

Дэнни шагнул вперед. Он никак не мог разобрать, что за предмет лежал на черной бархатной подушке. А подойдя ближе не мог поверить своим глазам. Не может быть. Это было так просто. Но почему никто не додумался до этого раньше. Вероятно потому, что, когда лампа находилась у предыдущего владельца, консервных ножей еще не существовало.

— Консервный нож. Консервный нож!?! Простой, глупый, повседневный консервный нож!?! И это все, что потребовалось? У меня был нервный срыв, а ты додумалась пустить в ход консервный нож?

— Можешь себе представить, — Конни подмигнула Масуду.

— Да, картинка так себе, — сказал Дэнни. Но перед глазами у него сверкал бриллиант размером с отель «Ритц».